Скальпель и перо

Забыть?

Наоборот!

В висках кроваво

Бьётся полночь…

Ах, мне вернуться бы на фронт,

Чтоб оказать

Солдатам помощь,

Которые по этот день,

В течение десятилетий

Лежат, беспомощны, как дети

По эту ночь, по этот день.

Герои праведной войны,

Святые мученики века.

Над ними где-то светит Вега

Не нулевой величины.

Они без ног, они без рук,

С осколочно-разбитым зреньем

Живут в далёком озаренье

Своих друзей, своих подруг.

из литературных дневников Л.П.Попова, 1976 год.

***

Когда, склонясь над фронтовой тетрадкой,

Я эту память горькую пою,

Бывает так -

смахнув слезу украдкой,

Я думаю, что я ещё в строю.

Что здесь

И вдохновенье и наука,

Земля и заповедные края,

И вера в жизнь,

И боль моя, и мука,

И исповедь горчайшая моя.

***

По балке разбитой и голой

Мортиры далёкие бьют.

Тревожно-ночные глаголы

Мне снова уснуть не дают.

Пытаюсь подняться повыше -

Откуда все дали видны

(Мои дневниковые вирши

Увы, никому не нужны).

Пред тайной загадкой тупею.

Однако, ей-богу, не лгу:

Чего-то, боюсь, не успею,

Чего-то уже не смогу.

Но всё ж хоть с одышкой, шагаю

До N-ской своей высоты.

Пока что мосты не сжигаю.

Не жгу за собою мосты.

НОЧНЫЕ

ГЛАГОЛЫ

Откуда терпенье берётся

Вести изнурительный бой -

Бороться,

бороться,

бороться

Бороться с самим же собой?

А кроме? Чего же осталось?

Чего не избыть, не забыть?

Такая собачья усталость,

Что в пору по-волчьи завыть.

Почти с отрешённою силой,

Как в грохоте бьющихся льдин,

С ночною своей гипоксией

Борюсь я один на один.

Какая нелепая штука -

Себя самого утешать!

И странно: не дико, не жутко,

Хотя уже… нечем дышать.

Хотя уж сбивается с ритма

Уставшее сердце моё.

И систола будто бы рифма

В груди диссонансом поёт.

Такого нелепого факта

Никак я понять не могу -

Душой исходить от инфаркта,

Когда ты пред жизнью в долгу.

Пред всем, что бесценно и свято

На этом тернистом пути,

Пред тем неизвестным солдатом,

Что в битве не смог я спасти.

Наверно по этой причине

В башке созревает экспромт:

Уж лучше б в былую пучину,

Уж лучше б вернуться на фронт.

К переднему краю поближе,

Где льётся солдатская кровь.

Я вижу,

я вижу,

я вижу

Мои сновидения вновь.

***

Мне кажется, я в суть вещей проник,

Таящихся во мне, увы, подспудно.

И с неких пор, не я веду дневник,

А он ведёт меня дорогой трудной.

Но радостной воистину вдвойне!

Ведь каждый час, что не напрасно прожит,

Что может быть священней и дороже -

Как явь, как сон, как память о войне,

Как ратный бой, как мирный небосклон

В духмянной дымке дремлющих черёмух

И рокот тракторов со всех сторон,

И пенье птиц в лесных своих хоромах.

Тогда я верю: да! Оно грядёт,

Грядёт, так называемое счастье,

Как соучастье в доброте придёт

И снова вспыхнет стих мой в одночасье.

И вот – стихи в моей ночной тиши!

Они, увы, порой чуть-чуть заумны.

Но в них (клянусь!), как исповедь души -

Мои слова, мои дела и думы.

Пусть скромные… Не в этом суть! Но как

Не ложную понять святую скромность?

Ведь в жизни совершается и так:

За скромностью – уже сама огромность.

Огромность наших помыслов и дел,

Огромность мысли, как большого чуда.

Я б высшего удела не хотел -

Причастности к добру, живу покуда.

Пока дышу, пока стихи пишу,

Лопачу память – радости и беды

В душе своей, что было ворошу,

Пласты вздымаю из живой легенды.

Но надо знать – слова пустые мстят.

Пишу лишь суть. Даю обет при этом.

