Стынь. Самая темная ночь

Ника Лемад

Стынь. Самая темная ночь

Пролог

Холод вечен, стынет самая темная ночь.

Леденеет кровь, острые осколки наполняют вены. Холодеют ноги. Странно, что может выделить каждый палец на них.

Замирает сердце, остановленное тысячами игл. Крошево разбитых ребер тонет во внутренностях, перерывая то, что еще осталось целого после пьяной, слетевшей с тормозов лавины.

Остывает дыхание. В широко открытых голубых глазах запечатлеваются звезды, далекие и равнодушные к боли, истерзавшей лишенную сил жертву. Намокшей светлой бахромой раскиданы пряди волос. Человек расстилается на пушистом ковре, раскрытыми руками объяв весь равнодушный мир. Последние объятия слабеют, прощальный зимний поцелуй рвет губы красными цветами.

Смутно понимается, что должно быть холодно. Но это не так.

Запаздывают реакции, мысли несутся впереди. Тело не успевает догонять.

Медленно опускаются и опять поднимаются ресницы, стекленеющий взгляд отчаянно пронзает ночь. На роговицы тихонько оседают снежинки, ничуть не тревожа. Зубы стучали раньше, теперь челюсть крепко стиснута спазмированными мышцами, а во рту – привкус крови, натекшей из разбитого черепа. Сладкий ледяной леденец, который можно слизывать с зубов.

Что Кирилл и делает. Но нет живого тепла, а лед не тает.

Снег должен быть белым, он все еще помнит это, но… нет. Снег черный. И красный. Твердый. Цепкий. Не отпускает, прижимает к земле, приклеивает. И присыпает сверху. Уже не тает, ложится ровным плотным покрывалом, сглаживая все раны и проломы, через которые как вор торопится сбежать жизнь.

Должны быть слезы, они разъедают горло. Мучительно режут веки.

Там и остаются.

Тяжело; раздавливает грудь. Нечем дышать, рыхлый воздух забивает нос и застревает там. Дрожит. Вылетает обратно, раз нет дальше ходу.

Пальцы уже ничего не чувствуют.

Деревья оттеняются черным. Размываются, теряются в таких же силуэтах и сплетаются с ними. Нет четких очертаний. Нигде нет, ни в чем.

Холодеет внутри. Там, где еще недавно разливалась горячая кровь, теперь цветет стужа. Мерзлота. Пустота.

Нет сил смотреть. Он устал держаться, да и нет в том смысла, помощи не будет, лишь продляет агонию. В последний раз опускаются веки. Пузырится на губах дрожащий выдох. Тоже последний. Самый легкий, который унесется прочь и прекратит все. Оборвет двадцать три года воспоминаний, желаний и стремлений, которым суждено исчезнуть в зимнем лесу.

Точно умирающий зверек, он брошен среди ошеломленного жестокой расправой молчания деревьев, в пронзительном одиночестве.

По щеке пробегает едва заметная дрожь: в ушах еще слышится голос Виктора. Резкий и очень испуганный. Кричащий что-то, а потом оборвавшийся. Он появился позже основной толпы, но определенно не отдельно от нее; ведь все его друзья были здесь. Совсем недавно. Или все же давно… Время не ощущается, смотрит на человека и мягко огибает его, скользит прочь.

И несмотря на то, что брат все видел, все знает и ничего не сделал, Кирилл до боли хочет его видеть. Чтобы он взял его за руку и держал. Пусть молчит, пусть ненавидит, пусть думает что угодно, но лишь бы не оставлял. Не так умирать, не на земле, не в застывшей ночной тишине, когда от любого шороха душа обрывается.

И словно исполняя последнее желание, его кисть обхватывает чужая рука. Вынимает мятый лист, прилипший к ладони. Пожимает, сначала легонько, как проверяет, а потом сдавливает крепко. Смещаются кости, с губ умирающего срывается беззвучный стон.

И все же Кирилл рад. Черты лица распрямляются, он жмет руку в ответ, не в силах удивляться, отчего она такая холодная. Либо сам перестал чувствовать, либо брат действительно замерз.

Хочет позвать его. Мысленно у него получается, а пожатие делается теснее. И Кирилл улыбается, зная, что страх теперь отступит, и позволяет покою завладеть им.

Уголок рта трескается. Боль после этого не приходит, как выдохлась вся, поняв, что ничего больше уже не добьется. Оставляет человека в покое.

– За дело ль несешь кару такую?

