Полная версия:
Вещи мертвого человека
Уткнулся в мерцающий экран.
Так.
Так.
Это – фигня.
А вот это – нужно срочно перезванивать.
Ибо тесть.
Который меня, кстати, возможно, даже и любит. Не будем разочаровывать мужика…
Набираю.
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – хмыкаю. – Извините, не мог ответить, Геннадий Петрович. На совещании был. Что там у вас стряслось?
– …! Ёб….! Ты…!
Понятно.
Я его тоже люблю.
– Геннадий Петрович, – выдыхаю укоризненно. – Нет, я не пидарас. И не импотент. И не безответственный сраный молодой демократ. Ни за того, ни за другого, ни уж точно за третьего ваша дочь точно замуж не вышла бы. И вообще, что значит «ебаный алкаш», в конце-то концов? Насчет «алкаша» я, кстати, не возражаю…
Товарищ генерал остывает так же быстро, как и заводится. С тем, что меня не построишь, он уже, в общем, смирился.
И давно.
– Совесть-то есть?! – гавкает напоследок. – Ладно, на дочь мою похуй, эта блядь сама с кем хочет разберется. Так тебе и на себя похуй! Но кошки-то тут при чем, им жрать вовремя надо! Про Герду вообще молчу: надо же, такому распиздяю – и досталась такая девочка с таким идеальным характером…
Я хихикаю.
Он настораживается.
– Геннадий Петрович, – ухмыляюсь, – сколько вам раз повторять? Герда – сука. А хорошая девочка – это моя жена и ваша, простите, дочь…
Хихикаем уже вместе.
– Ну да, – признает. – Характер у нашей с тобой Нинки похуже, чем у Герды, конечно. Ладно. Это нам общее наказание за грехи. Хоть они у каждого и свои. Короче. Заезжал я к вам, дочь просила антоновки с дачи завезти, к ее приезду. С Гердой погулял, всех покормил. Тебе жирный минус, боец.
Понятно…
– Зато вам плюс, – вздыхаю. – А заодно и удовольствие. И вам, и собакену моему. Она вас только и признает, кроме меня. Ну, может, Нинку еще, но у них есть общие тайны. Бабы все-таки, да…
Вот прямо вижу, как товарищ генерал расплывается в улыбке. Герду он обожает. Я, кстати, не соврал – она его тоже признает.
Редкость для породы.
У них обычно только один человек бывает, которого они готовы слушаться совершенно беспрекословно. А Герда еще и выдрессирована очень жестко.
Но и тесть у меня – тоже, сука, кремень.
– Спасибо, кстати, – зеваю, – что Герду выгуляли. Хоть в кафе какое по дороге домой заскочу. Оправдать репутацию алкоголика на граммов эдак сто – сто пятьдесят. Да съесть что-нибудь жирное и горячее, хоть это на ночь и не совсем хорошо. А то весь день во рту только сухомятка, даже алкоголь не берет. Я ж сегодня с утра – вы, Геннадий Петрович, не знаете – товарища – так получилось – похоронил…
Глава 6. Ночное кафе в холодный осенний дождь
Ночные огни, отраженные в покрытых дождевой рябью лужах – это только со стороны красиво.
Из окна хорошей дорогой машины, например.
Марка и понты тут совершенно ни при чем, волнует исключительно безопасность, сухость и, простите, комфорт. Позволяющий наслаждаться этой игрой отражений.
Да и не только ей.
Ну, или если ты смотришь на них из-за чисто вымытого стекла небольшого и обязательно полупустого кафе.
Или бара.
Непременно расположенного в самом центре большого, никогда толком не спящего города.
Когда музыку уже выключили, шумные компании разошлись, а закрываться еще рано.
И ты входишь туда, в тепло, с мокрой холодной улицы, стряхиваешь тяжелые ледяные капли с плаща и вешаешь его, заботливо расправив, чтобы немного просох, на массивную вешалку у входа.
Только нужно, чтобы в баре были такие небольшие высокие столики прямо у выходящих на переполненную блестящими от дождя машинами улицу почти что витринных окон. И можно было бы через тщательно промытое дождем стекло наблюдать яркий и красочный ад мегаполиса.
Как раз в такую погоду он по-особенному хорош.
Это, кстати, не проблема. Нужно только подходящее кафе поискать. Благо, их сейчас таких не только в центре полно. Причем относительно пустых в это позднее время суток. Пандемия не то чтобы подкосила москвичей или сделала их более пугливыми. Просто город накрыла осень, во всех смыслах этого слова.