Иначе все друзья мои – поэты

Мне суесловья сроду не простят.

***

Какая-то неведомая сила

Минувшей этой ночью осенила -

Мгновение… Ловлю себя на мысли -

О, господи, уж я – не эгоист ли?

Барахтаюсь. Карабкаюсь. Пытаюсь

Остаться. Выжить. Блефами питаюсь -

Какое блюдо! – Тюря из иллюзий!…

Но по-пластунски я ползу на пузе

До той последней, до моей высотки,

Где в шрамах высятся берёзоньки-

красотки.

А там, глядишь, протягивают руки

Соратники,

военные подруги,

Живущие ещё однополчане

И даже те,

Кто в каменном молчанье…

Леонид Попов с дочерью Людмилой

***

Всем ясноглазым и красивым,

Что нас сменяют на посту,

Хотел бы я изречь,

Как символ,

Свою заветную мечту -

Вернуться вспять,

Чтоб одержимость

Во всех моих мечтах жила,

Чтоб постоянная решимость

На добрые дела вела.

Дерзать!

Не чахнуть в канители.

А коль она гнетёт – гони!

Предать анафеме безделье,

Бездарно прожитые дни,

Бездумно проведённый вечер,

Бессонно прожитую ночь.

И крикнуть: «Homo! Человече!

Ты должен сам себе помочь.»

В застольях званных и незванных,

Кто от христова рождества,

Припомнить всех своих Иванов,

Увы, не помнящих родства.

И тех, кто в страшную годину

Своею дружбой полонил,

Свою, огню подставив спину,

Тебя от пули заслонил…

ВСЁ ДУМАЮ

Всё думаю, – как бес попутал, -

И эта мысль всегда со иной:

Как зыбка истина, что будто

Ничто не вечно под луной.

А красота? В насущной сути,

Она, как в древние лета,

Вы сомневаться не рискуйте -

Она, – извечна, – красота.

Она как солнышком омыта,

Как в небе резвые стрижи.

Лишь при условии, что мы то

Не пошляки и не ханжи.

Вот девушка стоит под веткой,

Вся в знойных зайчиках-лучах,

В ресницах под ажурной сеткой,

С платком ажурным на плечах.

В простые туфельки обута,

Стоит, задумчива, она,

Как будто смущена, как будто

Своей красе удивлена.

ПЫТАЮСЬ ВНЯТЬ

Пытаюсь внять

Земле и небесам.

Себе пытаюсь внять

И добрым людям.

Что, в сущности,

Я должен сделать сам,

Чтоб день светлел

В круговороте буден.

Чтоб явь была

Как сад в ночной тиши,

А ночь была

Души отдохновеньем.

Сиди не только

Дневники пиши,

Пиши поэму

С дерзким вдохновеньем!

Чтобы превыше

Ты сам дерзал,

Пронзая время зреньем,

И чтобы ты был

Хоть чуточку – поэт,

Поэт

В непреходящем озаренье.

***

Ищу великодушия.

Оно

С тоской моей души сопряжено.

С надеждой на грядущее живёт

В глубинных параллелей и широт

Моей Земли и Сердца моего.

Ты лишь окликни, позови его!

И вот, оно, грядущее, грядёт.

Оно, как явь в ночи, произойдёт.

И нет тут ни просчётов, ни тщеты.

Ни духа безысходной нищеты.

Лишь светлое, вселенское звено -

Само Великодушие! -

Оно!..

О, люди, заклинаю вас,

поверьте:

Оно, Великодушье, выше смерти.

Оно, как всеглубинное прозренье -

Ко всем чертям,

Ко всем смертям -

ПРЕЗРЕНЬЕ.

И, может быть, бездушию на зло,

Оно -

Моей натуры ремесло…

***

Конец июня. Тихо вечереет.

Увял цветок на скошенной траве.

А в голове необратимо зреет…

Необозримость мысли в голове.

Перешагнул как маленький порожек

Я этот день.

И в Лету канул он.

О как он просто пережит и прожит

В легенде нескончаемых времён.

А мир огромен в дорогих мне лицах,

В глазах людских – и небо, и поля…

Потом – подспудно – прице во языцах, -

Я что-то жду, надежды затая.

