Скальпель и перо

О, сельщина!

Мне не забыть её!

Отсюда род мой – коренной и древний.

Деревни, мои милые деревни,

Предание, святилище моё!

Здесь люди с чистой совестью живут.

Пасут стада. Возделывают землю.

Мир на земле как должное приемлют.

И всяческий фрондёрствующий люд

Издревле паразитами зовут.

И поделом. Ей-богу, поделом!

Они правы. Крестьянский род глубокий.

Народ зовёт их: сеятели, боги.

Им и судить. Они правы добром.

…У запылённых танковых колонн

Они солдат встречают хлебом-солью.

А девушки села своей красою

Уже берут дивизию в полон.

…Прощальный залп на ближнем рубеже,

Как упрежденье вражьего удара.

Живите, сёла!

Чуткие радары

Бессонно, день и ночь, настороже.

***

Нет испытанья более жестокого:

Вот благо тщится человек свершить,

А жизнь, простите, – мордой об шесток его,

Об стол… Да в кровь… И нету мочи жить!

И я кричу:

–Не замки строй воздушные,

Не будь доверчив, милым простаком,

Пока средь нас живёт порой бездушие

Корысть и зло в обличие людском.

***

Порой и пустяку не сбыться…

Стоишь у запертых дверей.

И не пробиться, не пробиться

Через кордон секретарей.

На заявленьях – буквы куцые

И подписи не разобрать.

На заявленьях резолюции

С бездушным словом – «отказать».

В какой-нибудь там бухгалтерии

Стоишь, не ведая вины.

Ведь у тебя свои критерии

Добра и зла. Ты – из войны.

А сердце что? Оно – ранимое.

Оно уставшее. И тут -

Обиды явные и мнимые,

Чёрт подери, тебя гнетут.

Ты прибегаешь к чародейке-совести,

В неведомое мысленно плывёшь,

Плывёшь в ночной бессонной невесомости

И никого на помощь не зовёшь.

Как трубный зов во сне! призывы зычные:

–Добро и зло умейте различать…

Вопит во мне моё косноязычие,

Сам крик души -

Бездушье развенчать.

СЛУЧАЙ

В МЕТРО

Июль. Жарища. Станция метро.

Вхожу в его просторное нутро.

Как не бывало городского зноя -

Прохлады дуновение сквозное.

А в мраморном, как сказка, гроте-зданье

Бушует всенародное свиданье.

Вокруг глаза – всё больше голубые,

С глубокой поволокою, любые:

Сирень – глаза, сапфиры и агаты.

О как они цветами глаз богаты -

Все эти лица,

лица,

лица,

лица -

Богатство лиц – лицо моей столицы.

И всё как есть – в стремительном движенье -

Само, – в движенье, – жизни отраженье.

Баулы, чемоданчики, пакеты,

Цветов благоуханные букеты.

На вихревом, как ветер, перегоне

Смотрю -

Чем люди заняты в вагоне…

Одни сидят, прикрыв глаза, мечтают,

Другие же, читать предпочитают,

Листают книжки в такт стальным колёсам

Про даль степей, про облако над плёсом…

И вдруг (да, вдруг!) узнал я по обложке, -

Глаза, как зорьки, – зорки и тихи,

Та девушка, что платьице в горошке,

Мои читает (да, мои!) стихи.

В её лицо я вперился глазами,

Притих, как суслик, притаился, замер…

Бежит вагон, покачивает зыбко.

Страдает нетерпение моё -

Я жажду, тщусь прочесть её улыбку.

Прочесть глаза и губы у неё,

Почуять пламень в сердце

Или стужу,

Когда на свете ничего не жаль.

Постичь её нетронутую душу,

Иль женственную нежность и печаль.

И я лицо у девушки читаю

И по лицу себя прочесть мечтаю,

И всё слежу, слежу, слежу опять.

Проехал лишних станций целых пять.

Но вот -

В глазах восторг и … безразличье

Ужель гнетёт её

Косноязычье?

Затем слеза, – по радужке, скользя, -…

А это значит -

Не писать нельзя.

ЧЕЛОВЕКА

СЛОВОМ

РАНИЛИ

Помню: на одном собрании

В речи звонко-продувной

Человека словом ранили,

Будто пулей разрывной.

Словно бы в своей обители -

Не какие чужаки, -

Смяли, высекли, обидели.

