Полдень в Тихой Миле

Леонид Сиротин

Полдень в Тихой Миле

Часть первая

В полуденный час Барлоу по своему обыкновению скрывался от жары под навесом террасы бистро «У Энцио», что на главной улице городка Тихая Миля. Здесь аккуратной рукой хозяина были расставлены три круглых столика, возле каждого – пара плетеных стульев. На безупречно белых скатертях – маленькие деревянные подставки, на них солонка, перечница, оливковое масло и бальзамический уксус. Каждого гостя ждал комплимент от владельца  – бутылка белого вина с самодельной этикеткой.

Вино, как и многое другое, например, сигары попадало к Энцио не самым законным путем. Обычно в трюмах контрабандистов, с которыми, как выражался сам хозяин, у него «налажены связи». Связи предприимчивого толстяка – еще одна причина, кроме спасительной тени, по которой Барлоу каждый день навещал бистро и сидел за столиком лицом к улице, приветствуя редких в этот час прохожих.

Барлоу – высокий костистый мужчина зрелых лет. Его худое лицо можно было бы назвать неприметным, если бы не глаза. Серые или, скорей, бесцветные, будто выцветшие, они всегда оставались холодными, слегка прищуренными, даже когда Барлоу улыбался. А улыбался он много и охотно. При этом верхняя губа у него приподнималась над крепкими желтоватыми зубами и забавно двигались аккуратно подстриженные пшеничного цвета усы под слегка крючковатым носом.

В дневное время, когда Барлоу выбирался на прогулку из своего загородного дома, он обычно бывал одет в свободный белый костюм из тонкого льна, сорочку и мягкие туфли на босу ногу. Седые коротко стриженные волосы и намечающаяся лысина на затылке прятались под плетеной шляпой. Знакомых мужчин он приветствовал, касаясь полей шляпы кончиками указательного и среднего пальцев правой руки. Перед дамами галантно приподнимал головной убор. За это он слыл в Тихой Миле, городке, чего уж скрывать, донельзя провинциальном, женским угодником и изрядным сердцеедом.

По общему мнению городских сплетниц, у много повидавшего холостяка (а Барлоу не носит кольца ни на левой, ни на правой руке) была в душе незаживающая рана, с которой он и прибыл в свое время в Тихую Милю. Так ли это было в точности или нет – неизвестно. О прошлом Барлоу не распространялся, что в городе было скорее правилом, чем исключением. Здесь любили безобидные сплетни, но превыше всего ставили право каждого жителя на неприкосновенность собственного маленького мира.

Деликатность соседей, безусловно, входила в число причин, по которым Барлоу так ценил Тихую Милю.

Ему нравилось сидеть вот так запросто, ни о чем не думая. Еще можно было пускать клубы ароматного сигарного дыма, за которые в местах, где с законом построже, запросто окажешься в наручниках. Нравилась здешняя незамысловатая архитектура – сплошь крашеные дощатые стены и двускатные черепичные крыши. Единственные здания, построенные из камня, – ратуша на центральной площади и пассажирский терминал, через который он сам прибыл в свое время в Милю.

Нравились Барлоу люди, такие как ленивый толстяк Энцио, мастер варить кофе и проворачивать сомнительные сделки. Шериф Хаген, оплот закона и порядка в городе, где, считай, и нет преступности. Или вот вдова полковника Бигли, вечно сидевшая напротив бистро в кресле-качалке на балконе собственного дома.

Несмотря на жару, ноги старушки были укрыты клетчатым пледом. В левой руке дымилась сигарета в длинном мундштуке. Правой вдова чесала между ушей откормленного черного кота с нахальной мордой грабителя. Кот стоически терпел и косился зеленым глазом в сторону пустой тарелки для корма.

Барлоу сочувственно улыбнулся коту, а так как вдова приняла улыбку на свой счет, отсалютовал ей поднятием бокала с лимонадом. Старушка расцвела. Она игриво поправила выбившийся из-под чепчика огненно-рыжий крашеный локон и принялась нашептывать что-то в настороженно повернутое ухо четвероногого пленника. Возможно, сетовала на годы, бездарно потраченные замужем за полковником Бигли, сухарем и грубияном.

До ушей Барлоу донеслись ужасные грохот и лязг. Сразу затем оказалось травмировано и его обоняние – жуткой токсичной смесью выхлопных газов, горелого машинного масла и чего-то совсем неописуемого вроде испарений метана. Посреди главной улицы, распугивая редких прохожих, ползло чудовище.

