Музей кошмаров. Сборник

Дом наблюдал.

И ждал, когда Дэвид сделает первый шаг.

Лора аккуратно положила последний кусочек на тарелку.

– Кушай, папа, – прошептала она, и в ее черных глазах что-то мелькнуло.

В тот же момент мясо на тарелке дернулось, как живое.

А из динамиков донесся новый голос – слабый, задыхающийся.

Голос Софии.

"Не ешь…"

Тринадцатая комната

Ключ вошел в замочную скважину с мокрым хлюпающим звуком, будто дверь была не из дерева, а из плоти. Дверь открылась не наружу, а внутрь – в саму стену, с мягким чавкающим звуком, словно разрывая какие-то невидимые перепонки.

Темнота в комнате была не просто отсутствием света. Она казалась живой – плотной, вязкой, обволакивающей, как черный туман. Она цеплялась за кожу, проникала в легкие, оставляя на языке привкус старой крови и плесени.

Дэвид шагнул внутрь, и пол под ногами прогнулся, как упругая кожа. Каждый его шаг вызывал слабую пульсацию, будто комната дышала.

– Софи? – его голос утонул в липкой тишине, не получив даже эха в ответ.

Внезапная вспышка света ослепила его. На миг, всего на одно короткое мгновение, он увидел:

Стены, полностью покрытые фотографиями – сотни снимков, на каждом из которых были запечатлены прежние жильцы дома. Их лица искажены ужасом, а на некоторых фотографиях тени за спинами людей были длиннее, тоньше, с неестественными изгибами.

В центре комнаты стоял алтарь, сложенный из детских костей – маленькие черепа, переплетенные ребра, фаланги пальцев, скрепленные чем-то темным и липким.

На алтаре лежал знакомый силуэт – женский, с растрепанными светлыми волосами, одетый в ночную рубашку Софии.

Запах лаванды ударил в нос, перебивая смрад гниения, – тот самый дух, которым пользовалась София.

Последнее, что он успел заметить перед тем, как тьма снова поглотила комнату, – фотографию их семьи, сделанную вчера.

На ней у Лоры уже были черные глаза.

Пол под ногами продолжал шевелиться, будто под тонким слоем дерева скрывалось что-то живое.

Фотографии на стенах местами шевелились – глаза на снимках следили за Дэвидом, а губы шептали что-то неслышное.

Темнота сгущалась в углах, образуя фигуры – слишком высокие, с вытянутыми конечностями.

Воздух становился гуще, как будто комната медленно заполнялась водой.

Дом показывал ему правду.

Но правда была хуже, чем он мог представить.

Последний абзац:

Из темноты раздался шорох.

Что-то большое и гибкое проскользнуло мимо его ноги.

А затем тихий голос Софии прошептал прямо в ухо:

"Беги…"

Но бежать было некуда.

Дверь за его спиной уже закрылась.

Выбор

Когда Дэвид очнулся, его голова раскалывалась от боли, а в ушах стоял высокий звон. Он лежал на полу в гостиной, его тело ломило, будто он пережил жестокое падение. Потолок над ним медленно плыл в поле зрения, его трещины образуя причудливые узоры, напоминающие паутину.

Над ним склонились две фигуры, блокируя свет.

"Папочка, ты наконец проснулся!" – голос Лоры звучал неестественно звонко, с фальшивой радостью, как у плохого актера в детском спектакле. Ее лицо было слишком близко, черты искажены преувеличенной улыбкой.

"Дорогой, мы так волновались," – произнесла София. Но это не могла быть София. Ее шея была перекручена на 180 градусов, голова неестественно запрокинута назад, а из-под ногтей сочилась черная слизь, оставляя жирные пятна на ее бледной коже.

Дом дал ему выбор.

Но выбор был иллюзией.

Потому что на стене за их спинами уже проступала новая надпись, будто ее выводила невидимая рука:

"ВЫ ВСЕ УЖЕ НАШИ"

Буквы сочились чем-то темным и густым, стекая по обоям, как слезы.

Тени в комнате сгущались, принимая формы длинных, худых фигур, окружающих их.

Окна отражали не сад снаружи, а другую версию гостиной – пустую, пыльную, с пятнами плесени на стенах.

Часы на камине шли назад, их тиканье звучало громче обычного.

Лора время от времени дергалась, будто кто-то невидимый дергал ее за ниточки.

Дом не предлагал выбора.

Он просто показывал им правду.