Летят мои нелёгкие мгновенья.

Минувшее, как сказки наяву.

И что ни час – то звенья,

звенья,

Звенья слагаемых, в которых я живу.

Погасли тихо солнечные блики,

Как в изумруде на густой листве.

Повеял ветер запахом клубники,

Увял цветок на скошенной траве.

Супруги Леонид и Ида Поповы. 1941 год, перед отправкой Л.Попова на фронт.

***

Весны наступающей слышится шелест.

А дождь моросит по палатке брезенчатой.

Не ясно – не тоя откуда пришелец,

Не то я – отшельник в избушке бревенчатой.

Небесная роздымь плывёт над полянами

И почки взрываются будто от роздыха.

А я всё барахтаюсь с дальними планами,

Но мне не хватает насущного воздуха.

Как дня не хватает, как хлеба насущного…

А в памяти образы – будто бы амфоры,

Плывут-наплывают от сада Нескучного.

Но ночь не проходит (хоть ночь бы!)

Без камфоры…

И всё же – я верую! – зёрна прогреются,

Хлеба прорастут, зеленя заколышутся.

До боли сердечной к рассвету поверится,

Что как-то раздышется, что-то напишется…

ЭКСПРОМТ

ИЗ БЫЛОГО

Я хочу, чтоб знали Вы об этом -

Так случилось, что на этот раз,

Я почти что сделался поэтом

И, как видно, только из за Вас.

Будь бы я художник, я б в картине

Воплотил полёт своей мечты -

Сколько в Вас слилося воедино

Самобытной светлой красоты…

Сколько умной красоты во взоре,

Трепетной пластичности в руке,

Женственности нежной, о которой

Не сказать никак в одной строке.

Эти ж строки с первобытным жаром

Вспыхнули экспромтами во мне.

…Было б самым лучшим гонораром

Встретить Вас одну, наедине.

Но, увы, по всем приметам судя,

Не поймать счастливую звезду.

Мы ведь с Вами люди разных судеб.

Этой встречи я совсем не жду.

Просто я в плену у южной ночи…

Но сейчас, по правде говоря,

Ради Вас навек запомню Сочи

Первой половины сентября.

На минорный лад в душе настроен,

Я немножко сердцем изнемог,

Неким платоническим героем,

Оказавшись здесь, у Ваших ног.

Дм.Кедрину

Умом, душой и верой светел,

Прозрачен до корней волос,

Ты сам «всем существом в поэте»

Не смог ответить на вопрос.

И я, на горе иль на радость,

Перед собой не согрешу,

К высоким музам не причастен,

Как неприкаянный брожу.

Иду-бреду по травам росным

И слышу-вижу -

вот она!

Вся философия вопроса

Во мне самом -

обнажена.

Болит она! Живёт! Страдает!

И вопрошает! И кричит!

От отрешённости рыдает.

От просветлённости – молчит.

МЕЛОДИИ

Предгорья, заводи, мосты…

Звучат мелодии над ними

От «Безымянной высоты»,

Вплоть до пассажей Паганини.

И в послегрозовой тиши

У стен кровавых медсанбата

Как исцеление души

Всплывает «Лунная соната».

В непостижимости большой

Плывут те звуки убыстрённо.

Всей обнажённою душой

Приемлю я их обострённо.

И в полудрёме, в полусне,

Как сердцу горькая услада

Звучит элегия Массне

За гранью дальней канонады.

Почти до боли и до слёз,

(Отнюдь не слёз сентиментальных,

А тех, что по коре берёз

Струятся тихо в далях дальних).

Затем – торжественный… хорал.

Плывёт в неброском полусвете.

Я не на шутку захворал

Звучанием хоральным этим.

Раскис? А в чём моя вина?

Но как в суровую годину -

Звучит «Священная война»

И я опять в строю едином.

Леонид Попов с товарищем до войны.

ЛУННАЯ

СОНАТА

Снаряды, словно огненные слитки,

Под-над землёй… И взрывы вдоль реки -

Эресы бьют… Мортиры бьют… Зенитки…

На бреющем проходят «ястребки».

Возмездие вершит «одна шестая»

И бог войны – на тысячи стволов.

И мы стоим, от устали шатаясь,

У наших хирургических столов.