Развязали языки.

Просто – запросто, не думая,

Походя, накоротке,

Наплевав, что он – не мумия

С сединою на виске.

Не подумавши заранее,

С ходу, репликой одной…

Человека тяжко ранили,

Будто пулей разрывной.

Как с недугом – этим недугом

Человеку дальше жить?

Ведь ни шёлком и не кетгутом

Этой раны не зашить.

Всем врачам, при всех усилиях

Не достичь таких высот.

Никакой такой консилиум

Положенье не спасёт.

Где найти лекарство лучшее

От гнетущей маяты?

Исцеленье в этом случае -

В мудром слове доброты.

Для чего в себе нам гнев нести,

Где совсем не нужен гнев -

В обиходе, в повседневности

Добрым чувством обеднев?

Мы в одном всё больше сходимся -

Вплоть до гробовой доски

Пусть в моральном нашем кодексе

Будет правилом людским:

В человека трезво веруя,

В красоту его души,

Всевозможною химерою

Человека не страши.

И за всё, что в жизни пройдено,

За большие рубежи

Не давай ему ты ордена -

Слово доброе скажи.

Ну а если в бестолковости

В деле выявилась брешь,

Поступай тогда по совести:

Смело правду-матку режь!

Выдавай сполна! Сноровисто!

Не «вобче», а имярек.

Но не попирай достоинство:

Пред тобою – Человек!

БОЛЬНИЧНЫЕ СТИХИ

Жизнь, будь она даже одним только

мгновением – высокий долг.

Гёте.

О как же ты, судьба моя, смогла ты

Распорядиться так, чтоб – вновь палаты.

Плывут, как тучки, белые халаты,

Сместились рубежи, часы и даты.

Ну как, ей-богу, всё-таки смогла ты?

Как вспышка магния – ретроспектива:

Себе на утешенье, иль на диво,

Я возвращаюсь, – никуда не деться! -

В мальчишество своё, в деревню, в детство.

И вместо поглощающего тленья -

Такое наступает просветленье!

Такое озаряет озаренье! -

Что звонким спектром ослепляет зренье.

А разве спектр, он звенит? Наверно…

Пускай звенит. Перезарядка нервов.

А в голове – чертоги, дали, судьбы…

…Чёрт подери! Хоть капельку уснуть бы.

***

Отполыхали зори грозовые,

В изломах лета в Лету канул день.

И видятся поэту, как живые

Приметы сна, предзимья свето – тень.

Ах, вот она!

Уж выглядит неброско,

Хотя листву ветрам не потушить,

Ну здравствуй, здравствуй,

мой дружок – берёзка!

Ты знаешь, скоро будешь в книжке жить

Моих стихов…

Ты тот весенний полдень

Конечно помнишь: грузным тягачом

Тебя поранило, сломило комель.

И стал тебе я

Лечащим врачом.

Чтоб было нам с тобой обоим легче,

Я – не лесник – тебя спасти решил.

–Берёзка! Друг!, – сказал тебе -

полечим…

И шину из фанеры наложил.

Есть горести и радости на свете…

Я всё ходил к тебе:

–Не поднялась?..

И наконец

Прозрел, постиг, заметил,

Что ты – ура!, – как говорят «взялась»!

Целебный сок по капельки – на раны!

…На старом пне, в соседстве у ольхи,

Я тут же взял дневник свой неустанный

И, помнишь?, тут же сочинил стихи:

В больничном парке, у ночного плёса,

Где мхами разукрашен бурелом,

Стоит, согнувшись, тонкая берёза

С пораненным, надломленным стволом.

Но вся она пылает хлорофиллом,

Её тепла и света не лишить.

В ней жизнеутверждающая сила -

Надломленная -

Продолжает жить.

Уже сплела зелёную корону

Над сеткой розоватого плюща.

Всё норовит поднять повыше крону,

Листвою изумлённо трепеща.

Пронизанная тонким лунным светом,

Коснулась веткой моего плеча…

…Я нечто символическое в этом

Не только вижу зрением поэта,

Но нахожу в раздумии врача.

ВАМПИР

Звёздочки с заоблачных высот -

Не глаза! И что во сне-то снится им?

Присосавшись кровь мою сосёт

Мой вампир с лучистыми ресницами.

