На горизонте Мраморного моря

Со своим спутником по вояжам сюда, Василием Бутурлиным, он, порой спускался к песчаному берегу Адриатики. Они, здесь, не стесняясь, пели громко, на два голоса, песни, полюбившиеся с детства. Василий и внешностью и по духу был закоренелый славянофил и у них, не раз, разгорались оживленные дискуссии. Петр любил его. Бродя вдоль берега моря в подпитии, они могли петь часами. Ветер, насыщенный йодом и солью трепал бороду Бутурлина, они раскатисто тянули: я в зеленом лесу пил березовый сок…

Как-то, он подбил Бутурлина на культурное мероприятие – вылазку в Венецию. Тот признался, впоследствии, что сам бы, наверное, никогда б туда не выбрался. Коммерческого интереса этот городок для него не представлял, а пробудить свою сонную натуру, на познание призрачных красот, – ему было не с руки.

– Вася, у нас еще полных два дня до вылета в Питер. Дела, практически, все улажены. Снова заседать в ресторанах и валяться в номере? Февраль в Романье. Это у нас уже было много раз. Короче, не жидись. Самое время – смотаться в Венецию. Там, как раз, карнавал наклевывается.

– Кто жидится то? – лениво протянул Бутурлин.

– Если никто не жидится, проблем нет. Отрываем наши зады от кресел, берем тачку в прокат, и завтра – в Венецию! Ты представляешь, что это за место? Ведь ты, чудак-человек, за два года в Италии, ни разу не был там! И я, к позору моему.

– Да…. – Бутурлин в сонной задумчивости почесывал бороду. – Уговорил. Так сколько там за тачку с носа выйдет?

Уже на следующее утро, перед ними простиралась окутанная белесым покрывалом зимнего тумана бескрайняя Паданская равнина. Слабые лучи февральского солнца с трудом пробивались сквозь завесу из повисшей в воздухе влаги. Серая лента шоссе терялась, в опустившихся на землю, облаках. Обычная картина для этого времени года. Они достигли Местре и направились на катере к цели своего путешествия. Туман на заливе еще гуще и тяжелее. О проходящих мимо судах можно было с уверенностью судить только по монотонному шуму их моторов. Но, как не удивительно, в городе таинственная дымка рассеялась. Первые шаги по твердой земле. Как если бы их собственное желание скорее увидеть то, о чем так много слышали, заставило туман улетучиться. Солнечные потоки, словно свет рампы перед спектаклем, разогнал мглу. И вот, уже мягкий золотой свет озарял площади и дворцы венецианских патрициев. За извилистыми каналами и горбатыми мостиками, памятники высокого Возрождения предстали в торжественном великолепии.

Сан-Марко с византийскими куполами, кружевные галереи Дворца Дожей, каменные львы, гондолы, качающиеся у главной пристани. Ощущение настоящего чуда, завладевало впервые ступившими сюда. Люди возбужденные, удивленные, завороженные. Тут, где творили гении красоты, невозможно было отрицать божественную сущность человеческого духа.

Василий и Петр пробивались через пеструю многоязыкую толпу, наблюдали за парадом облаченных в средневековые костюмы знаменосцев, останавливались перед художниками расписывающих блестящим составом лица смельчаков, кормили почти ручных голубей, заполонивших площадь перед собором . Они с любопытством наблюдали за искусством стеклодувов Мурано. На площади святых Иоанна и Павла, начитавшийся Бургхардта Петр, узнал в статуе военачальника – Бартоломео Коллеони. Поразительное по хищности лицо. Кондотьер, словно само воплощение жестокости, целеустремленности и высокомерия. В сознании Петра пробежали портреты Чезаре и Алессандро Борджа, он вспомнил о Пиччинино и Малатеста. Хитрость и свирепость царящих в средневековой Италии нравов уживались с неземным даром Джорджоне и Тициана! Венецианская республика никогда не оставалась в стороне, она наводила ужас не только на своих граждан, но и на соседей. О ее тайной полиции, инквизиции и свинцовой тюрьме ходили легенды, от которых стыла в жилах кровь.

Нечто, вроде сталинского режима, на фоне искрящихся каналов и карнавалов. Повесть самого известного венецианца о своей жизни, открывает глаза на лицемерие, циничность, извращенность, изощренность нравов. Здесь очень легко увидеть Казанову. И его дух – часть духа этого города. Власть честолюбцев и корыстолюбцев над дворцами и мостами. Он Казанова, сын удивительного города и смутной эпохи, игрок, по натуре, утончен, но не обременен добродетелью, сжег свою жизнь с азартом.