И он как-то разом, в один момент, постарел.
Так вот – садиться надо как раз именно туда.
К окну.
Заказать усталой молоденькой официантке крепкий чай или небольшую чашку эспрессо. Подумав, согласиться с девушкой, что на улице сейчас как-то особенно промозгло и тоскливо. После чего дозаказать еще и тяжелый стакан двойного виски без льда.
Ну, или просто рюмочку коньяка, обязательно армянского. Можно и дагестанского, только хороших сортов: они сейчас научились, тоже неплохо делают. Но никакой пафосной Франции, даже если будут навязывать. Резкие французские бренди с русской промозглой осенью отчего-то совершенно не сочетаются.
Фальшивят.
Поэтому, если в такую погоду что-то французское – то только кальвадос.
Его, пожалуй, и закажу…
Потому как, если правильно подобрать напиток, а параллельно согреться горячим чаем и задуматься, глядя в промозглый ад за стеклом, тогда поэтические ночные огни, отраженные в лужах, и вправду становятся просто до нереальности хороши.
Нет, я серьезно.
Сырой холодный воздух полон острыми, косо летящими каплями мороси и предощущением смерти.
Ад, кстати, вообще, если смотреть со стороны, всегда полон неожиданных эстетических находок и выглядит ярко и достаточно привлекательно. Дизайнеров хороших, видимо, довольно много туда в последние годы поступило.
Из нашей родины грустных осенних осин в том числе.
У нас их тоже хватает в последние годы.
Есть из кого выбирать.
Тут ведь, понимаете, еще в чем дело-то – ад всегда отлично продавался, и сейчас тоже неплохо продается, на его инфернальность всегда найдется денежный покупатель. В кино и гламурном глянце это уже давно поняли, вот и штампуют сумрачные картинки, смущая невыдержанные умы.
Мне ли, некоторым образом еще и рекламщику, об этом не знать.
Опыт, знаете ли… Дизайнерское место, короче.
Модное.
Да и ты сам, старик, в общем и целом такой же. Ничем и ни в чем не лучше, пусть и не сильно хуже этих больных, изломанных сукиных детей.
Тоже своего рода рекламный агент мокрого осеннего мегаполиса.
Ну – что поделаешь. Я здесь, вообще-то, рожден.
И воспитан.
Не только и не столько родителями, царствие им обоим небесное, сколько улицами этого, по-прежнему мной любимого и мною же проклинаемого города. Который называется просто и предельно внятно и буднично.
Твоя, сука, Москва.
Хоть что-то в этой жизни не меняется…
Вот, кстати, удивительное ведь дело. Его, этот город, можно искренне любить или так же искренне ненавидеть, но равнодушным он не оставляет.
Причем никого.
А я сам – плоть от его плоти. Кровь от его крови. И это, наверное, глупо не признавать. Один из осколков его странноватой, но вполне материальной души. Разбилась она, вот только опасаюсь, эта самая душа. Да и этот «грипп 2.0» прошлой зимой и весной ее просто добил.
Сейчас-то уже полегче.
А вот тогда разлетелась необычно теплая, бесснежная фактически Москва мертвыми яркими огнями по лужам и фонарям.
Хрен теперь соберешь.
Ну да ладно.
Ничего.
Прорвемся.
Следом за Стасом в это тоскливое никуда лично мне отправляться пока все равно рановато. Ад меня подождет…
Дождь.
Дождь.
Дождь.
Вода льется с небес.
Вода течет по улицам, накрывает забившиеся ливневки, заползает за воротник плаща, когда вылезаешь из теплого кафе покурить.
А без плаща – лучше даже не думать.
Дождь.
Мелкий. Частый. Противный.
Злой…
Уходить из тепла и света кафе совершенно не хотелось. Посижу еще, потом спокойно вызову такси – и домой.
Из приглушенного света и тепла – в приглушенный свет и тепло.
К кошкам…
Вот только выпью еще…
Он зашел в кафе, явно понимая, зачем сюда пришел.
Бросил тело на соседний с моим стул.
Большой.
Грузный.
Кажется, до сих пор злой.
И – вот хоть усрись, но сразу видно – генерал.
Хоть и одет давно по гражданке, в добротный классический костюм с тяжелым непромокаемым плащом. Да и в отставке давным-давно. А вот не спутаешь ни фига…
Геннадий Петрович.
Тесть.