Веки с ключивой голубизной,

Серьги-искорки на мочках с дырками…

Кровь микроскопической волной

Розовеет в ящике с пробирками.

Мне таких не надо бы красот…

Поседел я, полысел я наголо.

А она всё кровь мою сосёт,

Моё Вампир, в обличье нежном ангела.

В чистоте души своей светла,

Всем моральным кодексом оправдана,

Ты бы мне, дружочек, помогла

Душенькой своей – июньской радугой.

И тогда, где тишь да благодать,

В самой ясной, в самой дальней дальности

Буду я тебе стихи слагать,

Не боясь прослыть в сентиментальности.

СКВОРЦЫ

Я вижу из больничного окна

Скворечню. А на ней сидит скворчёна.

Он говорит о чём-то увлечённо -

Клокочет в горле у него весна.

Потом поёт…

Как он, злодей, поёт!

Какой он звонкий, солнечный, весёлый…

Приветствуя пернатых новосёлов,

Больной сосед басит мне:

–Вот даёт!..

Какой же это добрый человек

Тебе, скворчуга, выдумал жилище?!

Мы на земле извечной дружбы ищем,

Чтоб этой дружбе не стареть вовек;

Чтоб бескорыстной дружба та была,

Чтоб в мире здравый царствовал рассудок,

Чтобы с рассвета до исхода суток

Над нами песня вечная плыла.

Так сочиняй же музыку, скворец!

Ты – высоко порядочная птица.

Уж не тебе ли кое-как ютиться!

Располагайся! Вот тебе – дворец!

Давай напишем вместе попурри,

Чтоб улыбнулись голубые своды…

Я вроде бы – по рангу – царь природы,

Но я твой друг. Какие там цари!

Я понимаю: каждому своё,

Но, будь на то моя святая воля,

Я ввёл бы изученье в каждой школе

Программы – про скворцов, про соловьёв,

Про разных всевозможнейших пичуг.

Они ведь, в сущности, народ такой хороший.

И стоит ли на них жалеть нам гроши?

Пора переселять их из лачуг

В хоромы! в виллы! в терема! В дворцы!..

Вот так я думаю, грустя немножко,

Когда смотрю в больничное окошко

На мирозданье,

Где поют скворцы.

НАДЕЖДА, ВЕРА И ЛЮБОВЬ

Поэма

Полному кавалеру орденов Славы

Ивану Ильичу Бокрееву и майору

медицинской службы в отставке

Надежде Николаевне Красовской

1

Всю ночь не спал. Какие – то кошмары

Толклись в палате, громоздясь нелепо.

Дышалось трудно, путалось сознанье.

Сплошным вертепом представлялся мир.

Дежурный врач не отходил от койки.

Вводил ему лекарство внутривенно.

И не было отчаянья и боли.

И было что-то вроде эйфории -

Светлела мысль, и наступал покой.

Тогда казалось – можно примериться,

Коль доктора пока что не всесильны…

Неплохо пожил. Зла не делал людям.

Сражался честно на войне.

Опять же -

Андрейку жалко: малый – маловат.

Его до дела довести бы надо.

Совсем дитя… А между тем, как взрослый,

Ничком в подушку плачет – батьку жалко.

Жена устала. Вечные тревоги:

В Великую боялись похоронки,

А нынче – телефонного звонка.

А он лежит. Уже в палату утро

Вливается светло и говорливо.

И входит врач Надежда Николавна.

Он думает: «Надежда, ах, Надежда!

На что же я надеяться могу?»

Но всякий раз, когда она приходит,

В нём тихо зреет воля к исцеленью.

Глаза Надежды излучают силу

Спокойную. И взор её глубинный

Страдальческой исполнен красоты.

В нём след войны, навек запечатлённый.

Тогда она трудилась в медсанбате,

Теперь у койки старого солдата

Ей привелось быть лечащим врачом.

Она о нём всё досконально знает,

Что он не просто homo sapiens -

он в жизни

Достойнейшее место занимает,

Что Курская его изрядно гнула,

Что был он в ней

Как в вольтовой дуге.

И выдюжил!..

В поре послевоенной

Он жадно жил, возделывая землю.

Любил смотреть рассветы и закаты,

Проникновенней стал любить людей.

И надо ж было в этакую пору

Случиться так, что где-то загрудинно

Кинжально полоснуло… И мгновенно

Померкло солнце. Вместо солнца – звёзды

Рассыпались в кричащей синеве.