Из чего же создан этот город? Прагматизм купцов, гордыня и алчность правителей, людские страсти, красота божественная и вожделенная. То из чего создан и весь мир. Но здесь это ощутимее. Для тех, разумеется, кто погрузится в историю и раздумья. Те же, кто хочет праздника, получат его сполна. В любом случае, в голове человека, жаждущего жизни и удовольствий, грустные мысли не способны долго задержаться. Таким, был в свое время Казанова, такими были, в тот день, Василий и Петр.

Бутурлин блаженно щурился, подставляя рыжую бороду по весеннему щедрому солнцу. Несмотря на внешнюю грубоватость, он расчувствовался и признал, что приехал сюда не зря. Слова похвалы были скупы. Но в его устах, они стоили не мало.

Всего один день провел Петр в Венеции, но от созерцания этого парящего над Адриатикой чуда, в сердце его останется истинное восхищение.

************************************************************************

На следующий день Петр наведался на склад узнать об отправке товара в Питер. Тут, сегодня, хозяйничал Риккардо. Это был высокий, всегда элегантный, мужчина лет сорока. Он был слишком сед для своего возраста, черты лица тонкие, под стеклами очков умные внимательные глаза.

– А, Петр. Как дела? Твое, уже отослали сегодня утром. Но последние 25 коробок от Удинезе так и не прибыли. Обещали на завтра. Я тебе советую проконтролировать, если хочешь в Питере получить все вместе. Сам знаешь, какие они. Риккардо хорошо и бегло говорил по-русски. Он несколько лет провел в Питере, там и женой обзавелся. Петру импонировали его непринужденность, приветливость и живой ум.

– Чтоб им пусто было! Придется ехать к ним. Ты, тут, зашиваешься?

– Что значит зашиваешься?

– Ну, заработался, значит. Устал.

– Ничего. Уже, видишь, почти все отправили. Осталась мелочь. Послезавтра целых три выходных возьму. А ты, я слышал, с Василием в Венеции был?

– Был.

– И?

– Слов не найду. Очень красиво. Ты счастливчик, Риккардо, что родился в этой стране.

Тот, блеснув стеклами очков, печально улыбнулся:

– Не все так замечательно, как видится туристу. Для приезжих вся Италия, как музей, наполненный сокровищами. Но разве в музее можно жить?

Петр посмотрел на него недоуменно.

– Наверное, можно. Мы же живем. Но большая ошибка думать, что жизнь, здесь, весела и беззаботна. Думаю, не больше, чем в Турции или в России. Ты будешь смеяться, но мне понравилось и там и там. Может быть, это тоже впечатления туриста, теперь уже итальянского. Хотя в России, как ты знаешь, я два года прожил. Нам среди наших палаццо, вилл, именной одежды и прочего, не хватает простоты и искренности в отношениях. Хотим быть добрыми, но смотрим, в первую очередь, на внешние проявления. Поэтому и забываем про настоящее добро, и стараемся только выглядеть хорошими. Многие разучились просто любить и смеяться. Просто. Значит без оглядки на престиж, статус.

– Нагнал мрака. Хотя, что-то в этом есть. Ты прав, со стороны все кажется иным, чем изнутри. Спасибо, хоть Боженька, за то, что наши страны гостеприимны.

– Это в точку… Кстати, ту аудиокассету, что ты подарил я послушал. Понравилось очень. Жаль только, что многое так и не смог понять. Высоцкий. Никогда, прежде не слышал этого имени. Здесь оно никому не знакомо. Слышна необыкновенная сила в его песнях. Мне самому теперь удивительно, что я не знал раньше русского языка, не читал русских книг, вообще, не был в России и не знал ее народа. Ведь, я полюбил Россию, как родину. Европа сама себя обворовывает, отгородившись от всего мира стеной самодостаточности. По-моему, это – очень не мудро. Если можно так сказать.

– Можно. – Петр мерил шагами белый пол складского помещения. – У нас та же проблема. Культурные течения и общий ритм европейской жизни, или вовсе не доходят до нас, или докатываются с приличным опозданием и искажениями. Уже несколько поколений читают книги тех же западных писателей. Даже многие знаменитые, здесь, авторы, не известны нашей интеллигенции. Их, вообще, словно не существует. Почему? Нет единого культурного информационного поля. Переводов нет. Грустно.

