Стихи

Неумолимо мир людской пахала.

Казалось, не найти предела мук,

Но смерть неумолимо наступала.

Трещал у крестоносцев черных лук,

Над полем битвы тетива стонала.

У Волги берег дыбился стеной.

Курган Мамаев погибал в сраженьи.

От этой жути солнце впало в зной,

Не веруя в Земли преображенье.

Лишь красный воин духа не терял

И не считал фашистские армады.

Он Родине навечно присягал

И не шалел от грозной канонады.

1978

***

Вот рука тебе, цыганка, погадай,

В чем судьба моя зарыта, угадай!

Душу вывернуть тебе я помогу,

Только очень уж не ври, а то уйду.

Видишь, видишь лет прошедших кутерьму,

Как я выброшен из света прямо в тьму?

Чьи-то руки меня приняли, но вдруг

Закружилось, закачалось все вокруг.

Где же руки, руки нежные, вы где?

Почему меня вы бросили в беде?

Ну, цыганка, расскажи мне, они где?

Я ж их двадцать лет ищу везде.

Но цыганка тупит взор, глаза к Земле…

Только сердце мое тянется к звезде!

1966

***

Мелколесье, даль степная,

Брызги солнца, дождик, град.

Бедность русская, родная,

Как и сотни лет назад.

В грязь осевшая дорога

Да погосты тут и там.

Ой ты, Русь, побойся бога,

Не молись всю жизнь крестам…

1966

***

Вечер розовый, вечер тихий

Пробирается через крыши,

Через трубы и потолки,

Через окна, шторы, платки,

Через тонкий воздушный тюль.

Вечер тихий… Лето… Июль.

1966

***

Огнем осина полыхает,

Рябина фонари зажгла.

И лес тихонечко вздыхает

О том, что молодость ушла.

Еще он в силах вспомнить лето

И ворожбу весенних дней.

Еще сутана не надета

На плечи хрупкие ветвей.

Еще листвы любовный лепет

Тихонько в кронах шелестит,

И только птиц тревожен трепет,

И о разлуке песнь звенит.

И клины журавлей и уток

Копьем нацелены на юг,

Да все длиннее ночи суток

И холоднее солнца круг.

Все чаще белые туманы

С реки ползут на берега.

Непостижимы, как шаманы,

Тихи, как тайный слет врага.

И все же опытной разведке

Давно известен ход судьбы.

И скоро на тоскливой ветке

Появятся следы борьбы.

Она от ветра почернеет,

Отдаст листву ему в залог.

И вновь до мая онемеет,

Чтоб ты в весну влюбиться мог.

1971

***

Гарцует молодость. Строптив горячий конь.

Того гляди – и сбросит седока.

Горит беспечной радости огонь,

И не слабеет дерзкая рука.

С годами конь не менее ретив.

В седле надежней держится седок.

Он смел, удал, спокоен и красив.

И конь по воле делает бросок.

Летят года. И всадник – весь седой,

А конь – неукротимее и злей…

Как вихрь вьется, кружится бедой…

Но всадник оттого еще смелей.

1984

***

Душа томительной волной

У берега разлуки плещет,

И страсти пепелящий зной

К ней подбирается зловеще.

Струится золотым песком,

Манит к зеленым травам, в поле,

И влагу к скрюченным рукам

Притягивает поневоле.

Душа моя, остерегись!

Уйди в глубины мирозданья,

Отцу небесному молись

И с Матерью ищи свиданья.

Оставь у берега приют:

Здесь мель и зной, иные ветры.

Лишь тот, кто бросил тишь кают,

Забыл часы и километры,

Наивную печаль забыл

И горечь сладостной истомы.

Давно нам Ангел протрубил!

В нас есть и молнии, и громы.

В нас легкокрылость Духа есть.

Энергии – неудержимы.

Душа несет благую весть:

Мой Дух и Бог – нерасторжимы.

К чему ж наивность прошлых лет:

Скучать у берега разлуки?

Дух ожерельями планет

Играет, извлекая звуки!

1993–2000

Васильевский остров

(Отрывок)

Столетья три исколесишь легко,

Васильевский измерив не спеша,

Над линиями взмыты высоко

Штандарт Петра иль Пушкина душа.

Вот Ломоносов клонит лоб крутой.

Вот Меншиков в похмелье мат утюжит.

А это Катька с миною святой,

А поп пред ней в церквушке службу служит.

А это кто на сером жеребце?

Карлуша-Павлик?! О, речист не в меру.

