скачать книгу бесплатно
– Но я ухожу! Снимаю свой текст!! – завопил Кашкин. – При таком отношении! Предвзятом! Пусть она извинится!
Я повторил жест Ухериной, закрыл лицо руками, разве что хохотать не стал.
Скандал вышел первостатейный, офигительный, и сегодня к вечеру в интернете появится добрая сотня постов от тех, кто слышал звон, и не более, и все равно будет в точности знать, что тут произошло… Тому, кто придумал соцсети, дьявол в аду обязан выдать отдельный котел из чистого золота, и персонального пыт-менеджера с вилами особого дизайна.
Глава 5
Но и с открытия премии я не поехал домой – вовремя вспомнил, что у меня важная встреча в «Книжной Москве» на Арбате. Притащился туда раньше времени, и от нечего делать поплелся в зал для презентаций.
– Ну эта, вдохновение, оно как понос, – вещал с небольшой сцены здоровенный бородач с красной мордой. – Прихватит, и ваще деваться некуда. Бежишь и, эта, пишешь словами. Разные уроды говорят, что я писать не умею. Так это неправда. Я умею. И буквы все знаю… Хотите, алфавит процитирую? На память!
Писатель Евграф Щебутнов был живым опровержением шаблонных представлений о человеке нашей профессии.
Он тягал железо в спортзале, катался на байке, носил косуху и казаки с длинными носами. В сети являл миру полное отсутствие терпимости, всех несогласных с его единственно правильным мнением немедленно банил, а время от времени разражался гневными филиппиками в адрес коллег, обзывая их педиками, тупыми завистниками и недоразвитыми алкашами.
Сам он алкоголя не употреблял даже для запаха, а морда у него была красной от повышенной маскулинности.
Писал Щебутнов попаданческую фантастику с эротикой, и читали его книги про мускулистых победоносных героев, покорителей женщин сплошь прыщавые инфантилы. Именно они сидели сейчас в зале, влюбленными глазами таращась на мужественного кумира и сжимая в потных ладошках заветные томики с цветастыми обложками.
Мне от этого монстра отечественной словесности тоже как-то досталось на орехи, но по касательной, почти нежно.
– Книги должны быть интересными, – продолжал свою проповедь Щебутнов. – Поэтому всякие, которые про извращения – это все фигня… Зуб даю! Вот я, например! Здоровое тело – здоровый дух! Вон бицуха какая! А сколько я от груди жму? А почему? Потому что умный!
Себя он любил ничуть не меньше, чем Тельцов.
М-да, как рек пророк: и взоры их говорят против их, и члены их разглашают грехи их, и сами они вещают о себе, не скрывая, будто содомляне, и не отвращают лиц своих от гнева подступающего, от гнева неминуемого…
От речей Щебутнова меня передернуло, и я отправился бродить по магазину, выискивая собственные книги. Сначала заглянул к стоящему у самой кассы столу с бестселлерами… вот «Чехардынь-река», вот последний том Посконного с убогим абстракционизмом на обложке, вот очередной роман Язели Пряхиной, авторки слащавых и нудных дамских романов, по непонятной причине угодивших в серьезную литературу.
Горького нет, ни Алексея Максимовича, ни Льва Николаевича.
Сердце мое упало… Эх, так надеялся найти тут «Крылья последней Надежды»… Зараза! И я двинулся дальше, в лабиринт стеллажей до потолка, украшенных наклейками «Психология», «Эзотерика», «Учебники», «Путеводители», «Детские книги», «Кулинария».
Когда я оказываюсь меж стен, сложенных из книг, меня неизбежно охватывает тяжелая печаль, ощущение собственной ничтожности – так пламя свечи может чувствовать себя рядом с горящей нефтяной скважиной. Я понимаю, что мои опусы растворяются в этом океане переплетенной бумаги, что у меня нет ни малейшего шанса как-то выделиться, стать чем-то и кем-то. Хочется немедленно покончить с собой, обрушив на себя пару ближайших стеллажей… ну или можно плюнуть в красную физию Щебутнову и назвать его педиком, чтобы он прилюдно оторвал мне голову.
Настоящий рок-музыкант должен жить ярко и умереть молодым.
А настоящий писатель?
Не всем достается судьба Папаши Хэма, большинство из нас просто текстовые черви, прогрызающие норки в барханах из слов; унылые кроты, что складывают узоры из предложений в своих логовах, замещающие жизнь ее описанием…
Ага, нашел!
Вот она, крылатая девушка на вершине небоскреба, и раскинувшийся за ней город, уходящее за горизонт огромное солнце. Заголовок набран осознанно криво, кажется, что буквы клонит ветром. Зато имя автора такое мелкое и нечеткое, что вообще не разобрать. Стесняется меня издатель, что ли?
