Дорожное эхо

Про жизнь

Вот женщина – в ночи, в горстисудьбы железной – спит, как птенчик…Как птенчик – глаз не отвести.И ауры над нею венчик…Спит, отвернувшись от своейсудьбы – спиной к дневным заботам,делам, проблемам дочерей,долгам, счетам и что еще там?Лицом к стене, а там – портрет,где муж, погибший в одночасье,глядит с улыбкой столько лет,не зная о своем несчастье…Спит женщина. Под сенью век,во сне, смирившемся с утратой,ей виден некий человек —желанный, но, увы, женатый…Там болен сын. Там пьет жена.Там тьма проблем и страх разрыва…А ты понять его должна,ведь ты умна и терпелива…Хоть с боку на бок повернись,хоть сон ночной забудь с рассвета…Вы спросите: и это жизнь?Увы, и это жизнь, и это.И, к брегу своего житьятопча осенней ночи жижу,лишь одного не знаю я —зачем же я все это вижу?К чему сочувствия мои?Остановите, урезоньте!Пусть хоть старинный друг семьивозникнет там на горизонте.Привычный с нею быть на ты —возьмет вина, цветочков купит,и доберется до черты.и, не заметив, переступит.Пусть переступит, пусть рискнет…Она смутится и заплачет.Она к нему на миг прильнет.Но это ничего не значит…1996

Баллада о чуде

Что там бродит во тьме возле дома —вроде облачка или фантома?Кто там молча глядит в наши лица —обознаться боится, таится?Вот и нечего шастать, ей-богу,научились мы жить понемногу:все в покое живем и в достатке —ни на что, кроме пользы, не падки.Ибо держится жизнь здравым смыслом,равно свойственным чувствам и мыслям,ибо знают у нас даже дети,что чудес не бывает на свете…И сидим мы с вином или чаем,и внимания не обращаем,телевизор включив ненаглядный, —кто там хлопает дверью в парадной?Между тем, никому не знакомо —вверх по лестнице нашего дома —неизвестно, зачем и откуда,несказанное близится чудо.Вот и чудится нам, но не четко —то ли старого друга походка,то ли туфельки нежной подругипо ступенькам взлетают, упруги…И забытые дивные вещивспоминаются ярче и резче —чувство счастья, сердечная смута,светлый день, золотая минута…И глядим мы в глазочки дверные,но пустынны площадки ночные,и слезятся глаза, как от дыма,а оно-то все – мимо и мимо…Мимо окон и матерной строчки,мимо полых шприцов в уголочке,мимо лестничной кошки пугливой,замурлыкавшей вдруг и счастливой…И звонок уже там раздается,где кому-то, как нам, не живется!И за что ему это, не знаем,как смеялись над ним, вспоминаем,как учили: живи, мол, как все мы,мол, не делай из жизни проблемы,мол, на свете чудес не бывает!Вот спешит он, вот дверь открывает…1997

«Привычка дивная – умение „на вы“…»

Привычка дивная – умение «на вы»общаться в обществе, где мы свой гонор высим,а не с начальством лишь, где полон рот халвыи тыкнуть боязно – мы от него зависим.Уж не от рабства ли – с монголов и татар —в наследство взяли мы бесцеремонность эту?Ишь, как мы тыкаем друг другу – млад и стар,и с хамством маемся, и в спорах толку нету…А, ростом с мальчика, известный наш поэт —из лучших нынешних – взял в правило когда-тои только выкает. И мы с ним столько лет«на вы» общаемся, а не запанибрата.А ведь и ценим же, и любим, и зовемсолидно, с отчеством – и нет в нас пиетета…Зато как вежливы, как сдержанны при нем,как на воспитанность почти похоже это!И взять хоть Англию – там «ты» не говорят.Нет в языке у них такого обращенья.И все там здравствуют, и многое творятполучше нашего, и стоят восхищенья!Давайте ж пробовать не преступать черты.«Большое видится, – Есенин прав, конечно, —на расстоянии», – и, значит, слово «ты»мешает виденью…А время – быстротечно.1997

