Родоман. Сборник статей и воспоминаний

Территориализированный ассамбляж получает возможность взаимодействовать с другими позиционным образом, выделяя в пространстве место. После этого на него начинают действовать особые силы, описанные Борисом Родоманом, а всякая его часть изменяется закономерным образом.

Позиционный принцип и динамика мест

Пространственные аспекты отношений зависят от расстояния между объектами, степени их соседства и характера разделяющих их границ и промежуточных пространств (Родоман, 1979). Расстояние при этом измеряется не только длиной, но временем передвижения, затратами энергии, стоимостью перевозки, учитывается не только геометрически, но и топологически, не только континуально, но и дискретно (количеством звеньев).

Рассмотрение позиции позволяет одновременно увидеть отношения объекта с двумя типами сред: гетерогенными, в которые попадают любые ближайшие предметы вне зависимости от того, есть ли между ними функциональная или иная связь, и гомогенными, с объектами того же класса (человек-человек, город-город).

Сравним это представление с распространенной сегодня теорией географического контекста в его интепретации Дж. Эгню (Agnew, 1987). Он выделяет три компонента места: местоположение, локал (свойство делиться внутри на регионы и быть частью региона (Гидденс, 2003)), чувство места – и добавляет к ним связь между местом и его контекстом. Последний понимается как несколько разномасштабных совокупностей влияющих на происходящее в месте удаленных от него объектов и становится способом отделить собственно пространственные свойства происходящих в месте процессов от всех прочих (Agnew, 1996). Динамика простирания контекстов места позволяет судить об изменениях в сущности происходящих процессов. Практически это различение на свойства местоположения и контекста повторяет двоякую концептуализацию Родоманом среды на непосредственно смежную ареальную и могущую быть удаленной коннекционную. Важно, что Родоман не останавливается подробно на рассмотрении того, что есть собственно место, по сути заменяя его существующей помимо процессов и акторов позицией, тогда как для Эгню и Гидденса место – производная, результат и условие пространственных практик.

Территориализированная позиция превращается в место, обладающее собственными свойствами и логикой развития (Смирнягин, 2012, 2016a): контекстуальность места тогда может меняться с местоположения на «принципы отношения к месту», на основе которых востребуются различные его качества вне зависимости от соседства. К той же идее обратился Константин Аксёнов (2014), представивший общую схему возникновения и трансформации мест, исходящую (как и у Гидденса и Эгню) из смены сущности явлений, создающих места. Место у Аксёнова (1990) – первичная единица пространства, где в конкретный момент проявляется явление, иное явление в той же точке заняло бы иное место, а при изменении свойств пространства произойдет и трансформация мест. В этом смысле место оказывается подчиненным сущностям – локальным явлениям – тогда как в трактовке теории ассамбляжей оно заменяет саму идею сущностей. Устойчивые во времени (относительно характерного времени существования сущности) контексты формируют среду, которая, в свою очередь, постоянно влияет на сущность, формирующую место. При этом, в случае неустойчивости контекстов, они могут и не формировать среду, тогда их воздействия будут разовыми. И контексты, и среда оказывают влияние на сущность, делая возможным появление новой сущности, и, как следствие, трансформацию места. Это позволяет сделать шаг от представлений о динамике функций места (Минц, Преображенский, 1970) к идее трансформации самого места и явления, его создающего.

Родоман (1979) постулирует, что, если объект не находится в точке своего оптимума, то на него действует давление места, направленное вдоль силовых линий географического поля. Под влиянием этого давления подвижный объект перемещается, а менее подвижный меняет свойства и функции, либо сам формирует новое пространственное положение и более подходящую среду, либо деградирует. Идея географического поля как результата взаимодействия разнокачественных систем была позже подхвачена и помещена в центр собственных теоретических построений А. Трофимовым и соавторами (Трофимов, Солодухо, 1985, 1989). В частности, ими сформулировано представление о собственной неоднородности геополя, его «искривленности», которую можно представить в виде квазирельефа. На этой поверхности выделяются стабильные положительные и отрицательные формы (инварианты), совокупность которых формирует основную сетку напряженности.

Пространственно-временная концепция Аксёнова акцентирует динамическую интерпретацию позиционных свойств меняющимися контекстами и собственной динамикой явлений. Места в ней не-субъектны сами по себе, но становятся медиаторами, через посредство которых (и в пространственной логике которых) сущности вступают в контакты с внешними объектами. Позиции тогда диктуют условия, на которых эти контакты осуществляются, а также определяют вероятность контактов.