Он на своем уродливом лице

Несет гримасы жуткую химеру.

Я поспешил немного. В три шага

Вернусь к Лизухе, пьяной и широкой,

А заодно и Анны берега

Изведаю с чухонкой волоокой.

Но жутко там. Немецкая пора.

Расставлены кругом доноса сети.

Бирон несет на кончике пера

В Россию стыд, наручники и плети.

За ним вослед явился Петр-три.

Ему Россия – пугало в треухе.

Что русские ему богатыри?

Он рад серьгой висеть у фрица в ухе.

Но северо-восточный ветер сдул

С Санкт-Петербурга прусские завесы.

Васильевский услышал новый гул,

Что разносили над Невой повесы.

Вельможи пьют и вьют народ в кольцо.

На рысаках в ночи прохожих губят.

Рассеюшка! – синюшное лицо,

За что тебя твои сыночки любят?

О Русь моя! Я сам тебя люблю!

Подол народа рад бы в шлейф исправить.

Да вот беда: лишь сердце разозлю,

Когда мечтой тебя я стану править.

Рожден тобой средь питерских болот.

На Съездовской, вблизи Тучкова моста,

И жду, когда судьбы беззвучный лёт

Пройдет глубины собственного роста.

Какая боль топорщится во мне,

Лучиной мне пронизывает душу.

Я все живу, как будто на войне,

И жутко мне, хоть никогда не трушу.

А может быть, не так проворен черт?

И кардиналов горных зря рисую?

Быть может, лучше сотворить офорт

И над туманом девушку босую?

Жизнь потечет тогда другой рекой.

И ханжество растить не будет мумий.

И над моей веселою страной

Цветы распустят радугу раздумий.

Иль вознесусь мечтою дивной я

В созвездья и галактики иные

И ореолом тайного огня

Опять вернусь в объятия земные.

Я так люблю весеннюю капель,

И летний зной, и сенокос духмяный,

И птиц веселых дивную свирель,

И август, крутоплечий и румяный…

1984

Фото: Ноах Рубинс

***

Спасибо, Пушкин, за твои стихи,

За дар любви, за пыл воображенья,

За все твои удачи и грехи,

А также «арзурумское сраженье».

Ты был тогда до глупости смешон:

В руке – копье; под шляпою безмерной,

Ты мчал верхом, гусарами польщен.

Куда, зачем? Не думая, наверно.

Твоей отваги легкая рука

Могла держать перо и пистолеты,

Грядущие и прошлые века

Арканил ты, как астроном кометы.

Твой стих поныне весел и лучист,

Сарказмы до сих пор опасней бритвы.

Хоть нынче мир поэтами речист,

Они давно забыли поле битвы.

Они теперь рассудочно-строги.

Чины и ордена у них в почете.

И явные и скрытые враги

Однопартийцами слывут в отчете.

И вот беда: твой африканский лик

Они белилами истошно мажут,

Но им потомки, убежден, не скажут,

Что был их труд изящен и велик.

1973

Выстрел

Под пистолетом, на дуэли

Гусар смеялся, выстрел ждал.

И жемчуга зубов блестели.

Казалось, начинался бал.

А в небе жаворонки пели,

И шмель о радости жужжал.

Черешни наливались, зрели…

Но обнажала смерть кинжал.

И секунданты онемели,

Но предрассудков смыть не смели,

Противник примиренья ждал.

Гусар же наш смеялся вволю.

Не проклинал свою он долю.

И пистолет… осечку дал.

1984

Краски и мелодии сонета

Петрарка – корифей сонета.

О нем не зря грустит планета.

Поэзии волшебный щит

Его сонетами прошит.

В нем и тоска и лучик света.

В нем блеск зимы и запах лета.

Лучина в нем порой трещит

И ночь цикадой верещит.

И если ты рожден поэтом,

Ты будешь окрещен сонетом.

Петрарке будешь подражать

Или к Шекспиру за советом,

Иль к Блоку будешь ты бежать…

И петь, и наслаждаться – Светом.

1984

***

В полете аист черный встретил

Лебедушку без охраненья

И взором огненным приметил,

Как пробудил он в ней волненье.

Был взгляд ее доверчив, светел.

Скрывалось в гибкой шее пенье.

Красавец аист в сердце метил,

Не проявляя нетерпенья.

Он рядом с ней парил в молчаньи,

Крылами взмахивал достойно.

И вдруг над нею круг венчанья

Он в крене совершил спокойно.

1984

Талая вода

Над талым льдом зеркальная вода.

В ней тени веток, словно невода.