Кирилл слышит голос, пожимает плечами и на секунду вспоминает, что они вывихнуты. Но это ничем о себе не дает знать, а потому ему все равно. Злости нет. Обиды нет. И от сожалений остается только тень.

Он устал выживать. Доказывать. Оправдываться перед всеми и знать, что никто его не слушает. Может, оно и к лучшему – такой конец.

– Душа-то не спешит никуда, хотя пора ей давно. Держит ее что еще здесь?

Только голос умирающему не знаком.

Рядом с ним не Виктор. Не его брат. Кто-то еще имеет привычку гулять по пригороду, бродить в растущем здесь лесу. И задавать странные вопросы истекающему кровью человеку вместо того, чтобы впасть в ожидаемую истерику или вызвать помощь. Сделать вид, что никого не находил на крайний случай, и благополучно сбежать, как поступила свора, бывшая здесь, когда протрезвела, оглядела место встречи и сообразила, что дела обстоят печально.

Кирилл вдруг вздрагивает и пытается рассмотреть того, кто составил ему компанию на оставшееся время.

– Ищешь ли ты справедливости или на что надеешься, цепляясь за жизнь? Ты стынешь. Ты уже застыл. Ты – лед.

Кирилл не может анализировать это утверждение, но то, что он ощущает, не похоже на холод. Поэтому он отрицательно качает головой, которая тяжело переваливается с одной щеки на другую, а его тусклые глаза замирают на бесцветном старческом лике. И в тот момент, когда дедушка повторяет за ним выдох, а снежная пыль оседает на его белой бороде, злость, которой миг назад не было, возвращается внезапно, как удар под дых. От взрыва внутри Кирилл заходится в вопле, зарываясь головой в землю под собой. Зияющий раной рот не издает ни звука, голос сорван, из-под зажмуренных век скользят льдинки. Дыхание уплотняется.

Старик шепчет ему в ухо, а Кирилл кивает.

Старик посмеивается, наблюдая за возобновившейся борьбой, и подбадривает несчастного одним своим довольным видом. Ничего не говорит. И ничему не удивляется.

Он есть. Этого достаточно.

Кирилл выгибается дугой, вдруг ощутив себя всего в том виде, в котором был. Каждый порез, каждый разрыв и удар, на которые не скупились. Дрожь охватывает все тело сразу и стремительно, не дав подготовиться.

Он кричит без единого звука, голос замерзает и наружу выходит легким облачком изморози. Он сворачивается как яйцо, как вновь нарождающаяся жизнь.

Протягиваются все осколки, чтобы собраться вместе, спаиваются, смерзаются, воссоздавая бывшую клетку для сердца, которое бьется все резче, сильнее, без малейшей осторожности кроша застывшую кровь в венах и заставляя ее двигаться.

Покалывая, затягивается коркой льда пробоина у виска, поверх ложатся волосы. Краснеют, чернеют, выкрашиваются в совершенно немыслимые цвета, а потом смешиваются до густоты обожженного кирпича.

Он не блондин. Теперь нет. Никаких приятных глазу солнечных оттенков; тягучей массой накрывают снег темные волны.

Пососав кусочек льда, поперекатывав языком, Кирилл сплевывает его. Горло саднит. В носу щиплет, но это быстро проходит. И вот уже першение сменяет приток прозрачного до боли воздуха, проникшего наконец внутрь и охладившего горевшие легкие.

Живительный кислород расправляет грудь.

Он может вдохнуть.

Он открывает глаза. Льдистые, холодного прозрачного цвета, сменившие прежний небесный тон.

Его лицо выбелилось снегом, кожа засияла белым золотом. В его венах стынет лед, а глаза колются лютой стужей. Серебряные письмена очерчивают тело как напоминание о заключенном уговоре, и сияют в лунном свете, а жгучий холод, смертельный конец для живого, становится ему добрым другом.

Любое испытание имеет конец. И ему он был подарен.

В день солнцеворота истончается грань между мирами, открываются врата в темные слои. Навь проглядывает в прорехи, проникает в Явь. Она касается живых, она воодушевляет мертвых. Она незаметно дышит в затылок и невесомо трогает позвоночник; до мурашек. Темный кудесник Мороз застужает своим дыханием.

В кругу солнцеворота ночь в его власти, он полноправный хозяин безграничного междумирья. И пока врата будут открыты, не пробиться лучам солнца, не упасть им на измученную душу. В замкнутом коле продолжатся забавы Мороза. Случайность или испытание, посланное забытыми богами, которое душе придется перенести, чтобы темный бог одарил покидающего Явь своей милостью.