Оно было ржавым, древним и уродливым. Подобно монстру Франкенштейна, сшитому из частей тел мертвецов, этот плод больной механической фантазии был собран и сварен на скорую руку из остатков отживших свое машин. Шаровые катки исследовательского вездехода, кабина трактора, необъятный кузов военного грузовика с закрепленным в нем краном-манипулятором. В довершение – громадный бульдозерный отвал впереди с торчащими зубьями, как вывернутая нижняя челюсть дракона.

В кабине для вентиляции были выбиты стекла и вырезана дыра в крыше. Там сидел, счастливо улыбаясь, дергал за рычаги и производил впечатление человека, всячески довольного жизнью, городской мусорщик. Он же по совместительству механик, сантехник и кандидат на первый в истории Тихой Мили суд Линча – Тэм.

Тэм, которому Барлоу втайне симпатизировал, парадоксальным образом сочетал в себе черты деревенского дурачка и гения-изобретателя. Все время, свободное от уборки мусора или починки очередного сгоревшего тостера, он проводил за редкими в своей смелости экспериментами. Плоды трудов Тэма ползали, летали, ездили и часто взрывались, насмерть пугая особо впечатлительных горожан.

Раз в месяц происходил сбор подписей за то, чтобы запретить Тэму кататься по главной улице на своем чудовищном вездеходе-бульдозере. Раз в полгода на имя мэра писали петицию с требованием выселить мусорщика подальше за город. Но каждый раз у Тэма находилось достаточно сторонников, чтобы отстоять его право громыхать под окнами и взрывать самодельные бомбы по выходным.

– Опять в Карьер поехал, – раздался за спиной Барлоу голос Энцио. – За деталями.

Повернувшись, Барлоу увидел хозяина бистро в дверях. В одной руке тот держал пугающих размеров нож для разделки мяса, вторую машинально вытирал об измазанный фартук. Взгляд, которым толстяк провожал вонючий гремящий агрегат, был тяжел. Он никак не вязался с круглым, всегда добродушным и приветливым лицом весельчака и балагура. Насупленные брови и нож в руках придавали Энцио весьма угрожающий вид.

«Не будите спящую собаку», – наверное, сказал бы сейчас шериф Хаген, любитель древних поговорок.

– Все ему stronzo¹ неймется, – продолжал толстяк какую-то свою давно начатую мысль. – Допросится он когда-нибудь.

Словно спохватившись, хозяин бистро виновато улыбнулся гостю и тут же скрылся обратно в помещении. Барлоу, на которого угрозы Энцио не произвели особого впечатления, вернулся к ленивому созерцанию улицы. Внезапно снова раздался грохот.

В первую секунду можно было подумать, что произносимые вслед Тэму проклятия возымели действие и несчастный механик взлетел на воздух вместе со своей адской телегой. Но реальность оказалась милостива к мусорщику. Рев, от которого грозили повылетать все до единого стекла в городе, издавали двигатели снижающегося корабля.

Корабль шел опасно низко, как будто пилот выискивал место для посадки прямо на улице. Едва ли такая мысль могла прийти разумному человеку в голову: хоть корабль был совсем небольшим, не фрегат и не эсминец, все же это было судно межзвездного класса. Сесть он мог разве что на центральной площади, разгромив монумент Первооткрывателей и фонтан. Барлоу надеялся, что пилот все же выберет космопорт Тихой Мили. Как и город – единственный на планете.

Он задумчиво разглядывал корабль, вспоминая, где видел такие характерные обводы корпуса. Будто птица-оригами из подвижных матовых пластин – очень запоминающаяся конструкция.

– Точно! – он громко щелкнул пальцами. – «Конкордия-Венатор»!

Она самая, в конфигурации атмосферного полета. Барлоу не узнал модель сразу. Он больше привык к тому, как меняющий форму корабль выглядит в открытом космосе. Темный кристалл-многогранник с хищно заостренным носом. Драгоценность, красивая и опасная, для настоящих ценителей, не привыкших экономить.

Барлоу прищурился. Обвес несерийный: сканер тахионного следа, дополнительные излучатели Штайнера на корме, гразеры в бортовых спонсонах. Серьезная экипировка, не для мелких разборок с зарвавшимися пиратами. Пара таких птичек вскроет орбитальный форт третьего класса, как консервную банку, да и одна наделает бед. Бреющий полет над городом – это не случайность, это демонстрация силы.

