Руны и серебро

Лев Овчинников

Руны и серебро

Глава Первая Неведомый из Ярналада

I

«Тёмные порождения Убмры издревле проникали в Мид-Ард. И всегда на свете находились те, что питались от Умбры и поклонялись Мороку, как мы Белым Богам. Некогда за колдунами и чудовищами охотились вольные отряды. К наступлению Имперской Эры, под наставничеством Белого Странника, люди Хладных Земель основали Орден Игнингов. Хорошо слаженный хозяйственный и боевой порядок сего рыцарского братства показал бесполезность разрозненных мракоборческих вольниц. Теперь истреблением хельнов и великанов занимаются рыцари-игнинги, а розыском колдунов-тенепоклонников дознаватели Ордена и их старшины – инстигаторы…»

Влх. Радан из Вемайра,

«Лета мракоборческой славы»

Альгерд никогда не видел такого оживления близ университета. Толпа облепила улицы и переулки вокруг высокого мрачного здания, стрельчатые своды и шпили коего не могли не вызвать благоговения в душе наблюдателя. Добропорядочные на вид горожане в зауженных дублетах и шапках с длинными свисающими набок языками по последней моде соседствовали в этой толпе с городской беднотой. Не хватало лишь ремесленников, но те всегда были заняты делом, да вельмож, но те обычно избегали университетов. Альгердов взгляд зацепился за карманника, срезающего мошну с пояса толстяка. Карманники тоже были при деле. Надеясь, что его минует участь толстого горожанина, он стал продираться сквозь густую толпу к кольцу стражи.

– А ну, разойдись! Нечего к погляду! – орал алебардист в латах, безбожно, на взгляд Альгерда, коверкая венеярлингский язык.

– По закону о праздношатании… – помогал ему другой стражник, но его оборвал выкрик из толпы:

– Нету такого закона в Вольфгарде!

– Ишь, умник! – потрясая алебардой, словесно защищался стражник. – Легист что ль?

– А может и легист!

– А ты куда прёшь? Не видишь, оцепление тут? – слегка ткнув латной рукавицей в плечо, сказал Альгерду один из стражников.

Вспышка ярости на миг озарила всё существо Альгерда, но, вздохнув, он успокоил чувства и показал пальцем на серебряную брошь, приколотую к его тёмному дублету. Брошь была знаком его коллегии: книга, объятая пламенем. Маленький значок, дающий большую власть.

– И-и-извиняйте, мэтр. Но оцепление, я не могу вас пропустить… – стал заикаться и белеть стражник.

«Какой же ты тупой!» – подумал Альгерд, а вслух сказал:

– Меня прислала коллегия, чтобы разобраться с тем, что сейчас происходит в университете Его Императорского Величества. Показать приказную грамоту?

– Не надо. Понял без неё, мэтр. Так бы сразу и сказали… Чего же не сказали? – ещё сильней напугался алебардист.

Перед тем, как зайти внутрь увенчанного шпилями здания, ему пришлось говорить со старшиной и сотником городской стражи, а потом и с братьями Ордена Игнингов. Они, разумеется, уже были здесь, ведь запершегося внутри университетских залов человека, подозревали в связях с тёмными силами. И теперь Альгерда окружали латники городской стражи и Ордена, первые в белых сюрко с тремя чёрными ромбами, вторые в красных с золотым пламенем. Среди них Альгерд казался белым вороном: без меча, без доспеха. Только кинжал свисал в ножнах на поясе.

«Что он тут забыл?» – читалось на лицах ратных людей.

И всё же сотник провёл его во внутренний двор, где их встретила высокая каменная статуя императора Хенвальда Исмара Хелминагора, основавшего университет. Суровое бородатое лицо выглядело так, словно император-ольданец, захваченный в камне, готовился загнать горного великана со своими конными застрельщиками, а не обозревал созданный им же самим храм изящных искусств. Таковы уж ольданцы.

Недалёко от статуи, перед входом отдавал распоряжения человек в красном плаще и широкополой шляпе, очевидно, начальник орденского дознания.

– Он тут всем заправляет, – показал на человека в красном сотник городской стражи. – Интыгатор он тут, наш, местный, вольфгардский.

Альгерд подошёл к инстигатору и представился.

– Значит, вас послал магистр коллегии волюнтариев? – осведомился инстигатор Ордена. – Что ж, вас пускать туда не так страшно. Человек, который заперся в аудиториуме – Фьяр из Абеларда, лектор, преподавал философию. На него давно жаловались его братья по цеху, будто он днём толкует о том, что сущности лишь отчасти проявляются в вещах, а по ночам призывает демонов Умбры.