Кирилл был светловолосым парнем с голубыми глазами, улыбчивый и ясный как Ярило-солнышко.

В день солнцеворота он умирал, как умирает солнце.

Он начал новый цикл.

1

Осень только началась. Первое число. Какой-то проклятый день.

Какая глупость, раздражался Кирилл, хаотично мечась по спальне в поисках ключей от машины, которые засунул куда-то вечером. Ему двадцать три года, за плечами служба в армии и два года работы администратором ночного клуба, а сейчас потеет как первоклассник при мысли о том, что проспал первую пару. Еще умудрился и Карину подставить. Вообще-то она и была главной причиной взмокшей спины, сам выговора не боялся.

Мелькнула мысль, нужен ли ему тот диплом, и тут же была отброшена. Отец сказал, что нужен.

Кирилл бросил быстрый взгляд в зеркало на будущего юриста и выскочил из комнаты, промелся по лестнице вниз и выбежал за дверь. Теперь нужно было в темпе долететь до стоянки, забрать машину, забрать Карину и представать пред очи преподавателя.

Виктор со смеху помрет, наблюдая за ним из университетских окон, он-то давно уже на паре.

Кирилл не шел бы этой дорогой, если б не нужно было срезать путь, а короче всего было свернуть в частный сектор и пробежаться по годами утаптываемой земляной колее. Не стал бы соваться туда, по уши измазался в грязи, но перед первым учебным днем не мог уснуть ночью, отключился под самое утро, проспал. Плюнул бы, так Карина ждала. Отказалась идти одна, сказала, в аудиторию зайдут они только вдвоем.

Ее сестра придет в ярость.

Кирилл, пока бежал, стараясь не сильно задирать ноги и спасти хотя бы спину с рюкзаком от размокшей после дождя глины, гадал, нарочно ли Карина доводит Киру. Склонялся все же к тому, что да. Кира цедила слова с первой же встречи и делала вид, что этот парень недостоин ей даже сумки носить. Она переругивалась с сестрой из-за него, и все же их отношения не шли ни в какое сравнение с холодной войной, тянувшейся между Кириллом и Виктором, сводным братом по отцу. Младшим братом, мать которого стала Кириллу мачехой после того, как умерла его родная мама. Побочная семья, так сказать, долгое время проживающая в тени и выжидающая, когда же больная женщина освободит место в доме.

Оксану и Виктора можно было ненавидеть за это, но странный итог знакомства со второй семьей отца вышел: ненавидели именно они ребенка от первого брака. А так как они превосходили количеством ровно вдвое, а отец самоустранился от разборок, то жизнь Кирилла легкой не стала. В обидах не последнюю роль сыграли и рестораны, и «Ликарис», гордость покойной мамы, сумасшедше дорогой ночной клуб, расположенный за Алежейском, в хвойном царстве предгорий Кавказа, который к великому разочарованию Оксаны Ирина Ликарис успела подарить сыну. Своему сыну.

Кирилл не хотел бы подозревать с ним проживающих людей в такой низости. Поэтому он тщательно отыскивал другие причины для ненависти к себе. Одной из них стала ревность Виктора, тоже положившего глаз на девушку сводного брата, голубоглазую блондинку, несмотря на то, что с Кириллом она встречалась не один год. С этим он смириться мог, это укладывалось в рамки понятного ему соперничества, пусть и было неприятно знать, что каждый раз вроде как брат пялится на Карину совсем не с братскими помыслами. Но Виктор за годы показал, что дальше огрызаний дело не идет, к тому же на некоторое время такие причины отвлекали.

Кирилл перепрыгнул низкий бордюр и утопил подошвы туфель в чьей-то клумбе, решив, что хуже уже не сделает; ни себе, ни кучковатым сорнякам. Несколько домов осталось до угла, за которым ютилась небольшая площадка, а дальше простиралась стоянка. Это место находилось недалеко от дома, вдобавок работали там знакомые люди, с которыми часто пересекался в клубе, поэтому Тойота Кирилла там и обосновалась. Все из-за того, что Оксана гараж заняла своим транспортом, а перед домом ничего видеть не хотела. Не став раздувать из этого проблему, которых и без того в достатке накопилось, ее пасынок оставлял свой внедорожник на платной стоянке, а охрана исправно приглядывала за автомобилем.

И никакой ругани из-за машины.