– Гости пожаловали, – сказал Энцио, вновь появляясь в дверях. – Давно гостей у нас не было, да, сеньор Барлоу?

– Давненько, – согласился Барлоу и затушил половину сигары в пепельнице. Он всегда курил так, не больше половины. Говорил, что удовольствие тоже должно быть в меру.

– Корабль по виду сойдет за торговый, – рассуждал Энцио вслух. – Как думаете, сеньор, торговать они к нам прилетели?

– Торговать, – медленно произнес его собеседник. Повторил задумчиво: – Торговать… Не думаю, мой друг. Очень не уверен.

Энцио глубоко вздохнул и больше вопросов не задавал. Он встал в дверях, провожая взглядом корабль, отправившийся наконец в сторону космопорта. Между густых бровей хозяина бистро залегла непривычно глубокая морщина. Из задумчивости его вывел голос гостя, просившего счет.

– С вас как обычно, сеньор, – сказал Энцио и вдруг просиял, хитро усмехнулся: – Или сыграем в «вдвое или ничего»?

Барлоу, уже достававший бумажник, замер на секунду, потом кивнул.

– Сыграем, – он отпил глоток лимонада, причмокнул, прикрыл на секунду глаза. Сухое его лицо сделалось отрешенным и задумчивым.

– Смелей, смелей, – подбодрил его Энцио. Черные глаза толстяка сверкали от предвкушения, он и думать забыл про сулящий неведомые хлопоты корабль.

– Имбирь, – предположил Барлоу, и Энцио взорвался радостным хохотом.

– Нет, сеньор, нет, – возвестил он. – Сегодня снова не угадали! Платите вдвое.

Делая вид, что очень огорчен и даже немного ошарашен, Барлоу рассчитался. В прошлый раз он отгадал секретный ингредиент лимонада всего две недели назад. Согласно их уговору Энцио пришлось угостить его обедом и сменить рецепт. Барлоу сразу определил, что хозяин бистро стал использовать кардамон. Однако снова давать верный ответ он не спешил.

«Если играешь с друзьями, выигрывай пореже и поменьше», – часто говаривал его отец, обучая сыновей игре в покер. С годами Барлоу понял, что в словах отца, любителя приказывать и спорить, было много горькой мудрости: закат жизни он встретил в одиночестве. Сам Барлоу пытался жить иначе, но однажды, в местах весьма удаленных от Тихой Мили, позволил себе сорвать куш по-крупному.

Те, кого он переиграл, называли себя его друзьями, хотя правильней было бы сказать, что они были клиентами. Но как бы то ни было, они очень болезненно восприняли свое поражение. Они очень ясно дали понять Барлоу, что сколько бы ни прошло времени, как бы далеко он ни забрался, они найдут его и взыщут долг.

Тогда он решил, что Вселенная велика и не так-то сложно затеряться среди триллионов жителей населенных людьми планет. Но сегодня, прощаясь с Энцио, Барлоу, стоявший на залитой солнцем улице, как будто ощутил холодное дуновение. Словно само его прошлое стало ветром, дувшим со стороны космопорта, где приземлился корабль новых гостей Тихой Мили.

Однако же изменять заведенному распорядку дня Барлоу не стал. Он покинул бистро и направился на площадь, где несколько минут наслаждался свежестью и прохладой возле фонтана. Здесь его сердечно поприветствовал заместитель мэра Кингсли, возвращавшийся с обеда на работу, в ратушу.

От фонтана путь Барлоу лежал к лавке семьи Белквистов. Там он оставил список продуктов и некоторую сумму денег с тем, чтобы его заказ доставили домой к вечеру. Они мило поболтали с мамашей Белквист. На прощание она одарила его спелым яблоком, которым Барлоу с благодарностью угостился.

Далее он собирался навестить парикмахерскую сестер Карро. По дороге случилась остановка у прилавка торговца цветами – иссианина Нерза. Цветочник был одним из немногих жителей Тихой Мили, прибывших из-за пределов освоенного человеком пространства. Барлоу считал его приятным, хоть и чрезмерно меланхоличным собеседником. А еще лучшим в городе игроком в инвертированные шашки.

