Трупорот и прочие автобиографии

Я прилетел на день позже, чем рассчитывал, потому что самолет оказался неисправен. Поломку обнаружили уже после того, как пассажиры загрузились на борт. Капитан сообщил, что вылет откладывается, и сидевшая впереди меня женщина запричитала:

– Боже мой, боже мой, неспроста мне приснился тот сон! Мы разобьемся! Самолет упадет! Мы не взлетим!

К счастью для нее и, возможно, для всех нас, пассажиров сняли с рейса и отвезли в отель.

Большую часть ночи я пытался дозвониться до родственников и знакомых, чтобы те связались с моими родными по ту сторону Атлантики и сообщили, что не надо встречать меня в аэропорту. Ничего не вышло, и до самого утра я беспокойно проворочался в постели, боясь проспать и опоздать на автобус до терминала.

Не знаю, почему я согласился взять отпуск и поехать вместе с родными. Быть может, тем самым я хотел унять тоску по отцу; заполнить брешь, которую его смерть оставила в моей жизни; побывать в городе, где он родился и вырос; провести время с его родными – словно места и родная кровь помогли бы залечить края рваной раны. Однако с самого начала я понимал, что ничего не выйдет.

2

Под утро я задремал, и мне приснился нехороший сон. В нем я увидел отца: тот сидел с незнакомыми мужчинами внутри фургона, ехавшего по тесной улочке, пролегавшей между высокими кирпичными стенами, черными от времени, над которыми качались макушки деревьев. Отец выглядел моложе своих лет: еще крепкий, хоть и с лысиной на макушке. Как и спутники, он был одет в джинсы и куртку. В мою сторону он не смотрел, но отчего-то возникло чувство, что о моем присутствии ему известно. Казалось, он вот-вот повернется и что-нибудь скажет. Но отец молчал.

3

Несмотря на тревоги, проснулся я вовремя и долетел до Шотландии без происшествий. В Глазго меня встретили мама с сестрой и один из двоюродных братьев. Накануне они позвонили в аэропорт и узнали о задержке рейса. Дорога до бабушкиного дома не заняла много времени, но после бессонной ночи в гостинице я чувствовал себя разбитым (в самолете подремать не удалось, поскольку я немного боюсь летать). Я изо всех сил старался держать глаза открытыми, и все же веки словно налились свинцом. Мельком я замечал кирпичные здания вокруг нас, множество автомобилей на дороге и голубую полоску реки справа.

Прибыв на место, я нашел в себе силы поздороваться с бабушкой, с тетушкой, с прочими двоюродными братьями, но вскоре сдался и отправился в спальню, заверив всех, что просто устал и мне нужно вздремнуть. Там я благополучно проспал до следующего утра.

4

Посреди ночи мне приснилось, что я стою возле окна и смотрю на Клайд. Была ночь, но небо излучало тусклый серебристо-белый свет, и я видел, что река пересохла. Ее русло превратилось в широкую илистую траншею, с обеих сторон окаймленную скалами, затянутыми водорослями. Из грязи повсюду торчали валуны. На иле среди камней валялись сотни, тысячи рыб; их длинные серебристые тела поблескивали в лунном свете. Большей частью они были мертвы, хотя некоторые еще трепыхались.

Вдоль русла, вниз по течению, к океану шагала длинная вереница людей. Мужчины, женщины, старики, дети; высокие, низкие, толстые, худые – более разношерстной толпы нельзя и представить. Одеты они тоже были по-всякому: кто-то в джинсах и футболке, кто-то в пижаме, кто-то в костюме, кто-то в больничном халате, кто-то в униформе, кто-то и вовсе нагишом. Объединяло всех одно – босые ноги. Они шли прямо по грязи, та засасывала лодыжки, хлюпала вокруг голеней, ошметками липла к бедрам. Те, кто шагал ближе к берегу, спотыкались о камни и скользили по водорослям. Люди наступали на рыбу, отпихивали ее с дороги.

