Трупорот и прочие автобиографии

– Что такое?

– Ничего, – ответил я.

А что еще можно было сказать? Я опустил руку, надеясь, что мне почудилось.

Наверное, так и было. И парень, и дом вновь обрели плотность. Не знаю, что со мной случилось, в тот момент я плохо соображал, но Эдвард не дал мне времени на раздумья. Он пролез вперед и спросил, где висит картина Гогена. Парень ответил, что выставка художественных полотен на первом этаже, в столовой, которая расположена в задней половине дома. Он махнул рукой в сторону черно-белых путеводителей, лежавших стопкой на низком столике. Рядом стоял миниатюрный пиратский сундук с сокровищами, в крышке которого виднелась прорезь, а сбоку было напечатано «ПОЖЕРТВОВАНИЯ». Генри достал из кармана джинсов пару скомканных банкнот и сунул в щель, я сделал то же самое. Эдвард уже поднимался по ступенькам на крыльцо.

Несмотря на высокие потолки, комнаты оказались меньше, чем представлялось снаружи. Интерьер соответствовал моде прежних лет, да и мебель, судя по всему, была подлинной. Каждый зал был украшен предметами в единой стилистике. В первом, например, мы увидели десяток кораблей в бутылках самого разного размера: от крохотного зеленого пузырька из-под лекарств до большой прозрачной емкости, содержимым которой можно было напоить целый банкет. Все корабли оказались парусниками, двух- или трехмачтовыми. Названий на них я не заметил. Помимо бутылок в углу стояли гарпуны, а на стене напротив висели тесаки. На ближайшем столике лежали секстанты и компасы, а на соседнем – коллекция резных фигурок из какого-то материала вроде кости.

– Так Марши и заработали свое состояние, – пояснил Эдвард. – На море. Во время революции они занимались пиратством, а позднее китобойным промыслом, но в основном – торговлей.

Ни Генри, ни я не сомневались, что Эдвард говорит чистую правду. Если он планировал куда-то поехать или чем-то заняться, то скрупулезно собирал информацию по интересующей его теме, будто готовясь прочитать лекцию, а потом охотно делился знаниями со всеми, кто готов его слушать.

Генри спросил:

– Чем они торговали?

– Всем понемногу, – ответил Эдвард.

Мы последовали за ним в соседнюю комнату. Там на стульях с высокими спинками нас встретила пара полных самурайских доспехов. На коленях у каждого лежала катана в ножнах. Чуть позади располагалась складная ширма, на панелях которой были вышиты карпы кои. Все стены оказались завешаны мечами вперемешку с расписными кимоно, чьи спущенные рукава напоминали гербарий. На столиках стояли фарфоровые сервизы.

– Круто… – протянул Генри. – Мне нравится!

– Ага! – согласился я.

Комната выходила в коридор, который вел налево, к задней части особняка. Скрипя кроссовками по деревяшкам пола, мы втроем прошли мимо двух портретов, откуда надменно глядели старик и старуха, одетые по моде столетней давности.

– Эй! – опомнился Генри. – Ты так и не рассказал, почему город переименовали.

– А! Это не такая уж великая тайна! – ответил Эдвард. – После эпидемии и правительственных рейдов здешние места совсем опустели. Про пожар я ведь говорил? Тут случился сильный пожар… кажется, в тысяча девятьсот сорок втором году. Сгорели доки и склады: в общем, все, что стояло на берегу. Видимо, подожгли немцы, то есть диверсанты; в те годы ведь шла война. Произошла утечка химикатов: на одном из складов хранили что-то ядовитое. Вода в море была отравлена на несколько километров вокруг. Город понемногу хирел, пока в шестидесятые за него не взялись власти. Его решили переименовать, вернули первоначальное название, которое дали этим местам еще англичане, построившие здесь первые дома. Очистили берег, убрали мусор после пожара, снесли пирсы, успевшие сгнить напрочь. Город начал оживать, но не отличался ничем особенным, чего не было бы, например, в том же Ньюберипорте. Поэтому туристы сюда без лишней нужды не ездят.