Не в клинике, известной на Арбате.

Теперь нам раем кажется Арбат!

Здесь хирургия наша – в медсанбате,

В развалинах развёрнут медсанбат.

В ногах – железо, черепицы груды,

Вокруг – окаменевшая печаль.

И кажется великолепным чудом,

Здесь чудом сохранившийся рояль.

Сыграть на нём бы как-то на досуге.

Но снова бой – и снова недосуг.

Гудит земля по всей её округе.

И снова, снова раненных несут.

Ни роздыха, ни воздуха лесного,

Лишь кровь и кровь – в расщелины полов.

И мы стоим – какие сутки! – снова

У наших хирургических столов.

То был итог. Конец войны. Вершина!

Последняя военная весна!

И нас в ту ночь внезапно оглушила

Волной нахлынувшая тишина.

Та тишина, что не убить набатом.

Она плыла в немую вышину.

И раненные слушали солдаты

Неслыханную эту тишину!

Как музыку! Как свет! Как откровенье!

Как вздох далёких ласковых подруг…

Присел устало за рояль трофейный

Ведущий медсанбатовский хирург.

И как бы в дань нелёгким этим годам,

До спазма в горле радостен и горд,

Он пальцами, пропитанными йодом,

На пробу взял возвышенный аккорд.

И стал играть он раненным солдатам,

Для них, для них -

для раненных солдат! -

Не что-нибудь, а «Лунную сонату» -

Одну из потрясающих сонат.

Ещё вчера моей военной лирой

Владел лишь Марс, ведя в огонь,

и вот -

Над страшными руинами, над миром

Соната величавая плывёт.

И ту сонату слушают солдаты,

Как Родину при шелесте берёз,

Как Ленин слушал «Аппассионату» -

Самозабвенно, искренне, до слёз.

А врач играл, спокойный и красивый.

Достойные хирурга своего,

Солдаты с окровавленных носилок

Смотрели как на бога, на него.

Застыли звёзды над погибшим городом.

Живою жизнью ночь напряжена.

…Звучит финал. Последние аккорды.

И снова в медсанбате – тишина.

Седой солдат, держась за подоконник,

Сказал при всех, не пряча влажных глаз:

–Спасибо вам, товарищ подполковник,

Затихли раны… Полегчало враз…

Поётся в песне: «Где ж однополчане?»..

Ушли в запас военные врачи.

Иных уж нет. Но лунное звучанье

По-прежнему в ушах моих звучит.

Иной раз встретишь боевого друга,

И думаешь: «Пора бы всех собрать

И попросить ведущего хирурга

Ту самую, ту – Лунную сыграть».

ЦИКАДЫ

Из сонма жизней

соткан этот звон.

Иван Бунин

О как бы написать мне про цикад!

Они, цикады, век меня волнуют.

Лишь загрустит дымящийся закат -

Они заводят песенку сквозную.

И как они поют и как звенят!

О чём звенят -

понять не очень просто.

Порой мне кажется, что про меня,

В далёком прошлом

сельского подростка.

Про что-то сокровенное,

про ночь,

Исполненную красоты вселенской,

Когда «своей дремоты превозмочь»

Не в силах я,

про светлый образ женский…

А может, про тревогу той поры,

Когда в чаду военного угара

Цикад я слушал у Сапун-горы

В ночи,

К исходу третьего удара.

Как после миномётного огня

Они – неоглушённые – звенели

Вокруг меня,

где плавилась броня.

И надо мной,

где звёзды зеленели.

Где – помню, помню! -

В круторылый танк

Метнул солдат

Последнюю гранату -

И сам упал.

Я полз к нему в овраг

И раны перевязывал солдату.

А он, солдат, планиду не корил

И, слыша гул ушедшей канонады,

Нет, не стонал, а тихо говорил:

–Послушай, доктор, как звенят цикады…

Идут года.

Уже не про меня -

Про лунные, про чуткие ладони

Они – цикады – всё звенят,

звенят

В Загорске,

в Сочи,

где-то в «Тихом Доне».

ГДЕ ТЫ, ЛЕНА?