Дядя Витя

Дядя Витя монтер был опытный, и партийный, и из народа —молчаливый такой, безропотный, но со странностьюраз в полгода.Так, в дежурке рукою правою сигарету зажмет в щепоти:– «Ой, рябину, – слыхали, – кудрявую»! Это ж я написал, на флоте.Мол, еще молодым, при Сталине, сочинял стишки на линкоре.Мол, украли на базе, в Таллине, у него тетрадь в коленкоре.Мол, хранил все стишки в тетради он, мол, о строгом забыл режиме…А теперь их поют по радио – под фамилиями чужими!И глаза голубые, тусклые. И стоит на своем, как стенка…И «Войны, – мол, – хотят ли русские?» – никакой, мол,не Евтушенко!– Кто ж украл? – Отвечает:– Мафия…Мол, к чекистам ведут все нити!Грустноватая биография получалась у дяди Вити.Мы-то слушали, чай заваривали, – не оспаривали, курили.Но у шефа с ним разговаривали. И в парткоме его журили.Но от общей такой симпатии только выше жар поднимался!Сам ЦК родной нашей партии его жалобой занимался.Забирали его с подстанции – в строгом черном автомобиле,в очень строгой одной инстанции – о последствиях говорили.Только зря аргументы тратили, дядя Витя их не услышал.Помолчал до дней демократии —и из партии громко вышел!..А потом понеслись события – к новой власти и новой жизни!Оказались мы с дядей Витею – в самом диком капитализме.Не в порту мы с тех пор, а в «холдинге»! Жизнь другая,работа та же.Тут-то он и начни – на полднике – вновь твердитьо старинной краже…Слесаря ль его раззадорили, сам ли вспомнил и стал неистов?Новый шеф узнал – и уволили. Сердца нет у капиталистов!1997

Ломоносов

В бороде из сосулек, с Дед-Морозом заморским схож,в Петербург январский приплыв на предмет разгрузки,сухогруз под мальтийским флагом в Турухтанныйвплывает Ковш…MICHAILS LOMONOSOVS – на борту его написаноне по-русски!По-латышски написано, что ли, но кричат с бортов морячкиочень даже по-русски, концы швартовые майная на берег!А в трюмах штабеля с коробками – сплошькуриные окорочки…Говорят, они очень дешевы в самой сказочной из Америк!Ах, Михайло Васильевич, Михайло Васильевич, дорогой!Уж тебе ли, красе и гордости словесности отечественной и науки,преуспевшему в оных поприщах, как никто другой,до такой стыдобы дожить, до такой разлуки!..Будто вновь за границей, как в молодости, в рекруты, сонный, взят,и ничто не светит, кроме муштры да сержантской палки —и твое унижение здесь ни один не смущает взгляд…«Здравствуй!» – скажешь Отечеству, а оно не слышитв запарке.А оно суетится со стропами – скорей, скорей!И хозяин груза похаживает, и охраны – целая свора…Разучилось Отечество нынче держать и растить курей,значит, ты перестанешь сюда их возить не скоро!Так терпи же, гляди, приглядывайся к красе родных перемен,осеняясь тряпицей красною с белым крестиком посередке!А купец сей, Михайло Васильевич, называется «бизнесмен»,и лицо у него припухшее от любви и хорошей водки…Говорит, что устал, что вроде как отправляется отдыхать —где то там рядом с Мальтой – в Туретчине или на Кипре…А Платонов с Невтонами нынче, Михайло Васильевич,не слыхать.А пииты и вовсе от жалоб на жизнь охрипли.А купец на товаре прибыльном – приготовил под кушкарман!Да еще тьма посредников льнет за своим наваром!И ползет с Маркизовой лужи на порт туман.И рессоры фур прогибаются под товаром…То ли век наш нынешний на давешний твой похож,то ли все времена для понятий гражданственныхслишком грубы…А ты, батюшка, жди, говорят, за бананами в Африкупоплывешь.Не кручинься, бананы детишкам российским лю́бы…1997

Балада о паводке

…Несколько дней назад шли сильные дожди: теперь из лесных дебрей выкатился паводок, и вот река вздулась, заливая свои веселые зеленые берега…

