Стихи

Вновь жизнь войдет в крутые берега.

И вновь душа узнает нежность слова

И тонкий свет родного очага.

XI

И тонкий свет родного очага

Не заслонят ни дали, ни туманы.

Коль женщина для сердца дорога,

Нам не нужны дорожные романы.

Разлука быстро накипь дней собьет.

И засаднит тоска под сердцем где-то…

И ты поймешь любви приятный гнет.

Поймешь, что сердцем счастье не допето.

Летишь к любимой с радостью, легко;

Таитесь друг от друга, что страдали

И как парили в чувствах высоко.

Вы к женщине душою прирастали,

И не беда, что юность далеко.

В ней чувства никогда не увядали.

XII

В ней чувства никогда не увядали.

В ней мир глубок, почти необъясним.

В ней мы искали мать, когда страдали,

И страсть жены – под пологом одним.

В своей любви она всегда без меры.

Знать, оттого ревнива, словно бес.

Любовь такая хуже, чем галеры.

Непроходимее, чем в джунглях лес.

И все же мы без женщины тоскуем.

Нежна она, надменна иль строга,

Мы только для нее собой рискуем.

Пусть нас влекут другие берега.

Пусть мы не часто женщину балуем,

Она для сердца вечно дорога.

XIII

Она для сердца вечно дорога.

И разве мы забыть посмеем это.

Так травушки, что сметаны в стога,

Хранят и помнят радостное лето.

Зима придет с метелью и пургою.

Но если сердце помнит чувств кипень,

Оно и в счастье с женщиной другою

На первую любовь не бросит тень.

Нам не забыть невинный трепет губ.

И не забыть, как мы в любовь врастали,

Хоть мир вокруг был часто слеп и груб.

И кем бы в жизни мы с тобой ни стали,

Нас охраняет женщина, мой друг.

Недаром с ней мы пели и страдали.

XIV

Недаром с ней мы пели и страдали,

Мир познавали, мчали сквозь года.

Нас уводили призрачные дали,

А возвращала женщина всегда!

И мы, изведав жизненную лаву

И сущность бытия познав нутром,

Отдать готовы честь свою и славу

За женщину с красивым, пылким ртом.

И потому не верь наивно ты,

Что если любишь радостно и ровно,

То избежишь и слез, и пустоты.

Люби всегда и трепетно и кровно,

Но помни, не теряя высоты:

Все в этом мире зыбко и условно.

XV

Все в этом мире зыбко и условно.

Вот женщина. Поймите суть ее:

Земля ей словно ласковое лоно

И жизни заколдованной кольцо.

Любовь ее, хоть в плотской карусели,

Всегда благоразумия милей.

И тех, кому дороже коростели,

Не опьянит веселый соловей.

Но женщина всегда – нежна, груба ли —

Несет в себе таинственные дали

И тонкий свет родного очага.

В ней чувства никогда не увядали,

Она для сердца вечно дорога,

Недаром с ней мы пели и страдали.

5–6 марта, 5 апреля 1981

Пушкину

Поэта раненого дроги

На Мойку с Черной речки мчат.

А по России уж дороги

О муках Пушкина кричат.

Народный плач плывет над миром.

Колокола молебны бьют.

А над поверженным кумиром

Жандармы Дубельта снуют.

И плач народный не умерить.

Тоску плетями не засечь.

Народ поэту будет верить

И память добрую беречь.

1971

***

Легкий запах жасмина.

Карминная пыль.

Жизнь дворянского сплина —

Что ты – выдумка, быль?

Мне, рожденному в поле,

Дан суровый удел —

Подчинять себя воле,

Бесконечности дел.

Отчего ж запах сладкий

Вдруг щемяще пьянит…

Я до вздохов не падкий —

Об уюте саднит.

1981

Крымская гроза

Подходит долго, взрывами, раскатом.

Вдоль скал метнется, выпорхнет к пескам.

Над морем грозно прозвучит набатом

И скроется на склонах по лесам.