Место таким образом значимо отлично от позиции: места вступают в конкуренцию за позиции. Территориализирующиеся ассамбляжи стремятся включить в свое место наиболее благоприятные для них позиции. Зачастую в таком случае ассамбляжи вступают в конкуренцию за позицию, которую выигрывает способный вовлечь в такую конкуренцию наибольшие ресурсы. Родоман (1979) полагает, что в случае равносильного спроса формируется периодичность использования – занятия позиции – в частности, сезонность и другие ритмы. Добавим, что возможно также производство новой позиции – трансформация пространства, в ходе которой появляется больше таких позиций – в случае наличия у ассамбляжа ресурсов, но недостаточности их для занятия пригодной позиции. Наконец, возможны ситуации общей перестройки поля, такие как внедрение радикальной инновации или смена способа взаимодействий (например, экономического уклада). Тогда, по Родоману, изменяется положение даже неподвижных объектов: изменение их численности (мощности) в этом месте равносильно перемещению.

Вне зависимости от того, принимаем мы место как непосредственно действующее и реализующее позицию или как медиатора для занимающей его сущности, описание позиционных отношений, формируемых местами (ареальных) и контактами из мест (коннекционных) дает возможность осуществить пространственную редукцию сколь угодно сложного набора элементов ассамбляжа или свойств сущности. Всякое отношение может быть осознано как отношение позиций, всякое отношение власти – как позициональный конфликт. Описывая динамику (де- и ре-) территориализирующихся в различных позициях ассамбляжей, мы получаем дополнительные (и часто – ключевые) свойства, приобретаемые в этих позициях акторами, явлениями, отношениями, не вытекающие сами по себе из их внутренней логики.

Позициональность и территориальность: вместо заключения

Объекты, воображенные как тождественные, попадая в различные позиции «искажаются, деформируются, подвергаются «коррозии» силами реальной жизни (Родоман, 1979). Чем дальше отстоит их реальная позиция от воображенной – тем более выраженными будут изменения, вплоть до несовместимых с продолжением первоначального способа существовать. Так позиции размножают акторов. Но также позиции и сближают свойства различных объектов, попадающих в них. Длительное пребывание в общей позиции, становящейся за это время в процессе территориализации общим местом, гомогенизирует объекты, укрепляет единство сборки, запускает устойчивые материальные и выразительные потоки внутри нее. Так позиции создают ассамбляжи, выражающие себя, соотносящиеся с другими и воспринимаемые ими.

Множественность свойств объектов разного генезиса, составляющих территориальные ассамбляжи, может быть таким образом сведена к набору отношений между ними, возникающих в зависимости от типа занимаемой ими позиции. Сами эти позиции неабсолютны и нестабильны, зависят от размера контекста, могут быть объединены в бо́льшую или разъединены на несколько, могут деградировать или улучшаться при изменении общих условий.

Позиционная редукция – метод осмысления территориального без рассмотрения конкретных свойств. Позиции могут быть воображены как карта в том случае, если в этот момент они территориализированы – объединены местом. Отношения между позициями неравновесны, это отношения власти и конкуренции. Занятие позиции – само по себе ресурс, ресурсы, в свою очередь, могут быть территориализированы путём создания нужной позиции.

Всякая позиция формулирует собственное воображение пространства вокруг, поляризует его относительно себя. Множество конкурирующих полюсов соединяется с близкими и удаленными позициями, стремясь войти с ними в интенсивные отношения и, как максимум, расширить свою сборку на них. Такое распространение происходит вплоть до достижения баланса между конкурирующими центрами или между затрачиваемым на занятие (производство) позиции ресурсов и производимым в результате этого. В результате вокруг этих линий контакта с близкими позициями и линий связи с удаленными происходит выделение закономерно повторяющихся зон, формирование поляризующей решетки (Родоман, 1999) – территориального выражения множественности воображений пространства из разных позиций, оптики их контакта друг с другом.

Список литературы

1. Аксёнов, К.Э. 1990, Понятие места в политической географии и особенности пространственной организации власти в США, Известия ВГО, т. 122, №1, с. 99—105.

2. Аксёнов, К.Э. 2014, Системообразующие свойства пространства-времени при трансформации общественно-географического пространства, Известия Русского географического общества, т. 146, №4, с. 69—80.

3. Гидденс Э. 2003, Устроение общества: Очерк теории структурации, М.: Академический проект.

4. Горкин, А.П. 2011, О релятивности показателей и понятий в социально-экономической географии, Известия Российской академии наук. Серия географическая, №1, с. 8—16.

5. Деланда, М. 2018, Новая философия общества: Теория ассамбляжей и социальная сложность, Пермь: Гиле Пресс.