– Пошёл против течения?

– Похоже, что так. Была б моя воля, любой философский спор заканчивался бы дракой. И не пришлось бы разводить мышиную возню с доносами и доводить таких ранимых, как Фьяр до белого каления.

Альгерд невесело усмехнулся реплике начальника орденских дознавателей и спросил:

– Чем он вооружён?

– Арбалетом.

Тут уже Альгерд не удержался от смеха:

– Десятки рыцарей и сотни стражников не могут отобрать самострел у преподавателя метафизики?

– Дело не в том, ваша мудрость, – даже не улыбнулся инстигатор. – В аудиториуме куча людей и не только школяры, но ещё преподаватели, и некоторые из них глубокие старцы. И не дай Дьяс, безумец выпустит болт в кого-то из них! Эти дедушки – цвет имперской учёности. Если сегодня прольётся кровь, то говорить об этом будут во всём Мид-Арде. Хватит и того, что уже происходит в Кордании и Мерении, чтобы повеселить дворы королей Летланна. Но и это не самое важное. У Фьяра могут быть сосуды с алхимическими маслами и порошками, вызывающими пламя, отравой и прочей дрянью.

– Могут быть?

– Мои люди не видели сосудов, но сам Фьяр говорил о них. Быть может, он берёт нас на слабо, но если нет, и он начнёт кидать в школяров и магистров эту пакость… Боюсь, про обезображенные трупы учёных мужей в самом сердце Империи говорить будут до самого Вольного моря. И говорить будут долго.

– Не случится ничего ни с дедушками, ни со школярами, ни с самим Фьяром, – сказал Альгерд, отметив, насколько сильно начальника орденского дознания интересует образ происходящего в сознании далёких иноземцев, в отличие от самого происходящего. Небезынтересным Альгерду показалось и то, что орденский дознаватель не отмечал опасности того, что Фьяр может оказаться чернокнижником взаправду. Заходя в залы университета, Альгерд спросил его об этом.

– Может ли он оказаться настоящим тёмным, адептом Умбры? – переспросил инстигатор. – Может. А может, и нет. Кто его знает? С кафедры демонологии вон сами раз через одного оказываются…

Стены огромных залов гулко отражали шаги Альгерда и сопровождающих его воинов Ордена. Университет опустел, вымер, и только из ниш взирали на них образы магистров изящных искусств прошлого, навсегда застывшие в мраморе. У дверей аудиториума, в котором Фьяр из Абеларда держал заложников, их встретили другие дознаватели и рыцари мракоборческого братства.

За дверью мертвела тишина. Никто не пытался вести с Фьяром переговоры.

Альгерд мысленно начертил руну Альгиз, оживив её образом славящего Белых Богов человека с простёртыми к небу руками. Руна может понадобиться, ему не хотелось, чтобы арбалетный болт из арсенала Фьяра оказался для него фатальным. Тут же представились ему Максимилиан, Тибарий, Альбож и другие недруги из коллегии, насмехающиеся над его воззванием к рунам. Он сразу пресёк своё воображение. Вздохнул глубоко, а затем медленно и плавно стал открывать дверь.

– Я безоружен, – сказал Альгерд.

При нём действительно не было оружия, даже кинжал он отдал инстигатору на сохранение, зная особенность предстоящего ему дела. Без кинжала воззвание к рунам стало ему ещё нужней.

Чувствуя относительную защищённость, он медленно вошёл в зал аудиториума. За кафедрой стоял человек в серой мантии с арбалетом в руках. У него было вытянутое лошадиное лицо, небольшая бородка и стриженные под горшок волосы.

– Кто ты? – спросил человек, наставив на него арбалет.

 Альгерд ожидал увидеть истеричного и болтливого философа, каковые обычно спорят о природе всеобщих сущностей, но на удивление тот говорил спокойно, не выдавая волнения ни лицом, ни взглядом.

– Альгерд из Вуковиц, имперская коллегия волюнтариев.

– А, нашли смельчака всё-таки, – усмехаясь, сказал Фьяр. – А может, напротив: отправили на убой слабое звено цепи? Не говорили никому ничего лишнего, мастер чародей? Своим коллегам, например?

Приходилось быстро принимать решения и отвечать честно, а вернее отвечать так, чтобы это выглядело честно для Фьяра.