Но выдают туманные дозоры.

То тут, то там костры дымятся их.

Становятся все призрачнее горы,

И вот уж небо на волнах тугих.

Все спуталось. Стихии лик ужасен.

И молнии пронзительный клинок

Страшит невинных – грозен и прекрасен.

И ливень пляшет весело у ног.

1981

***

Разрушенные башни и селенья…

В ущелье редко виден человек.

Лишь облаков торжественных виденья

Вдруг возвращают отшумевший век,

Да горы нас легендою обвеют.

Заря знамена выбросит на миг…

И гордые орлы, как время, реют,

Да пенных рек не умолкает крик.

Кавказ, Цей

Июнь 1979

***

Луна мерцает золотой монетой,

То в пол-алтына, то вдруг на пятак,

Зависнет невидимкой над планетой —

И на Земле в ночи – кромешный мрак.

О ней всегда судачили поэты.

Ученых тьма трудилася над ней,

Но космонавты, выслушав советы,

Бесстрашно вторглись в этот мир теней.

Мне нынче недосуг витать в потемках.

Люблю Луну при тихих вечерах.

Пусть тайна века вскроется в потомках

И пусть легенда превратится в прах.*

Катись, Луна, то тихою монетой,

То яликом ныряй по облакам.

Будь для влюбленных доброю приметой.

Оставь себя загадкою в веках.

1981

* Речь идет о (псевдо)научных предположениях, касающихся искусственного происхождения Луны. В 1960-х гг. гипотезу о том, что Луна является искусственным спутником Земли, выдвинули советские ученые Михаил Васин и Александр Щербаков. Это породило слухи о том, что создала ее некая инопланетная цивилизация.

***

Труба трубит, как в старину седую,

И над Невой взлетает трель…

Не так ли я над образом колдую

И в хмуром ноябре ищу апрель.

А на Неве не ялики – эсминцы.

Не ядра в пушках – ядерный заряд.

Но, как и прежде, есть на флоте бимсы

И тот же лоск моряцкий и наряд.

Нужны народу ветхие заветы.

И значит, не должно сомнений быть:

Искать зимою летние приметы,

А в ноябре – апрельский звон будить.

1981

***

Родина – алые крылья рассвета.

Родина – ширь во все стороны света.

Родина – прошлого память и боль.

Милая Родина – счастья Ассоль.

Родина – песнь из народных глубин.

Родина – горе до самых седин.

Родина – вечное счастье любви.

Родине милой – я сын по крови.

1981

***

Над Тереком, как змей, вилась дорога.

Повозкам двум не разойтись на ней.

С тобою нас не мучила тревога.

И жизнь была застольных чаш полней.

Взгляд радовали ледники и кручи,

Полет орлов и синева небес,

И водопадов рев и гром певучий

Дарил нам многоликий мир чудес.

Был горный воздух чистотой настоян.

Душа и пела, и рвалась в полет.

Был хор сердец на музыку настроен…

Но случай тайно ставил перемет.

С тобою нас судьба оберегала.

В игольное ушко нырнули мы…

Злорадно вслед царица хохотала,

И демон мрачно наблюдал из тьмы.

1981

***

Качалась тень под желтым фонарем.

Ее пырнули мальчики ножом.

А люди шли, хихикали: «Хорош!..»

Со смертью дрался человек – Гаврош.

Он перед смертью – маленькая быль.

И для толпы жестокой – просто пыль.

Судьба качала Землю тяжело.

Фонарный столб, как жуткое жерло…

Еще мгновенье и угаснет тень.

Ей не увидеть, как приходит день.

Толпа осудит «пьяницу»… Но ты

Душой не ведай черной пустоты.

1982

Из Перси Биши Шелли

Есть слово, оскверненное людьми.

Я повторить то слово не посмею,

Но чувство ты безмолвное прими,

И душу я надеждою согрею.

Благоразумью сгладить не дано

Отчаянья, похожего на счастье.

И жалость ваша – легкое вино,

Не оскорбляет холодом участья.