София (не София) протянула к нему руку.

Ее пальцы были холодными, как мрамор.

– Не бойся, – прошептала она, и ее голос звучал как эхо из глубокого колодца.

За ее спиной тени сомкнулись, образуя круг.

А на полу, там, где лежал Дэвид, проступила лужа чего-то темного.

Она медленно принимала форму – очертания тела.

Его тела.

Дэвид с трудом поднялся на ноги, ощущая, как дрожь пробегает по его телу. Его пальцы судорожно сжали рукоять ножа – он даже не понял, как оружие оказалось у него в руке. Возможно, оно материализовалось само, подчиняясь темным силам, что витали в этом проклятом месте. Перед ним стояла Лора… или то, что когда-то было Лорой. Ее губы растянулись в жуткой улыбке, обнажая ряды острых, почти хищных зубов.

– Кого ты выберешь, папа? – прошептала она, и ее голос звучал как эхо из глубин кошмара. – Маму? Или… меня?

Но Дэвид не успел ответить. В тот же миг из всех щелей в полу и стенах хлынула густая, темная кровь, заполняя комнату металлическим запахом смерти. Стены содрогнулись, а затем начали медленно сжиматься, будто гигантская плоть, переваривающая свою жертву. Деревянные панели скрипели и трещали, сливаясь воедино, как челюсти чудовища.

Выбор больше не имел значения. Дом уже принял решение за него.

Глава 7. Правда

Дэвид разжал пальцы, и нож с глухим стуком упал на пол. Вернее, должен был упасть – но звука не последовало. Лезвие коснулось досок, и дом будто проглотил его, словно падающий камень в черную воду.

Лора стояла перед ним неподвижно. Если это всё ещё была Лора. Ее глаза, глубокие и черные, как смола, отражали его лицо – измождённое, искажённое ужасом, с каплями крови, застывшими на щеках.

– Ты не моя дочь, – прошептал он, и слова повисли в воздухе, густом от запаха тления.

– Нет, – ответила она, и её голос изменился. Теперь в нём звучали десятки, сотни детских шепотов, сплетённых воедино. – Я всех их. И теперь я – твоя.

За её спиной что-то шевельнулось. София. Если это ещё можно было назвать Софией. Её тело изгибалось неестественно, суставы скрипели, как старые половицы под тяжестью невидимых шагов.

– Дэвид… – её голос был едва слышен, будто доносился не из комнаты, а из-под земли, из самых глубин этого проклятого места. – Он всегда был здесь. Под нами. В стенах. В воздухе. Он ждал.

Дом ответил.

Стены застонали, древесина затрещала, будто кости живого существа. Пол под ногами зашевелился, как спина огромного зверя, готовящегося к прыжку.

Дневник Элиаса

Дэвид ворвался в библиотеку, едва успев перевести дух. Стены вокруг него пульсировали, словно живые – трещины расползались по штукатурке, как паутина, и из них сочилась густая чёрная жидкость. Её сладковато-гнилостный запах, напоминающий увядшие цветы, заполнял комнату, вызывая тошноту.

Он упал на колени перед массивным дубовым столом, смахнул пот со лба и схватил потрёпанный кожаный переплёт. Дневник Элиаса Блэквуда. Последние страницы, которые ещё вчера были пустыми, теперь покрывались ровными строчками.

Кровью.

Буквы выступали на пожелтевшей бумаге, будто проступая изнутри, и Дэвид с ужасом читал:

«Они сказали мне правду. Дом – не просто здание. Он – дверь. И он голоден. Сначала он берёт детей, потому что они мягче. Потом – жён, потому что они слабее. А потом… потом он берёт тебя. Но не сразу. Сначала он заставляет тебя выбрать. Потом заставляет смотреть. А потом… потом ты сам становишься частью его стен.»

Последняя фраза расплылась, как будто чернила – нет, кровь – внезапно пошли пятнами. Дэвид резко поднял голову.

Он был не один.

В кресле напротив, в тени арочного окна, сидел Элиас Блэквуд. Его тело, когда-то человеческое, теперь слилось с деревом стула – кожа покрылась прожилками, как кора, а пальцы вросли в подлокотники, будто корни. Глаза, мутные и безжизненные, смотрели сквозь Дэвида, но губы шевелились, произнося шёпот, который исходил, казалось, не от него, а от самого дома.

– Ты уже понимаешь, – прошептал Элиас, и его голос был похож на скрип старых половиц. – Ты уже знаешь, что должен сделать.