В. Г. Короленко «Река играет»Время жизни нынешней —взбалмошной, малахольной! —всё нет-нет да и чудится схожим с речным бережкомиз отрывка прозы, вычитанного в хрестоматии школьнойи запавшего в память – в классе бог знает каком…Там внезапный паводок моет ветви прибрежным ивам,лопухи с мать-и-мачехой топит, лодку встряхивает на песке…И далекий мужик паромщика выкликает к себе с надрывом:– Тю-ли-н! Ле-ша-й! – в отчаянье и тоске.И уж так он там мал – вместе с лошадью, возом, бабой —что похмельный паромщик лишь кивает автору через плечо:– Вишь, Ветлуга-то как разыгралась! —с надеждою слабой,что недолго кричат, что раздумают ехать еще…А и впрямь похоже играет река Ветлуга!И вся в пенных клочьях – ну точно как наша жизнь,где в порядке частном мы так далеки друг от друга,и в порядке общем – подхватит, так только держись!..И не мы ли вот так же готовы кричать во всю глотку,на притопленных сходнях выстроясь в ряд:– Тю-ли-н, ле-ша-й!Паром давай! Давай ло-дку!Перевоз давай, ко-му го-во-рят!А паромщик сбежал – вон, в заречье с лесною артельюводку пьет у костра, даже песня слышна сквозь мрак…И все больше в нас злости – к коварству его и безделью!И все больше средь нас тех, кто знает – что делать и как!Им река по колено! И сложности все по плечу им!– Ночевать тут, что ли? —А, собственно говоря,чем с судьбою играть, разведем костер, заночуем!И проснемся, когда над Ветлугой займется заря…И Владимир Галактионович рядом с намиусмехнется в бородку,протирая пенсне, и вода зазвенит под веслом…Это Тюлин спешит, гонит к нашему берегу лодку!А река, как стекло…И народу – на целый паром.1998

Воспоминание

При советском еще было строе…Глушь карельская. Утро сырое.Берег озера. Солнечный блик…И, проснувшись с похмелья в палатке,удивляясь, что жив и в порядке,на далекий я выглянул крик.А он реял над всем Прионежьем —над сосновым, брусничным, медвежьим —и похож был на имя мое!И глядел я со смешанным чувствомна озерную гладь с чьим-то бюстом,что чернел, шевелясь, из нее…То мой друг, в капюшоне, как инок,брел в воде среди листьев кувшиноки тростник раздвигал и тянул…И орал, и рыдал от бессилья!– Что случилось? – в испуге спросил я.Он лишь всхлипнул:– Олег утонул….Это было сильней анекдота:мы здесь утром сошли с вертолета,корчевали под лагерь сосняк…И начальник, суровый геолог,был в суровости с нами не долог —ближе к ночи и вовсе размяк!Колбу спирта принес нам в палатку.Через час и я рухнул с устатку,Мишка гостя пошел провожать…И конечно, служебного спиртабыло налито вновь и испито —чтоб друг друга сильней уважать!Вот они и поплыли по пьяни —порыбачить в рассветном тумане!…И плеснула вода за бортом.Друг мой глядь – поплавок не ныряет.И вдруг понял – меня не хватает!(Так он мне и расскажет потом.)Собутыльник лежал в клипперботе,говорил:– Зря вы, Миша, орете, —и тяжелой мотал головой, —не найти без багра Левитана!И так дико все было и странно…– Мишка, – крикнул я, – вот я, живой!Этот случай – с тех пор и доныне —я храню для себя на помине,рядом с шансом пропасть ни за грош!Вдруг – никто и не вспомнит, расстроен……То ли строй тот был лучше устроен,то ли спирт так теперь нехорош!1998

Париж

Н. С.