Вечно страдающий от жары негуманоид, похожий на прямоходящего ската, пожаловался Барлоу на скудный урожай перекати-грибов, составлявших его основной рацион, и на сухость кожи. После Нерз сделал очередной ход в их с Барлоу партии, которая продолжалась вторую неделю. Барлоу задумался. Инвертированные шашки играются задом наперед, что естественно для иссиан, но сложно для человека.

Пока он держал черную шашку, выбирая ей место на доске, Нерз неожиданно всхлипнул. На вопрос Барлоу, чем тот расстроен, цветочник сказал: «Речь мистера Кингсли на похоронах послезавтра будет чрезвычайно трогательной».

Барлоу благоразумно не стал уточнять подробности. Каждому жителю Тихой Мили было известно, что сознание иссианина движется одновременно в разнонаправленных временных потоках. Из-за этого общение с ним было чревато опасными темпоральными парадоксами. Увы, подобная репутация не прибавляла Нерзу друзей, что делало цветочника весьма несчастным существом. Во многом из сочувствия Барлоу стал его партнером по игре, в которой у гуманоида не было шансов на победу.

Они сделали еще по два хода. Нерз, иногда путавшийся в настоящем и будущем, попрощался с Барлоу, поблагодарил его за покупку и тут же протянул два одинаковых букетика фиалок. Барлоу расплатился, пожелал иссианину хорошего дня и отправился в сторону парикмахерской. Нерз остался страдать от жары под синим зонтиком. Его большие глаза с тоской провожали Барлоу, пока тот не скрылся из виду.

В парикмахерской Барлоу вручил букеты сестрам, сдобным и круглым, как пончики с сахарной пудрой. Не уставая кланяться и приподнимать шляпу, он наделил вниманием всех клиенток парикмахерского салона.

Перед уходом Барлоу купил два флакона травяного шампуня («Помогает от облысения», – доверительно сообщила ему Милена) и тюбик крема для рук («Кожа будет как бархат», – нежно шепнула Лиза). Овеянный приторным запахом духов, с легкими ожогами от многообещающих взглядов он вырвался из сетей сестер Карро и бодрым шагом двинулся на окраину Тихой Мили.

Солнце, яростный белый гигант спектрального А-класса, жгло вовсю, несмотря на развернутую на орбите защитную сеть. В небе не было ни облачка, так что в бирюзовой вышине можно было разглядеть мерцание шестиугольных сегментов сети. Над горизонтом виднелось исполинское кольцо орбитальной боевой станции серии «Гибралтар», построенной еще во время Войны Поколений. Пятьдесят лет назад власти Рубежа перевели ее в режим автономной консервации. Оборонять планету было больше не от кого.

Какое-то время ходили слухи, что колонию откроют для новой волны поселенцев, а станцию переделают в транспортный терминал, но потом все как-то заглохло. Тихая Миля оставалась единственным городом, а триста с небольшим ее обитателей – единственными представителями человечества (и других рас) в секторе радиусом семьсот световых лет.

Барлоу, как и других горожан, это более чем устраивало. Жару и другие мелкие неудобства, связанные с жизнью в удаленной провинции, вполне можно было терпеть, пока Тихая Миля оставалась действительно тихой.

На окраине Барлоу миновал лавку городского похоронных дел мастера Луки де Вриса. Господин де Врис вопреки жаре был, как всегда, одет в цилиндр и черный костюм-тройку, мешком висевший на его тощем долговязом теле. Он приветствовал проходившего Барлоу, стоя в дверях с неизменным выражением скорби и участия на узком, как нож, лице с глубоко запавшими щеками.

Про хозяина лавки говорили, что он большой знаток своего дела. Не только высококлассный гробовщик, бальзамировщик, камнерез, знаток высокохудожественной ковки и посмертного макияжа, но и творец проникновенных эпитафий. Желающим убедиться в том, что молва не лжет, достаточно было пройти всего сотню шагов до городского кладбища. Там можно было всласть налюбоваться работами мастера – от скромных, но полных достоинства надгробий до исполненных с большим чувством скульптур. Многие посетители не могли сдержать слез, читая полные скорби строфы, которыми де Врис провожал своих любимых клиентов в последний путь.

Раскланявшись с поэтом гробовой доски, Барлоу миновал наконец городскую черту. Быстрым шагом он пересек ничем не примечательный и потому безымянный обширный пустырь, на котором не росло ничего, кроме редких раскидистых паукодрев. Слегка запыхавшись, Барлоу поднялся на холм, покрытый на удивление живучей, несмотря на жару, травой.