Последний выбор

Дэвид застыл, ощущая, как ледяная волна ужаса поднимается по его позвоночнику. В дверном проеме, окутанная мерцающим полумраком, стояла Лора.

– Папа… – прозвучал её голос. Но её губы оставались неподвижными. Словно сам воздух говорил за неё – голос исходил отовсюду: из трещин в стенах, из скрипящих половиц, из самой тьмы, что сгущалась в углах комнаты.

На полу, у его ног, извивалась София. Её тело медленно разрушалось – кожа трескалась и отслаивалась, как старая краска на прогнившей двери. В разломах шевелилось что-то чёрное, живое, пульсирующее в такт дыханию дома.

– Дэвид… – её голос был едва слышен, словно доносился сквозь толщу земли. Она с трудом подняла руку, пальцы дрожали, цепляясь за пустоту. – Сожги его. Сожги всё.

И тогда дом засмеялся.

Это не был звук, который можно описать. Это был визг, плач и смех одновременно – голоса сотен детей, слившиеся в один жуткий, пронзительный хор. Он наполнял комнату, бился о стены, проникал в кости, заставляя зубы стучать в такт этому кошмару.

Дэвид перевёл взгляд с ножа на дневник, затем на Лору. Его дыхание участилось, ладони стали влажными от пота.

Выбор был простым.

Чтобы убить дом, ему нужно было убить их.

Всех.

Конец игры

Дэвид медленно поднял нож, ощущая, как холодная сталь сливается с его потными ладонями. Лезвие дрожало в его руке, отражая мерцающий свет, которого не должно было быть в этой поглощенной тьмой комнате.

Лора наблюдала за ним, и её губы растянулись в неестественно широкой улыбке. Улыбке, в которой было слишком много зубов.

Да, папа. Вот так, – прошептала она, но её голос звучал как эхо из десятков разных углов комнаты.

София лежала на полу, её тело теперь почти полностью покрылось черными трещинами. Из её глаз текли слезы, смешиваясь с чем-то тёмным и вязким.

Прости… – простонала она, и в этом слове была вся боль мира.

Дом замер. Давление в комнате изменилось – воздух стал густым, тяжёлым, будто само пространство сжалось в ожидании. Тишина была настолько абсолютной, что Дэвид услышал, как по его спине стекает капля пота.

Он знал, что дом ждёт. Ждёт его выбора. Его действия. Его поражения.

Последний абзац главы:

Дэвид с рыком вонзил нож в стену. Лезвие вошло в дерево с мокрым хлюпающим звуком, будто пронзило плоть.

Кровь – густая, почти чёрная – хлынула из раны, как из перерезанной артерии. Она брызнула на его лицо, тёплая и липкая, пахнущая медью и чем-то гораздо более древним.

Лора закричала – но это был не её голос. Это был вопль самого дома, сливающийся из тысяч голосов, крик, от которого задрожали стёкла в окнах, которых здесь никогда не было.

София исчезла. Одна секунда – она была там, следующая – лишь тёмное пятно на полу, медленно впитывающееся в доски.

А потом…

Стены вздохнули. Дерево зашевелилось под его ладонями, как живая плоть. Обои заволновались, словно кожа какого-то гигантского существа.

И Дэвид понял. Сердце его бешено заколотилось, а в горле встал ком.

Он не убил дом.

Он разбудил то, что спало внутри. То, что было старше этих стен. То, что ждало. То, что теперь смотрело на него из каждой тени, из каждого угла, из каждой капли крови на его руках.

Глава 8: Пробуждение

Стены задышали.

Дэвид отпрянул, с силой вырывая нож из трепещущей плоти дома. Лезвие вышло с мокрым чавкающим звуком, покрытое черной слизью, которая медленно пульсировала, словно обладая собственной жизнью. Субстанция тянулась за ножом тонкими нитями, не желая отпускать свое жертвоприношение.

Лора больше не улыбалась.

Ее лицо начало распадаться прямо на его глазах. Кожа трескалась с тихим шелестящим звуком, как высохшая глина под палящим солнцем, обнажая нечто блестящее и черное, что пряталось под тонкой человеческой оболочкой. Осколки ее лица падали на пол, но не издавали ни звука, растворяясь в темных досках, как капли воды в песке.

– Па-па…

Ее голос раздвоился, раскололся на две совершенно разные сущности.