Лене Лихачёвой, санинструктору

209-го истребительно-противотан-

кового артиллерийского полка

Вновь припомним рубежи и даты…

Как в далёких ротах и полках

Умирали храбрые солдаты

У девчонок милых на руках.

Сколько было этих добрых рук-то?

Память их доселе сберегла.

Лена, батарейный санинструктор,

Где теперь ты? Как твои дела?

Прошлое всё ярче и острее.

Артогонь… Разбитое село.

Голос командира батареи:

«Санинструктор ранен… Тяжело».

Огневой расчёт спасён тобою,

Зубы сжав, ведёт смертельный бой.

Моё приказ оставить поле боя

Был тогда не выполнен тобой.

Мысленным те дни окину взором,

И живут как всполохи во мне

Дуванкой, Мекензиевы горы,

Ближний бой от бухты в стороне.

…Я живу. Тружусь. Пишу. Старею.

Голова моя уже бела.

Лена, санинструктор батареи,

Где теперь ты? Как твои дела?

У КАРТИНЫ

НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА

Чья кисть касалась этого холста? -

Солдат, рванувший гимнастёрки ворот…

Распорота снарядом высота

И божий мир

Напополам распорот.

А он, солдат, как будто в землю врос,

Стоит огромный, плечи в развороте,

Высок, голубоглаз, русоволос -

Живая память матушке-пехоте.

Висок осколком искоса пробит

И сбился бинт на раненой ключице.

Мне кажется, что сквозь присохший бинт

Кровь у солдата до сих пор сочится.

Жестокие мазки.

Не сокрушить

Ту боль мою, которой нет придела -

Быть может, я

Не всё, что нужно сделал,

Чтоб он, солдат, тогда остался жить.

ГДЕ ТЫ, ЛЕЙТЕНАНТ БРАГИН?

Чтоб вспомнить всех,

Хмельной не надо браги нам.

Суровых дней героику пою.

Я вспоминаю лейтенанта Брагина

И молодость военную мою.

Последние эрессы кинув с берега,

Враг уходил под за внутренний обвод.

Этапные бои у Кенингсберга -

Здесь завершался огневой поход…

Его внесли на жухлой плащ-палатке,

Пронизанного очередью пуль.

А он шутил, что всё-де мол, в порядке,

Что в рай отправлен вражеский патруль.

Лицо его как будто бы из мрамора,

Глубокой отливало синевой,

А он острил:

–Обуйте в шину Крамера,

Я снова в бой, не бойтесь – я живой!..

Друзья мои! На мужество равнение!

Катюша, санинструктор, не реви…

Хочу понять – смертельно ли ранение?

И думаю: не умирай, живи…

А враг давил огнём предельной мощности,

Творился на земле кромешный ад,

Смешалось всё, и никакой возможности

Мне с Брагиным пробиться в медсанбат…

И чтоб у смерти лейтенанта вырвать

И веру в жизнь увековечить в нём,

Решил я лейтенанта оперировать

Здесь, на КП, под проливным огнём.

Сказали б мне мои коллеги-скептики,

Что принял я решенье сгоряча.

Здесь никакой классической асептики -

Лишь сумка полевая бригврача,

Лишь вера в человеческое мужество,

Увенчанное славой боевой,

Лишь трудное врачебное содружество

С доктриною военно-полевой.

Мы шли всё дальше по дорогам выжженным,

Теряя след товарищей в пурге.

И вот письмо с единым словом -«Выживем!»

От Брагина пришло из ППГ.

Для нас, врачей, светлее нету чаяний,

Превыше дел и устремлений нет,

Чем бой за жизнь ребят таких отчаянных,

Порой безвестных вестников побед.

Идя сквозь годы, помним мы о раненых,

Их подвигах на боевом пути.

Мы будем вечно благодарны Брагиным

За то, что привелось нам их спасти,

Солдатам нашим, Фронтовому Воинству,

Всё вынесшему на своих плечах,

Всем, кто помог возвысить нам достоинство

И звание военного врача.

ПАМЯТЬ

Коль был в боях,

Наверняка ты

Запечатлел до этих дней

Блиндаж нехитрый в три наката,

Утробный рокот батарей

И гул земли, идущий снизу,

Под настом где-то, под углём,

И ту расплюснутую гильзу

С коптящим мирно фитилём,

И снега вздыбленную заметь,

Песок, что струйкой – по стене…

Жива, неистребима память.