И стоит томик на нижней полке, куда обычный читатель поленится заглядывать.
И все же это была моя книга, и, держа ее в руках, я испытывал, наверное, то же самое, что и мать, качающая младенца. Вспоминал бессонные ночи и стертые буквы на клавишах, яркие образы, что роились внутри трещавшей от боли головы – их срочно нужно было извергнуть из себя, сделать чем-то внешним, дать им плоть, иначе они пожрали бы меня, уничтожили, превратили в медь бренчащую, в кимвал звенящий, в тростник пустотелый.
Когда я это писал, я тоже был пророком, пусть маленьким, почти неслышным, карманного формата.
А вот и «Кишка реформатора», второе издание, ИЕПовское, с карикатурным мужиком, шатающим Спасскую башню Кремля. У меня чесались руки прибить художника, создателя оного шедевра, с того дня, когда я увидел картинку впервые, и это несмотря на многословные объяснения самой Пальтишкиной и многочисленных критиков, что обложка «символизирует глубокую духовную мощь свободной мысли, ополчившейся против кремлевского тиранства».
Лучше бы прямую кишку нарисовали, что ли.
Ополчившуюся против кремлевского тиранства и мирового капитала, ага.
– Лева? – донеслось из-за спины, и я поспешно сунул книгу на место, словно пытался ее украсть и меня на этом застукали.
– А? – Я повернулся.
Ленка смотрела на меня, склонив русую голову, и улыбка ее была хоть и радостной, но немного растерянной. Она всегда была девушкой крупной, я рядом с ней выглядел недомерком и, естественно, комплексовал.
– Привет, – сказал я. – Где еще встретиться родственникам?
– Еще бы. – Старшая сестра хмыкнула. – Ты не пишешь, не звонишь, в гости не идешь. Ну а мне вырваться сложно, сам понимаешь. Семья – она как водоворот, не вынырнуть. Привет.
Тут мне стало до одури, до жара в ладонях стыдно.
Еще бы. Она меня постоянно звала к себе, но я последний раз навестил сестру еще в новогодние праздники. Маша тогда отказалась, заявила раздраженно, что с моими родственниками ей не интересно, я обиделся и поехал в большую квартиру в Ховрино один.
А ведь это Ленка виновата в том, что я пошел в литературу. Она когда-то писала совершенно обалденные стихи, просто невероятные, и уже в пятнадцать ездила с ними выступать, на разные семинары для молодых писателей, а я, бесталанный младший брат, смотрел на нее, завидовал и про себя шептал, что тоже смогу так же, я всем покажу и докажу, что не хуже, что тоже гений…
Она в творчестве разочаровалась очень быстро, я так и не понял тогда, почему. Перебралась в столицу еще раньше меня, обзавелась банальной работой, скучным мужем-инженером и парочкой детей.
И вот теперь я вроде бы превзошел ее, Ленку мало кто помнит кроме совсем преданных фанатов, а я весь из себя такой деятель литературного процесса, книжки выходят, номинации и премии множатся, слава типа растет… Но вот приносит ли все это счастье? Всегда мне кажется, что она все равно талантливее меня, и если снова возьмется за перо, то с легкостью опрокинет нашу поэтическую иерархию и заберется на самый верх, а я так и останусь одним из сотен прозаиков, частью пусть творческой, но толпы.
– Ну да, извини, замотался. – Я отвел взгляд.
– Родителям когда звонил? – спросила Ленка, и стыд вновь обварил меня, будто кипяток.
Звонил, ага, в прошлом месяце.
– С мамой говорил неделю назад, вроде у них все ничего… – осторожно ответил я.
– Вернуться не хочешь? Им там все сложнее, сам понимаешь.
Родители на пенсии, стареют понемногу, но… вернуться?
– Зачем? Что там делать?
– Писать можно где угодно. – Ленка сложила губы бантиком, как делала с самого детства, когда бывала недовольна. – Разве что по тусовкам и пьянкам шляться будет неудобно. Или вообще бросай ты эту литературу, возвращайся к нормальной жизни.
– Хватит советовать! Не учи меня! – Злость – спасение от мук совести, даже злость неправедная, и я вцепился в нее, словно повисший на скале альпинист в последнюю веревку. – Вся жизнь тут! Там нет ничего! Сама-то тоже не спешишь обратно. А почему?!
Она не ответила, только вздохнула и неожиданно меня обняла.
– Ты… – Я попытался вырваться, но сестра уже гладила меня по голове, как много лет назад, когда я обдирал коленку, свалившись с велосипеда, или когда мне разбивали нос в обычной мальчишечьей драке.
И я замер, ловя почти забытое ощущение – тепла, уюта, дома.