Первый – все еще детский, хрупкий, наполненный неподдельным ужасом и мольбой. Тот самый голос, который когда-то будил его по утрам, прося рассказать сказку перед сном.

Второй – скрипучий, как трущиеся друг о друга древние деревья, глубокий, словно звучащий из самой преисподней. В этом голосе слышались века тьмы, бесконечной жажды и обещание мук.

– Ты разорвал печать… – прошептали оба голоса одновременно, и в этом шепоте было что-то окончательное, как приговор судьи.

Воздух в комнате внезапно стал тяжелым, густым, словно наполненным мельчайшими частицами пепла. Дэвид почувствовал, как что-то невидимое начало медленно обвиваться вокруг его лодыжек, холодное и неумолимое, как сама смерть.

Где-то в глубине дома что-то зашевелилось. Что-то огромное. Что-то, что теперь знало, что его клетка разрушена.

Что живет в стенах

Дом содрогнулся, будто от мощного удара изнутри. Обои начали слезать длинными лентами, обнажая пульсирующую мокрую плоть, скрытую под тонким слоем штукатурки и бумаги. Стены дышали, их поверхность вздымалась и опадала, как грудь спящего великана.

На потолке медленно проступали лица – десятки, сотни искаженных черт, каждое со своими широко раскрытыми глазами и беззвучно кричащими ртами. Они появлялись одно за другим, словно всплывая из глубины тёмных вод, их выражения застыли в вечном ужасе.

Дэвид, задыхаясь, узнавал некоторые из них:

Миссис Хенлоу, их бывшую соседку, её обычно добродушное лицо теперь было искажено гримасой невыразимого страха, рот растянут в беззвучном крике;

Почтальона, который всего неделю назад предупреждал их уехать, пока не поздно, его глаза были полны упрёка;

Лилиан Блэквуд, её благородные черты всё ещё сохраняли следы последнего пережитого ужаса.

И среди этого моря страдающих ликов… София. Её лицо было спокойнее других, но в глазах читалась бездонная печаль. Губы медленно шевелились, формируя одно-единственное слово:

"Беги."

Дэвид оглянулся, ища выход, но было уже поздно. Двери бесследно слились со стенами, став частью этой живой, дышащей плоти. Окна исчезли, оставив после себя лишь влажные пятна на обоях. Дом закрылся, став совершенной ловушкой, и теперь в его стенах было больше жизни, чем во всех его обитателях, вместе взятых.

Пол под ногами стал мягким и податливым, словнул желая поглотить его. Воздух наполнился тяжёлым, сладковатым запахом разложения, смешанным с чем-то металлическим – запахом крови и страха. Где-то в глубине дома что-то заурчало, довольное тем, что игра наконец-то подходит к своему завершению.

Последняя страница дневника

Дэвид рухнул на колени, его пальцы судорожно листали пожелтевшие страницы дневника. Каждый переворот страницы сопровождался липким звуком – бумага пропиталась чем-то тёмным и влажным. Последние страницы медленно заполнялись густой кровью, которая выступала из самой бумаги, складываясь в роковые слова:

"Они обманули меня. Дом не просто живой. Он – тюрьма. И мы – его стражи.

Каждые тридцать три года он требует нового хранителя.

Того, кто будет кормить его.

Того, кто будет удерживать дверь закрытой.Я думал, что смогу сбежать, отдав Лилиан.

Но теперь я понимаю.

Я и есть дверь."

Буквы расплывались, как будто их писали только что, а чернила ещё не успели высохнуть. Каждая строчка пульсировала, словно живая, и Дэвиду казалось, что он слышит слабый стук – ровный, методичный, как биение сердца.

Когда он поднял глаза, перед ним стояла Лора. Вернее, то, что когда-то было Лорой. Её тело раскрылось неестественным образом, как ужасный цветок, лепестки которого состояли из лоскутов кожи и мышечной ткани. Внутри зияла пустота – чёрная, бездонная, нарушающая все законы пространства.

И в этой пустоте…

Что-то шевелилось.

Не просто двигалось – это что-то извивалось, пульсировало, принимая на мгновение знакомые очертания, чтобы в следующий момент превратиться в нечто неописуемое. Оно будто пробовало разные формы, ища ту, которая вызовет у Дэвида наибольший ужас. Из глубины пустоты доносилось шуршание – словно тысячи страниц одновременно перелистывались невидимыми пальцами.