Пожал мне автоматически протянутую руку, рявкнул на официантку:
– Водки сто пятьдесят принеси!
Принесла, кстати, мгновенно. Я не успел даже сигареты достать.
– Сейчас, – извиняюсь, – товарищ генерал, покину вас на две-три минуты. Пару затяжек сделаю, а то тут нельзя.
Он милостиво машет рукой.
– Беги, – морщится. – Я отдышусь пока. И налью. Девочка, а ты мне еще чайку зеленого изобрази, пока этот безобразник дымом своим давится. Большой чайник только, не маленький. И с мятой. Пить что-то хочу…
Вот все-таки есть такое слово – порода.
Генеральская.
За деньги эдакое не купишь.
Причем вот вообще никогда.
Завидую…
Сделал пару коротких затяжек, быстро вернулся в кафе. Махнул рукой официантке, чтоб повторила мой кальвадос. Тесть еще не успел себе водку толком в лафитничек перелить, как я снова напротив нарисовался.
Он только подбородок слегка наклонил. Стрельнул глазами, не отвлекаясь от процесса наливания. Мол – молодец.
Стараешься…
– Хреново тебе, – внезапно вздыхает, – наверное, Глеб? Вы ж с этим чертом, насколько я помню, типа даже дружили?
Я жму плечами. Тяну к нему недопитый «предыдущий» стакан с кальвадосом. Там чуть-чуть осталось.
На донышке. Буквально на полглоточка. Новый официантка еще не принесла.
Чокаемся за встречу: поминать никого не хочу. Ни Стаса, ни свою несчастную жизнь.
– Да нет, – морщусь, – товарищ генерал. Так-то хреново, конечно, но не от этого. От другого. А Стас для меня, как я понял, уже давно умер. Хоть когда-то и жил где-то и как-то неподалеку. И мы даже общались. Но вот сейчас по этому поводу эмоций вообще, в принципе, никаких…
Глава 7. О ненависти к редакционным буфетам
Есть что-то, что никогда не меняется.
Иногда – к счастью.
Чаще – к сожалению.
Вот, к примеру – и понимаю, что это глупо, но ничего с собой не могу поделать, – никогда не любил редакционные буфеты, как бы они теперь, в нынешние прогрессивные времена, ни назывались. Хоть «ресторан». Хоть «кафе-бар», как в интересующем нас случае.
В некоторых редакциях в девяностые вообще, говорят, умудрялись устраивать ночные клубы и полулегальные казино, с блэкджеком и шлюхами. Кое-где это даже преподносилось как истинная победа рынка и демократии.
Мне повезло, я сравнительно молодой и эти прекрасные времена почти не застал.
А вы что же, решили, что «демократические» журналистские начальники в те светлые времена от любых других начальников отличались?
Ну-ну.
Опять же, вонять прогорклой кухней бывшим редакционным буфетам, поговаривают, даже клубные блестки не мешали. О-хо-хо-хо-хонюшки, где ж вы, мои сонюшки… Жрите сами эту свою демократию, короче.
Я лучше в стороне постою.
Но сейчас просто выхода другого не было. Главный, пригласивший на разговор, еще не подъехал. А вот я зачем-то приперся сильно заранее, сквозь злой утренний дождь промозглой московской осени.
И теперь страдал.
А тут хоть кофе горячий. Да, стандартный. Да, из кофе-машины, а не из медной турки. Но все равно вкусный.
Да и вискарика могут хорошему человеку плескануть.
Плохому, впрочем, тоже.
Лицензия на алкоголь у них есть, продают свободно, здесь все-таки взрослая редакция, а не образовательное учреждение, господи меня прости. А у меня три дня назад жена упорхнула на неделю в командировку в Италию.
И товарища похоронил.
Ну и, конечно, перебрали слегка.
Главный поймет. Он насчет меня иллюзий уже давно не питает. От словосочетания – вот «совсем никаких»…
Взял у симпатичной блондинистой барменши с цветастыми татухами на предплечьях (да что ж у них за мода-то в этом нынешнем общепите!) двойной эспрессо. Ну, и принципиальный, можно сказать, полтинник какого-то, первого попавшегося, ирландского виски со льдом.
Уселся у окна, выходящего во дворик редакции. Страдать.
Кстати…
Может, я и правильно пораньше пришел. Дома все равно делать особо нечего: животные покормлены, обихожены и спать уложены. А дождь вон за окном все усиливается и усиливается.
Мелкий. Плотный. Косой. Злой.