Неожиданно мелькнула мысль – а не бросить ли все на самом деле и не уехать ли на родину. Там, под холодным северным небом, я напишу «Голема Вавилонского» куда быстрее, чем в кипящем котле столицы, не отвлекаясь на гулянки, творческие встречи, презентации и остальную бессмысленную ерунду.
Раньше меня держала Маша, но теперь ее нет рядом.
Еще по пути в школу я написал ей «Давай мириться» и послал фотографию собственных ладоней – наш с ней внутренний мемчик, говорящий: «Я твой котик, у меня лапки», придуманный, когда мы только начали встречаться… Но эта стерва не ответила, даже не прочитала, как и все прочие сообщения после расставания.
Может, уже нашла себе другого «котика» и вовсю милуется с ним?
Сердце пронзила острая боль, и я подумал, что и денег дома нужно куда меньше. Снять квартиру можно за копейки, и там я буду настоящая, уникальная знаменитость, как Петров на своем Урале, и устану отбиваться от поклонниц, не испорченных столицей девиц покрасивее Маши.
– Бросай ты этот яд, – сказала Ленка, отстраняясь. – Ничего хорошего в нем нет. Отравишься – так на всю жизнь.
Я сердито запыхтел.
Ну да, бросить писать – дело нехитрое, я сам делал это несколько десятков раз. Только жить тогда на что, где брать деньги? Понятно, что на микробиологов спрос есть, и приличный, да только за годы в литературе я все забыл, выпал из профессии, и сгожусь лишь биологию в школе преподавать, а там придется биться не только с несносными детьми, но и с чудовищной бюрократией.
– А ты что тут делаешь? – спросил я.
Времена такие, что писателя в книжном магазине встретить проще, чем читателя.
– На презентацию Хамлицкой пришла, – отозвалась сестра и глянула на часы. – Начнется сейчас. Пойдем?
Инна Хамлицкая, психолог с именем и практикой, в один прекрасный день решила для развлечения сочинить книгу. И получилось у нее так, что первый тираж разобрали за неделю, а второй раскупили в предзаказе до того, как он появился в бумаге. За год она написала еще две и стала звездой первой категории, хотя эта звездность, за которую многие из профессиональных писателей отдали бы душу, была нужна ей не больше, чем гиппопотаму парашют.
Я вытащил смартфон, проверил мессенджеры – пусто, тот тип, что меня сюда зазвал, пока не проявился.
– Пойдем, – сказал я, и мы отправились в зал для презентаций.
Щебутнов уже не сидел, а стоял на сцене и подписывал книги.
– Ой, какой типаж, – хриплым, басовитым голосом вещала Хамлицкая, занявшая его место за столом: прическа в стиле «воронье гнездо», платье-балахон цвета грязного асфальта, всё как обычно. – Вы меня просто покорили, Евграф, я вся ваша поклонница… Это чудесно! Непременно надо рассказать о вас людям.
Щебутнов самодовольно топорщил бороду, напрягал мышцу на плечах и руках, маленькие глазки его масляно блестели. Он не догадывался, что Хамлицкая его нагло троллит, что он интересен ей в качестве психологического феномена – эгоцентричный кусок мяса, мнящий себя писателем и едва не лопающийся от чувства собственной исключительности.
Мы с Инной пересекались на одной из провинциальных книжных ярмарок, были знакомы, так что я помахал ей.
– Привет, Лев, – сказала она в микрофон. – Ну что, давайте начинать… Так, минуточку. Мебель только уберем.
«Мебелью» она поименовала Щебутнова, который и этой издевки не заметил. Продолжал торчать на месте, пока сотрудница магазина, крохотная девушка, не взяла его за руку и не повела к выходу из зала.
Проходя мимо, он покосился на меня налитыми кровью глазами, но ничего не сказал.
– Ты и этого знаешь? – спросила Ленка. – Он тоже книжки сочиняет?
– К сожалению, да, – ответил я. – На оба вопроса.
– Поехали! – объявила Хамлицкая. – О текстах говорить скучно, это полная ерунда. Говорить обо мне еще скучнее, ерундее ерунды… поэтому говорить будем о том, что на самом деле интересно, о людях и о жизни.
Ей было совершенно наплевать на рейтинги продаж. Уверен, что Инна за ними не следила. Она не заботилась о том, чтобы выглядеть модно или просто красиво, не тратила времени и денег на продвижение в сети, и все же зал был битком, люди сидели, стояли вдоль стен и у задней стены, и подходили новые и новые, и многие держали ее книжечки, маленькие, необычного для прозы формата.