– Говорил, – отвечал Альгерд. – Как всегда прямо. Но им мои речи, пришлись не по духу. Однако я здесь потому, что сам вызвался прийти.

– И вот мы и встретились, стало быть. Вы и я, чародей и учёный. Оба не признанные коллегами по цеху. Как много общего! И как грязно и нагло вы начинаете, ваша мудрость!

– Недостаток опыта, – покачал головой Альгерд. – Знаете, не каждый день отправляешься разбираться с безумцем, направляющим самострел на безобидных людей, посвятивших себя изящным искусствам.

Он не собирался играть по навязанным Фьяром правилам. Но когда он произносил эти слова, то на миг его бросило в жар. Но едва тонкая кривая линия улыбки проступила ненадолго на лице философа, Альгерду стало спокойнее.

– Они-то безобидные? Служители изящных искусств, ха! – кивнул Фьяр на притихших на скамьях людей, продолжая наставлять арбалет на чародея. – Серые крысы, что научились носить платья! Они обрели дар речи для порицания, выучились письменности для доносов.

Альгерд окинул их взглядом. Их было около трёх десятков. Чёрные и серые мантии, школяры и наставники, они сжались на скамьях, и создавалось ощущение, будто один Фьяр заполняет собою больше пространства, чем они все.

– То же самое можно сказать, войдя в мою коллегию, – пожал плечами Альгерд, – и в городской совет, в любой цех, в любую казарму или темницу. Всё это общие слова, но неужели ты можешь сказать так про каждого из них? Ничего, что я обращаюсь на «ты», мэтр Фьяр?

– Ничего. Кто я такой, чтобы отказывать чародею? Но возразить не премину: про каждого я говорить не желаю, мэтр Альгерд, только про всеобщее, только про суть. Меня оклеветали, хотели положить мою голову между молотом и наковальней: между университетским советом и дознанием Ордена. Этого мне достаточно.

– Как-то нефилософски получается…

– Знаешь, Альгерд, – не дал ему договорить Фьяр из Абеларда, – я теперь уж не понимаю, стоит ли наставлять на тебя оружие. Наверняка ты одной мыслью отразишь стрелу, а второй обездвижешь безо всякой цепи. – Фьяр отвёл арбалет в сторону и направил на одного из старцев-наставников, тот сжался, закрывая лицо руками. – Лучше буду целиться в одного из них.

Ладони Альгерда вспотели. В голове крутились мысли о причастности Фьяра к тенепоклонникам, всплывали слова начальника орденского дознания, ведать не ведававшего о том, кем может оказаться учёный муж. Обратится ли Фьяр в зверя, призовёт ли иномирные тени себе на подмогу, или метнёт из-за кафедры фиал с ядовитой или зажигательной смесью? Ожидать можно было всего.

Альгерд засмеялся, больше от душевного напряжения, чем от веселья.

– Смешно? – спросил Фьяр.

– Отчасти. Смешно… ха! Мне смешно от твоих слов про отражение стрел мыслью. Знаешь, правда в том, что я довольно скверный чародей. Мне трудно порой даётся заклинание мыслью. А ещё я начертил руну перед тем, как сюда войти, хотя обитатели палат коллегии сочли бы это дурным тоном.

Кто-то из заложников застонал. А Альгерд снова засмеялся и заразил этим смехом Фьяра.

И ведь Альгерд ещё не сказал о том, что вошёл в аудиториум без своего кинжала, который служил ему медиатором. Эту разооружающую правду он припас на крайний случай. А пока хватало и откровений о рунах, решил он.

– Значит, коллеги-чародеи тебя всё-таки не любят? – закончив смеяться, вопросил Фьяр.

– Больше того, Максимилиан – тварь, которая изображает из себя магистра нашей коллегии, дал мне добро идти к тебе в надежде, что я провалюсь.

– Я должен, очевидно, в это поверить? Что ж, правда не всегда должна оставаться в пределах правдоподобия, на то она и правда, верно?

– Рад, что мы понимаем друг друга, – прищурился хищно Альгерд.

Фьяр всё ещё не спускал арбалета с учёных мужей, сидящих на скамьях. Один из университетских старцев захрипел, с силой втягивая ртом воздух. Вокруг него засуетилась толпа школяров.

– Может, отпустишь его? – спросил Альгерд. – Его освобождение будет знаком твоей доброй воли. Но коль он умрёт, то спасения тебе не видать.

– Решил быть честным до конца? – произнёс Фьяр и замолчал на несколько мгновений, которые Альгерду показались ужасно долгими. – Хорошо. Отпущу его и ещё одного из молодых с ним, но сперва проверю твою честность.