Очнулся он в больнице. Подле койки

Толпились люди. Белые халаты

Расплывчато дымились в поле зренья.

В ушах звенело гулкое: «Жуву-у-у!..»

И снова стало легче и спокойней.

Надежда Николавна и сестрицы

Как будто посветлели. День к исходу.

Кленовый лист всей радугой осенней

Прилип, озябший, к мокрому стеклу.

Иван Ильич (так звали нашего больного)

Смотрел на этот лист заворожённо.

И вдруг, как никогда, заговорила

В нём беспощадно и неотвратимо

Сжигающая радость бытия.

И вслед – сиюминутное прозренье:

В нём два противоборствуют начала -

Одно – недуг, другое – жажда жизни

Во всей неистребимости своей.

Ни тени от языческого страха,

Лишь проступало где-то в подсознанье

Пронзительное до испепеленья:

Чудовищной нелепостью казалось

Вот так уйти. В ничто?! В небытие?!

Уж лучше бы на бруствере окопа!..

Когда он, в полный рост поднявшись, с ходу

Увлёк однополчан на ратный подвиг, -

Солдатской Славы полный кавалер.

А тут всего – сосудик коронарный…

Ведь надо же, ей-богу!.. Исстрадавшись,

Должно быть, надлежаще не сработал.

И тут уже в атаку не пойдёшь.

И потекли минуты, точно годы…

Иван Ильич смотрел на лист кленовый.

А он уже примёрз к стеклу всем спектром,

Сияя и звеня, как баккара.

А может, это лишь в ушах звенело?..

Какой хрусталь тут к чёрту? Барабаны

Кругом гремят… А лист кленовый (странно!..)

Осточертел, пристав как банный лист.

Вот раздышаться б чуть!..

У изголовья

Склонясь, сидит Надежда Николавна

И говорит: «Иван Ильич, голубчик,

Поверьте мне, всё будет хорошо.

Вы знаете меня по медсанбату.

Калач я тёртый. И слова на ветер,

Как говорят, напрасно не бросаю.

Вы только, милый, помогите мне.

Представьте на минуту – здесь нас трое:

Вы, я да эта лютая хвороба.

И если на неё вдвоём насесть нам,

Куда одной ей против нас двоих?!

Скажу вам прямо, как солдат солдату:

Нам будет трудно, как в бою, но верьте -

Она отступит…

В солнечное утро

Андрейка с мамкой встретят вас!..

И долго

Ещё смотреть вам зори и рассветы

И хаживать в погожие денёчки

С Андрейкой! С ним! В поход на карасей!»

И вот уже не закисью азота

Дышал Иван Ильич, а бересклетом

И повиликой, на заре промытой

Июльским шалым ветром, и росой.

И слушал он врача не отрешённо.

В груди теплело: вот она – надежда!

Смотрел в глаза Надежды и пытался

Комок, застрявший в горле, проглотить.

И всё не мог… И верил и не верил,

Но вдруг его внезапно осенило

Такое изначально человечье,

До удивленья сущее, простое:

Чёрт побери! Есть на земле Надежда!

И Вера есть ! И есть сама любовь!

Живёт вся эта троица святая!

И есть добро в своей исконной сути,

Коль человек достоин Человека!

Иван Ильич чуть усмехаясь, думал:

«Ведь надо же! Америку открыл!..»

Белым-бело. В оконные проёмы

Уже снежок повеял. И на стёкла

Мороз-художник набросал эстампы:

Застывшие тропические джунгли -

Лианы, фантастические пальмы,

Разлапистые чудо – баобабы.

И в уголке, как будто для контраста,

Одним штришком – берёзку посадил.

Она – бела… Ах, белизна какая!

До боли глаз всё в мире побелело -

Кусочек неба, потолок и стены,

Сестричек белоснежные косынки,

Белы столы, белы полы, и даже

О всём об этом – белые стихи.

Ни дать ни взять – подобье белой розы

Сестричка Нина, хрупкое созданье.

Она хлопочет весело в палатах.

Один больной изрёк не без подвоха:

–Гляжу я на неё, и мне сдаётся,

Что здесь не токмо медсестра по штату,

А прямо сущий ангел во плоти…

А этот ангел носит юбку – мини.