Любовь земная – лоно маяты.

Но примешь ли ты сердца поклоненье,

Когда его сжигает вдохновенье,

Когда оно из области печали,

Как мотылек летит к звезде своей,

Как ночь бежит к заре среди теней,

Иль как душа к необъяснимой дали?

Да примешь ли любовь такую ты?

1982

Из Гете

Как малый лист, витает в небе стон.

Его душа стыдливо обронила.

Теперь пора отдать земной поклон

Всему, что жизнь в одно соединила.

Что друг от друга было далеко,

И где событья разрушали связи,

Вольется в книгу просто и легко

И будет ржать конем у коновязи.

Читатель мой, прости несовершенство.

Клокочет слово, вихрится строка.

Я так хочу дарить тебе блаженство,

Но жизни боль не может скрыть рука.

1982

***

Дымился снег от крови и от хмари.

Лежал солдат, распластанный, как крест,

И поле битвы, черное от гари,

Напоминало кладбище окрест.

Все кончено! И рухнул враг жестокий.

И в землю танки вгрызлись тяжело.

Лежал солдат спокойный, синеокий.

И только солнце в изморози шло.

Но гвардия не знает отступленья.

Гвардеец выжил, в муках и бинтах.

Он юным был. И получал крещенье

Еще в блокадных, питерских местах.

А здесь, в степи, в крутом изгибе Дона,

Манштейн* его характер испытал.

И призрак смерти ждал напрасно стона.

Солдат и перед смертью устоял.

У жизни нет покоя и окраин:

И битв хватает, дел невпроворот.

И, что таить, мешает счастью Каин,

Но гвардия всегда идет вперед.

И смелый воин как всегда на марше,

И точен глаз, тверда его рука.

И пусть он стал медлительней и старше,

Зато полней его души река.

1982

* Эрих фон Манштейн (1887–1973) – немецкий генерал-фельдмаршал; с ноября 1942 года командовал группой армий «Дон».

***

Я рожден для Земли и для света,

Пой, душа, и борись, и внемли.

Ходит слух: голубая планета

Управляется кем-то вдали.

Я не против сродниться с другими.

Высший разум не должен пугать.

Бьются чувства крылами тугими.

Видит сердце бескрайнюю гладь.

Горизонт поджигают зарницы,

Там и тут – проясняется даль.

Мне не нужно в ладони синицы.

Лучше – космоса звездную шаль.

1982

Пушкину

На фиолетовом снегу —

Малиновая кровь.

Поэта память берегу

Как первую любовь.

Дымится гарью пистолет.

Дантес презренный пал.

Под сенью царских эполет

Он в подлость прорастал.

Поэт не угасает вдруг,

Хоть и надежды нет.

И сходятся друзья на круг,

Но меркнет счастья свет.

Народ спешит к его стопам

В предчувствии беды

И вдоль реки, по берегам

Печатает следы.

Печаль народа велика,

Да не спасет его.

Лишь обессмертит на века

Кумира своего.

Ленинградский Манеж

В далекие, седые времена

Здесь ржали кони, цокали копыта.

И звякали о шпоры стремена,

И пыльная земля была изрыта.

Гусары здесь горланили: Ура!

Кавалергардов рык тревожил стены.

Им уступать не смели юнкера,

Их голоса звучали, как сирены.

Приказы, кутерьма, веселый смех.

Густой настой и пота, и навоза.

Соленых фраз неугомонный грех,

Уставов и муштры занудной проза.

Здесь Лермонтов обуздывал коня,

Красавицею бредил или драмой

Иль, нежный стих невольно оброня,

Вдруг разражался едкой эпиграммой.

Ушли, ушли седые времена.

Другой здесь воздух, публика иная.

Вхожу в Манеж и слышу… стремена

Звенят о шпоры, грусть мне навевая.

1982

***

Приехал друг. Душа моя поет.

Я радуюсь без примеси игры.

Меня в объятья искренность зовет,

И я готов устраивать пиры.