В ночь ядреных налили чернил.Весь пейзаж в окне – в чернильной жиже.Вдруг звонок, приятель позвонил.Говорит:– Наташка, я в Париже!В трубке шумно.– Что, – спросила, – где?В самый раз звонок, под настроенье,под ночные мысли о нуждеи под хлябей мартовских струенье…«Вот и этот, ясно же вполне,электричку прозевал, бедняжка,вот и вспомнил, ладится ко мне!Ну и ночь», – подумала Наташка.– Вруша ты, – сказала, – брось шутить!Где ты? На вокзальной остановке?За такси-то хватить заплатить?– Нет, – кричит, – я здесь в командировке!Удивилась. Может, и не врет…Вот вам и везенье – для контраста!– Ты надолго?– Через день отлет!Что там нынче в Питере у вас-то?– Ах, – сказала, – на работе бред,сын простыл, и нет ненастью края…Слышно плохо, это связь?– Да нет,Это я тут, в городе, гуляю….– Ой, а где? —и тоном короляон сказал:– Чтоб не считала врушей,это Е-ли-сей-ские По-ля! —и подвинул трубку:– На, послушай!И тогда весь этот шум и гул,за вокзальный принятый сначала,к ней и впрямь приблизился, прильнул —даже, слышно, музыка звучала!И она представила Париж —недоступный, дальний, карнавальный,и мосты, и черепицу крыш,и бульвар до арки Триумфальной!И лохматый чудился каштан,и его сиреневые свечи!«О, Paris!» – как пел нам Ив Монтан…– О, Париж! – вздохнула, сдвинув плечи.И потом, закончив разговор,долго вновь глядела, как снаружильет желток в чернила светофори фонарный свет стекает в лужи…Сосчитала деньги. Денег нет.И зарплата в пятницу, не ближе…И легла. И выключила свет:– Вот и побывала я в Париже!1999

«Поэт, затерянный в полночной тьме, как Бог…»

Поэт, затерянный в полночной тьме, как Бог,доволен тем уже, что вовсе не темна,что вверх распахнута и там, вверху, – как стог,лучами колется и трепета полна…Какие мысли там парят, какие сны —во тьме величественной, зыбкой, ледяной! —над жизнью суетной до звезд вознесеныот сосен Ладоги до Балтики ночной…И как иначе бы могли вы объяснитьисчезновенье их?Не вспомнить поутру,что снилось, думалось… Оборван кончик, нить…А сон затейлив был. А мысль вела к добру.О бесхозяйственность, о ненадежность уз!Ты чье, видение? Эй, грусть, ты чья?А там:уже отчаялись, уже легли на курс —вдогонку лайнеру – в Париж иль Амстердам…Лишь вдохновению коснуться их дано —ничейных, реющих над строчками огней,над шпилем с ангелом, – и, возвратясь в окно,все, что напишется, – подсказывать верней.Не удивляйтесь же, когда – среди стихов —вдруг что-то близкое почувствуете в них!От ваших дум они, они от ваших снов —и самых горестных, и самых золотых…1998

Домашнее сочинение

Ребенок пишет сочинение —сопит, пыхтит над каждой строчкою:осмысливает приключенияГринева с капитанской дочкою…Ему куда как скучно, муторнов их судьбы сложные заглядывать.Он из-за них лишен компьютера,досуг он должен свой откладывать!Ему своя судьба – как мачеха.И я:– Читай, – рычу, – я слушаю! —а сам-то вижу, что у мальчикаесть много общего с Петрушею.Ведь недоросль, подумать ежели,и льнет к забавам ерундовым…Его мы слишком долго нежили,а надо б – как отец с Гриневым!Вот и сидит он так расслабленно:хитрит, глядит как бы страдающе…«Попалась Маша в лапы Швабрина…»Да, Швабрин – это сволочь та еще.И чем не голубей гоняние —все эти файлы, сидиромы!А впереди – времен зияние,и тучи всякие, и громы…А ну как там в мое отродиеуставит жизнь хмельные зенки:«Что, страшно, ваше благородие?Небось, душа ушла в коленки?!»И что – не струсит, не отчается?Ведь парень все же, а не девица!Коль здесь списать не получается,и там на это – грех надеяться…Но ежели своим тулупчиком,случись такая незадача,в буран – с нечаянным попутчиком! —поделится, о том не плача,и ежели решит по совестисвой выбор делать, коль придется,как юный прапорщик в той повести…Глядишь, и с ним все обойдется.1998