6. Каганский, В.Л., Новиков, А.В. 1989, Новый метод выделения существенных признаков для разработки региональных классификаций, Известия АН СССР. Серия географическая, №1, с. 112—119.

7. Каганский, В.Л., Шрейдер, Ю.А. 1992, Карта как общий способ представления знаний, Научно-техническая информация. Сер. 2, №5, с. 1—6.

8. Каганский, В.Л. 2022, Неметафора: феноменология картографического изображения, Логос, т. 32, №6, с. 217—244.

9. Минц, А.А., Преображенский, В.С. 1970, Функция места и ее изменение, Известия Академии наук СССР. Серия географическая, №6, с. 118—131.

10. Пейнтер, Д. 2022, Переосмысляя территорию, Городские исследования и практики, т. 7, №2, с. 13—34.

11. Ратцель, Ф. 1898, Политическая география / Изложил Л. Д. Синицкий, Землеведение, т. 5, №3—4, с. 21—74.

12. Родоман, Б.Б. 1970, О применении методов теоретической географии в негеографических задачах, Вестник Московского университета. Серия 5. География, №4, с. 90—91.

13. Родоман, Б.Б. 1979, Позиционный принцип и давление места, Вестник Московского университета. Серия 5. География, №4, с. 14—20.

14. Родоман, Б.Б. 1999, «Сетевая поляризация территории» в Родоман, Б. Б. Территориальные ареалы и сети, Смоленск: Ойкумена, с. 170—183.

15. Родоман, Б.Б. 2007, «Профанация географических понятий» в Родоман, Б. Б. География, районирование, картоиды, Смоленск: Ойкумена, с. 132—150.

16. Родоман, Б.Б. 2021, Незавершённые темы и точки роста в моих работах, Региональные исследования, №2, с. 13—23.

17. Смирнягин, Л.В. 2011, Методические подходы к районированию в общественной географии, Вестник Московского университета. Серия 5: География, №6, с. 13—19.

18. Смирнягин, Л.В. 2012, «Место вместо местоположения? (О сдвигах в фундаментальных понятиях географии)» в А. И. Трейвиш, П. М. Полян (сост.) Географическое положение и территориальные структуры. Памяти И. М. Маергойза, с. 421—456.

19. Смирнягин, Л.В. 2016а, Эволюция места в ходе «производства пространства», Символическая политика, №4, с. 84—105.

20. Смирнягин, Л.В. 2016b, Судьба географического пространства в социальных науках, Известия Российской академии наук. Серия географическая, №4, с. 7—19.

21. Трофимов, А.М., Солодухо, Н.М. 1985, О единой теории географического поля, Известия ВГО, т. 117, №1, с. 36—41.

22. Трофимов, А.М., Солодухо, Н.М. 1989, О соотношении теоретической географии и единой теории географического поля, Известия ВГО, т. 121, №1, с. 39—43.

23. Харауэй, Д. 2022, Ситуативные знания: вопрос о науке в феминизме и преимущество частичной перспективы, Логос, т. 32, №1, с. 237—271.

24. Agnew, J.A. 1987, Place and politics: The geographical mediation of state and society, Routledge.

25. Agnew, J. 1996, Mapping politics: how context counts in electoral geography, Political geography, vol. 15, no. 2, p. 129—146.

26. Kitchin, R., Dodge, M. 2007, Rethinking maps, Progress in human geography, vol. 31, no. 3, p. 331—344.

27. Robertson, J. 2002, Reflexivity redux: A pithy polemic on «positionality», Anthropological Quarterly, vol. 75, no. 4, p. 785—792.

28. Sassen, S. 2013, When territory deborders territoriality, Territory, politics, governance, vol. 1, no. 1, p. 21—45.

29. Semple, E.C. 1911, Influences of Geographic Environment, on the Basis of Ratzel’s System of Anthropogeography, New York: Henry Holt.

30.Simandan, D. 2019, Revisiting positionality and the thesis of situated knowledge, Dialogues in human geography, vol. 9, no. 2, p. 129—149.

31. Soja, E.W. 1996, Thirdspace: Journeys to Los Angeles and Other Real-and-Imagined Places, Wiley-Blackwell.

32. Thrift, N. 2008, Non-representational theory: Space, politics, affect, Routledge.

Д. Н. Замятин.

Поляризованная биосфера и онтологии пространственного воображения: к планетарной метагеографии

НИУ «Высшая школа экономики»,г. Москва[e-mail]

Метагеография: базовые определения и специфика дискурса

Метагеография – междисциплинарная область исследований земного пространства, находящаяся на стыке науки, философии, литературы и искусства. В основе метагеографического поиска лежит стремление к познанию – как научному, так и художественному и философскому – пространственного воображения, во многом определяющего любую человеческую деятельность. Собственно географические знания являются важным фундаментом развития различных метагеографических концепций.