Альгерда снова бросило в жар. В горле пересохло.

– Ты сказал, что ты скверный чародей. Если это, правда, то один мой выстрел может оказаться для тебя смертельным, как и для обычного профана, лишённого Дара к Воле.

– Это так, – сказал Альгерд и почувствовал отравляющую самолюбие горечь произнесённых слов.

– Как-то с трудом веришь в честного волюнтария из коллегии. Волюнтария, презираемого своими. Волюнтария, неспособного спастись от стрелы, которую он видит перед собой.

– Primo, я не говорил, что меня презирают, только главе коллегии и его миньонам не по нраву моя прямота. Secundo, арбалеты всё же заряжают болтами, а не стрелами. Tertio, не все чародеи сильны, как Белый Странник или Эйвинд Туреон.

У Фьяра из Абеларда дёрнулся глаз.

– Болты, стрелы! Ты не только скверный чародей, но и худший на свете переговорщик! Пора проверить истинность твоих слов. Ты! Уведи старика прочь!

Школяр увёл хрипящего магистра, хлопнула тяжёлая дубовая дверь. Фьяр прицелился. Сердце Альгерда застучало, отбивая дробь в висках. Он вызвал в уме образ тянущегося к Белым Богам человека, ибо вся надежда его была на руну. Он знал, что чистой мыслью сломить быстрый, как молния, болт, не удастся. Не хватит сосредоточения. И всё повторится, как тогда под Добрином…

Щёлкнула тетива, Фьяр выстрелил.

Раздался громовой оглушительный разряд. Альгерд ощутил удар в грудь, будто сам воздух взорвался между ним и обезумевшим учёным мужем. Болт разлетелся в щепки.

В нескольких шагах от Альгерда лежал оплавленный наконечник. В ушах звенело, школяры и магистры беззвучно раскрыли рты.

Фьяр с округлёнными глазами бросился за кафедру. Альгерд вспомнил о сосудах с алхимическим огнём и отравой, которые будто бы могли быть у безумца, и сосредоточил свой ум на образе скрючённого и застывшего Фьяра. Он пожелал этого всем сердцем и вскинул десницу в сторону Фьяра. На сей раз сомнение отступило.

Из-за кафедры на каменный пол упал терзаемый падучей Фьяр из Абеларда. Белая пена била из его рта в такт судорогам, пальцы рвали воротник магистерской мантии. Кто-то толкнул Альгерда сзади. Мир начал терять очертания и темнеть. Теряя силы, Альгерд зачем-то направил ещё одно заклятье на несчастного философа. Он связал его с оплавленным осколком наконечника арбалетнго болта. Альегерд сделал осколок медиатором, ибо боялся, что заклятье погубит его.

Заклятье пронзило тело Фьяра: его кровь, кости, волосы и кожа, пропитались отчайно брошенной Альгердом Волей.

Красные плащи, сюрко и щиты с золотым пламенем, наполняли зал аудиториума. Рыцари Ордена Игнингов были последним, что увидел Альгерд перед тем, как тьма забрала его чувства.

II

«От ольфандцев мы приняли обычай избирать императора на Имперском Сборе. Властители крупнейших единых владений, называемых по обычаю альвов палатинатами, короли и имперские князья, а кроме них высшие волхвы Веры, чародеи, мастера Ордена Игнингов и представители Сословий собираются в Вольфгарде, когда император умирает. Императором избирают человека из родов крови божественного Одальда Хелминагора, первого властителина Вольфгарда и Хладланна.»

Венцен Измр,

магистр изящных искусств,

«О праве и обычае народов Хладных Земель»

Вислав проснулся в темнице. И сразу его накрыло тяжкое осознание всего, что происходило с ним в последние несколько недель. Это самое гадкое чувство из всех: когда по пробуждении накрывает мучительное понимание того, что последнее событие в твоей жизни не было ночным кошмаром. Утрата близкого, осаждающая тело болезнь, ставшая явной измена, равно как и нищета, иноземный плен или темница в родном краю – воспоминание о подобном, коль недавно оно было пережито, захватывает дух смертного в самый миг пробуждения. Пронзительной иглой такое осознание впивается в разум и сердце.

Перед внутренним взором Вислава пронеслись образы его отца, братьев, а затем стража в цветах рода Исмаров, королей Ольданских. Его рода.

Серебряный лев на синем поле.