Мойка, 12

Александр Сергеевич, сидя в кресле, смотрит во двор из окна.Видит памятник свой, и сарай каретный, и двери конюшни.«Ишь, как двор замостили, – думает, – реставрация-то нужна,но с персидской сиренью было уютнее и воздушней…»Видит: люди идут через двор, свет в окнах арочныхво втором этаже.Что-то там, над конюшней, опять происходит, а что —непонятно…«Двести лет, Бог ты мой, неужели мне двести уже!» —с грустью хмыкает, по паркету прохаживаясь туда и обратно.– Слышь, Никита, – говорит камердинеру, – а что это сновавон там,во втором этаже?– Сам не знаю, барин, а музейщики бают:нынче там господа-стихотворцы – Комаров, Левитан —выступают…– Н-да, – говорит Александр Сергеевич, на что-то сердит.Трубку раскуривает, на тираж «Современника» смотрит —давненько вышел…Арапчонка погладит чернильного, в окно опять поглядит:– Комаров? Левитан? Нет, не слышал.1999

Дорожное эхо

На семейную тему

Наши жены – женщины трудного поведения,потому что им хочется внимания, понимания и обхождения,и чтобы достаток в доме, и любящий муж, и вообще —почему это он опять не в тапочках, и откуда этот мелна плаще,и когда это пьянство кончится, Боже ж ты мой —и сколько можно сумки с продуктами таскать самой,и куда он опять намыливается, и при чем здесь друзья?И в слезы, в слезы – так жить нельзя!Ах они, Золушки наши, им бы – летать, порхать,на море отдыхать,а надо уют поддерживать, свои чувства сдерживать,на кухне вздыхать,а если с кем и удастся перемолвить теплое слово бедняжке,то с заехавшим в гости братом (как в стихе Комарова Сашки),да еще эти грядки дачные, болезни детей, да еще видение —утром в зеркале – возраста ряд примет,и тогда им хочется срочно изменить свое поведение,но легкого в этом – нет…Потому что мужья у них – сплошь мужчинылегкого поведения,обожающие спирт, флирт и разные теплые заведения,и если жене быть хочется рядом, то – бога ради,но желательно тихо и на полкорпуса сзади,и чтобы была умна и красива, и чтобы все говорили:– О-о-о!Как ему повезло…А другой норовит, как на фронте, послать свою дурудобывать «языка», штурмовать преграду, затыкать амбразуру,чтобы следом и сам – гордой поступью, с криком «ура»и так далее —водружал бы победный стяг, сам себе Егоров и Кантария!И чтобы вокруг внимание, и рукоплещущий свет,и не дай бог, если он при этом еще и поэт!..Тут такие крылья растут и такая легкость:ангел, ангел, ни дать ни взять,и не надо его одергивать, повергать в неловкость —с высоты же не видно, чей там он муж и зять…А еще есть случаи (в рамках этого рассуждения),когда перепутываются способы поведения!И когда ей с тобою трудно – в тебе тоска;и когда ей легко – так желанна она и близка;и когда ей порхать хочется – ты без всякой фальши,разрешаешь ей это делать легко…И она взлетает, порхает – то ближе, то дальше,а потом улетает вдруг так далеко,что сидишь и не знаешь, как, впрочем, не знал и ранее,как любить такую маленькую женщинуна таком большом расстоянии…2001

Письмо в Штаты

Поэт Миша Окунь похож на актера Шалевича,и он к своей выгоде это частенько использует,и разные девушки к Мише, от сходства шалеючи,стремятся в объятья – где он их ласкает и пользует.А я свою внешность по жизни несу, будто по лесу,ни с кем замечательным я и не схож, получается…Но тут мне в толпе прокричали:– Привет Чаку Норрису!А Норрис – актер, в телевизоре часто встречается.Актер он плохой, но владеет крутыми приемами,вот тут бы и мне не сплошать, ни о чем не жалеючи, —хоть плавать, как Окунь, с девицами малознакомымия плохо умею, пусть Норрис и круче Шалевича…И думать не следует, будто бы легкость беспечнаяпо этому случаю тут же ко мне и нагрянула,хоть я обернулся и стоечку принял, конечно, я,но кепочку снял невзначай – и девица отпрянула…И лысиной бедной клянусь, что стихи несуразныепишу не о том, что вокруг недостаток внимания,а только о том, что поэты мы с Мишею – разные,а также о том, что становится жизнь все туманнее…Но очень надеюсь, что вы в мои трудности вникнете,и если в Нью-Иорке вы этого Норриса встретите,прошу вас: «Привет Левитану!» – вослед ему крикните…Ничем лучше этого вы меня там не приветите.2001

Снег

Ю. А.