Халатик тоже мини. А причёска! -

Ни Врубелю, ни даже… Кукрыниксам -

Разбейся! – ни за что не написать.

А в сущности, всё в мире преходяще…

И тут лишь дань капризной деве-моде.

Но знали б вы, какое бьётся сердце,

Какое в ней страдает состраданье,

Какая всеобъемлющая нежность

Под этой незадачливой и милой

И столь же эфемерной мишурой!

Такие вот – знавал я их немало! -

В суровую годину испытаний

Бросались в грохот, в огненное пекло

И на себе в укрытья выносили

Истерзанных в бою металлом Круппа,

Отяжелевших, как земля, солдат.

Кричит душа команду строевую:

– Солдаты! Седовласые солдаты!

От рядового до Министра обороны,

Р-р-равнение! На жертвенную память -

На наших милых девушек, которым

Тогда всего лишь было по семнадцать

И так осталось -

в бронзе -

на века!

И тем из них, что чудом уцелели,

Сердечное солдатское спасибо!

Из них немало стало докторами.

Они детей врачуют. А иные,

Пройдя сквозь пламя, вышли в поэтессы

И лечат наши раненые души

Святым огнём поэзии своей.

3

Сегодня в ночь – дежурный пост у койки.

Дежурит Нина. Тишина в палате.

На штифте – кислородные подушки.

Иван Ильич глядит на них сурово.

О как они сейчас напоминают

Ему аэростаты загражденья

В багровом небе над Москвой-рекой!

Комочком белым примостилась Нина

В ажурном полусвете у постели.

В глазах её миндальных, кувыркаясь,

Весёлые танцуют чертенята.

И оттого раздумчиво – покойно

На сердце у Ивана Ильича.

Он в полудрёме слышит голос Нины,

Грудной и близкий, в тишину плывущий:

– Хотите, я вам почитаю Блока,

Его раздумья о Прекрасной Даме?

Надежда Николавна разрешила…

Иван Ильич прищурился лукаво:

–А мне б того… про Тёркина нельзя?

Шутливо улыбается сестричка

И пальцем озорно ему грозится:

–Иван Ильич! В истории болезни

Пока Василий Тёркин не прописан.

Прописан Блок. Его и почитаем,

А Тёркина отложим на потом…

Когда возьмётесь силой хорошенько.

Окрепнете… Ну, а сейчас? Да что вы?

Недавно тётя Паша говорила,

Как вы глубокой ночью, приподнявшись,

Выкрикивали про какой-то дзот,

Командовали нянечкой: «Вперёд!»…

Ишь, тоже мне, какой нашёлся… маршал!

Лежите мне спокойненько. И тихо.

И слушайте, а я вас заколдую

И поведу в страну, что называют

Поэзией – прекрасною страной…

Парит над койкой голос голубиный,

В окне берёза белая искрится.

И вот уж за горами, за долами

В духмяной синеве взлетают чайки

И видится, – ну так и есть! – над морем

Плывёт туман, алеют небеса.

И дышится, как на заре, вольготно…

Но надо ж ведь – стыдоба-то какая! -

Светясь и щекоча у переносья,

Нежданная слезинка набежала.

И шепчут губы: «Доченька, ещё…

Ещё, родная. Боль-то приутихла…

Вот удружила…»

И опять в палате

Царит она – Поэзия! Над миром

Всплывают голубые паруса.

И нет тревоги, Пламя Прометея

Ознобленную согревают душу.

И мир глобальной силой не распорот.

Не воют в нём «фантомы» окаянно.

И – тишина…

Иван Ильич впервые

За много суток мглы и полубреда

Забылся тихо, погрузившись в сон.

Объят извечной тайной сновиденья,

Он видит, будто у речной излуки

На низком берегу стоит Анюта,

Его жена,

А рядом с ней Андрейка.

В глазах Анюты солнечные блики

Мелькают, отражённые водой…

4

Поблёскивая золотом сусальным,

За раму зацепился серпик лунный.

И вздрагивают выпуклые звёзды

В морозной синеве ночного неба…

Пора б уснуть…

Надежда Николавна

Лишь прилегла… И в эту же минуту

Затрясся в нервной дрожи телефон.

Сначала в трубке что-то клокотало.

Нелепо саксофон завыл в эфире.