– В общем, город-призрак, – подытожил Генри.

– Он самый, – согласился Эдвард. – Кстати, есть одна легенда…

Договорить он не успел, потому что увидел картину в конце коридора. Она стояла на мольберте возле окон от пола до потолка, сквозь которые открывался вид на лужайку и океан. Ее освещали лишь лучи полуденного солнца, хотя я заметил на потолке ряд светильников, повернутых в сторону картины. На двух латунных шестах висела толстая бордовая веревка, не давая приблизиться к полотну, однако музейные атрибуты не портили впечатления: было такое чувство, словно художник секунду назад отложил кисть и отошел в сторону.

Не думал, что картина окажется такой маленькой. Это же работа известного художника, вот я и представлял себе монументальное полотно, не уступавшее размером тем портретам, мимо которых мы только что прошли, – как минимум метр на полтора. На деле же выяснилось, что она гораздо скромнее. На ней был изображен пляж. Ровные мазки и яркие краски выдавали позднего Гогена. В центре композиции на небольшом песчаном возвышении стояла темно-синяя фигура с длинной узкой головой; тонкие руки она вытянула в стороны ладонями кверху. Глаза у нее выглядели пустыми, а черты лица – грубыми. За спиной у фигуры виднелась пара распахнутых крыльев. У ног на боку лежали три человека, съежившиеся в комок, как при рождении или смерти. Кожа у них была пепельно-белой, местами багряной. Внизу плескалась вода: видимо, океанский залив, усеянный темно-зелеными и желтыми отблесками. Под водою явно плавали другие тела. Вдалеке за синей фигурой на изогнутый берег накатывали белые волны.

Однако взгляд притягивал не странный синий силуэт – то ли идол, то ли жрец, – не желто-зеленые пятна, изображавшие тела с вытянутыми змеевидными конечностями, а участок холста справа от центра. Там до неузнаваемости размазали еще одного персонажа, выполненного в темно-зеленых и желто-белых тонах: будто кто-то взял тряпку, смоченную в скипидаре, и стер лишнее.

Эдвард восхищенно произнес:

– Вот она!

Мы с Генри в один голос спросили:

– Что с ней случилось?

– Ее испортили, – пояснил Эдвард.

– Кошмар! – поразился я. – Кто?

– Не знаю, – признался Эдвард. – Никто не знает. Сам Гоген об этой картине не рассказывал. Он писал ее, когда жил на Таити. Он только что закончил огромное полотно, которое назвал «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?». Это был его магнум опус, вершина творчества. Гоген заявил друзьям, что после завершения работы убьет себя. Судя по всему, обещание он сдержал. Он ушел в горы, принял мышьяк и лег на землю, чтобы его сожрали муравьи.

– Насколько помню, умер он иначе, – удивился я.

– То ли яд не подействовал, – кивнул Эдвард, – то ли случилось что-то еще. В общем, когда Гоген понял, что смерть к нему не торопится, он спустился на пляж и увидел… нечто.

– Что именно? – спросил Генри.

– Он не сказал, – сообщил Эдвард. – Но когда Гоген вернулся в домой, то взял кусок холста и принялся писать эту картину. Закончил ее за неделю. Отчасти потому, что использовал фрагменты старой работы, «День богов». У нее та же композиция – идол в центре пляжа. Однако на том полотне много людей, в основном женщин, и они приветствуют голубого идола, бога. Картина очень символичная, но в целом радостная. А здесь… – Он покачал головой. – Эмоции совсем другие.

– Как она называется? – спросил я.

– «Что подарило море».

– Кто этот синий парень? – поинтересовался Генри.