Один из этих псов даже ударил его в коридоре, пока никто не видел. Ударил в собственном жилище. Он очень хотел запомнить морду до безумия смелого стражника, но её закрывала кольчужная бармица. Вислав теперь представлял себе эту никчёмную псину на утоптанной земле ристалища. Представлял он и себя, вольного, в добрых доспехах, с мечом, с секирой, с копьём, с булавой. Со своим отроком-оруженосцем.

«Сволочь лежала б, не успев сосчитать до трёх!» – говорил он про себя, рисуя воображаемые картины и вспоминая с гневом тычок кольчужным кулаком под рёбра. Но правда была в том, что этого стражника ему уж никогда не сыскать.

Сейчас он часто мечтал и думал. Не мыслил, как мыслят философы или чародеи, а обдумывал свои жизненные поступки и будущность, так, как это делает не обделённый умом от природы знатный муж. Уходил в прошлое и в будущее, вспоминал разных людей, которых знал, с которыми охотился, ходил в налёты и походы. Вспоминал девок, с которыми спал, знатных воителей и владык королевства, с которыми пировал. Времени теперь стало много.

Он был один в тесной, но сухой, хоть и прохладной темнице. Часто он сокрушался, что его не посадили с другими узниками. Душа просила разговора, просила живого человека, пусть преступника или даже простолюдина. Он представлял, что ответил бы собрату по несчастью, когда тот спросил бы его осипшим голосом, который воображение обычно приписывает татям и разбойному люду: «А тебя за что закрыли?». «Я хотел помочь отцу и всему королевству!» – ответил бы он горделиво.

Но его не посадят с другим заключённым.

Вислав потянулся на тюфяке, зевнул и встал с деревянной полки, пристёгнутой цепью к каменной стене. Тюфяк был мягким. Для тюрьмы. Большинство заключённых во всех темницах Мид-Арда могли только мечтать о таком тюфяке. Хотя кроме него были тут и другие удобства: деревянный, а не земляной или каменный пол, маленькое окошко, выходящее на запад, так что большую часть дня было светло, белёные чистые стены. Не было здесь крыс и клопов, только мерзкие двухвостки проползали иногда возле стен. А ведро, куда он справлял нужду, ежедневно выносил какой-то бедолага под присмотром стражников.

Заря едва виднелась в маленьком окошке. В темнице владычествовал холод, как то обычно бывает по утрам. Вислав встал в полный рост и стал растягиваться. Его задубевшие мышцы оживали после крепкого сна, тело наливалось теплом. Он размял шею, сделал несколько уклонов, будто от деревянного меча на ристалище, поприседал.

Скрежет ключа в замочной скважине отвлёк его от занятий. Но напрасно удивление и надежда мурашками пронеслись по телу, ибо открывали не тяжёлую сосновую дверь, а окошко в двери, которую бывалые узники, как он слышал когда-то, нарекли кормушкой. На полке, выходящей внутрь темницы, показалась миска ячневой каши, яйцо, хлеб и подслащённая мёдом вода – всё то, что подавали ему на завтрак уже третью неделю.

– Эй! – позвал стражника Вислав. – Отец уже вышел с войском? Венц с ним? Кто остался править в Ардхольме? Земобор? Отвечай! Я всё ещё Вислав Исмар, княжич Ольдании! Слышишь меня?!

Стражник молча ждал, кормушка оставалась открытой.

«Лучше бы они отвечали! Хоть как-то! Оскорбления, издёвки, хоть под кожу бы лезли – всё лучше, чем молчание!» – думал Вислав.

Стражник терпеливо ждал, пока сын его короля заберёт еду, дабы он смог спокойно закрыть окошко. Вислав хотел было с гнева выплеснуть воду и кинуть кашей в стражника, но рассудок брал своё, как бы не хотелось сердцу, полному сейчас горечи, сорваться на тюремщике.

«Дурак всего лишь исполняет свой долг», – решил про себя княжич Вислав и забрал завтрак.

Окошко закрылось, лязгнуло железо и мир Вислава снова сузился до пределов темницы. Он сел на полку, что служила ему теперь постелью, поставил яйцо и глиняную кружку на табурет и, поблагодарив Белых Богов и себя самого за то, что сладил с гневом, принялся есть. Прекрасно понимая, что его кормят лучше, чем кого-либо из узников темниц Чертога Драконобойца, он всё же ощущал лёгкий голод всякий раз, когда ложился спать. Привыкший к охоте, ристалищам и настоящей войне, Вислав впадал в безумную ярость от скуки, которая давила его сильнее, чем толща стен темницы. Мысленно он возвращался к друзьям, красавицам и шумным попойкам.