Безнадежный.
Осенний, короче…
Впрочем, я уже об этом, кажется, говорил.
Лужи под таким дождем морщинистые, грязноватые, мутные, даже чуть пенные по краям.
Графоманские, короче, какие-то лужи, блин.
Скучные, короче, лужи.
Чего уж про людей говорить.
Плестись сквозь него сейчас, после неминуемого разговора с Главным и, почти наверняка, получения от него какого-то важного и финансово-значимого задания, – радости совсем никакой.
А вот виски… Виски можно, пожалуй, и повторить.
Гарик, наш радийщик, возник напротив в своей обычной манере – как всегда, неожиданно и, как всегда, со стаканом виски.
Даже двумя.
Видимо, себе заказывал, заодно и мой прихватил.
Это нормально, кстати. Давно заметил: в любой уважающей себя редакции должен быть свой, очень умный, добрый и оттого вечно печальный армянин.
А лучше двое.
И желательно, чтобы оба в очках…
– Здорово, – говорит, – неожиданная птица счастья и редкий гость. Надо же, какая нежданная красота. Не кто иной, как сам Глеб Борисович Ларин почтил присутствием наши скромные трудовые редакционные будни. И даже, несмотря на уже не раннее утро, еще относительно трезв.
Меня аж передергивает.
Блин.
– Вот умеете же вы, – морщусь, – радийщики, сказать кучу всего и ни слова правды. Зато максимум витиеватости и красивости. За это вам, догадываюсь, деньги и платят. И тебе тоже привет.
Коротко обнимаемся. Один из немногих людей, с кем у меня тут довольно искренние отношения. Нормальные – считай, со всеми. Ровные в смысле.
А вот чтобы искренние – это, извините, вопрос.
Искренность и редакционная работа – две вещи почти несовместные, хуже, чем совмещения гения и злодейства. Этим-то мы тут в будничном режиме занимаемся.
Совмещаем.
Со злодейством, не с искренностью.
А Гарик… Гарик как-то сумел.
Блин. Запутался я что-то, не надо мне больше по утрам даже с очень хорошими и искренними людьми выпивать.
А уж с плохими – тем более.
И что же? Совсем, что ли, не пить?!
– Это как же, – протягивает стакан, чтобы чокнуться, – вас прикажете понимать, сударь? Или вы таки в этих стенах родной редакции частый гость? Тексты по мылу, зарплата и гонорары на карточку. Свой офис, с секретаршей, причем вне стен уважаемого заведения почему-то. Чтоб я так жил…
Задумчиво чешу пока еще не полысевший затылок. Морщусь. Потом подмигиваю.
– Не завидуй, – ворчу. – У каждого свой крест.
Чокаемся.
– Так все-таки, какими судьбами? – интересуется. – Главный в гости с утра пораньше пригласил?
– Тебя что, тоже? – начинаю догадываться.
Гарик довольно ржет. Купил.
– Ага, – подмигивает сквозь свои выпуклые иллюминаторы. – Жди. Мы, его скромные заместители и руководители подразделений, удосуживаемся видеть солнышко наше или в очереди за пиздюлями, или сильно нетрезвым и добрым. И ближе к вечеру. С утра я к нему, извини, не ходок. Это тебе похуй, ты у нас волчара. Существо, в служебную иерархию принципиально не встраиваемое. Оттого тебе не грозят ни служебный рост, ни животворящие пиздюли. Какой смысл тратить энергию на животное, самовыпиливающееся из любой пищевой цепочки? Ни ты его не сожрешь, ни оно тебя. Я ж тебе это не просто так говорю. Это я, типа, завидую. Повторяюсь: чтоб я так жил…
Я киваю.
Тут – не отнимешь.
Это он правильно говорит, я эту историю вокруг себя в профессии долго и старательно выстраивал. С одной стороны – вроде как бы и «топ-дог». Тот, кто может решать вопросы. Причем почти на любом уровне. А с другой – никому и близко не конкурент в гонке за место под солнцем.
Развожу руками.
Подмигиваю.
– Ну, тут кто на что учился, извини…
– Да я-то так, по-доброму, – улыбается грустно. – Кстати. Ты как, на программу ко мне придешь? Как эксперт, разумеется, мы с тобой говорили на эту тему. Хотя бы с периодичностью раз в пару недель. Просто, сам понимаешь, у нас тут немногие в экономике по-настоящему понимают. В отличие от тебя…
Я мнусь. С одной стороны, с Гариком приятно работать. По-настоящему. И программа у него, в принципе, рейтинговая. А я эту тему по отношению к себе запустил, откровенно так говоря, занимаясь больше баблом в последнее время. Надо подкручивать, если не хочу расстаться с профессией окончательно. Короче, не повредит как минимум.