В содержательном плане метагеография занята проблематикой закономерностей и особенностей ментального дистанцирования по отношению к конкретным опытам восприятия и воображения земного пространства. Существенным элементом подобного дистанцирования является анализ экзистенциального опыта переживания различных ландшафтов и мест – как своего, так и чужого. С точки зрения аксиоматики метагеография предполагает существование ментальных схем, карт и образов «параллельных» пространств, сопутствующих социологически доминирующим в определенную эпоху образам реальности. Развитие и социологическое доминирование массовой культуры ведет также к появлению приземленных паранаучных версий метагеографии (близких подобным версиям сакральной географии), ориентированных на поиск и фиксацию различного рода «мест силы», «таинственных мест» и т. д.

Метагеографический феномен представляет собой достаточно свободно наблюдаемую и идентифицируемую систему пространственных воображений, развивающих, практически одновременно (имеется в виду историческая одновременность в её, возможно, и эсхатологическом варианте), одну и ту же содержательную тему, выходящую за пределы традиционных, укоренённых в данной культуре, метафизических интерпретаций2. Важно подчеркнуть, что эта система «завязана» и на то место / пространство, в котором она развивается (иначе говоря, конкретное место является непременным, обязательным условием её развития), и на принципиальную пространственную воображаемость самой себя (пространственное воображение «в квадрате»), что и создаёт внешний когнитивный эффект феноменальной метагеографичности – очевидного и как бы даже «немыслимого» выхода за пределы наблюдения обычных географических феноменов (например, извержение вулкана, экологически грязное производство на берегу уникального озера, сценки из жизни «мирового города», типичная сельская пастораль, политическая демонстрация, бытовая сцена в конкретном ландшафте, зрелище природной или техногенной катастрофы и т. д. – причём мы знаем, точно или приблизительно, место происходящего события). Таким образом, метагеографический феномен может восприниматься, с одной стороны, как своего рода «голография места», его «неслыханное» воображаемое расширение и, наряду с этим, «закрытие» традиционно наблюдаемой («репрезентативной» в социологических терминах) местной, локальной действительности / реальности; с другой стороны – как онтологическое «нечто», в рамках которого процедуры любой локализации конкретного события обретают статус «пространственно не определённых», или «не доопределённых».

Как всякая исследовательская область, метагеография может быть масштабирована в зависимости от пространственных размеров своих объектов. Однако – как и в отношении многих других наук и исследовательских практик – здесь лучше говорить о субъект-объектном пространственном масштабировании, когда конкретная исследовательская проблематика порождает феноменологический симбиоз размерности самого методологического подхода с «прилаживающейся», оформляющейся размерностью земного пространства. Непосредственные геометрические конфигурации и их оценочные параметры, определяющие физические размеры ландшафтных урочищ, ландшафтов, районов, городов, горных систем, речных долин и так далее оказываются в метагеографической проекции когнитивным элементом сложных образно-географических полей, чья размерность уже опосредована, дистанцирована феноменологией включенного наблюдателя или исследователя. Исследователь является не только частью наблюдаемого и исследуемого им ландшафта, порождающего какие-либо географические образы, но и сам, в некоторой степени может рассматриваться как ландшафт, чья размерность в метагеографической плоскости не имеет прямой и очевидной связи с физическими размерами определённого человеческого тела.

Планетарность в контексте метагеографии

Планетарность – один из ключевых исследовательских ракурсов метагеографии и одно из существенных субстанциональных качеств метагеографического дискурса. В метагеографическом контексте под планетарностью понимается целостность конкретного пространственного воображения, соединяющего географическую локальность «здесь-и-сейчас» с осмыслением её в рамках всей планеты, включая все земные сферы. Естественно, что процессы и процедуры ментального синтезирования топографических и планетарных масштабов могут быть проанализированы именно через метагеографическую «призму» – коль скоро физическая размерность может быть опосредована, дистанцирована или «размыта» с помощью образно-географического «квантования» – если воспользоваться по аналогии понятиями неклассической физики.