Было такое чувство, будто я не замечаю чего-то важного, что незримо присутствует рядом, вызывая неясную тревогу. Оно подстерегало за пределами видимости: огромное, древнее и пустое. Точнее, не пустое, а голодное. Из толпы не доносилось ни звука, но в воздухе отчетливо разливался тихий звон вроде того, который слышишь, когда проводишь влажным пальцем по ободку винного бокала.

5

Следующим утром я спустился на кухню. Бабушка уже приготовила завтрак: яичницу с беконом, тушеные помидоры, тосты с маслом, апельсиновый сок и растворимый кофе. Она сказала матери с сестрой, что накормит меня сама: ей хотелось побыть со мной наедине. Мать с Маккензи уехали к тетке Бетти и ее мужу Стюарту, которые жили неподалеку.

Я не знал, чего ждет от меня бабушка. Мы не в первый раз приезжали к отцовским родителям в Шотландию, но не были особенно близки. С бабушкой по материнской линии мы общались чаще – она навещала нас в Америке (хоть я и был совсем маленьким и плохо помню ее визиты). С этой же бабушкой последний раз я говорил после смерти отца, когда старался утешить ее по телефону, уверяя, что он теперь не мучается и наконец избавился от боли, а она то и дело повторяла: «Такое чувство, что это сынок со мной разговаривает».

И вот она села рядом за кухонный стол и попросила:

– Расскажи-ка мне о своем отце, мальчик.

Я не знал, с чего начать. Просьба, в общем-то, была ожидаема. Мой отец у родителей считался любимчиком; как сказал один из его братьев – «маменькин сынок, только в хорошем смысле слова». Мы с матерью, мои сестры и брат были в Шотландии всего несколько раз, а вот отец, работая в «Ай-Би-Эм», регулярно ездил в командировки и, если ему случалось побывать в Париже или Франкфурте, старался найти пару дней и заскочить к родным. Хоть он и жил на другом краю света, все равно поддерживал близкие отношения с родителями; тогда как для меня, брата и сестер они были практическими чужими людьми, которых мы знали лишь по рассказам, порой весьма отрывистым. Например, отец изредка упоминал, что той старой песне, которую он любил исполнять на домашних праздниках, его научил дедушка, или он рассказывал байку про то, что дед, работая на верфях, спорил с товарищами, не желая вступать в профсоюз. О матери он говорил еще реже, хотя мы знали, что он ее любит. В общем, неудивительно, что бабушка захотела расспросить о нем меня. Она логично предположила, что я испытываю к нему те же чувства.

Это было не совсем верно. Я любил его – неистово, всем сердцем, – но со временем к этой любви примешались и другие эмоции, которые я в свои двадцать пять лет не мог толком описать. Это был страх перед ним и его вспыльчивым характером: отец в любой момент мог разозлиться безо всякой на то причины. После нескольких инфарктов подряд боялся я и за его здоровье и постоянно думал, что он может умереть. Еще я злился, что он упрямо отстаивает свою точку зрения, перебивает во время споров и грозится меня выпороть, если я немедленно не заткнусь. Иногда за него становилось стыдно, поскольку он никогда не скрывал предрассудков по отношению к тем, кто не является по рождению католиком или шотландцем; он обожал указывать на недостатки всех, кто его окружает, включая людей, к которым он испытывал уважение. Кроме того, меня мучило чувство вины (как сказал кто-то из комиков, «подарок, не перестающий радовать») за то, что я так и не сумел полюбить отца так просто, так открыто, как другие родственники. Примерно за год до его смерти мы начали неуверенно выходить на новый уровень отношений: без лишней напряженности и опаски, но отец на два месяца угодил в больницу и там вскоре умер, поэтому мы не успели окончательно примириться.