И Гарику неудобно отказывать.
Гарик хороший.
С другой, в моей ситуации время – это почти всегда деньги. А они мне, признаться, всегда нужны. И особенно – в последнее время.
Эх, Нинка…
А с Гариком мы в одной, объединенной редакции служим, и тут песню на эту тему не запоешь. Могут и не понять. Типа, а зарплата тебе за что? А что она мне, эта ваша зарплата?!
Слезы одни…
– Насчет гонорара не переживай, – хмыкает с пониманием. – Много выписать не смогу, но совсем уж стыдно не будет. Приходи.
Я коротко киваю. Тогда – да.
– Сумма не принципиальна, – кривлюсь. – Ты же знаешь, я зарабатываю в других местах. Принципиален подход. Мне когда платят, я иду работать. По-настоящему, а не развлекаться. Ну, ты меня понимаешь, короче. Сам профессионал. Не люблю ничего бесплатного, ни на входе, ни на выходе. Даже бесплатный сыр…
Глава 8. О профессиональной деформации
От необходимости отвечать сразу и немедленно избавил телефонный звонок.
Главный, естественно.
Гарик, умница, увидев фамилию на иконке, сразу предусмотрительно в сторону отвернулся.
Только что уши не заткнул.
Все правильно: профессиональное любопытство – оно ведь не только кошек губило.
Равно как и профессиональная этика «для своих».
– Привет еще раз, – говорит. – Я подъехал, можешь потихоньку подниматься. Наверняка в кафе же сидишь.
– Цербершу свою предупреди, – бурчу. – Чтоб лаяла поменьше. А то я ее как-нибудь саму покусаю…
Секретарша у него, конечно – страх и ужас.
Фурия.
Уверен – специально такую суку себе в приемную подбирал.
Патентованную.
Главный у нас только старается казаться эдаким правильным профессионалом, рубахой-парнем для своих.
На самом деле у него даже глаза рептилии.
Сволочь редчайшая.
Его отношение лично ко мне, кстати, мне совершенно точно известно: я у него, кажется, прохожу под ярлычком «полезное дерьмо». Впрочем, я его тоже люблю.
Работать друг с другом это ни разу не мешает.
Так-то профессионал он блестящий и никакой интеллигентской рефлексии совершенно не подверженный. Просто решает свои задачи, подбирая наиболее им соответствующий и надежный в обращении инструмент.
А мне… Мне просто деньги вечно нужны.
Это уже константа.
Увы.
Как этот вечный осенний дождь за окном, тщательно отмывающий труп моего родного и любимого города.
И не то чтобы я мало зарабатывал. Наоборот. Вполне себе прилично. Как говорят, даже по европейским меркам. И семья не жалуется. Хотя где она сейчас, та семья?
В Италии?
Так там сейчас тоже, говорят, дождь…
Просто все равно, сколько ни заработай, все деньги уходят, как вода сквозь пальцы.
И – в горячий песок.
С шипением.
К тому же еще, сука, и пью…
В приемной начальника помимо Церберши тусовала еще и Юлечка Серостаева, совсем недавно – совершенно роскошная и идеологически правильная блядь, неистово и небезуспешно желаемая всей мужской и некоторой женской частью редакции.
Она между вожделевшими особой разницы не делала.
Принимала почти всех.
А сейчас, увы – просто сухая морщинистая полувобла-полушвабра с жидкими волосенками. И коричневатым, будто печеным лицом.
В записную моралистку, как бывает в таких случаях, Юлька по живой жизнерадостности характера и здоровом отвращении к окружающим так и не превратилась. И к «новой себе» относилась достаточно трезво, даже с юмором. Да и вообще была одним из немногих людей в редакции, с кем было приятно даже просто поболтать в великолепной тематике «ни о чем».
Вот ведь… Совершенно бессмысленный, в сущности, человек. Даже, в общем-то, вредный.
Скрипучий.
Толку от нее, кроме дежурного пересказа редакционных слухов и сплетен, вообще никакого. И как редактор – тоже, в общем-то, не алё.
А все равно – человек.
Возможно, это как раз самое главное в нас всех и есть. Что осталось. Что мы изо всех сил мучительно боимся потерять в себе, благодаря понятной профессиональной и личностной деформации.