Воздух вокруг стал густым и тяжёлым, наполненным запахом старой крови и заплесневелой бумаги. Дэвид почувствовал, как что-то тёплое и липкое стекает по его вискам – он даже не сразу понял, что это его собственная кровь, сочащаяся из внезапно появившихся ран.

Лора (если это ещё можно было назвать Лорой) протянула к нему руку. Её пальцы удлинялись, кости хрустели, суставы выворачивались под неестественными углами.

Папа… – прошептали её губы, но голос принадлежал кому-то другому. Чему-то другому. Чему-то, что смотрело на него из этой чёрной пустоты, где когда-то было сердце его дочери.

Настоящая жертва

Ты должен занять его место, – произнесла Лора голосом, в котором звучала многовековая усталость. Этот хриплый шёпот никак не мог принадлежать ребёнку – в нём слышались скрип старых деревьев и шелест пожелтевших страниц.

Дом вокруг них преображался на глазах. Книжные полки впивались в стены, как вязнущие в болоте ноги. Диван расползался, превращаясь в слизистую массу, которая медленно стекала по обоям. Пол под ногами пульсировал волнами, напоминая гигантский язык какого-то невообразимого существа.

"Как?" – хрипло спросил Дэвид, так сильно сжимая рукоять ножа, что костяшки пальцев побелели.

Лора (но это уже давно не была Лора) протянула к нему руку. Её пальцы с треском удлинились, кожа лопнула, обнажив тёмные древесные волокна, которые извивались, как живые корни.

"Отдай то, что любишь больше всего".

Взгляд Дэвида упал на выпавшую из дневника фотографию. На пожелтевшем снимке была запечатлена настоящая Лора – рыжая, веснушчатая, застывшая в момент беззаботного смеха. В её глазах светилась жизнь, а не та пустота, что смотрела на него сейчас.

И тогда он понял.

Она никогда не приезжала в этот проклятый дом. Всё это время он защищал лишь воспоминание, призрак, созданный домом, чтобы заманить его в ловушку.

Последний абзац главы:

Нож с глухим стуком упал на пол, который тут же поглотил его, как каплю воды в пустыне. Дэвид выпрямился во весь рост.

Забери меня – прошептал он.

Лора (совсем не Лора) улыбнулась – её рот растянулся неестественно широко, обнажая ряды острых, как иглы, зубов.

В тот же миг кожа Дэвида вспыхнула нестерпимым жаром. Стены сомкнулись вокруг него, как голодные щупальца, впиваясь в плоть. Где-то далеко, в мире за пределами этого кошмара, настоящая Лора внезапно проснулась в слезах.

Она провела ладонью по мокрым щекам, не понимая, почему ей снился тот старый заброшенный дом на холме. И как все дети, быстро забывающие свои сны, она никогда не вспомнит этот странный сон.

А в доме, который теперь обрёл нового хранителя, на стене медпенно проступал свежий портрет – измученное лицо Дэвида, навеки застывшее в немом крике.

Хранитель

Кожа Дэвида трескалась, как старый пергамент под палящим солнцем. Каждая трещина раскрывалась с тихим шелестящим звуком, обнажая не плоть и кровь, а нечто темное и вязкое, что медленно сочилось наружу. Он стоял в том, что когда-то было гостиной, но теперь пространство вокруг него превратилось в живую, дышащую плоть – стены смыкались все ближе, поглощая его тело, как чернила впитываются в промокательную бумагу.

Его пальцы теряли форму, сливаясь с деревянными панелями. Ногти превращались в сучки, кожа темнела, покрываясь древесным рисунком. Волосы вытягивались в тонкие серые нити плесени, тянущиеся к потолку, где уже формировался новый узор из черных прожилок.

Лора (или то, что притворялось Лорой) наблюдала за этим процессом, и сама ее форма начинала распадаться. Сначала ее тело разделилось на куски плоти, которые повисли в воздухе, не падая. Затем эти куски растворились в тени, став частью полумрака. И наконец, даже тени рассеялись, превратившись в ничто, оставив после себя лишь эхо голоса.

– Теперь ты дверь, – прошептал дом, используя последние остатки ее голоса, как музыкант берет последний аккорд на почти сломанной струне.

Дэвид попытался закричать, но его губы уже слились в единую массу с деревом стен. Он искал свой рот пальцами, которых больше не существовало, понимая с ужасом, что у него действительно не осталось ни рта, ни лица – только гладкая деревянная поверхность, на которой медленно проявлялись черты нового хранителя.

