Полная версия:
Вещи мертвого человека
Нет.
Я все, конечно, понимаю…
– Поверьте мне, капитан, – говорю. – Я на этом рынке почти десять лет проработал, пока в медиа окончательно не вернулся. Тут все просто: кто на что учился, простите. Нормальные деньги, но, увы, не мое. Так вот: ни у одного из так называемых «громких» убийств в рекламном мире не было производственных оснований. Ну, за исключением «наружников», разумеется. В смысле тех, кто рекламными щитами владеет. И продакшена. Но мы их как-то к своему цеху не особо и относим…
– А Гольдман? – спрашивает, напоминая давний громкий взрыв в центре Москвы. – Знатная история была…
– Господи, капитан, не надо пробивать меня на гнилые базары. Кто убил Борю Гольдмана, знают, наверное, все. Даже те, кто, как я, не удостоился по молодости знать Борю лично. Все знают, кроме полиции. Да и та наверняка знает, только говорить не хочет. Так что давайте лучше о Стасике.
– Давайте, – соглашается. – Вы его опознать сможете?
Киваю.
– Конечно, смогу, – отвечаю. – Мы же с ним столько лет приятельствовали. Да и работали когда-то вместе…
– А что расстались? – интересуется.
– Расстаются с женщинами. А со Станиславом мы просто работали, пока обоим было выгодно. А потом он решил, что вырос.
Капитан поджимает губы.
– И правда вырос? – спрашивает.
Жму плечами.
Вздыхаю.
– А бес его знает, – отвечаю. – Я в его дела не лез. А он не отчитывался. Но, судя по всему, – не бедствовал…
– Понятно, – говорит. – Ну что ж, тогда – на опознание? Трупов не боитесь?
– Да что их бояться, – усмехаюсь. – Бояться живых надо…
Капитан несколько удивленно выгибает левую бровь домиком.
– Мудрая мысль, – хмыкает. – И где ж таким учат?
– А недалеко, – говорю. – В одной когда-то советской, а сейчас вполне демократической и почти независимой кавказской республике. Аж два раза. Первую кампанию с «калашом», в миротворцах. Вторую с «Бетакамом», через Рокский тоннель. Это такая не используемая сейчас тяжеленная телевизионная камера…
– Вот как? – удивляется. – Я тоже там служил…
Я хмыкнул.
Он подмигнул в ответ.
Пожали друг другу руки, перекинулись еще парой ничего не значащих фраз, он пригласил понятых, и мы прошли в комнату.
Стас лежал на полу.
Половины лица просто не было…
Блин, какая же все-таки хрупкая и ненадежная вещь – человек. Кто сильней: здоровенный, атлетически сложенный парень весом под сто кило и без единой капли жира под гладкой упругой кожей – или маленькая железяка весом всего-то в несколько граммов?
Вопрос, что называется, риторический.
– Он это, – говорю. – Разумеется. Даже сомнений никаких нет. Стас. Если хотите убедиться – у него на плече тату, наколка в смысле, японские иероглифы. Что они обозначают – не обессудьте, – не знаю…
Кивает, сдергивает рубашку с плеча.
Вон они, родимые.
– Глеб Борисович, – спрашивает официальным тоном, – скажите, вы у него здесь часто бывали?
Гляжу – оператор их, полицейский, – на камеру нас снимает.
Понятное дело: опознание, официальная процедура.
И протоколы писать, наверное, больше не надо.
Прогресс.
Отрицательно мотаю головой.
– Очень, – говорю, – редко. Пару раз с Ниной забегали чаю попить. В наших кругах не принято в гости друг к другу ходить. Как правило, все на нейтральной территории встречаются: в барах, ресторанах…
– Понятно, – говорит. – А Нина – это жена?
– Жена, – киваю.
– Она с ним тоже общалась?
– Да постольку поскольку, – говорю. – По касательной, что называется. Она эту часть моей компании вообще не очень-то жаловала…
– Извините, – говорит, – за не совсем корректный вопрос: а у них ничего не могло между собой быть?
Я, несмотря на наличие в комнате трупа хорошо знакомого мне человека, чуть не заржал в голос.