Юльке вот повезло…
– О, – радуется, – Глебушка. Тебе первому на поебку к начальнику надо выдвигаться. Меня следом за тобой…
– Тебя-то, – поражаюсь, – за что?
Юлька так-то – святая женщина. И, несмотря ни на что, включая понятный цинизм, наивная. Даже цинизм в ее исполнении выглядит сейчас чистейшей воды романтикой. Она, к примеру, до сих пор уверена, что Главный меня ценит исключительно за мой журналистский талант.
Ага. Нет, его он тоже ценит. Безусловно. Глупо не ценить то, что приносит деньги, правда? Но все-таки суть наших сложносочиненных отношений – совершенно в другом.
Как говорится, спасибо за аплодисменты, но лучше все же деньгами…
– А он меня уже месяц пиздит, – продолжает радоваться Серостаева. – Говорит, что распустилась и перестала следить за собой. Хуй ему в нос, такой прогноз. Я снизу и со спины еще диво как хороша, и километр легко за сорок минут плыву. А то, что сиськи обвисли и морда стала на жопу цыпленка похожа – так это конституция такая, тут уже ничего не поправишь. Наследственность у меня. И матушка-покойница точно такая же была, что ей совершенно не мешало. Спереди пенсионерка, а с жопы – так и вообще пионерка. Значит, спереди лучше не смотреть. Можно подумать, мне прям охота, чтоб на меня мужики с жалостью пялились. Вот прямо как ты сейчас, например…
Я только морщусь. Попробуй тут возрази: и проблемы свои, и мои взгляды на них девушка совершенно верно и точно отображает. Не поспоришь.
За что, в принципе, и люблю…
– А этот что? – киваю в сторону двери.
Юлька жмет по-прежнему точеными плечиками. Не все безжалостная река времени унесла. Ну да. Проблемы, в принципе, достаточно точно обрисованы. Морда и грудь. Но этого, к сожалению, более чем достаточно.
Увы…
Глава 9. Долгая прелюдия
Юлька, может, и расстроилась бы, узнав, что меня приглашали не на «поебку». А может, и нет.
Много чести.
Да и ваш покорный слуга немного не в том социальном статусе уже, пардон, чтоб его без весомого повода на эту процедуру в начальственные кабинеты-то приглашать. А поводов… Поводов я не допускаю.
В принципе.
Это не так сложно, на самом деле. Достаточно многого не хотеть. Из того, что хотят остальные: должностей, наград, званий.
Славы, наконец.
Мне иногда и жить-то, честно говоря, не хочется – какая уж тут слава? Иди вон, выйди на улицу. Промокни, как следует. И все сразу пройдет…
Ну да ладно.
Зашел в кабинет. Пожал руку демонстративно-приветственно вышедшему из-за стола встречать «дорогого младшего друга» Главному. Уселся в кресло перед журнальным столиком, в углу кабинета, игнорируя большой «переговорный» стол.
Главный у нас человек эстетически развитый. Интимные вопросы предпочитает решать именно там. А я сейчас здесь, судя по всему, как раз по такому вопросу. Иначе б меня настолько настойчиво сюда никто не звал…
Главный, в свою очередь, остался посреди комнаты. Переминаясь с пятки на носок. Посмотрел на меня несколько наигранно-осуждающе. Типа, провел воспитательную работу.
Потом хмыкнул.
Крякнул.
Вздохнул тяжело.
Открыл прямо по экватору большой стилизованный под средневековые карты деревянный глобус. Откинув верхнюю часть, превращая почти музейно исполненный экспонат в пошлый и банальный бар, вынул оттуда аккуратно за горлышко бутылку очень хорошего – я знаю, о чем говорю – торфяного синглмолта.
Хорошего-хорошего, можете мне поверить.
Старший товарищ у нас – настоящий, сука, эстет: слушает классический рок-н-ролл, обожает Элвиса. Понимает импровизационный джаз. И в вискарях тоже разбирается прямо-таки изумительно хорошо.
Можно доверять, короче.
Сам предмет моих наблюдений тем временем нажимает пальцем свободной руки клавишу селектора громкой связи:
– Галочка, сообрази нам с Глебом пару кофе, пожалуйста.
Тьфу ты. Ну вот зачем такой радикальный контраст?!
Я недовольно морщусь. Более того – меня передергивает. Хотя последнее, может, и просто с похмелья. Но все едино неприятно.