– Гоген называл его воплощением Запредельного мира, – ответил Эдвард. – Я читал у одного критика, что на полотне якобы изображен полинезийский бог… не помню, как его зовут. Другой критик писал, будто Гоген заимствовал персонажа из буддийского храма, где когда-то бывал. В общем, это некое божество.

– А почему он так держит руки? – спросил Генри.

Эдвард пожал плечами.

– Не могу сказать.

– Он словно разделяет мир на две части, – подметил я. – Не дает им сблизиться.

– Возможно, – согласился Эдвард.

– А что говорят про стертый участок? – спросил Генри.

– В письмах Гогена ничего не сказано, – произнес Эдвард. – Значит, полотно испортили уже после его смерти. Хотя… почти все картины он отправлял в Париж на продажу. Но эту почему-то не стал.

– Может, сам затер? – предположил я.

– Как вариант, – кивнул Эдвард. – Но тогда встает вопрос, почему он не закрасил участок или вовсе не выбросил картину, если счел ее неудачной.

– Как она попала к здешним владельцам? – спросил я. – К Маршам?

– Они вели торговлю в тех краях. Каким-то образом после смерти Гогена картина оказалась на одном их судне. Она была завернута в бумагу: без адреса, без имени покупателя. Попала на склад, пролежала там несколько лет, пока кто-то не додумался вскрыть упаковку. Марши не знали, что с ней делать; прошло еще некоторое время; наконец приехал человек из бостонского Музея изящных искусств, осмотрел картину и объяснил, какое сокровище им досталось. Сперва владельцы повесили ее в доме, но потом решили сделать из него музей и поняли, что полотно может стать главным экспонатом.

– Ясно… – кивнул я.

Какое-то время мы втроем смотрели на полотно. Его натуралистичность поражала: мазки кисти по краям фигур, наплывы краски, яростная спираль на месте размытого пятна…

– Как думаешь, что там было? – спросил я Эдварда.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Может, еще один идол вроде того, что в центре.

– Ясно.

Мы не стали задерживаться. По дороге заглянули в сувенирный магазин, и парень в футболке «Ред Сокс» продал нам троим дешевые пластиковые самурайские мечи, а Эдварду – открытку с репродукцией картины.

По дороге к машине Эдвард сказал:

– Забавно: когда Марши плавали по миру, ходили дикие слухи о том, что они заключили сделку с дьяволом – ну, типа с морским богом. Как думаете, вдруг Гоген нарисовал именно его?

Я хотел ответить, но вдруг раздался взрыв. Уши заложило от такого же грохота, что оглушил меня недавно в музее. Все вокруг – дома с плоскими крышами, узкий тротуар, изрытая ямами улица – потеряло цвет и стало прозрачным. Я повернулся к Эдварду. Сквозь него тоже виднелся океан. Меня охватило страшное чувство беспомощности, будто внутри в тот миг что-то сломалось. Я знал, что Генри должен стоять за спиной, но не хотел оборачиваться: вдруг он тоже исчезает? И вдруг, пока я буду искать Генри, Эдвард пропадет совсем?..

И он, и окружающие нас здания, и улица наливались светом, словно солнце нашло на небе идеальную точку, озарив сиянием мир вокруг. В ушах, в черепе звенело от лязга и грохота титанических шестеренок в огромном механизме, который проворачивал небо над головой. Эдвард сиял так ярко, что на глаза набегали слезы. Хотелось зажмуриться, но я держался, потому что с дикой уверенностью понимал: если закрою глаза, мой брат исчезнет окончательно.

Я все-таки не выдержал. Веки опустились сами собой, несмотря на все усилия, – боль оказалась сильнее. Грохот не унимался, прошло по ощущениям несколько часов, и внезапно все стихло, словно гигантские шестеренки наконец замерли в новом положении. Я ждал с закрытыми глазами, пока мир окончательно не застынет, пока не станут слышны другие звуки: гул воды и шипение прибоя о скалы, крики чаек над головой и рокот далеких голосов.