Этот снег удивительный – мартовский поздний снежок,золотой мошкарой замелькавший под сизою тучей,рядом с Зимним дворцом – луч ли солнца его так зажег,или сам возле шпиля с корабликом вспыхнул, горючий?Он летит вдоль Гвардейского штаба и аракчеевского особняка,вдоль всей Мойки гуляет по плитам гранитным, истертым;он у дома 12 свой бег замедляет слегка,чтоб за вышедшим из дому взвиться веселым эскортом!Он парит над мостами, Конюшенный двор огибает,в Михайловский садзабегает, скользя мимо выбоин всех и колдобин…Он летит просто так – ни к кому, ни за чем, невпопад, —но как сказочен он,как он праздничен,как бесподобен!А вокруг наша жизнь – и владельца зовет «мерседес»,будто малый ребенок: «уау, уау, уау»…Двое пьяниц у Спаса – снежинкам, как манне с небес,умиляются так, словно выпивки ждут на халяву!И мозаики – блещут! И в ликах святых – торжество!И деревья в саду расцветают, как люстры в театре!И кавказец седой из-под кепки глядит на него —ну совсем как тот Цезарь, вздыхающий о Клеопатре!..Ах, такому бы снегу явиться пораньше чуток —лет сто двадцать назад бы! – над царской каретой,пред нею, —и тогда Рысаков проморгал бы условный платоки не смог Гриневицкий шагнуть с тротуара, бледнея…И тогда вся История наша была бы иной!Мы бы были иными, а вместо роскошного храма —только б рой золотой, прилетающий каждой весной,над мостом и каналом мерцал – и не весил ни грамма!..Дивный снег иногда в Петербурге под вечер идет,если Бог в небесах опорожнит мешок или ранец:что-то есть в нем от счастья, которое рядышком ждет —и меня, и тебя, и кавказца того, и тех пьяниц…2002

Баллада для одиноких

Бог приходит ко всякому, кто жалок и одинок —ко всем этим брошенным, чокнутым, отчаявшимся и прочим —и от края бездны отводит, говорит что-то вроде:– Сынок,успокойся, ну что ты! – вот все, чем он может помочь им…Даже, если не слушают, все равно говорит:– Держись! —Говорит, что давно приглядывался, что имеет виды…Он ведь Бог, он ответствен за каждую жизнь,и ему ни к чему все эти глупости и суициды…Бог приходит ко всякому – во всякой беде.Бог не может сказать человечеству:– До свиданья!Он для нас ведь и держит все мирозданье в узде,и напрасно нам кажется, что рушится мирозданье…Иногда он опаздывает и, глядя падающему вослед,сокрушенно разводит руками:– Какая жалость!Но потом – гасит звезды и зажигает рассвет,чтобы вся остальная жизнь продолжалась…2001

Случай в Лахте

А. Комарову

– А в воскресенье в Лахте, мужики,такое было!О, такое было!Мы с Лехой тестю правили сарай —чинили дверь, меняли рубероид…И вдруг – она! Вот так вот, как ладонь,над Лисьим Носом – вжик! – и над заливом,над самой дамбой, а потом назад —как повернет!..– Кто? Самолет?– Да нет же!Я ж говорю – она! Летит, мерцает —то вверх, то вниз…Тут Леха гвозди дажерассыпал, дурень!А из кухни тесть:«Всё на столе, – кричит, – слезайте с крыши!» —Ну мы слезаем, надо ж и поесть,чтоб больше выпить! А она – все вышеи светится… А там – Кронштадт, закат…Красиво так…А тесть – уже поддатыйи огурцом соленым манит, гад!И свет – как в огурце, зеленоватый…– А дальше что?– Как что? Сарай накрыт,и тесть позвал. Пошли…– Ну а ракета?– А кто ж вам про ракету говорит?Чтоб так летать… нет, не ракета это…– Похожа-то на что? На шар?– Едва ли…Слышь, Леха,что́ она – тарелка, шар?– А я что, помню? Нас же – пить позвали.– Вот, тесть всегда зовет, как на пожар!..2002