И блики солнца рыбками ныряют,

А песнь весны лишь птицам доверяют.

В моей душе слабеют холода,

Но оттиск зимних вьюг в ней есть всегда.

И все же чувства солнцем ритм сверяют

И лучиком весны в стихи ныряют.

Природа, будь во всем благословенна,

Всегда мудра и красотой нетленна.

Хоть знаю: бытия закон иной,

Весне чужда кипучая геенна.

Она умыта чистою волной

И дарит людям радости покой.

1984

***

Охта мне знакома по руинам,

Васькин остров – дракой и резней,

А высоты Пулково по глинам

На могилах над моей родней.

Пискаревка – траурные гимны.

Озерки! – Там солнца дивный лик,

Юности там голубые ливни,

Там любви волшебной первый крик.

Знаю я Гороховой трущобы.

Голодай знаком до дрожи мне.

Проходных дворов люблю чащобы

И вокзалы – в дымной полутьме.

Оттого душа порою екнет,

Если питерцем окликнут вдруг.

Память сердца с возрастом не глохнет,

Может быть, лишь расширяет круг.

1984

***

Если я устаю, суетою влеком,

И мне больше не хочется петь,

Я бросаю друзей и насиженный дом,

Чтобы душу с тобой отогреть.

Я не буду спешить в этот праздничный миг.

Бризом Балтики сердце омою.

Белой ночи вуаль или осени крик

Будут птицей нырять надо мною.

Я пойду переулками питерских дней.

Нежных речек-тихонь трону гибкие станы.

Над Фонтанкой послушаю ржанье коней.

Вновь увижу на скверах фонтаны.

Проходными дворами я в детство войду.

И Васильевский остров, как девушку, встречу.

На заливистый свист в Соловьевском саду

Я, пожалуй, и нынче отвечу.

Пусть же сфинксы бесстрастно глядят на Неву,

И, как мальчик, я трепетно таю…

Снова в дом возвращусь, и друзей созову,

И стихов лебединую стаю.

1984

***

Коренники и пристяжные,

И старые, и молодые,

Без костылей, на костылях

Все мчат куда-то! Все – в делах.

Галоп! Галоп! Толпа бездумна.

В упряжке в бок не повернешь.

Возница! Всех жестоко, шумно

Ты, вижу, скоро перебьешь.

Какой же ты правитель, право.

Скорей палач иль пьяный черт.

Твоя железная управа

Жизнь превратила в конский спорт.

Не престарелому кликуше

Такой упряжкою владеть.

Тебе бы, право, лучше груши

Сбивать… иль на печи сидеть.

А ты состарился на троне

И, очумев, орешь: вперед!

И твой народ – в галопе кони —

Зачем, куда свирепо прет?!

1984

***

Еще нам рано видеть рубежи,

Где в трауре знамена наклонились,

Но жизнь и смерть не ведают межи,

И вороны над полем низко вились.

А юности лазурные мечты

Дарили нам воздушные фрегаты,

Загадочные женские черты,

Нас облачали в рыцарские латы.

И мы тянулись стебельками роз

И к доброте, и к дружескому свету.

Кричали вдохновенно: «Паровоз,

Лети вперед и покоряй планету!»

Потом мужали. Горечь в нас влилась.

Удушье века сердце разрывало.

Порой казалось: жизнь оборвалась,

Не одолев крутого перевала.

Природы мудрость или флирт простой, —

Но с нами рядом оказались дети.

Мы научились мерить жизнь верстой,

Где россыпь драм, и ненависть, и плети.

И на такой изломанной версте

Искать улыбку и порою счастье.

И если нужно, даже на кресте,

Отдать другому доброты участье.

Нас в сорок лет не одурманить вдруг.

И с ног не сбить нахлынувшей бедою.

Дай Бог тебе, мой задушевный друг,

Взойти над миром яркою звездою.

1984

Из поэмы «Сергей Есенин»

Часть 1

Под Рязанью, в селе, над Окой

Русь качала мальца в колыбели,

И луга разливали покой,

Чтобы песнями птицы звенели.

Рос мальчишка в уюте избы,

А лампадка ему ворожила,

Что он сын разудалой судьбы

И стихов в нем алмазная жила.

До поры он судьбу не берег,

Не хмелел от росы и тумана,

И не ведал печали дорог,

И не знал, что поэзия – рана.

Но однажды в ночи, у костра,

В звезды он опрокинул сознанье,

И поэзии чуткой строка

Ослепила вокруг мирозданье.

В тот же миг он оглох и прозрел.