Я открыл глаза и увидел перед собой огромные скалы Национального парка Акадия, берег Атлантики, белых птиц, кружащих на ветру, и толпы туристов. Со сменой пейзажа пришли и знания о новой жизни. Я лишь называю ее новой, а сам воспринимаю как часть прежней, продолжение того, что было до той секунды. Они во многом похожи, есть только несколько отличий, самое значимое из которых – мой брат, начисто стертый с лица земли.

Той ночью он мне приснился. Когда мы на машине вернулись в гостиницу, я молчал, объяснив свое настроение тем, что перегрелся на солнце. После ужина я сидел с новой (то есть поредевшей) семьей, мы играли в карты и слушали бостонское радио. Я проиграл несколько партий подряд, потом наконец сдался и лег в постель. Лицо горело. Меня лихорадило, по совету мамы я выпил ибупрофен. Некоторое время я лежал на кровати, слушал, как родители и сестры с братом (единственным) продолжают игру. Затем меня накрыло туманом.

Мне приснилась картина, которую мы разглядывали в доме Маршей. Эдвард был там, но выглядел как одна из фигур на полотне: черты лица смазаны, а вместо волос – мешанина красок. У него за спиной, справа, в воздухе темнело пятно, в котором угадывалось нечто с огромными огненно-желтыми глазами. Радость, охватившая меня при виде брата, невзирая на его странный облик, сменилась тревогой.

Улыбаясь, Эдвард сказал:

– Ты пришел!

– Разумеется, – ответил я.

– Они его спрятали, – произнес он.

– Что?

– Город. Иннсмут. Переименование ничего не дало бы. Слишком много было проблем. Они решили, что нужно предпринять более радикальные меры.

– О ком ты говоришь?!

– О Маршах. И не только…

Брат указал рукой на темное пятно в воздухе. Я торопливо отвел взгляд.

– Что они сделали?

– Тебе лучше не знать. Скажем так – помогли.

– В чем помогли? – спросил я.

– Спрятать город. Они вырезали его из этого пространства и спрятали в другом.

– В другом? Каком еще другом?!

– В основном в рассказах, хотя есть романы и даже комиксы, пара картин и фильмов. Они взяли пространство, которое возникает, когда ты читаешь книгу или смотришь кино. Воображение, другими словами. Придумали, как слепить его в единое целое, чтобы удержать и город, и всех его обитателей. Применили, так сказать, высшую математику, в которой я ничего не смыслю.

– Но как же ты?! Ты ведь не отсюда!

– Меня засосало. Здесь есть нечто вроде водоворота во времени и пространстве, а я встал слишком близко к краю. Такое уже бывало с другими. Меня вытащило из старой жизни и затащило в новую.

– Я спасу тебя! – сказал я. – Держись. Я что-нибудь придумаю.

– Поздно, – покачал головой Эдвард. – Реальность – твоя реальность – уже переписана. Готов поспорить, у тебя теперь новые воспоминания. Так ведь?

– Да, но…

– У вас все хорошо? У мамы, у папы, у Генри с девочками? Все нормально?

– Да, – кивнул я и понял, что в целом так и есть – мы живем прекрасно, как и в предыдущей реальности, где с нами был Эдвард.

Если, конечно, не считать того факта, что брата больше нет.

– Вот и славно, – кивнул он.

– Где ты? – спросил я. – Я ничего не понял.

– Здесь все иначе, – сообщил Эдвард. – И есть такое…

– Что? – не вытерпел я. – Что – «такое»?

Он кивнул на размытый силуэт у себя за спиной.

– Оно ужасно, – сказал он, и его голос зазвенел от чувств. – Ничего страшнее я еще не видел. Но мне тут, боюсь, нравится. Уж прости за честность, но это так!