Осознание планетарности в человеческом мышлении и человеческой деятельности тесно связано с формированием географического воображения, которое, с одной стороны, направлено на пространственную аналитическую дифференциацию земной поверхности и небесной сферы, её фиксацию и репрезентацию, а, с другой – на построение синтетических знаково-символических комплексов, так или иначе выражающих целостность, холистичность антропологического взгляда. Самые архаичные и древние картографические опыты, безусловно, ориентировались прежде всего на процедуры пространственной дифференциации, призванные закрепить непосредственные эмпирические результаты освоения земного пространства. Вместе с тем, архаичные космогонические и космологические схемы, часто вписанные в первичные системы мифологических и религиозных представлений, вполне могут быть отнесены к простейшим картографическим репрезентациям, опирающимся на интуитивное географическое воображение.

Планетарности – коль скоро их может быть много – не являются теми или иными картографическими репрезентациями определённых телесностей – в типологическом или феноменологическом смыслах. Скорее, речь может идти о специфических космотехниках, предполагающих возникновение и развитие картографических онтологий, в пределах которых складываются, формируются, оформляются дистанцированные телесности, как бы зависающие между реальными объектами в их визуальной чувственности. Несомненно, постоянно совершенствуемые опыты селенографии, венерографии, марсографии, галактикографии etc. позволяют утверждать, что всё ускоряющееся мультиплицирование «плоских» онтик демонстрирует непосредственное феноменологическое сращивание близкого и далёкого (отдаленного, дистанцированного) в картоонтографии – динамичные, подвижные, трансформирующиеся техноассамбляжи, превращающие уникальность телесных геоонтологий в множественности несовпадающих друг с другом планетарностей – будь то планетарности самой Земли или какой-либо другой планеты.

Онтологии пространственного воображения как базис метагеографии

Под моделью онтологического воображения в данном случае я понимаю приблизительную схему порождения каким-либо способом (с помощью какого-либо дискурса) автономных образов или образных (образно-символических) систем, сохраняющих, трансформирующих и развивающих в себе феноменологию собственного происхождения как онтологическую «обратную связь». Другими словами, подобные схемы представляют собой предварительные эскизы бытия как образной динамики, в которой расширение любого образа фиксирует изменения онтологии его генезиса.

Онтологии пространственного воображения – естественный базис становления планетарных метагеографий, поскольку, с одной стороны, земное бытие само по себе формирует бесконечный по своей развёрнутости «веер» возможностей локализаций, размещений, топологий и топографий, рас-по-ложений, а, с другой – всякое вновь возникающее земное / человеческое (?) воображение стремится «переместить» конкретное место, переописать его, разместить его в метагеографическом пространстве, как бы аннигилирующем и растворяющем его традиционную физическую метрику и физико-географическую размерность. В данном контексте здесь можно говорить и о «третьем пространстве» – в том смысле, который вкладывал в это понятие Эдвард Соджа, однако следует подчеркнуть: феномен метагеографического пространства не связан с какой-либо жёсткой привязкой или же координацией с конкретной феноменологией традиционного географического пространства. Скорее всего, планетарность метагеографического подхода проще осмыслять в рамках понятия нелокальности, используемого в квантовой физике.

Локальность и нелокальность в гуманитарных науках

Локальность – достаточно многозначный концепт, имеющий различные коннотации в физике, географии, психологии, антропологии, семиотике3. Как правило, в качестве базового обычно рассматривается понимание этого концепта в классической физике, подразумевающее чёткие «позитивистские» процедуры локализации (физические размеры объекта, его положение по отношению к избранным системам координат). Однако, начиная с открытия теории относительности в начале XX века, начинается постепенная «когнитивная эрозия» этого концепта и в физике, приведшая к введению в рамках квантовой теории понятия нелокальности4. Параллельно с этим процессом, социальные и гуманитарные науки, исходно принимавшие базовый «физикализм» концепта локальности, всё более и более отходили от его «позитивистских» интерпретаций, стремясь к тем или иным феноменологическим (или «субъективистским») процедурам его понимания.

Бинарная оппозиция локальность / нелокальность, с одной стороны, способствовала «размыванию» жёсткого понимания локальности и процессов локализации, всё большему уходу к «мягким» интерпретациям локальности как нечёткого множества («fuzzy set»), а, с другой – позволяла, так или иначе, включать в рассмотрение и нелокальный контекст, обусловливающий когнитивные возможности концептуального расширения понимания локальности как таковой. Имея уже сравнительно продолжительную историю осмысления локальности в феноменологических аспектах, гуманитарные науки воспользовались очередной физической аналогией, «взяв на вооружение» концепт нелокальности и пытаясь перенести в новую методологическую плоскость отдельные характеристики этого феномена, описываемые квантовой теорией5. По сути дела, здесь можно говорить о едином континуальном поле локальности / нелокальности, когда оба концепта представляют собой целостный когнитивный комплекс, трансформирующийся в зависимости от задач конкретного дисциплинарного или междисциплинарного исследования.