– Грустно. Но я рад, что хоть мы с тобой, имеем стремление и хоть какие-то возможности взаимно обогатиться от источников наших культур.

– Да, мы мостики между нашими странами.

– Это утешительно, считать себя мостиками. Не правда ли?

– Еще как. – Они засмеялись.

Через два часа Петр подъезжал на взятой в прокат машине к огромному комплексу оптовых складов «Удинезе». Сделав круг по извилистому виадуку, перед ним открылся светло-серые корпуса складов. Он припарковался у одного из них, напротив стеклянных, автоматически распахивающихся ворот с зеленым логотипом фирмы «Удинезе».

– Синьор, Барлотти! – Петр крикнул почти через пол зала, там он заметил полного мужчину средних лет, в ладном бежевом костюме.

Тот обернулся. Его помятое, слегка смущенное лицо, расползлось в любезной улыбке. Он, тут же, взял курс на Петра.

– А, Пьетро. Чем могу быть полезен?

– Да вот, не могу дождаться заказа. Завтра самолет, и если я не заберу мои коробки сегодня, они еще неделю проваляются на складе в Италии.

– Проблем не будет. Не беспокойся. У нас уже все есть в наличии, только час назад получили. – Он повернулся в сторону стеллажей и возопил так, что у Петра чуть не лопнули барабанные перепонки. – Микеле, живей отсортируй заказ для Пьетро! Нужно срочно отправлять!

– Кофе? – на четыре тона убавив голос, предложил Барлотти.

С чашкой крепкого эспрессо, Петр направился в сторону предполагаемого местонахождение рабочего, грузившего его товар. Микеле оказался молодым парнем среднего роста, с коротко стриженой русой головой и красным разгоряченным лицом. Он, весь поглощенный перестановкой коробок на поддон, не сразу увидел, как Петр приблизился. Футболка на нем увлажнилась от пота, он усердно работал, выполняя распоряжение Барлотти. Рядом валялось уже несвежее полотенце, которым, он время от времени, отирал лоб.

– Сейчас. Еще пятнадцать минут, и можно будет грузить в машину, – Микеле произнес это на чистом русском.

– Не понял, – Петр подумал, что ему послышалось.

– Говорю, через 15 минут сможете забрать ваш заказ.

– Ну, так быстро, даже не обязательно. Ты кофе хочешь? Расслабься.

– Не могу. Не дай Бог, Барлотти заметит. После. Как доделаю.

– Как знаешь. Ты русский что ли?

– Молдаванин. Из Кишинева.

– Красавец. Я, в первый момент, подумал, что померещилось.

Микеле отсортировал и сгрузил на поддон весь Петин товар быстро, как и обещал. У стеклянных ворот в ожидании микрика, они уселись на коробки и разговорились.

– И зовут тебя Миша?

– Точно.

– И давно ты здесь? Работа, как тебе? С жильем, как?

– История длинная и не очень веселая. Уже три года как в Италии. Сперва, нелегалом. С приятелем румыном снимали на двоих квартирку, перебивались разной халтурой, в основном, по стройкам, пока сюда не устроился. Скопить ничего не получалось. Но вот год назад, подцепил бабу. Ни дна ей, ни покрышки. Но жизнь поменялась. Сначала, думал, к лучшему. А вот, теперь, уже сомневаюсь. Наверное, не надо было на нее зариться. Она на склады частенько наведывалась, купить чего подешевле, мелким оптом. Заговорила как-то со мной. Я сразу просек, что голодная она до этого дела… Ну, и я – только рад, подкатил. Дурак-то! Сейчас живем вместе. Вернее, это я у нее живу. За квартиру не плачу. Но на этом плюсы исчерпываются. Но, теперь, пашу – и здесь целый день и дома. Оказалась, ведьма, каких свет не видывал! А притворялась как! Говорила – любит! Трахаться она любила. Это – да!… А, дура какая! Я-то, универ кишиневский окончил, а она, наверное, у себя в деревне, и трех классов не оттрубила. Зато изгаляется надо мной, как хочет. Я и убираюсь, и стираю, готовлю, и еще черт знает что, а она на меня плевать хотела. В каком смысле? Я ей нужен, как удовлетворяющий все ее потребности аппарат. А с ее стороны что? Ничего. Насмешки, упреки.. Самой же – полная воля. Уходить может, куда и насколько хочет. Мне же надо по расписанию быть дома. В дом таскает всех кого не лень, и баб и мужиков. Мне – только мыть за ними тарелки. Сама готовит очень редко. Это у них называется, свобода, равенство в правах, эмансипация. Не жизнь, а сахар!