То были последние слова, которые я услышал от брата. Эдвард повернулся и зашагал прочь. Когда он поравнялся с темным размытым пятном, оттуда вытянулась рука с длинными бугристыми пальцами, увенчанными когтями. На вид она была грубой, темно-зеленой, испещренной белесыми пятнами, словно водорослями. Я подумал, что эта тварь сейчас схватит Эдварда, поэтому хотел крикнуть, предупредить его. Однако мой брат, мой безнадежно потерянный младший брат, сам вцепился в лапу чудовища так же, как цеплялся в детстве за меня, когда ему было страшно.

Тень и жажда

Башня появилась из ниоткуда. Когда они возвращались с прогулки с собакой, она уже стояла на лугу у подножия холма. Август увидел ее первым. Башня была круглой, черной; высотой и шириной примерно метра три.

– Эй, – удивился Август, – откуда она взялась?

Тони, его отец, в тот момент смотревший, как питбуль Орландо катается по влажной траве и радостно хрюкает, поднял голову.

– Ты о чем?

– Вон, гляди, – махнул рукой Август. – Это же твоя земля, верно?

– До самого ручья и немного по ту сторону. – Тони прищурился: он не надел сегодня очки. – Ого! Непохоже, чтобы ее смастерил твой братец. Хм… Наверное, стоит взглянуть поближе. Пойдемте, господин полицейский?

Август до сих пор не понял, называет ли отец его так ради насмешки, поскольку недоволен решением сына бросить учебу и поступить на службу в полицию города Ньюарк, или же это знак того, что он смирился и втайне им гордится.

– Конечно, – сказал он, – давай проверим.

– Наверное, соседский мальчишка балуется, – предположил Тони. – Он мечтает стать режиссером и уже снял пару любительских фильмов. Я даже исполнил в одном роль короля Артура. Скорее всего, он ставит декорации для нового проекта. Орландо, идем!

Он дернул собаку за поводок. Пес фыркнул и лениво поднялся.

Однако когда они стали спускаться с холма, Орландо вдруг уперся лапами, отказываясь идти дальше.

– Орландо, вперед! – велел Тони. – Давай, здоровяк, шевелись!

Пес заскулил и попятился.

– Ну же! – прикрикнул на собаку Тони. – Орландо!

Скулеж сменился звонким визгливым лаем.

– Эй, – вмешался Август. – Он не хочет туда идти.

– Похоже, что так, – согласился Тони.

– Давай отведу его в дом?

– Если нетрудно. – Тони передал сыну поводок. – А я пойду гляну, не Черного ли замка то массив.

– В смысле?

– Это из поэмы Роберта Браунинга «Роланд до Замка черного дошел»[1].

Август посмотрел на пса: тот напряженно глядел в сторону загадочного сооружения.

– Кажется, от Браунинга он не в восторге.

– Я его понимаю, – рассмеялся Тони. – Для героя поэмы все закончилось не слишком хорошо.

– Я быстро, подожди. Пойду с тобой.

– Не надо. Ребекка говорила, что будет печь вафли. Завтракай, я скоро вернусь.

– Как скажете, господин профессор, – хмыкнул Август.

Отец зашагал к странной конструкции, а Август, глядя вслед, отчего-то увидел его новыми глазами. Перед ним был грузный мужчина средних лет в белых спортивных штанах и футболке; под длинными волосами он прятал блестевшую на солнце розовую лысину. У Августа перехватило горло, глаза запекло. С чего бы?..

Не успел он прийти в себя, как Орландо дернулся к дому, едва не свалив Августа с ног.

– Ладно, уймись! – сказал он собаке. – Идем.

Дома Орландо не стал дожидаться, пока ему отстегнут поводок, а сразу же, цокая когтями по кафельной плитке, рванул на кухню. Там Ребекка, вторая жена Тони, одетая в пушистый фиолетовый халат и розовую пижаму, собрав кудряшки в пучок, взбивала тесто в белой керамической миске. Орландо завертелся у хозяйки под ногами.

– Доброе утро, малыш, – сказала та псу. – Ты почему так громко лаял? Белку ловил?