Та площадка перед стоянкой с одной стороны оканчивалась местным ларьком, а у его стены рядом с банкоматом стоял глубокий старик в расстегнутой поношенной кофте, под которой виднелась клетчатая рубашка, и в брюках. На ногах кеды, жидкие седые волосы аккуратно причесаны. Несколько растерянно он смотрел на калейдоскоп роликов на экране, а сжатые на пластиковой карте пальцы мелко дрожали. Глянув на него мельком, Кирилл промчался мимо.

А потом притормозил. И обернулся: старик все так же стоял, один как столб в поле. Всем своим видом демонстрировал полную неспособность сунуть карточку в картридер, и как бы Кирилл ни спешил, он прошел несколько шагов и остановился окончательно.

Совесть заглушить не смог. Миг сомнений, напоминание себе об убегающем времени – и он вернулся.

Снять деньги – дело одной минуты, решил. Может, человеку они сильно нужны.

– Вам помочь?

– Торопишься, небось? – понимающе отозвался старик и оглядел Кирилла, с трудом выстаивающего на месте. Пожал плечами, как посмеялся над собой: – Новшества эти…

Человек выглядел абсолютно беспомощным. Жертва цифровой эпохи, неспособная под нее подстроиться, пришло на ум Кириллу.

– Сбивают с толку, – согласно он подхватил и взял протянутую карту. Заодно увлек старика ближе к аппарату. Помнил о камере, поэтому постарался в объектив не попадать. – Смотрите, тут полоска. Карточку вот в таком положении вставляете сюда. – С тихим щелчком картридер проглотил пластик, а на экране высветился список возможных действий. – Вводите код, потом жмете…

Кирилл честно отвернулся, чтобы не подсматривать, какие цифры набирает старик. Где-то просигналил клаксон, напоминая и о Карине, и о звонке. Не хотелось быть невежливым, но… С долей досады подумал о родственниках, которые должны помогать тем, кто в возрасте.

Время поджимало, с большим нетерпением метался между близкой стоянкой и не особо торопившимся стариком. Но ведь он не обязан был дожидаться окончания, подсказал и хватит.

– Если дальше разберетесь, то я пойду.

Не услышав ничего в ответ, Кирилл обернулся. Думал распрощаться и бежать дальше. Мысленно уже набирал номер Карины и объяснялся, успел даже задуматься, почему она сама ни разу не позвонила после того, как назвала место встречи, и не поинтересовалась, чем он занят.

Странно, мелькнула мысль, и Кирилл на всякий случай проверил звонки и сообщения. Ничего, пусто. Тревожно становилось. Не став раздумывать дальше, занес палец над клавишей вызова. Но к экрану прикоснуться не успел: среагировав на движение, от телефона поднял голову.

Только оказался не готов к тому, что увидел, а потому застыл, приоткрыв рот и разом растеряв все слова. Спешка сменилась оторопью, а сам парень вытаращился на дедушку с тем же выражением, с каким дедушка недавно пялился на банкомат.

Старик морщил лоб, сосредоточенно глядя на экран. Обеими руками держал кипу денег, пачку банкнот по пять тысяч, как разглядел Кирилл.

– Карту-то он отдаст? – спросил озабоченно, имея в виду банкомат. – Там еще есть. Средства-то для жизни.

Кирилл заморгал, переводя взгляд с денег на лицо старика, и вдруг обрадовался, что площадка пуста и никто не видит немощного богача, которого того и гляди ветром сдует. А от людей куда ему отбиться.

– Дедушка, – сказал в итоге, понизив голос, – вас, может, проводить? Вы деньги убрали бы с глаз.

Спохватившись, старик начал рассовывать купюры по себе, на что Кирилл против воли закатил глаза. И поразился, что в трех карманах без особого труда уместились все деньги, на вид – так их было больше. А еще поймал себя на мысли, что к беспокойству за Карину теперь прибавились опасения за деда, будто он стал его заботой. И никак отвязаться от зуда не мог.

Сдался.

– У меня машина рядом. Давайте отвезу вас, куда скажете.

Опоздал так опоздал.

– Езжай, – отказался дедушка и махнул уже пустыми руками. Под рубашкой весь раздулся, карманы смешно оттопыривались. – За помощь спасибо, может, свидимся еще, и я смогу рассчитаться как-нибудь. Чем-нибудь.

Кирилл чуть не рассмеялся от предложения, но ограничился лишь вежливой улыбкой. Подумал, что на этом может закончить; в конце концов, он никто этому человеку, и его безопасность – не его забота. Запоздало решил, что и его старик опасался, поэтому в машину не сел. Похвалить, наверное, можно за мудрое решение, пешком и в людных местах и правда спокойнее будет.