– Так ушел бы. На хрена тебе это надо? Жил бы снова со своим румыном.

– Да-а… Вот то-то и оно, ловушка захлопнулась. Я, было, заикнулся ей о том, чтоб расстаться, так она мне: прекрасно! Я не знаю, на что ты способен, аферист! Я гарантию за тебя несу перед коммуной. Уйдешь, заявлю на тебя в квестуру. И с работы тебя, как милого попрут. Потому, что я знаю, ты – вор. У меня не раз из кошелька воровал.

Вот такой разговор. Барлотти же, – ее старый знакомый. Может даже любовник.

– Запугивает… – недоверчиво протянул Петр.

– Если б ты ее видел, так бы не сказал. Фурия, это – именно она… Но ничего, я деньжат прикоплю и отчалю в Германию. Останется с носом. Вот посмеюсь тогда!

– А ты веселый парень, Миша!

– Приходится! – они расхохотались.

**************************************************************************

Время катилось, будто сотканный из разных лоскутов, большой пестрый шар. Впечатления, эмоции, встречи, разлуки. Он уже несколько раз ссорился и уходил от Лоры. Но с завидным постоянством возвращался, через несколько недель или даже дней. Дела шли все хуже и хуже. Сказывалась общая экономическая ситуация в стране. Сбережения населения таяли. Еще стремительнее таяли его собственные. Так ему казалось. Раздираемый сомнениями и мучительно ища пути для спасения бизнеса, он решил пытаться найти контакты с теми фирмами, которые согласны были бы поставлять товар с отсрочкой платежа. Эти поиски он осуществлял не только для себя, но и для некоторых своих питерских коллег, для которых он выступил бы, как посредник. К сожалению, результаты, чаще всего, были нулевые. Клиентуре из России доверять не спешили. Они привыкли принимать от русских наличные или стопроцентную предоплату на банковский счет, до отгрузки товара. Этими ветрами забросило его, как-то, в Милан.

В угнетенном состоянии брел он вечером по меланхоличному зимнему городу. Тогда, северная столица Италии, своей холодностью и безразличием даже напомнила ему Питер. Асфальт был мокр. Воздух промозг. На широких бульварах, яркий свет от витрин магазинов, ресторанов, проезжающих авто слепил его, играл переливами на тротуаре. Он щурился, инстинктивно ощущая свою отчужденность в этих озаренных островках благополучия. И, тем не менее, он решил приобрести свежую secondomano, купить в пастиччерии что-нибудь вкусненькое, и приятно провести вечер в номере.

Он пересек площадь Кавур и подошел к громоздкому зданию вокзала. Ему пришлось пройти мимо скопления разношерстных персон, обычных для этого места. Купив в киоске газету, он должен был вновь пробиваться через живое заграждение, состоящее из неопрятных и сомнительных личностей. Воздух здесь, на миланском вокзале, не в пример всей Италии, был пропитан запахом, близким по своему качеству, к тому, что мы привыкли называть вонью. Крутиться здесь, ради общения или проведения времени, – удовольствие ниже среднего. Однако, среди этой многонациональной, непрезентабельной толпы, только явное меньшинство собиралось, прямо сейчас, в дорогу. Для большинства, расположившегося здесь, привокзальная площадь представляла собой тусовочное место. Компании марокканцев албанцев, румын, украинцев и русских получали, оттого, что терлись здесь, что-то, что не могли найти в более приличных частях города. Наверное, сюда стекались все бедолаги-иммигранты, что не сумели вырваться из лап нищеты, оторванные от корней и рассыпанные волею судеб по северной Италии. Они искали тут таких же, как они, неряшливых изгоев, для которых эта страна, так и осталась чужой и высокомерной. Петр оглянулся в сторону, откуда, ему послышалась русская речь. Он не обманулся. Сильно набравшийся парень с розовым жирным лицом неприглядно ломался. Он фамильярно обнимал хлипкого хлопчика и толстую женщину хуторского типа. Одеты все трое были соответствующе.

– Ну, что делать будем то, братухи? Водки нету! Вы ж мои родные друганы! А это что? – он сделал широкий жест в сторону города. – Барахло!