Орландо припал к полу.

– Привет, Август, – добавила Ребекка.

– Доброе утро, – кивнул тот, проходя мимо нее к холодильнику и доставая с верхней полки апельсиновый сок.

– Где твой отец?

– Пошел проверить, что за конструкция появилась у подножия холма. Собственно, поэтому Орландо и лаял. Кто-то поставил там башню.

Август обошел Ребекку с другой стороны и взял из ящика стакан.

– Башню?

– Декорацию для киносъемок. Ну, отец так решил. – Август поставил стакан с апельсиновым соком на стол, а бутылку убрал в холодильник. – Он сказал, кто-то из соседских мальчишек снимает кино.

– Ах да, Нейт. – Ребекка кивнула. – Прошлым летом он построил на лугу целый дворец.

– Вот, видимо, задумал снять продолжение и теперь поставил башню. Правда, не очень высокую, всего один этаж. Тони назвал ее Черным замком.

– Да, это он любит… – Ребекка вытерла венчик о край миски и, положив его в раковину, включила вафельницу. – Учитель до мозга костей.

– Он сказал, это цитата из стихотворения Роберта Браунинга.

– Браунинга он любит, верно. Пару лет назад читал по нему спецкурс.

– Кого любит папа? – раздался голос десятилетнего Фостера, брата Августа по отцу. Мальчик успел сменить пижаму и надеть серые штаны и красную футболку с логотипом «Майнкрафт».

– Роберта Браунинга, – ответил Август.

– А, ясно…

Фостер подошел к буфету за пластиковым стаканчиком.

– Ну, как тебе работа в полиции? – спросила у пасынка Ребекка.

Она открыла вафельницу и налила тесто.

Август пожал плечами.

– Нормально.

– Не слишком опасно?

– Не особо.

– Август… – начала Ребекка, – что-то мне твой тон не нравится. Ньюарк – город неспокойный; я хочу убедиться, что тебе ничего не грозит!

– Ты уже стрелял в кого-нибудь? – перебил ее Фостер.

– Фостер! – прикрикнула на него Ребекка.

– А что? – Он налил в чашку виноградного сока. – Я просто спросил.

– Оружие доставать не приходилось, – заверил их Август. – Не переживайте.

– Правда?

Ребекка нахмурилась, отчего он проглотил конец фразы, уже готовый сорваться с языка: мол, «бывало всякое».

– Так неинтересно… – протянул Фостер.

– Я хочу набраться в Ньюарке опыта, а потом перейти на федеральную службу.

– В ФБР? – уточнила Ребекка.

– Что такое ФБР? – встрял Фостер.

– Или к ним, или к маршалам, – добавил Август.

– ФБР – это Федеральное бюро расследований, – пояснила Ребекка сыну. – Они вроде полиции, только работают на правительство в Вашингтоне. – Обращаясь к Августу, она добавила: – Да, полномочия у них гораздо шире.

– Ага, – кивнул он. – Но, возможно, придется ездить по стране, а я не любитель путешествовать.

– Ты молодой, самое время посмотреть мир. Вдобавок у нас будет повод навестить тебя в другом городе, где тебя… как там говорят – «расквартируют»?

– Скорее, назначат.

– Точно. Так что постарайся, чтобы тебя назначили в хорошее место!

– Обязательно, – улыбнулся Август. – Предлагай варианты.

– Я давно прошу твоего отца свозить меня на Гавайи, – хихикнула Ребекка.

– А можно в Вайоминг? – спросил Фостер.

– Вайоминг? – удивился Август. – Зачем тебе Вайоминг?

Фостер пожал плечами.

– Не знаю. Просто хочу там побывать.

– Ясно, – сказал Август. – Что ж, я постараюсь.

Фостер улыбнулся и допил сок.