Нет кубков золотых, нет серебра.

Но есть в сердцах поэзии отвага.

Есть боль познанья горя и добра.

И Космоса живительная влага.

Распахиваю сердце. Не таю

Ни рифм своих, ни ритмов, ни себя.

Я с другом никогда не устаю.

Живу взахлеб и радуюсь, любя.

1982

***

Учит жизнь: не удручайся лихо.

Все пройдет, как школьных лет урок.

Ты потом вспомянешь очень тихо

Малое из пройденных дорог.

Растворятся знойные печали,

Сердца крик затихнет, как волна.

Радуйся – тебя не обвенчали

С трусостью и вязкой тиной дна.

Все вожди и потаскухи мира

Пили, воровали не с тобой.

В их стадах ты не искал кумира —

Так гордись счастливою судьбой!

1982

Начало марта

И март настал. И скоро, скоро

Начнет качать нас синий наст.

И солнце радостно и споро

Нам счастье теплоты отдаст.

Наступит буйное цветенье,

Пора любви, надежд пора.

Познай, душа моя, волненье.

Забудь, чем мучилась вчера.

1980

***

Я ранним утром на мосту стою.

На невских крыльях нежится заря.

Изведав Русь в болотах и в бою,

Здесь Петр Первый бросил якоря.

И, город заложив, вознес мечту,

Чтоб солнце грело золотые шпили.

Не верится, что здесь окопы рыли,

Прокладывали траура версту.

Тишь мудрая. Лазурь небес. Покой.

В зеркальных водах тонут берега.

Парят мосты, как птицы, над рекой,

И поступь утра светлого легка.

1980

Размышления об одной династии мира сего

После экскурсии во дворец Юсуповых на Мойке

Ногайцы, печенеги, всякий сброд

Россию жгли и грабили веками.

И, перейдя свой плен, как реки, вброд,

Трон подпирали грудью и боками.

Оказывая почести царям,

Народ России грабили, как прежде…

Ногаец смел, находчив и упрям,

И царские дары текли к невежде.

И был хитер ногаец. Веру он

Перекроил, как платье. Жизнь кипела.

И хоть печаль о мусульманах тлела,

Ее глушил монетный перезвон.

Друзья его – опричники и пьянь.

С одними грабит, у других ворует.

Но вот судьба метнулась через грань,

И он с царями русскими пирует.

От царских штофов – к царским каблукам.

От каблуков – до царской юбки близко.

А там, смотри, богатство вьется низко.

Дай только волю воровским рукам…

Ногаец дикий сбросил свой наряд.

Надел парик. Из шелка – панталоны.

И царские и светские салоны

Уже зовут на раут и обряд.

Все вверх и вверх – до европейских грез.

Умом чужим дикарь напился вволю.

И принял за свою чужую волю

Без угрызений совести и слез.

Ему несли свои стихи поэты.

Вакханки плечи смуглые несли.

Художники, актеры, эполеты

Его дворец собой не обошли.

И вот явился хам в вонючей рясе,

Испачкал кресла, осмеял жилье.

Он был взращен Рассеею на квасе,

А возжелал вельможное питье.

Слетели вмиг с ногайца все белила,

И в нежных пальцах щелкнул пистолет…

Хоть жизни хама Русь не пощадила,

Вельможа на иной отчалил брег.

1980

Дополнительный поезд

Состав рвануло, грохнули вагоны…

Отвыкли мы от этаких начал.

Так нас в войну мотали перегоны,

Когда паровичок в пути кричал.

Когда с надрывом трогались составы,

И в грохоте визжали буфера.

И крик, и мат, и грозные уставы

Глушили лязгом, словно фраера.

Отвыкли мы от этакой потуги.

Теперь у сцепки нежная ладонь,

А наш состав срывают, словно плуги,

И в прошлое бросают, как в огонь.

17 ноября 1983,

отъезд из Таллина

Петергофский десант*

I

«Живые, пойте о нас»

(Мишка Рубинштейн)

Надорвана преданья пуповина,

Архивы захлебнулись немотой.