Тут, он почему-то, решил обратиться к «барахлу». Он повернулся к редкому потоку людей следующих на вокзал. Его хмельной срывающийся голос издал с трудом различимое:

– Аmici!

Субтильного вида паренек с пиццетто, на свое горе, обернулся. Кривляющаяся образина, тут же, схватила его за лямку ранца, резким движением, притянула к себе и залепила ошарашенному парню, смачную пощечину. Итальянец отскочил униженный и возмущенный, в его больших выразительных глазах замерли обида и ужас. Он беспомощно выкрикнул:

– Perche”?! – и тут же, поняв бессмысленность своего вопроса, к дикому существу, от которого исходила опасность, он, засеменил ножками и скрылся в здании вокзала.

Жирный боров в человеческом обличье самодовольно засмеялся. Петр потерял над собой контроль. Гнев застлал ему глаза. Несколько шагов, и он кладет руку на плечо этого человека-животного. Тот оборачивается. Резкий удар прямой наводкой пришелся в тяжелую челюсть хама. Петр вложил в него всю, имеющуюся в нем, силу и гнев. Отшатнувшись, метра на два, отвратительное чудовище распростерлось на холодных каменных плитах. Петр ждал, что тот поднимется. Но попытки не последовало. Казалось, он не подавал уже даже признаков жизни. Приятели сраженного грубияна, распахнув рты, уставились на Петра.

– Не стоит давать им возможности раскинуть мозгами, хоть они ими и не изобилуют. Искушать судьбу не стоит. – Подумав так, Петр, быстро покинул место эксцесса.

************************************************************************

Алексей, неловким движением, открыл массивную одетую в полопавшуюся обивку дверь. Он очутился в узком затемненном коридоре старой питерской квартиры. Толстые стены, запах застарелой плесени, ветхие вздувшиеся обои, громоздкая подточенная жучком мебель. Обстановка не менялась в этом доме многие десятилетия. Здесь на 6-ой Красноармейской, он прожил с родителями все свое детство, тут продолжал обитать с матерью и после смерти отца, сюда же привел свою молодую жену.

Он включил свет. Мать, видимо, прилегла отдохнуть, и не услышала, как он вошел. Сняв кургузое серенькое пальтишко, он прошел на кухню, где после того, как поставил на плиту чайник, уселся на табурет.

Он устало положил руки на покрытый допотопной клеенкой стол. Местами, на фоне трафаретного фруктового орнамента виднелись порезы оставленные столовым ножом.

Алексей был выше среднего роста, но сухощав. От этого его рост казался выше. Каштановые аккуратно уложенные волосы, очки без оправы на слегка курносом носу, большие внимательные глаза холодного серого оттенка. Старомодный изрядно потертый костюм был тщательно отутюжен. Под застиранным воротом сорочки – невнятный галстук. Он уже давно не помнил, когда у него, в последний раз, было хорошее настроение. Сегодня, он выглядел особенно подавленным.