На кухне пахло теплой ванилью, а Орландо лежал у ног Ребекки, не сводя с нее взгляда, то и дело высовывая язык и облизываясь. Вдруг он поднялся, посмотрел на заднюю дверь, и в груди у него заклокотало рычание. Ребекка удивленно покосилась на пса и спросила:

– Что такое?

Ее голос утонул в громком лае. Не испуганном, как прежде, а резком и яростном. Пес ощерился: расставил лапы, выпятил грудь, наклонил тяжелую голову. Он встал между Ребеккой и дверью, которая в этот момент распахнулась.

Август сразу заметил, что отец не похож на себя, но Орландо не дал времени на размышления – он сорвался с места и с рычанием бросился на хозяина.

Ребекка с Фостером закричали в один голос; она – «Орландо! Тони!», а он – «Папа!» Ребекка бросилась к двери; Орландо вцепился в Тони когтями и зубами, разрывая одежду и вгрызаясь в лицо и шею. Август рванул вслед за мачехой, пытаясь понять, как оттащить взбесившегося питбуля. Может, за ошейник…

Он почти схватился за голубую ленту, как вдруг раздался хруст, будто треснула мокрая ветка, и пес истошно взвыл. Но рычание не затихло, словно рычал не пес, а… Тони?!

Август схватился за ошейник, чтобы оттащить собаку. Вой и скулеж сменились булькающим хрипом, и Орландо вдруг полетел в Августа, причем с такой силой, что сбил его с ног. Затылком Август ударился о кафель. Перед глазами потемнело. Он торопливо встряхнулся, приходя в себя, потому что увидел, как отец большим скачком врывается на кухню.

Ребекка крикнула: «Тони?» – и завизжала.

Август столкнул с себя пса, мельком заметив, что из передних лап у него торчат обломки костей, а в горле зияет огромная дыра. Тони стоял спиной, наклонившись вперед и вытянув руки.

Ребекка попятилась, сдернув Фостера со стула и прижав к себе. Лицо у нее начисто потеряло краски. Фостер испуганно таращил глаза.

– Что с папой? – прошептал он, глотая слезы.

Мать в ответ лишь застонала.

Тони, судя по всему, услышал, как встает старший сын, но повернуться не успел. Август ударил его. Они оба потеряли равновесие и, спотыкаясь, покатились кубарем по кухне. Тони правой рукой смахнул вафельницу и миску с тестом в раковину. Август схватил отца за шиворот и толкнул. Тони с грохотом ударился о холодильник и в отместку впечатал сына бедром в угол кухонного стола. Ногу прострелило болью, не такой уж сильной – чувства приглушал адреналин, – но от неожиданности Август ослабил хватку, отец вывернулся, замахнулся левой рукой и огрел сына по уху.

Теперь, вблизи, Август видел, что отец и впрямь не похож на себя, даже если не замечать, что подбородок у него измазан кровью, а с зубов свисают ошметки собачьей плоти. Все черты лица исказились и переломались, будто отраженные в разбитом зеркале. Опешив, он не сразу заметил, как Тони вскидывает кулак. От мощного удара в челюсть зазвенело в ушах. Он отпустил отца, попятился, опять налетел на стол. Кто бы мог подумать, что отец так хорошо дерется? И что он способен зубами выдрать горло любимой собаке…

Тони бросился вперед, но Август схватил со стола тарелку из сервиза, который Ребекка всегда доставала для пасынка, и разбил ее о голову отца. Того повело в сторону. Август развернулся, ударил Тони кулаком в солнечное сплетение. Тот с хриплым вдохом, вытаращив глаза, свалился на раковину. Август хотел рубануть его по шее, где проходит блуждающий нерв, но, кажется, Тони уже хватило. Ноги у него подкосились, и он, не в силах удержать равновесие, сполз на пол. Выглядел он по-прежнему странно, но разбираться было некогда – сперва надо вызвать подмогу. По всей видимости, у отца острый психоз, ему срочно нужны врачи.