«Когда всё это вернётся?»

Но больше всего его тяготило то, что он тухнет здесь в то время, как его отец и братья ведут войну с Гардарией.

За недели заключения ему несколько раз снился бой. Конные сшибки, стынущая в жилах кровь, стук, впивающихся в щиты стрел, крики и лязг железа – всё мешалось во сне, проносясь ураганом в его душе, принося боль тоски по пробуждению.

Доев, Вислав положил миску, ложку и кружку на полку под низким потолком. Крошки и скорлупу от яйца он собрал и выкинул в ведро. Потом лёг и предался мечтам и мыслям.

«Ольдания теперь в тисках. В Ярналаде Неведомый, а на востоке свирепые соседи-гардарийцы, а сын Исмаров валяется на полке в темнице собственного отца! Вот так смешная шутка у Прях Судеб!»

Образы короля-отца, отдающего приказ заковать его в железа, безмолвных братьев, не сказавших ни слова в его защиту, и таких же безмолвных друзей, вновь и вновь наваждениями окутывали его дух. И тот подлый удар собаки-стражника вспыхивал в сознании, порождая ярость.

Вислав коротал время в темнице не только в мыслях и грёзах, лёжа на тюфяке или расхаживая от стенки к стенке, каждый день он отжимался от пола, благо тот был деревянным и чистым. Пара подходов по полсотни раз и настроение улучшалось. Он вспоминал, как дядья и братья учили его правильно отжиматься, подтягиваться на перекладине, фехтовать. Отец всё время был погружён в дела государства, поэтому лет до четырнадцати Вислав с ним особо и не общался. Он не винил отца и не роптал, ведь большинство монархов отдавали сыновей на попечение дядюшек. Тем паче, что винить отца значит отбрасывать тень на самого Дьяса, Отца всего, ведь это его образ проступает в том отце, который породил тебя в смертном мире. Так Вислава учил Белегор, придворный волхв.

Поймав себя на мысли, что он стал впервые во взрослом возрасте задумываться о делах божественных здесь, в тюрьме, Вислав усмехнулся. А после сделал ещё подход отжиманий, и отметил снова, как ему не хватает свежего воздуха в этом каменном мешке.

На обед, как вчера и все дни до того, дали пшеничную кашу со свиным салом, лук, хлеб и пиво. Чувствуя приятную тяжесть в желудке, он разрешил себе вздремнуть. На ужин была селёдка и репа. Из-за самого существования такого ужина, в коем солёная рыба покоится в одной миске с масляной репой, Вислав хотел поклясться никогда не садить врагов в темницы – убивать всех на месте. Из милосердия.

«Никто не заслуживает изведать это», – думал Вислав, с отвращением глядя на плавающую в масле и соке репы рыбу.

Вечером он расхаживал по темнице туда и обратно, вертя кистью так, будто держит меч. Княжич Вислав вспоминал своё отрочество и старого фехтмейстера Олафа. Многоопытный вояка, учивший его мастерству меча, возился с ним больше, чем Венц и Земобор, и чем дядя Ватлав. Когда фехтмейстер решил уйти в братья Ордена Игнингов, Виславу хотелось зареветь. То был третий раз, когда слёзы просились наружу. Страшнее было только когда умирал дед да когда ушла из мира матушка. Мерзко тревожно стонало сердце юного княжича Вислава, когда Олаф собирал вещи, чтобы уйти с гостившими тогда в Драконобойце рыцарями–игнингами.

«Да куда ты, старый, пошёл? – говорил тогда отец, король Рогдай – Ты чудовищ-то убивал когда? Всю жизнь только соседам с Гардарии, Весконии, да Феннрии кровь со мной пускал! Будешь только обузой для профессионалов! А как тролли с кикиморами рыкнут, дак сразу и портки обгадишь!»

Олаф тогда только хмыкнул да сказал, что нужно и Одаль исполнить – наследие миру оставить. И что благороднее истребления чудовищ дела в мире нет.

– А какой прок от того, что я в землю феннрийцев, гардаринов, да весконцев отправлял? – говорил фехтмейстер королю. – Что, лучше кому жить стало? Они такие ж люди как мы.

– Прок такой, что земли у нас больше стало! – отвечал Олафу отец. – Что дёргаться на нас боятся! А ты, что, на старости лет, во младенцы превращаешься? Головой забыл как пользоваться?!