– А вот это, – смеюсь, – капитан, полностью исключено. И не потому, что я нахожусь в плену иллюзий по отношению к собственной жене. В этой жизни и не такое бывает. Да и хреново у меня с ней в последние годы, честно так говоря. Но тут – вообще ничего общего. По другим причинам, короче…
Капитан на секунду задумывается.
– Он что, голубой был? – спрашивает с интересом.
Вот ведь еще незадача. Но тут, думаю, капитан, у тебя тоже пролет. Не там ищешь.
Совсем, дружище, не там.
– Да нет, – машу рукой, – не голубой. И близко, что называется. Просто Стас дико не любил никаких осложнений в собственной жизни. Поэтому жены и подруги приятелей для него были под жесточайшим табу. А так… Ему после развода моделек и актрисок молоденьких вполне хватало…
Мышалов вздыхает задумчиво. Интересно, какие он выводы для себя делает?
Хотя мне-то это зачем…
– Понятно, – кивает. – А с кем он в последнее время встречался?
– С этой, – морщусь, – Надей из МХАТа. Если не выгнал, разумеется. Он после того, как с Леськой – с женой в смысле – расстался, их вообще, как перчатки, менял. Телефона, извините, не знаю, но найдете легко. Или сама проявится…
– А что морщитесь? – спрашивает.
И смотрит эдак заинтересованно.
Ну ладно, мне, в общем, не жаль.
– Да, – фыркаю, – тупая она, как сибирский валенок. И пить не умеет. Как нажрется, ко всем мужикам подряд в трусы лезть начинает. Несмотря на наличие и даже присутствие поблизости всяческих жен и подруг.
– Имели скандалы по этому поводу? – интересуется.
У меня аж глаза, признаться, на лоб полезли.
– Да нет, – отвечаю. – Что, Нинка – совсем дура, что ли? Я онанизмом и в детстве-то не грешил, и сейчас тем более не занимаюсь.
– А он? – кивает в сторону тела.
– А его, – жму плечами, – видимо, устраивало…
– Понятно, – говорит.
Помолчали.
Я, не спрашивая уже разрешения, закурил.
– Глеб, – говорит, – у меня к вам огромная просьба. Вы не могли бы посмотреть его вещи? Просто свежим взглядом, что называется. Нет, я понимаю, что вы здесь нечастый гость. Он, похоже, действительно вообще сюда мало кого водил, даже девицу свою. Личная берлога. Тем страннее все, сами понимаете: убийцу, если был убийца, он сюда сам впустил. А так мы и вас-то по номеру телефонному в его мобильнике нашли. Но вдруг? Вдруг что-то пропало или, напротив, что-то в глаза бросится…
– Хорошо, – отвечаю. – Посмотрю.
И пошел.
Потрогал руками письменный стол. Солидный такой стол, с чувством собственного достоинства. На нем, как всегда, бумаги раскиданы. В известном только одному Стасу порядке, он их всегда как специально запутывал, даже когда мы вместе работали. Чтобы никто посторонний не мог ничего понять.
Кто в них теперь разбираться будет?
Книга у дивана, раскрытая обложкой вверх. Дэн Браун. До середины не дошел. Мама моя дорогая, Стасик, неужто ты так низко пал?
Но хорошо, что он хоть что-то читал.
А вот последнего Пелевина на столе он явно дочитал.
Я, кстати, так и не смог. Это вообще не книга – скорее игра, головоломка. Компьютерная инсталляция. А для меня, хоть и взрослый уже мальчик и в сказки давно не верю, книги все равно живые. То же, чем Виктор Олегович занимается в последнее время – самое настоящее труположество.
Некрофилия.
Хоть и довольно талантливая.
Все равно не хочу.
Фикус в горшке не поливали, наверное, пару недель. Странно: у него же вроде домработница? Или выгнал?
Там же, в горшке – несколько бычков. В том числе пара от беломора. Привет славному городу Амстердаму.
Не знал…
Свитер на кресле.
Само кресло, кстати, тяжеленное даже с виду, буквально вросшее в пол старой профессорской квартиры. С очень прямой и жесткой спинкой. Дико неудобное.