– Сложная штука – прожить свою собственную жизнь, а не навязанную извне, – говорила Хамлицкая. – Делать не то, чего ждут другие, а свое. Настоящее, искреннее. Не гнаться за тем, что вам на самом деле не нужно, но зато высоко ценится в обществе и возносится на пьедестал окружающими.
И мне казалось, что разговаривает Инна непосредственно со мной, хотя на меня она и не смотрела вовсе.
Что мне на самом деле нужно? Этот самый литературный процесс, глупый и пустой? Дутые премии, вручаемые не за то, что ты написал что-то действительно крутое, а за то, что ты свой для тусовки и настала твоя очередь, или за то, что ты нужный и полезный человек, или пообещал откаты нужным людям… нет, сам я не участвовал, но, по слухам, бывало и такое. Уродливые обложки, нарисованные за три копейки криворукими дизайнерами и выдаваемые за концептуальный арт, покупные рецензии и интервью, сплетни и зависть…
Моя ли это жизнь? Или в какой-то момент в прошлом я сделал неверный выбор? Пошел туда, куда манил блеск славы, толкаемый завистью к Ленке, к ее стихам, потратил годы на написание мало кому нужных текстов… И чего я добился на самом деле?
Может быть, не поздно еще выскочить из этого водоворота, попытаться сменить занятие и образ жизни? Затеять, например, собственный небольшой бизнес, для чего очень пригодятся те деньги, которые мне обещал Борис Борисович, а писать для себя, для удовольствия, не ради славы или денег, а для собственной радости, искреннего восторга творчества, который я давно утратил?
Но для этого мне придется согласиться, придется рискнуть.
– Лев, здравствуйте, – прошептали у меня за спиной, и я повернул голову.
Вот и он, человек, ради которого я приехал в магазин, книжный влогер Максим Дубок, опоздал всего на пятнадцать минут, что для столь важной персоны – явился вовремя.
– Мне пора. – Я чмокнул Ленку в щеку. – Надо и правда заехать, пацанов твоих повидать.
– Бывай, братец. – Она обняла меня, крепко-крепко, и отпустила.
– Столик мы уже заняли. – Тонким манерным голосом сообщил Дубок, когда мы выбрались из зала для презентаций. – Можете идти туда, а я в туалет, макияж поправлю. Хорошо?
Я кивнул.
Дубок щеголял рваными джинсами, не закрывавшими лодыжек, шелковой золотистой рубашкой и алым маникюром. Волосы его были уложены аккуратными завитками и неестественно блестели, а смуглая хорькастая мордочка кричала о солярии и визитах к дорогому косметологу.
Обозвав этого типа «педиком», писатель Щебутнов наверняка угадал бы.
Но меня ориентация Дубка вообще не интересовала, главное, что его влог, «Литературная кухня», мог похвастаться миллионами просмотров и меня туда позвали. Снимал свои выпуски он в разных местах, обычно в кафе, связанных с литературой.
В кофейне «Книжной Москвы» я обнаружил две готовых к работе камеры, свет и хмурого бритоголового оператора.
– Э, привет, – сказал я ему. – Командуй, что и как.
Под любопытными взглядами посетителей меня усадили, повесили на лацкан микрофон. Затем появился Дубок, расположился напротив и уставился на меня, постукивая ногтем мизинца по столешнице.
– О чем говорить будем? – спросил он. – Книжек я не читаю, поэтому ну их в топку. Лев, милый… – на «ты» влогер перешел мгновенно и безо всяких промежуточных. – Нужно шоу. Чтобы смотрели и лайкали… Поэтому грязные тайны, ужасные скандалы, разборки и прочее.
– Э, ну… – Я несколько опешил от такого напора.
Честно говоря, «Литературную кухню» я ни разу не смотрел, но слышал от приятелей, что это офигенный канал. И вот его ведущий признается, что не читает книжек вообще. Интересно, почему он занимается этой темой? Говорил бы про кино, про игры или про автомобили.
– Может быть, ты созрел для каминг-аута? – Дубок подмигнул мне и расхохотался. – Шучу, милый, не нервничай.
Честно говоря, мне очень хотелось содрать с себя микрофон, швырнуть ему в мерзкую рожу и пойти прочь. Но кто я, восходящая звезда современной прозы и надежда русской литературы, рядом с этим напомаженным властителем дум нашего времени, титаном медиа и лидером общественного мнения?
Если Дубок в своем влоге брякнет, что писатель Горький – убогий графоман, то тысячи хомячков подхватят его слова и понесут по закоулочкам, и дойдут они до всех: и до критиков, и до номинаторов на разные премии, и до издательства Евгении Пальтишкиной, и до других… и наступит мне полный и окончательный звездец, ибо рев его – как рев льва разъяренного, как грохот моря безумного, и взглянет он на землю, и тьма, горе, и свет в облаках померкший.