Год назад он взял холм и прилегающие к нему несколько сотен акров в аренду на девяносто девять лет. На вершине он выстроил скромный деревянный дом в духе первых колонистов. В его кондиционированную прохладу Барлоу вошел с облегчением, которое знакомо каждому жителю Тихой Мили, заставшему здешнее лето.

Он не замедлил избавиться от одежды и принять холодный душ. С особой тщательностью он намылил голову новоприобретенным шампунем, старательно втирая его в те места, где волосы предательски поредели.

После душа Барлоу переоделся в тонкий халат, наполнил графин ледяным чаем и отправился на террасу с книгой из своей небольшой, но тщательно подобранной библиотеки. Предпочтение в ней отдавалось толстым монографиям по психологии негуманоидных рас и историческим исследованиям.

Выбор Барлоу пал на труд, посвященный парадоксам мышления иссиан. Первая глава носила интригующее название «Предвидение смерти как причина хронической депрессии».

Около восьми Бобби Белквист привез заказ из лавки. Барлоу дал ему на чай, налил холодной воды и усадил на террасе. Следующий час он рассказывал Бобби истории времен освоения Рубежа, до которых тот был очень большим охотником. Этим вечером Бобби узнал про то, как началась «хидовая лихорадка», смертельно опасная охота за артефактами планеты Пандора. А еще какой трагедией обернулся Первый Контакт с грофами, самыми опасными существами в Галактике.

Мальчик слушал с открытым ртом, пока Барлоу не взглянул на небо, на первые высыпавшие на нем звезды Рукава Лебедя и не сказал: «Достаточно на сегодня, Роберт». Он наказал Бобби быть внимательней на дороге и не попасть колесом велосипеда в яму, после чего младший Белквист укатил в сторону города.

А Барлоу, снова оставшись наедине с собой, принялся ужинать.

После ужина он расположился на террасе с бокалом вина и книгой. Вино – каморрианское кьянти, еще один контрабандный привет от хозяина бистро. Книга – незапоминающийся ироничный детектив, легкое чтение перед сном. В подступавшей к дому темноте пели местные насекомые, которых за неимением другого слова в Тихой Миле называли цикадами.

Уютно мерцал зеленый абажур лампы. На столе тихо гудел маломощный генератор поля, закрывавшего террасу от комаров. Загадочно переливалось вино на донышке бокала. Был один из тех безмятежных вечеров, которые он так полюбил, обосновавшись в Тихой Миле. Злое солнце наконец покинуло небеса, уступив место прохладному мерцанию звезд. Заброшенная боевая станция, когда-то символ борьбы человечества за место под этими самыми звездами, сверкала в лишенном лун небе, как забытое богами ожерелье.

Лирическому настрою, который часто посещал Барлоу вечерами, мешало лишь одно обстоятельство. Корабль, прилетевший сегодня в Тихую Милю.

Барлоу допил вино. Выключил имитатор книги, создающий визуальное и тактильное ощущение настоящей бумаги и переплета. В задумчивости он взял со стола салфетку, на которую ставил бокал, и начал складывать ее так и эдак, словно оригами. Будь на террасе кто-то, давно знакомый с Барлоу, он бы заметил, как серьезно тот озабочен.

Плетеное кресло напротив него, как обычно, пустовало. Ни в Тихой Миле, ни, пожалуй, во всей Галактике у Барлоу не осталось давних знакомых. Время и различные обстоятельства об этом позаботились.

Как правило, Барлоу не нуждался в компании и не искал, перед кем распахнуть душу. Сегодня тоже. Тихая Миля давала все, что нужно. Но завтра ему может потребоваться нечто большее, чем собутыльник или партнер по шашкам.

Он не знал, зачем или за кем прилетела «Конкордия». Если она была посланцем из его неспокойного прошлого – в одиночку ему не справиться.

Он отложил салфетку и жестом погасил лампу. Некоторое время Барлоу сидел в темноте во власти невеселых мыслей. Почти машинально он включил систему безопасности, которая обошлась ему вдвое дороже дома. Никто и ничто не сможет нарушить границы его участка, минуя многочисленные камеры и датчики. Мощный экранирующий генератор не позволит за ним шпионить.

С момента установки системы Барлоу включал ее всего пару раз – для проверки. В городе, где нет грабителей, жители не закрывали окна и не запирали двери.

Но если его подозрения насчет прилетевших гостей оправданы, время быть беспечным осталось позади.