В нем, как жемчуг, стихи шелестели,

И поэмы, как посвисты стрел,

Из-под сердца его полетели…

Милый мальчик, ты ведал ли страх,

Знал ли ты жернова безразличья,

Разве мог ты поэзии крах

Разглядеть за эпохой величья?

Ты светил, как пленительный луч,

И в пыли золотился, и в храме.

Ты еще не метался меж туч

И не думал о жизненной драме.

Ты душою – степной конокрад,

Так любивший зверье и раздолье,

Вдруг решил удивить маскарад

И тальянкой пиликать в «подполье».

Для чего веселить кабаки,

Если Русь в них клокочет и стонет,

И сжимает народ кулаки,

Но, упившись, беспомощно тонет.

Ты поймешь это, знаю, поймешь.

Только горькою будет расплата,

И стерильных лечебниц палата

Тебя в бешенство бросит и в дрожь…

Колокола и улицы столицы

Сшибают с ног твой деревенский пыл.

И, как ягненок в лапах у орлицы,

Испуганно над жизнью ты поплыл.

И вдруг увидел Александра Блока.

Тот на Парнасе скучно пил вино.

Ему чужда была людская склока,

И жизнью он не дорожил давно.

Он размышлял: «Кому Парнас доверить?

Все мелочны, вульгарны и глупы.

Поэзию словами не умерить,

Не спрятать в оболочке скорлупы.

Она умчит в любовницы к кому-то.

Наивная, не разберется вдруг.

И графоман, ее ломая люто,

Вдруг рядом ляжет, как минутный друг…»

Блок медленно поднял тугие веки,

Во взгляде роздымь звездная плыла,

И не душа, казалось, в человеке,

А тайна бесконечности жила.

Но вдруг вздохнул и нежно улыбнулся,

С лица стекла угрюмость, словно дым:

«О мальчик, ты на вечность замахнулся,

А это сердце делает седым.

Не лучше ли тебе скитаться в поле,

Баюкать женщин в копнах у реки…

Поэты – это узники на воле,

Гераклы без карающей руки!

Иди вперед, мой мальчик, и без Бога

Неси свой крест и горечь пей до дна,

Пусть сбережет тебя моя тревога,

Когда ты жизнь изведаешь сполна…»

И ты пошел. В весенней непогоде

Следы смывались быстро и легко.

Твою судьбу безликую в народе

Мог случай растворить, как молоко.

Стихи, как лепестки опавшей розы,

Ветра б свирепо в листопад смели.

И никогда б кавказские мимозы

Уж к Шаганэ тебя не завели.

Часть 2

Ты молод был. Тебе тепла хотелось,

И ты зашел на огонек в ночи.

Там, за стеной, угарно жизнь вертелась

И пьяных оргий звякали ключи.

Дух присмирел. Просил желудок пива.

И ты позволил снять с себя тулуп.

Вдруг позабыл, как пахнет медом нива,

И по-лакейски расчесал свой чуб.

«Лощеный сброд» ты веселил лаптями,

Стихи, как сусло, из тебя текли.

А Мережковский с Гиппиус толчками

Тебя к салону царскому влекли…

И тошнотворный Клюев не утеха.

Он скоморохом был из Олонца.

В твою судьбу пророс он как помеха

И был началом жуткого конца…

Пока плясали вы и пели,

Рядили в ряженых стихи,

Россию посвисты шрапнели

В окопы гнали за грехи.

Стонет Русь, копытится,

Финки да разбой,

Скоро царь насытится

Собственной судьбой.

Будет, будет волюшка,

Кровь польет рекой.

У России долюшка —

Быть в петле тугой…

Ты протрезвел и устыдился,

В шинель себя запеленал.

Недолго в лазаретах вился,

И вскоре в штрафники попал…

И вот от страха ли, от горя,

Иль веруя в свою звезду,

Россия шквальная, как море,

Срывает царскую узду…

Опьянел народ,

Чует воли глас.

Режет барский род,

Водку пьет и в пляс.

Ты вдруг вошел в некошеные травы

И замер вмиг, увидев облака.

Как в детстве золотистые дубравы

Ласкала солнца теплая рука.

Купался мозг в волне воспоминанья.

И жизнь так сладко наполняла грудь,

Что чувства раскрывались для свиданья,

И Русь шептала: «Мальчик, здесь твой путь.

Зачем забыл, как я тебя качала,

Поэзией крестила для любви?

Зачем же ты от этого причала

Уплыл туда, где жизнь на крови?»

1975–78