Лишь Балтики свинцовая долина

Вдруг поседеет, вздыбится волной.

И в грудь Земли вгрызается прибоем,

Выплескивает боль свою в шторма

И бредит, бредит Петергофским боем,

Как будто бы виновница сама.

Она себе вовек простить не сможет,

Что ночью той баюкала волну:

Ей чудилось, что тишина стреножит

И усыпляет грозную войну…

В час двадцать семь – десантники у моря:

Их катера и шлюпки тихо ждут.

В ночи не видно сдавленного горя,

И моряки печаль не берегут.

Но лишь часы ударили четыре —

Десант ворвался в Петергофский сад,

И тишина, молящая о мире,

Вмиг сорвалась в громокипящий ад.

Прожектора в десантников вонзались,

Потом их рвали мины и картечь.

И все-таки матросы не сдавались,

Тельняшкой затыкая в сердце течь.

Их каждый шаг собою смерть крестила.

Они шли в бой с «полундрою» в зубах.

Потом над ними тайна гнезда свила

И поселилась в песнях и стихах.

Но подвиги народ не забывает.

С годами боль о прожитом растет

И вновь сердца людские призывает

Разрушить тайн неумолимый гнет.

И первыми построились в колонны,

Презрев болезни и наросты лет,

Фронтовики, зовущие, как горны,

Искать и находить десанта след.

И вот из мрака тайны показались,

Сперва одна матросская звезда.

Потом другая светом растекалась

И озаряла грозные года…

Мы вновь вернемся в жуткий год войны,

Вторым накатом бросимся на фрица,

Балтийцев сберегая для страны,

Прикроем их, словно орлят орлица.

Их каждый миг впечатаем в века

Стихами, обелисками, рассказом.

И для потомков Мишкина строка

Останется призывом и приказом.

II

Волна тихонько билась о гранит.

Кронштадт стоял, как часовой в дозоре.

Скрывала ночь в его суровом взоре

Тоску от бесконечных панихид.

Сегодня вновь уходят моряки

В неравный бой на Петергофский берег,

Без суеты, без лязга, без истерик

Прощаясь с ним лишь взмахами руки…

На этом связь с десантом оборвется.

Кронштадт пошлет не раз своих гонцов,

Но никому из них не доведется

Уже связать разрубленных концов.

На четверть века тайна обовьется

Вокруг боев на краешке Земли.

Но о балтийцах память всюду бьется,

Куда бы нас сердца ни завели.

Народ заставил говорить архивы,

Из ада вырвал горсточку живых

И по раненьям елочки да ивы

Искал могилы сыновей своих.

Расскажут нам и Шахматная горка,

Дворец Марли и тихий Эрмитаж,

Как моряков отважная четверка

Прорвалась в парке на второй «этаж».

А там, внизу, братишки той же веры,

Тельняшками задраив боль и страх,

Рвались вперед, как черные пантеры,

С гранатой и винтовкою в руках.

Но узел жизни все-таки разрублен.

Из плоти – сердце, кожа – не броня.

И танками, и минами загублен

Морской десант, державшийся три дня.

Трусливый бред, балтиец страх не знал,

Он был настоян на отваге моря.

И даже перед смертью призывал:

«Живые, пойте…» – и не знайте горя.

* Петергофский десант высадился в оккупированном немцами Петергофском парке в ночь с 4 на 5 октября 1941 года. Все участники десанта погибли. В 1944 г., во время реставрационных работ в Петергофском парке, неподалеку от Шахматной горки была найдена матросская фляга, в которой было обнаружено две записки. На одной из них было написано: «Живые, пойте о нас! Мишка». Она была написана политруком петергофского десанта Михаилом Рубинштейном.

***

Терема! Терема! Терема!

Заколочены двери и ставни.

Русь оглохшая, будто тюрьма,

И тоскуют озера и плавни.

Здесь когда-то народ пировал,

И гулянки бывали и драки.