Предприятие, где он восемь лет проработал инженером, переформировывали. Его отдел закрывался, его должность начальника отдела аннулировалась, а сам он, мог рассчитывать только на место рядового сотрудника, в отделе продаж. С отличием законченная школа, красный диплом бауманского университета и годы работы на одном и том же месте, не принесли ему сколько-нибудь весомых дивидендов. Он был вынужден считать копейки, и стряхивать с себя брызги от бороздивших грязные улицы автомобилей. Последние восемь лет порядком изменили его. Из самоуверенного преуспевающего студента с хорошим чувством юмора, он превратился в жалкого неврастеника с впалыми щеками на пожелтевшем лице. В его больших серых глазах, под диоптрами стекол, читался страх перед жизнью, неуверенность и обида. Но, несмотря на это, сознание собственного интеллектуального превосходства не собиралось покидать его. Он уже кандидат физмат наук, и только из-за крайней нужды не удосужился защитить докторскую. Надеялся, что его оценят на службе, и с упорством и прилежанием отличника выполнял, в общем-то, тупую и однообразную работу. И все коту под хвост! Ему выбили почву из под ног. Теперь, его ставят вровень с двадцатилетними мальчишками, которым он мог бы читать лекции! Заставят заниматься рекламой и торговлей! То, к чему он не знает, как и приблизиться! До чего же паскудная жизнь! Он уперся взглядом в закипающий чайник. Как же он презирает действительность. Ярость его была бессильна против нее. Бездарности, окружавшие его, фланировали в шикарных иномарках, жили припеваючи, открывали СП и плевали на святое! Науку! Ту, в которой он видел критерий всего! Они смотрели на него высокомерно, и даже с пренебрежением. Смертельно раненое самолюбие доводило его до отчаяния. Ведь он даже писал в соответствующие органы, пытался предупредить, спасти государство от разграбления и вредительства со стороны этих предпринимателей, в недавнем прошлом, его однокашников. Безрезультатно. Поначалу ему отвечали общими фразами, затем и вовсе стали поднимать на смех. Но что унизительнее всего, когда он сам пришел проситься на работу в СП, к одному из своих старых знакомых, ему отказали, как какому-то неумехе, школяру! Он до сих пор помнит их лица. Посредственности! Нули! Они смотрели на него, как на ископаемое. Что-то среднее между гадливостью и любопытством можно было разгадать в их прищуренных глазах. Но ничего! Он знает что делать. Они еще увидят, узколобые неандертальцы, чего он стоит, на самом деле! Он самостоятельно взялся за поиски и разработки новых источников энергии, и на этом, втайне, надеялся сделать себе имя и чуть ли не перевернуть мир. До сих пор, работе уделялось ничтожно мало времени, но теперь, когда вышвырнут и предан, он, наконец-то, найдет силы осуществить задуманное. Справедливости ради, надо отметить, что эти замыслы скорее напоминали мечты, потому, что четких путей для разрешения задачи он не знал. Но грандиозность планов поглощала его так, что временами, он давал себе волю, в воображении, насладиться своим будущим величием.

– Лешенька, лапушка, ты пришел? – в дверях кухни появилась его мать. Это была женщина интеллигентного вида, лет 65. Ее доброе лицо испещрила густая сеточка тонких морщинок. Поблекшие голубые глаза ласково смотрели на сына.

– Да, мама – устало произнес он.

– Ну, что же ты не разбудил меня? Тебе же обед готов. Я, сейчас, поставлю подогреть котлеты и куриный суп.

– Не беспокойся, мам. Я что-то не хочу есть.

– Что-то произошло? Не терзай меня, расскажи. Неужели и правда, закрыли отдел?

– Правда. Закрыли. Теперь, я, рядовой сотрудник отдела продаж. Оклад 2000 рублей, плюс проценты от сделок.

– Невероятно, – она быстрым движением поднесла ладони к уголкам глаз, стараясь, сдержать плачь. Ей это не слишком хорошо удалось. Всхлипнув, она спросила:

– Ну как же так можно, Алешенька? Что они там, с ума сошли?!

Мать Алексея, Ирина Николаевна была убеждена в гениальности сына, с его самого раннего детства. Во время его учебы в школе, она окончательно закрепилась в этом своем мнении. Она, наверное, болезненнее, чем даже он сам, переживала его неудачи на работе. К ее расстройству, впрочем, не примешивалось чувство озлобленности на более успешное окружение сына, но лишь, простодушное недоумение. И она все так же, как и прежде, свято верила в то, что правда, все равно, восторжествует.

– Евдокимов и Рябченко сейчас внедряют у нас устаревшее оборудование. То, от которого в Германии отказались уже пять лет назад. Мои же инновационные предложения в области переработки нефти никого здесь не интересуют! И вот увидишь, лет через двадцать, когда мой проект на Западе займет достойное место, они будут договариваться о том, чтобы перекупить у тех же немцев или американцев установки, которыми те пользуются сейчас!

– Что говорить! Твои Рябченко и Евдокимов прекрасно знают, что ты опасен для них. Кто они? Недоучки, проныры. Если б только знали в министерстве и академии наук, как обстоят дела, на самом деле.

– Узнают, мама. Узнают… Со следующей недели сажусь за диссертацию. Так подготовлюсь, что ни одна самая враждебная комиссия меня не завалит. Потом пойду в министерство. Пусть только попробуют не принять! Включи, мам, новости.

– Ой. Мне кажется, телевизор то – все. Лампа перегорела.

Алексей недовольно закряхтел.

– Ладно. Куплю, как обещал. Но не сейчас, месяца через два. Я еще долг Шаповалову не отдал. А пообедаем, мам, когда Света придет. Слава Богу, что, хоть в нашей комнате, телек показывает. Светочка, вот – тоже, без зимних сапог ходит, мерзнет. Что делать? Будь все проклято!