А ему нравилось.
Музыкальный центр.
Интересно, а что он слушал? Тьфу, говно какое… Не знал.
Книжные полки. Так, ну эта часть – от родителей. У него папа профессор МГУ был. А вот это уже сам покупал. О господи… Браун, Паланик, Хелл, Коупленд, Мураками.
Малый джентльменский набор.
Фактически, все говно.
Жесточайшее.
Лютая попса, рассчитанная максимум на то, чтобы произвести некоторое впечатление на телочку. Если у телочки, разумеется, есть некая претензия на интеллигентность. Не сама интеллигентность, разумеется, хотя я и саму «интеллигентность» тоже не очень люблю. Но тут – вполне довольно и претензии…
Часть книг даже не читана. Грустно, наверное, им.
Да…
И вообще – сумеречно в комнате. Плохо.
Затхло, что ли.
На полке, рядом с томиком Кастанеды – черно-белая фотография молодой красивой женщины.
Ирка…
– Знаете ее? – спрашивает капитан сзади.
Я сначала молча киваю. Потом сглатываю комок.
– Знал, – отвечаю. – Вот в этом случае точно «знал», капитан. Это – Ира Кондратьева, директор нашего ебуржского филиала в прошлом. И его первая и единственная любовь. Еще до первой женитьбы. Она умерла, уже больше десяти лет назад. Рак. Поздно спохватились. Ничего сделать было нельзя. Это старики этой гадостью могут долго болеть, а молодые в момент сгорают. Вот и она. За три месяца…
– Понятно, – говорит.
Да что тебе тут может быть «понятно», думаю, мент? Хотя ты вроде бы и нормальный…
Но молчу.
Иду дальше.
– Может, – говорит со вздохом, – они сейчас и встретятся, кто знает…
Я только головой покачал.
– Знаешь, – говорю, – капитан… Я всегда себе с ужасом представлял все эти фенечки типа встречи на небесах. Это ж ужас ужасный. И он за эти годы так изменился, что она его не узнает, да и она у него в воспоминаниях, наверняка, совсем другой стала. Совсем не такой, какой при жизни была. Так что ну его нафиг…
Он помолчал.
Потом тоже закурил, не выдержал.
– Интересный, – говорит, – у вас взгляд на вещи, Глеб Борисович. Нестандартный. У меня от таких взглядов мороз по коже…
Я невольно сглатываю.
Чешу в затылке.
– Капитан, – смеюсь. – Ты же не барышня, такого в жизни повидал… с твоей-то службой. Человек не одинаков в разные интервалы своей жизни. Помнишь, кто «остановить мгновенье» от Фауста требовал?
Он отводит взгляд в сторону. Кривится. Потом мотает большой, явно очень усталой головой.
– Нет, – хмурится, – не припомню…
Я коротко киваю. Неудивительно. И дело тут не в том, что вряд ли опер-убойщик капитан Мышалов слишком серьезно мог «Фаустом» заморачиваться. Тут всякое бывает. На это просто вообще немногие внимание обращают…
– Дьявол, – говорю, – Сатана. Понимаешь почему?
Он отворачивается к окну.
Вздыхает.
Смотрит на меня.
На портрет.
Снова на меня.
– Кажется, – кивает на труп, – догадываюсь. Для него время остановилось, так ведь? И для нее тоже…
Я снова киваю. Да, капитан. Остановилось. Причем теперь навсегда.
– Вот то-то и оно, – тоже вздыхаю. – Ладно, пойдем дальше…
– Пойдем, – соглашается.
А вот и моя фотография. Точнее – наша со Стасиком. На рыбалке.
Стоим.
Хохочем…
– Это вы где? – капитан спрашивает.
Я невольно улыбаюсь. Хорошие были времена…
– Под Астраханью, – отвечаю. – За судаком, помню, мотались. Рыбак он был знатный. Один из лучших…
– Вот оно что, – вздыхает. – Я сам туда каждый год езжу, если обстоятельства позволяют. Под Харабали…
Жму плечами.
Понимание тебе, капитан.
– Для меня, – говорю, – рыбалка вообще как наркотик. Как только свободные выходные – сразу или в Дельту, или в Карелию…
– Согласен, – кивает. – Только для этого деньги надо иметь.