Бабушке, разумеется, рассказать этого я не мог. Она выжидающе прищурилась за очками, поджала губы и подалась ко мне всем телом. Судя по взгляду, она ждала историй и подробностей, которые позволили бы воскресить ее сына в памяти. Я послушно заговорил и все утро делился с ней воспоминаниями. В первую очередь поведал о его последних днях в больнице: про операцию на открытом сердце, после которой отец так и не оправился, только терял силы, пока обследование не показало, что у него поздняя стадия цирроза и печень практически не работает, после чего события покатились с сокрушительной скоростью, как вагончик на американских горках с отказавшими тормозами. Чтобы сгладить впечатление, после этого я поделился историями о том, как отец заботился о моих сестрах и брате: о том, как он тренировался вместе с ними, как водил их на разные занятия, как помогал в школьных научных проектах (например, он разрешил Маккензи будить себя по ночам, чтобы оценить, как прерывистый сон влияет на способность выполнять определенные задачи).

Я описал, с каким восторгом он воспринял поступление моего брата в медицинский колледж и какую гордость испытывал, когда Кристофер отправился служить в военно-морской флот. Как отец восхищался моей сестрой Ритой, которая помимо учебы успевала вести кружок танцев в собственной школе, играть на гитаре в церковной фолк-группе и подрабатывать в магазине оптики. К счастью, мне удалось заболтать бабушку, и за все утро она ни разу не спросила, какие отношения с отцом были у меня.

6

Оставшуюся часть дня я провел в доме у тетушки с дядей; они жили совсем рядом – буквально в двухстах метрах. Нас от души накормили, подав на стол вкусные пироги, колбасные рулеты, местные пирожки с мясом, картошку, фасоль и сладкую газировку. В гости пришли сыновья и невестки Стюарта и Бетти, а также их внуки, которых настолько очаровал мой американский акцент, что они постоянно просили сказать что-нибудь еще. Дядя Стюарт обещал прокатить меня по окрестностям и показать здешние достопримечательности; один из кузенов пригласил нас с Маккензи посмотреть кино у него дома; другой велел непременно съездить с ним и его отцом на рыбалку. А еще в ближайшие выходные в Гриноке намечалась ярмарка… Не прошло и двух часов, как все дни до конца моего отпуска оказались расписаны.

Я и не возражал. Росли мы без родственников. После смерти отца к нам хлынул поток бесконечных гостей и звонков с соболезнованиями, но вскоре он истончился, а потом и вовсе иссяк, и теперь мне остро не хватало общения. Сидеть в лоне отцовской семьи было все равно что кутаться в невероятно теплое уютное одеяло. Это ощущение мне ужасно нравилось.

7

Однако потом, вечером, когда я сидел в постели и пытался читать, отчего-то никак не удавалось сосредоточиться на книге. Если бы Маккензи не спала, я поговорил бы с ней, но я слышал, как она посапывает в соседней комнате. Можно было бы заглянуть к матери – вдруг та еще не уснула, – однако не хотелось вываливать на нее все, что творилось у меня в душе. Мне не давали покоя мысли про отца и его последние дни в больнице.

Наутро после операции медсестры помогли ему приподняться на койке и дали ручку с блокнотом (во рту у него была трубка, поскольку он находился под аппаратом искусственной вентиляции легких). По правилам реанимации к нему могло зайти не более трех посетителей за раз, поэтому мы с Ритой решили подождать, отправив маму, Кристофера и Маккензи первыми. Прошло минут десять, мы с сестрой болтали о всяких пустяках, потом Крис и Маккензи вышли, чтобы уступить нам место. Я не в первый раз навещал отца в больнице и, увидев его бледным, с трубкой в трахее и с белым гребнем бинтов из-под воротника, не слишком удивился.

Изумляло другое – с каким выражением лица он нас встретил: насупив брови, стиснув зубы и с явно болезненной гримасой, в которой читались тревога вперемешку с гневом. Мы с Ритой, нацепив непринужденные улыбки, подошли ближе и по очереди обняли его, стараясь не показывать эмоций. Отец обнял нас в ответ, затем поднял блокнот, лежащий на коленях, взял ручку, что-то не спеша написал и протянул мне.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Здесь и далее поэма цитируется в переводе В. Давиденковой (прим. пер.).

2

В переводе Е. А. Лопыревой.

3

Дж. Байрон, «Гяур». В переводе В. П. Бетаки.

4

Роберт Браунинг, «Роланд до Замка черного дошел».