– Хорошего дня вам тогда, – проговорил и помчался на соседнюю крытую площадку, где уже дожидался у заведенного внедорожника человек из охраны. Протянул руку, пожал ладонь и указал на открытую дверь.

– Прогрел.

– Спасибо, – выдохнул Кирилл на бегу, влетел за руль, дернул на себя дверь и, убедившись, что дорога свободна, выехал со стоянки. Не больше пары минут уделил другому человеку; убеждал себя, если Карина ждала его столько времени, то их и не заметит.

Пока гнал Тойоту к автобусной остановке, несколько раз превысил скорость, попался на камеры и, уверен был, что фото ему вышлют на пару со штрафом. Все бы ничего, но Оксана, если выяснит, не преминет ткнуть отца носом. Как нарочно, Виктор мог похвастаться идеально чистой историей вождения.

Вечное соперничество. Поморщившись, Кирилл выкинул дурную мысль из головы.

На остановке Карины не оказалось.

Не было ее и в квартире, куда он направился сразу после того, как попробовал дозвониться еще раз, и снова безрезультатно: гудки шли, трубку никто не брал. И в сети она не появлялась с утра, а стрелки часов подбирались уже к десяти.

Вторую пару пропускали.

Глаза Кирилла скользнули по наручным часам, а мозг судорожно пытался понять, как ему поступить.

Оставалась вероятность, что занятия пропускал он один, а Карина доехала до университета и давно сидела на лекции. Телефон перевела на беззвучный режим, поэтому и не отвечала. Либо обиделась, наказать решила. Пусть в это Кириллу верилось с трудом, но в тот момент уцепился за эту причину. И поехал к центральному кольцу, за которым расположились учебные корпуса Тарпанальского техуниверситета, не став тянуть время дальше. Успел даже выпить воды и привести голову в порядок, прежде чем на телефон упало гневное шипение от Киры, не горевшей желанием общаться напрямую. Из короткого сообщения, привычно пропустив основную массу дряни, ему удалось выделить главное: что она до сих пор ждала сестру, а значит, в Тарпанале Карина не появлялась.

И тут ему стало страшно. О том, что ехать в университет нет смысла, стало понятно сразу, как выслушал Киру. А то, что Карина ушла из дома в половине восьмого утра вместе с Кирой, и сейчас ее в квартире нет, сообщила их бабушка. Возвращаться и выяснять, не напутала ли бабуля чего, Кирилл предпочел не делать. Вместо того завел машину и поехал обследовать все места, где они с Кариной гуляли, в надежде, что найдет ее там, злую или в слезах, и тогда сможет все объяснить.

Зря не позвонил сразу.

Зря потратил те две минуты на старика, надо было позвать хозяйку ларька.

Зря вообще ложился спать под утро. Знал ведь, что будильники – не его тема.

Не отводя глаз от дороги, механически реагируя на светофоры и сигналы, на бегущих по переходам людей, Кирилл не прекращал сканировать тротуары и открытые кафе, сворачивал в каждый переулок, останавливался, пешком проходил до знакомых лавочек и, обнаружив их пустыми, возвращался к прочесыванию окрестностей. Несколько раз пытался звонить Кире, пока не очутился в черном списке, отчего не стало легче. И Виктор игнорировал звонки.

От Карины доносилось глухое молчание. Телефон оставался включен. Она могла его потерять. Могла в эту минуту сама ругать себя и обшаривать места, где проходила.

Не в ее характере было так долго отсиживаться где-то. Они были знакомы достаточно давно и к играм в молчанку прибегали крайне редко, а точнее – в самом начале притирки друг к другу, пока узнавали, кто где готов уступать и на каких условиях.

Версии множились и следом отбрасывались как нелепые, а мысли Кирилла устремились в самые безлюдные районы Алежейска, где оброненный мобильный мог трезвонить себе, никем не подобранный и не присвоенный. В голову лезла только окружная дорога, узкий серпантин всего в две полосы, бегущий от кольца на север, огибающий населенные пункты по пролеску, дальше расходящийся на два полотна. Одно забредало в глубь леса и служило указателем к ночному клубу, второе, прокатив смельчаков на горках, возвращалось в город и, вливаясь в ряды таких же дорог, продолжало плутать там. Добравшись аж до самой развилки, Кирилл на ней и остановился, запоздало подумав, что вообще зря время здесь теряет – Карина пешком ни за что не зашла бы в такую глушь. Не настолько она обижаться умела.