И мужицкий пьянеющий вал

Мял луга и траву в буераке.

А потом громыхала война,

Но Руси подкосить не сумела.

И гулянок качалась волна.

Только бабья ватага гудела.

И теперь на деревне запой,

Только пьют здесь не водку, а горе.

И старуха заросшей тропой

Входит в травы, как в буйное море.

Ни крикливых молодок, ни свах.

Ни чубатых парней, ни частушки!..

Терема, словно клети из плах,

Да прогорклая доля старушки.

1984

Пилоты

Как птицами, рождаются пилотами.

И бредят облаками и полетами.

Из тесных люлек, как из фюзеляжа,

Выпрыгивают под рыданья джаза.

Под крики мам и бабушек летают

И лбы об пол упрямо расшибают.

И, ножкой оттолкнувшись от Земли,

Стремятся ввысь, как в небо журавли.

Чуть подрастут – деревья осаждают

И дворников ворчливых раздражают.

За кошкой лезут прямо на карниз,

Забыв, что существуют верх и низ.

Им в юности девчонки не нужны —

Они лишь с авиацией дружны.

Чуть звон турбин – они уходят в слух

И в небе ищут самолета дух.

Им не нужны ни френчи, ни погоны.

Лишь бы летать да познавать законы,

Как сделать горку, штопор в синь вонзить

И на крыле по облакам скользить.

1978

***

Года текут, как старые дороги,

Вдоль косогоров памяти текут,

Над реками любви. Там, где тревоги

И где надежды радости цветут.

Чем старше мы, тем нам дороже юность.

Чем строже жизнь, тем радостней любовь.

Тревожит душу призрачная лунность,

Но солнце возвращает веру вновь.

И сердце замирает тайно снова.

Девичьи каблучки тревожат ночь…

Не верю я, что плоть – всему основа

И нам душой ее не превозмочь!

***

Черемухи запах дурманный,

Как детства пьянящая даль.

Как девочки образ туманный,

Как юности белая шаль.

***

О милая, надежная Земля!

Ты кормишь нас, свои нам даришь соки.

Во тьме веков не различить истоки,

Где битвы разгорелися, пыля?

Где дети Солнца обрели пороки?

Когда проклятьем вырвалось: «м-мое»?

С тех давних пор несешь, Земля, оброки

Ты дикарям на острое копье.

Года гремят, как танковые траки,

Людскому горю счета не ведут.

Чем жестче жизнь, тем бесшабашней драки,

Тем неприступней пошлости редут.

Жигули

Здесь вольница казацкая

Гуляла и жила,

Сюда братва босяцкая

Без приглашенья шла.

Здесь заливали горлышко.

Здесь радовались вдрызг,

Здесь удалая долюшка

Была дешевле брызг.

Ермак водил здесь воинство

И Разин знал приют.

Боярское достоинство

Сбивали плеть и кнут.

Лихой татарин и калмык

Здесь ставили капкан.

И ханский попадал кадык

Не раз в тугой аркан.

Рекой здесь золото текло

И горностай сверкал.

И где казачество прошло,

Там барин грех смывал.

И Жигулям все трын-трава,

Их не купить рублем.

И Волга-матушка права,

Их обойдя кругом.

1978

Волга

Вот они – суровые пассаты.

Дуют беспрерывно, тяжело.

Будто бы непрошеные сваты,

У которых дело не пошло.

По низовьям Волги мчатся лихо.

К небесам бросают тюль песков.

Словно черт с небесной Бабарихой

Звенья рвут супружеских оков.

Здесь и так совсем не кущи рая.

В эту ж пору – желтая тоска!

Ветер к Волге рвется, завывая,

И седеет дивная река!

1978

Волгоград

Когда-то здесь свирепствовал металл,

И канонада рвала перепонки.

Земля горела, камень уставал.

Рвались снаряды, мины и лимонки.

Напор фашистский рушил все вокруг,

И ненавистью Волга закипала.

Война – безжалостно-кровавый плуг —