Барлоу вернулся в дом, почистил зубы и отправился в спальню. Там он отодвинул кровать и долго смотрел на большой люк в полу. Покачал головой и вернул кровать на место. Рано. Все то же чутье подсказывало: свой первый ход гости сделают завтра.

Завтра, когда они закончат собирать информацию и планировать начальные шаги. Утром станет ясно, что привело их в Тихую Милю. Сегодня же стоит на время забыть о том, что он прячет в тайнике под кроватью. Постараться заснуть и не гадать о том, чьи похороны видел цветочник Нерз.

Барлоу вытянулся во весь рост на прохладной простыне и еще долго лежал с открытыми глазами. За окном спальни скрипели неугомонные цикады. Гремел вдалеке тягач механика, возвращаясь доверху груженным из Мусорного Карьера. Катилось по звездному небу колесо оставленной экипажем станции.

На столике на террасе лежала фигурка из салфетки, свернутая Барлоу. Она была похожа на птичку-оригами, на «Конкордию-Венатор», дорогую и смертоносную. Любимый корабль наемных убийц и охотников за головами.

Барлоу наконец забылся беспокойным сном. Ему снились изменчивые ландшафты Пандоры, небо непроизносимых цветов и облака из сверкающих кристаллов. Снился схрон, полный хидов, артефактов исчезнувшей расы, умевшей изгибать пространство и поворачивать вспять время.

Он видел во сне блондина со шрамом на подбородке, который преграждал ему вход в схрон. Когда Барлоу шагнул к нему, тот схватился за кобуру на поясе.

– Не надо, Саймон, – прошептал Барлоу во сне. – Прошу тебя.

Блондин потянул излучатель из кобуры, и лицо его растаяло в нестерпимо яркой вспышке.

Он проснулся, как всегда, в шесть утра. За тонкими занавесками вовсю полыхало солнце. Некоторое время Барлоу лежал в постели и разглядывал дощатый потолок. Ни о чем особенном он не думал в тот момент. Просто вдыхал утренний воздух, наслаждался простыми вещами – своим еще не старым крепким телом, пением птиц за окном, узором трещин на рассохшейся краске.

День обещал быть прекрасным. Таково обещание солнечного утра. Ты жив, безмятежен, и смерть кажется чем-то ненастоящим, нестрашным. Тем, что никогда не случится с тобой и теми, кого ты любишь.

Если бы кто-то сейчас спросил у Барлоу, что ему снилось, он бы, не задумываясь, честно ответил, что не помнит.

Потягиваясь, Барлоу вышел на террасу. Намокшие доски пола приятно холодили ступни, да и сам воздух еще не успел прогреться. Дувший с востока ветерок ободряюще касался обнаженного торса.

Тело Барлоу было смуглым и худым. Когда он делал глубокий вдох, не в силах надышаться утренней свежестью, можно было легко пересчитать его выпирающие ребра. Худоба не казалась болезненной, под кожей переливались упругие мышцы. Барлоу был гибок, нагнувшись, он без труда коснулся ладонями пола. Постоял так с минуту и распрямился, медленно поднял перед собой руки. Громко выдохнул:

– Х-ха!

С выдохом Барлоу изменил положение руки и ног, мгновенно перетек в боксерскую стойку. Задвигался по террасе, затанцевал, сражаясь с тенью. Джеб, джеб, кросс, нырок, хук правой.

– Х-хэ!

Внезапно он уронил руки, с душераздирающим хрустом вывернул плечевые суставы назад. Потом вперед, весь сжался, согнул колени, поднял перекрученные руки ладонями вверх, пряча за ними лицо. Такую дикую, чуждую анатомии стойку диктовали правила на-кхакра-аири, «искусства причинять смерть» – рукопашного боя расы гроф. Барлоу потратил в свое время немало денег, сил и времени, чтобы овладеть на-кхакра-аири на доступном человеку уровне. Ведь если в чем грофы и были вне конкуренции, так это в причинении смерти.

Из верхней стойки Барлоу буквально провалился в нижнюю. Выстелился вдоль пола и бросил руки вперед в атакующем выпаде. Взлетел, нанес удар коленом, локтем, лбом, окаменевшими, сомкнутыми в щепоть пальцами, ребром ладони, стопой. И снова – базовая стойка, защитные движения, цепочка атак. И снова. Как говорили его учителя: «Пока солнце в глазах не погаснет».