Рассматривал вариант ехать, становиться под домом и до упора ждать Карину на одном месте, чтобы не разминуться наверняка. Рассматривал вариант поднять на уши ее родителей, но недолго и не всерьез. Злился на Киру, на ее дурную привычку чуть что, сразу бить черным списком, из которого потом Карина тайком убирала номер Кирилла.

Бешеная девица, слово «компромисс» отсутствовало в ее лексиконе.

Шлепнул по рулю, но злость не прошла. Стала сильнее, подпитывалась бессилием и неспособностью решить все немедленно.

Езда стоила ему почти целого дня и не принесла ни капли прояснения. Постояв, поглядев на обманчиво спокойный лес, каждый год в котором терялись туристы, а потом нагонялись толпы спасателей и добровольцев для их поисков, что тоже служило своего рода развлечением и давало повод местным для шуток, Кирилл развернулся, отчаянно захотел хлебнуть кофеину, которого не было и в помине, да и вода заканчивалась к тому же, и выбрал тот же путь, по которому сюда добирался. Уже на обратной дороге, почти на подъезде к городу, когда появились на горизонте слепящие блики окон многоэтажек, Кирилл увидел ее. Совершенно случайно. Отвернул голову вбок, поймав отсвет от капота. Потерял ход мыслей.

Движение привлекло внимание, Кирилл сузил глаза. Вроде видел четко, и все равно мозг отказывался укладывать картинку в голове, а пальцы вцепились в руль. Нога выжала до упора тормоз, с визгом протащилась резина по асфальту. Запахло гарью.

Запахло бедой.

Ступню свело судорогой, а Кирилл продолжал продавливать пол. Только боль, прострелившая ногу до самого бедра, отрезвила. С трудом разжав кулаки, он толкнул дверь и выскочил наружу. Сошел с трассы и побежал по траве с нарастающей скоростью, чувствуя, как начинает вылетать сердце.

Мазанул взглядом по окружавшему его лесу.

Карина сидела под деревом, прижимая к уху телефон, и заходилась в рыданиях. Она была в полном беспорядке, сумка валялась в нескольких метрах, тетради рассыпались по земле. От ног в одних носках взгляд Кирилла метнулся по содранным в кровь коленям, по зажатой между ног юбке. Горло стянуло обручем, не мог вздохнуть. Не мог спросить.

Карина плакала в трубку, давясь и повторяя имя сестры. Подняв глаза, увидев своего парня, начала заикаться сильнее, а с лица сошли последние краски. Что хотела сказать, он не понял, но имя Кирилла прозвучало ужасным воем.

– Карина… – Паника захлестнула Кирилла с головой, глаз зацепился за оторванные пуговицы на блузке, края которой его девушка стягивала на себе трясущейся рукой. – Господи…

Карина выронила телефон. Она сжалась в комок и только смотрела, как подходит Кирилл.

Она готова была бежать без оглядки.

Кирилл медленно поднял вверх руки в успокаивающем жесте.

– Кто… – Сглотнул и медленно присел на корточки. Пиджак не надевал, о чем сильно сейчас пожалел, поэтому торопливо начал расстегивать свою рубашку. При виде выражения в глазах Карины ему стало тошно. – Для тебя. Прости, больше ничего нет. Как… оказалась здесь? Кто…

С силой зажмурился, стиснув зубы.

– Кто это был? – резко бросил и затрясся весь, срывая с себя рубашку и опуская ее на колени Карины. – Надень!

Карина схватила одежду, не спуская глаз с пылающего злостью лица Кирилла.

Он, чтобы не смотреть, как она прикрывается, занял себя раскиданными вещами: сгреб в охапку тетради и сунул в сумку, ее повесил на плечо. Шагнул к Карине, она заледенела. Что здесь произошло – большого ума не требовалось, чтобы догадаться.

– Надо в полицию.

– Нет!

Первые слова, которые ему удалось услышать от нее. Сорванный голос, страх в нем ударили под дых. Перед глазами все поплыло, Кирилл запрокинул голову вверх, заставляя себя чередовать вдохи и выдохи. Его сотрясала дрожь, но никого рядом, на ком мог бы выместить ярость, не было. Только он сам, только его опоздание. Тогда, не сладив с собой, взялся за дерево. Содрал костяшки сразу же. Боль привела в некое подобие сознания.