Где-то в глубине дома заскрипели половицы, будто пробудилось что-то древнее. Воздух наполнился запахом старой бумаги и заплесневелого дерева. Последнее, что видел Дэвид (если это еще можно было назвать зрением) – как стены окончательно сомкнулись вокруг него, оставив лишь слабый отпечаток человеческого лица на деревянной панели – вечную печать нового хранителя.

Последние мысли

Его сознание растягивалось, как паутина, заполняя каждый угол проклятого дома. Границы личности растворялись, и теперь он был везде и нигде одновременно:

Он чувствовал, как по его новым, деревянным нервам медленно ползет паук. Каждое движение восьми лапок отзывалось эхом во всем его существе, будто кто-то водил смычком по его нервным окончаниям.

Он слышал, как в подвале что-то скребется. Что-то большое, древнее и голодное. И теперь это была его обязанность – удерживать это нечто, не давать ему выбраться наружу. Вязкая тьма подвала пульсировала в такт этим звукам.

Он видел сквозь стены. Далеко-далеко, в солнечном городском кафе, настоящая Лора завтракала с тетей. Она смеялась, поправляя рыжие волосы, даже не подозревая, какую цену заплатил за ее жизнь отец, которого она считала погибшим в автокатастрофе.

А потом пришли воспоминания.

Не его.

Чужие.

Элиас Блэквуд. Его отец. Его дед. И десятки других, чьи имена стерло время. Все они кричали внутри стен, их голоса сливались в один непрекращающийся вопль ужаса. Они все еще кричали. И теперь он слышал их так же ясно, как биение собственного сердца – вернее, того, что когда-то было сердцем.

Стены дома впитывали эти крики, как губка, сохраняя их на века. Иногда, в особенно тихие ночи, новые жильцы дома слышали этот хор и думали, что это скрип старых балок. Они ошибались. Это кричали хранители. И теперь он стал одним из них – вечным стражем у двери, которую никогда не следует открывать.

Ошибка

Дом внезапно вздрогнул, будто от неожиданного удара. Деревянные балки скрипнули тревожно, а по стенам пробежала мелкая дрожь, словно от озноба. Что-то пошло не так – ритуал нарушился, древний порядок был поколеблен.

Дэвид должен был исчезнуть – раствориться в стенах, стать очередным безмолвным, покорным стражем, каким были все его предшественники. Но он… сопротивлялся. Его человеческая часть, та, что помнила Лорин смех и тепло солнечных дней, отчаянно цеплялась за существование, отказываясь уходить в небытие.

В подвале что-то зашевелилось. Тьма там стала гуще, беспокойнее. Где-то в глубине дома с грохотом захлопнулась дверь – не от сквозняка, а будто кто-то огромный резко дернул ее. Они почуяли слабину в древних заклятьях, учуяли редчайшую возможность. То, что спало веками, начало просыпаться, и первое, что оно ощутило – это слабое место в своей тюрьме.

По стенам поползли новые трещины, из которых сочилась не черная слизь, как прежде, а что-то ярко-красное, почти алое. Дэвид, вернее то, что от него осталось, чувствовал, как по его деревянным венам теперь течет не древесный сок, а теплая, живая кровь. Дом впервые за долгие годы испытывал боль. И где-то в этой боли таилась надежда.

На кухне раздался металлический скрежет – кран повернулся сам собой, будто невидимая рука осторожно открыла вентиль. Сначала из него брызнули отдельные капли, затем хлынул непрерывный поток черной, маслянистой воды. Она с шумом заполнила раковину, перелилась через край, растеклась по полу липкими щупальцами…

И начала менять форму.

Сначала из темной массы выделились длинные пальцы, сцепленные в молитве. Затем проступили ладони с голубыми венами. Вода продолжала подниматься, принимая очертания женской фигуры. Наконец, из черной пучины возникло лицо Софии – бледное, полупрозрачное, но неоспоримо ее.

Ее глаза были пусты, как окна заброшенного дома, но губы шевелились, произнося беззвучные слова: "Ты должен был отдать ее."

Дэвид (вернее, то, во что он превратился) почувствовал странный импульс. Доски, ставшие его кожей, затрещали, когда он попытался сдвинуть их, чтобы дотронуться до призрачной фигуры. Но вместо желанного контакта произошло нечто ужасное – под его неосторожным движением с грохотом распахнулась дверь в подвал.