Я киваю в ответ.
– На это пока, к счастью, хватает, – говорю.
– Завидую, – усмехается.
Я только еще раз плечами пожал. Точно ничего нового. По крайней мере, ничего не бросается в глаза. Да и давненько, честно говоря, я сюда не заходил…
– Все, – говорю, – капитан. Ничего особенного не разглядел. Кроме гильз от травки. Не знал, что он начал покуривать…
– Ну, это фигня, – морщится. – А больше – ничего?
Жму плечами.
– Ничего, – говорю.
– Жаль, – вздыхает. – Но все равно спасибо. Если что, я позвоню. И вы звоните, если вдруг что интересное услышите. Он ведь вам, судя по всему, не чужой был…
Я строю кислую мину.
– Да в последнее время, – тоже вздыхаю, – уже почти чужой. Все реже и реже виделись. У него своя жизнь, у меня – своя…
Отворачиваюсь.
Смотрю в окно.
Там снова начинается дождь…
– Так часто бывает, – говорит.
Я на него даже с интересом глянул.
– Первый раз, – говорю, – на моей памяти мент свидетеля утешает на тему, что тот уж не совсем неправильно жизнь свою ведет. Спасибо…
– Вам спасибо, – улыбается. – И до свидания. Мы вас, наверное, все-таки вызовем, когда в бизнесе его ковыряться будем.
Я наклоняю голову. Так-то не очень хотелось бы, разумеется. Но что делать…
– Да нет проблем, – говорю, – приду. А пока – всего доброго…
Вышел из квартиры.
Спустился на лифте, прошел ограждение.
Закурил.
Дождь.
Мокро, холодно.
На лужах крупная рябь, пересыпанная редкими, тяжелыми каплями, морщит тусклый свинец воды.
А по двору дети носятся. Да и что им? Уроки сделали, свободны… Собака вон ковыляет, на трех лапах. Четвертая поджата.
Бедолага.
Я водителю служебной машины махнул, чтоб подождал. Сел на скамеечку. Закурил опять, не обращая внимания на то, что джинсы мгновенно промокли на самом интересном месте.
Сижу, дымом давлюсь.
А ведь смерть, думаю, это очень просто. Это когда пробегающий мимо ребенок просто бежит дальше.
Но уже без тебя.
Докурил. Встал, отряхнул капли дождя со ставшего отчего-то непомерно тяжелым непромокаемого плаща.
И медленно пошел в сторону машины.
Да, думаю, с Нинкой сегодня в ресторан ужинать точно не стоит идти. Только настроение испорчу. И ей, и себе…
Глава 4. Паб на Мясницкой. Продолжение
От пива и воспоминаний отвлекло дребезжание поставленного на вибру телефона. Еще перед церковью звук отключил. А снова нажать кнопочку на экране так до сих пор и не удосужился.
Идиот.
Хотя, может, оно и хорошо. В смысле к лучшему. Сколько ненужных разговоров не состоялось…
– Слушаю, – говорю.
Почти что рычу, кстати. Понятное дело. Настроение – сами понимаете…
– Ну, тогда слушай, – передразнивают на другом конце провода.
Вот же привычка! Так и говорим про этот «другой конец», хотя какой там провод-то, при беспроводной связи…
Моментально собираюсь.
Твою мать.
Главный. Главный редактор в смысле. И ладно бы чей посторонний. Так ведь мой. Начальство, мать его.
Надо было хоть на экран сначала взглянуть, на определитель, а уж потом в прием вызова тыкать…
Ладно.
Буду борзеть.
Имею, в принципе, право. Товарища поминаю…
– Давно с похорон-то съебался? – интересуется.
Н-да. Я все-таки еще, наверное, щенок. По крайней мере, по сравнению с этим поколением монстров. Мне до них еще скрипеть и скрипеть.
Если вообще доскриплю.
Стас вон не доскрипел.
Тем не менее надо держать удар.
– С прощания, – поправляю. – Его честно отстоял. Ну, как честно? Большей частью с сигаретой, на улице, под дождем. А на похороны – да, не поехал. Ты же знаешь, я на похороны вообще не хожу. Живым вообще не место среди мертвых.