Она – вовне.

Она – во мне.

Как след кровавый на лыжне,

Как росчерк пули на броне.

АВТОГРАФ

Когда, склонясь над фронтовой тетрадкой,

Я эту память горькую пою,

Бывает так -

смахнув слезу украдкой,

Я думаю, что я ещё в строю.

Что здесь

И вдохновенье, и наука,

Земля и заповедные края,

И вера в жизнь,

И боль моя, и мука

И исповедь горчайшая моя.

МЕДСАНБАТЫ

Гореть душа не перестанет.

Забыть вовеки не смогу

Палатки с красными крестами

На окровавленном снегу.

О, эти странные «больницы»!

Рукой подать – передний край.

Больницы, где вокруг – бойницы,

Немолчный орудийный грай,

А рядом крякают снаряды,

Да так, что гул стоит в висках.

А в медсанбатах?.. Здесь – порядок!

Как будто в танковых войсках.

Конечно, доктора – не в касках…

У хирургических столов

Они в традиционных масках

Рукотворят без лишних слов.

Рукотворят!.. И дни и ночи,

Когда свистит бризантный град,

Когда снаряд не очень точен,

Рукотворят! Рукотворят!

В нещадной этой круговерти

И у Днепра и на Дону

Они с коричневою смертью

Ведут священную войну.

Белохалатые герои,

Не первый выдержав удар,

Спасают собственною кровью

Героев ратного труда.

Когда мой смертный час настанет,

И то забыть я не смогу

Палатки с красными крестами

На окровавленном снегу.

***

Кружились головы слегка у нас.

Болтанка жуткая была.

А под крылом качался Каунас -

Его седые купола.

Дымились дальние окраины,

Уже плыла навстречу ночь.

А там – землянках сотни раненых,

Которым должен я помочь.

Ни поля, ни полоски узенькой

Не видно в порыжевшей мгле,

Чтоб приземлиться «кукурузнику»

На огнедышащей земле.

Метались мы под звёздным куполом.

Пилот пытался всё шутить.

А тут зенитка нас нащупала

И стала крылья решетить.

Куда ни сунься: трассы-ниточки!

Мы будто в огненном мешке.

Пилот, перехитрив зенитчиков,

Бросает самолёт в пике.

Какое будет приземление?

Нещадно гаснет высота…

Ещё всего одно мгновение -

И мы у красного креста!

С разлёту плюхнулись у озера.

Наш «кукурузник», как со зла

Поддал изрядного «козла»:

Мы сели! – Два небитых козыря.

Я до рассвета оперировал,

Ни разу не сомкнувши глаз.

И мне заправски ассистировал

Мой юный, поседевший асс.

Мы чаем напоили раненых,

По чарке водки поднесли.

Постели каждому заправили.

А тут и наши подошли.

Той ночью, крепко в память врезанной,

Солдат я слушал голоса…

Горят в моей душе истерзанной

Их благодарные глаза.

Февраль 1945 года

ЗАПИСЬ ВО

ВРЕМЯ УЧЕНИЙ

Не угрожаем никому войной.

Баталия идёт меж «красных» – «синих».

Высотки безымянные России

Как память о войне – передо мной.

На стыке двух соседних батарей

Посредничаю. Вводные комбатам

Даю, чтоб дело кончить поскорей -

Ведь бой рассчитан по часам и датам.

Затем шагаю на КП сквозь дым.

Он будто дым отечества над нами.

И день овеян сказками и снами,

И я шагаю снова молодым.

Деревни среднерусские!

Они

Мне сельщину мою напоминают.

Бреду… Дворняги равнодушно лают.

Так лаяли дворняги искони.

В репьях у них лохматые зады.

И тявкают так – для порядка вроде.

Берёзки – как девчата в хороводе.

От знойных яблок ломятся сады.

Раскрашены наличники окон.

Куда ни глянь – знакомые предметы.

Воскресный день. Народ у сельсовета -

Здесь обсуждают о земле закон.

В повестке: сбережение земли,

Кормилицы, политой кровью нашей,

Первоосновы нашей – наших пашен,

Что вдаль до небосклона пролегли.