Затем слова клочкасто прохрипели:

–Скорее приезжайте… Ухудшенье…

Внезапное… Похоже на коллапс…

…Вот так всю жизнь – на сборы полминуты.

И как в провал – в объятья звёздной ночи…

В сугробе у заснеженной калитки

Сопел ветхозаветный «вездеход».

(Откуда он попал в больницу – знает

Один лишь бог. А новая машина

Находится, с тех пор как получили,

Под собственной эгидой главврача.

Пока мотор у «вездехода» кашлял,

Надежда Николовна размышляла

Накоротке, стремясь осмыслить снова

Всю казуистику напластований

Причудливых симптомов и синдромов

Болезни у Ивана Ильича.

И вот уже в ночном калейдоскопе

Под фарами мелькают переулки,

Дома и окна, тени голубые…

Сливаются и время, и пространство,

Когда цена одной минуты -

ЖИЗНЬ.

5

…Превозмогая боль и отрешённость,

Иван Ильич боролся, как на Курской,

Когда на нас стальной лавиной лезли,

Огонь остервенело изрыгая,

В железном лязге «тигры» и «пантеры»

И прочее поганое зверьё.

И снова – рядом, здесь – Надежда Николавна

В палате, как в ту пору, в медсанбате.

И снова! Снова! Взор её глубинный

Страдальческой исполнен красоты.

Он полон веры в старого солдата!

Мучительное творчество Надежды

Свершается как Подвиг Милосердья,

И проблески надежды на спасенье

Уже царят!..

Но в эту же минуту

Оборвалось хрипящее дыханье…

Прервался пульс -

Клиническая смерть…

(Пойми меня, мой добрый друг читатель,

Морального я не имею права

В трагическом своём повествованье

Описывать в деталях бой со смертью,

какой вела она, моя Надежда,

Борясь за жизнь Ивана Ильича.

Я не нарушу клятву Гиппократа,

Не поступлюсь своей врачебной тайной…

То было бы, прости меня, кощунством

Пред всем, что вечно свято на Земле).

6

…Свершение произошло к рассвету.

Надежда Николовна, обессилев,

Склонилась к изголовию больного,

Счастливая, сказала тихо-тихо:

–Иван Ильич, я вас благодарю…

Спасибо вам! Не я ли говорила:

«Вы только, милый, помогите мне,

Представьте на минуту – здесь нас трое:

Вы, я да эта лютая хвороба.

И если на неё вдвоём насесть нам,

Куда одной ей против нас двоих?!»

Сейчас вы ни о чём не говорите…

Всё – позади!..

Анюте и Андрейке

Я позвонила – всё идёт отлично,

И перед нами -

Жизни торжество!..

7

…Мне привелось быть косвенно причастным

К описанному подвигу Надежды.

И с той поры

Я убеждённо верю

И клятвенно пред всеми утверждаю

(Я не страшусь, коль скажут: «Тривиально!») -

Воистину навеки двуедины

Больной и доктор!

А иных послушать -

Они кибернетической машиной

Уже готовы заменить врача.

Причём, увы, они на всём серьёзе

Твердят о том,

Как прописные технократы,

Заспециализированные эти локалисты,

Всю целостную сущность человека

Готовы по деталям, как машину, -

Вот именно, р а з д е л ь н о! – расчленить.

За множеством забот они «забыли»

Великий опыт русских корифеев

Отечественной нашей медицины,

Классические вещие доктрины

Ей-богу же, бессовестно поправ.

И я порою – что скрывать? Не скрою, -

Нисколь перед наукой не рискуя

Прослыть на мир дремучим ретроградом,

Готовый во всю глотку заорать:

–А ну-ка, дорогие эскулапы,

Достопочтенные мои коллеги

Ну, разумеется, не поголовно! -

Далёк я от тотальных обобщений,

Во имя интересов человека

И в интересах именно прогресса

Передовой советской медицины

Давайте-ка

На переподготовку,

На переучку

К Боткину! Назад!

…Я знал: моя Надежда Николавна

Со мной была согласно безраздельно

И всякий раз наедине с собою

Она клялась:

К больному человеку

Идти во всеоружии Науки,

Но только через собственное «я».

(Со мною размышляя,

я надеюсь,

Читатель мне простит великодушно

За это небольшое отступленье…

Я почему об этом говорю?

Чего греха таить,