Заявление

Гражданину Начальнику 24-го отдела милиции Невского РУВД от Левитана О. Н. – гражданина, с виду потертого, но все же поэта, члена Союза писателей и т. д. – на себе испытавшего описываемое явление

Это ж как, гражданин начальник, мы должны куролесить,чтобы в таком количестве утрачивать свои паспортаи – два раза в неделю! – устраивать очередь в кабинетномер десять,даже если дверь в него еще заперта!И беда не в самой этой очереди – но в ее постоянстве,в разговорах у двери вполголоса о кражах в транспортеи грабежах…А потом в заявлениях пишем о своей рассеянностиили пьянстве —кто затейливо, кто с ошибками в падежах!И – ни-ни криминала! – нам тут же шепнут многоопытно,что не будет милиция защищать интересы каждого лоха,что такие дела Вам расследовать трудно и хлопотнои что с кадрами – плохо…И сидит за той дверью девушка – старший инспектор,зовут Мариной,и когда перед нею присаживается очередной индивид,она делает все, чтобы жизнь не казалась ему малиной,то есть – делает строгий вид!То есть хмурится так, что на лбу появляется складка,и, читая вранье, головою сурово покачивает, ноей так трудно все время быть по ту сторону правопорядка,ей бывает – смешно!И тогда по лицу у нее, как лучик, пробегает улыбка,от которой она становится так хороша,что в душе заявителя вдруг становится жарко и зыбко,если, конечно же, у него есть глаза и душа!Гражданин начальник, обращаю Ваше вниманиена возможность использования лиц указанной категории,так легко поддающихся на женское обаяние,для борьбы с преступностью на вверенной Вам территории!Ведь когда со штрафным квитком он выходит из ее кабинетаи, похоже, уже не знает, куда идти – налево или направо, —гражданин начальник, уверяю Вас, это —наверняка растяпа или раззява!А карманники, жулики и прочие хулиганывот таких-то как раз и высматривают, и в параднойдают по загривку,и в общественном транспорте лезут в сумки,и подрезают карманы!Значит, можно и нужно использовать нас – как наживку!..И если по паре сотрудников с хорошей реакциейи зреньем отличнымда послать вослед, приказав проявить сноровку, —это ж сколько же можно различной сволочи взятьс поличным,улучшая в районе криминальную обстановку!Ну а если у вас, гражданин начальник, остается ещесомнение,что все дело вот так, как написано мною, и повернется, —вы зайдите к Марине и дайте ей прочесть мое заявлениеи увидите сами, как чудно она улыбнется…2001

Портрет с заколкой

Заколка-бабочка, уж так ты хорошав руке хозяйкиной – для ласки на ладонирасправив крылышки, – и к пальцам льнешь, шурша,и обмираешь вся при качке и наклоне.Ну что ты, глупая, ей и самой, покапортрет рисуется, не скучно любоватьсятвоими складками – поглаживать слегка,краев оборочек батистовых касаться.Совсем как девочка играет, ну и ну!Шепчу ревниво ей:– Брось, на меня взгляни ты!Я тоже трепетный, дай я к тебе прильну!Нет, медлит, тешится, и губы приоткрыты…Заколка-бабочка, так жалок твой испуг —во тьме, на столике, гадая, что приснитсяк утру владелице – а вдруг разлюбит, вдругиным пред зеркалом прообразом пленится!А вдруг – стекающим по дивному плечу,роскошным, плещущимся, рыжим водопадомрешит пожертвовать! «Куда я полечу? —тоскливо думаешь. – Чьим буду я нарядом?»Но вот над скрученной, прижатою волнойты планкой клацаешь – как шавка из батиста!И женщина становится – иной.Тут нужен дар другого портретиста.2001