Задумывается.
– А еще осенью жить нехорошо, – говорю неожиданно, вслед и невпопад. – Особенно если еще и в дождь…
Он, судя по всему, сглатывает. Прямо в трубку.
– Бухаешь, что ли? – интересуется брезгливо.
Задумчиво смотрю в окно.
– Компанию составить хочешь? – невежливо бурчу в ответ.
Ну вот, да, такие своеобразные отношения. Хотя вот как раз тут я, конечно, не прав. Начальство все-таки.
Но у меня сегодня повод есть.
Железобетонный.
Хотя я в последнее время все чаще и без всякого повода пью. К сожалению…
– Да пошел ты на хуй, – даже отсюда слышно, как он морщится, позабыв, что его глубокие морщины в телевизоре не закрывает уже даже плотный профессиональный грим. – Сегодня можешь бухать, разрешаю. Хоть до зеленых соплей. Но не увлекайся. Завтра в десять у меня в кабинете.
Теперь уже я сглатываю. Вот гад…
– Это за что так жестоко? – поражаюсь. – Сам же раньше двенадцати не придешь. Имей в виду, я тогда к твоему появлению уже совершенно точно опохмелюсь. Причем не единожды. Возможно, даже в твоем кабинете. И вообще…
Он думает.
Вздыхает.
Я прям вижу, как прикусывает по привычке полноватую, чуть синюшную губу прилично пожившего, да и испившего – замечаю злопамятно, – свое человека. Во всех смыслах слова «испившего», кстати.
Я почему тут на полное мужское взаимопонимание и рассчитываю: Главный в этом смысле человек правильный. Он в свое время не только отлично работал, как один из лучших профессионалов в нашей не самой простой среде, но и довольно славно так выпивал.
Да и сейчас, поговаривают, не сказать, чтоб совсем уж успокоился с этим делом.
Но уже не в старых, не в журналистских компаниях.
Noblesse, простите, oblige.
Морда, простите, буржуйская.
Он тем временем снова тяжко вздыхает. И молчит в трубку.
Не любит признавать свою неправоту. Но тут уж куда денешься. Раньше двенадцати он в любимую редакцию принципиально не приезжает: если нет совещаний «наверху», то элементарно спит.
Ну-ну.
Доливаю шнапс из графинчика. Задумываюсь: не заказать ли еще?
И, кстати, тоже молчу.
Паузу выдерживаю.
Мы тоже умеем…
Наверное, все-таки заказать.
Как за окно в очередной раз гляну, на эту не прекращающую лить с неба холодную, осеннюю воду, так в очередной раз это самое и понимаю. И даже сегодняшние похороны тут ну совершеннейшим образом ни при чем.
Заказать.
Обязательно заказать.
Не-пре-мен-но.
– Ладно, – вздыхает наконец, в третий раз. – У меня в девять совещание в администрации. Хрен его знает, во сколько закончится, но до двенадцати точно. В двенадцать нашему туземному царьку самому к еще более высокому начальнику на поебку идти. И нас туда завтра совершенно точно не позовут, не царское это дело. Так что к двенадцати подъезжай, реально нужен. И не вздумай длительно забухать, некогда. Есть тема денег немного вместе заработать. Так что давай, не телись…
И бросает трубку.
Вот и поговорили, да…
Ничего.
Я, вообще-то, привык.
Гляжу на часы.
Два часа дня.
Терпимо.
Еще успею и нажраться, и поехать домой проспаться, благо жена в очередной командировке. На этот раз в Италии.
Соответственно, и бухтеть особенно некому.
А потом еще раз опохмелиться, если потребуется. И даже еще немного поспать. Что совершенно точно снимает ряд проблем с непрезентабельным внешним видом: для телевизионщика это вообще дело последнее.
Лучше изнутри сгнить, это на экране не так заметно.
Ага…
Все-таки, думаю, хорошо, когда похороны с утра. Утром выпил – весь день свободен.
Тьфу.
Что же я такое несу-то, господи меня прости?
Похороны.
«Хорошо».
Прямо-таки ад какой-то.
Который – прав Довлатов, прав – мы, наверное, сами и есть. И никто больше. Не надо умножать сущности: все уже, в общем, здесь…
– Милая, – машу татуированной официанточке. – А давай-ка мне еще двести того же самого нектару. И пива еще тащи…
Глава 5. Интермедия
Когда пришел в себя, сразу автоматически взглянул на часы. Хорошо, что я их практически никогда не снимаю: Ulysse Nardin, яхтенная модель, ничего сверхъестественного, но совершенно искренне любимая. Никаких «турбиенов» и всего эдакого прочего: на моем социальном уровне это просто пошло. По деньгам примерно на десять тысяч евро с небольшим, что, в общем, для часов «приличных» людей совсем даже и недорого.
При этом масса преимуществ. «Убить» фактически невозможно. Утопить тоже. Что для человека пьющего очень важно, признаться. При этом даже среди ревнивых к часовым прибамбасам нуворишей не вызываешь раздражения и отторжения своим нищебродством: просто молодой человек предпочитает спортивный стиль.
Так, десять часов. Осталось выяснить: вечера или утра…
А пока огляделся по сторонам – обстановка совсем незнакомая.
Не то чтобы некомфортная, нет.
Просто чужая.
Дела…
Татуированная красотка, довольно посапывающая рядом, кстати, оказалась не такой уж и татуированной. И там, где игла мастера не дотянулась до юного комиссарского тела – совсем даже и ничего.
Свежая девочка.
Там, где надо, вполне себе выпуклая.
Сколько ей лет-то, кстати? Лет на пятнадцать как минимум, думается, моложе, чем ваш покорный слуга. Хорошо хоть точно совершеннолетняя.
Н-да-с.
А еще очень хорошо, что у меня ума хватило к ней поехать, а не ее к себе домой потащить. То-то бы коты с собакой охренели.
Да и Нинке кто-нибудь из соседей потом бы обязательно настучал.
Старая Москва – она и есть старая Москва.
А при наших с ней нынешних прохладных, мягко говоря, отношениях, это было бы как бы несколько не алё…
Так.
Судя по электронному будильнику на прикроватной тумбочке, сейчас все-таки 22.04. А значит, вечер. Нормально. Успею и до дому добраться, и котов покормить.
И с собакой погулять.
Хотя умница Герда дотерпит и до часу ночи: удивительно воспитанное существо, будто и не я воспитал. А если не дотерпит – внаглую нагадит в кошачий лоток. Его, конечно, после придется мыть, но тут уж – сам виноват.
И еще как виноват.
Н-да…
Какая ж ерунда все-таки в голову лезет. А тело-то, кстати, которое рядом – очень даже и ничего. Может, еще на один заход? Время пока есть…
Нет.
Не стоит.
Да и нет его, этого самого времени – вот от слова «совсем»…
Быстро, по-солдатски, оделся, чмокнул проснувшуюся официанточку в щечку, записал ее номер телефона на оборотной стороне чьей-то золоченой визитки: на прощании со Стасом кто-то сегодня сунул.
Да и не было печали.
– К жене, что ли, торопишься? – спрашивает девушка под конец, даже как-то немного ядовито.
Блин. Когда ты мне в трусы прямо в пабе лезла – семейным положением что-то не интересовалась.
А тут…
– Хуже, – признаюсь. – К собаке. Жене-то пофиг, она на Сицилии сейчас или где-то там рядом, в командировке. А зверя надо гулять.
Достал бумажник, вынул оттуда две бумажки по сто евро.
Подмигнул.
– Ты не обижайся, – говорю. – Это не «плата шлюхе», ни в коем случае. Сама все понимаешь. Не ребенок. Просто подарок тебе сейчас купить нет никакой возможности, так что придется выбрать самой.
Поводит точеными плечиками, – татуировки скрадывает мягкий свет ночника. И в этом мягком свете – совсем еще девочка, конечно.
Нарочито бесстыдная такая.
Красивую, очень красивую, чуть излишне даже полноватую грудь и не пытается прикрывать.
– А я и не думаю обижаться, – тянется к тумбочке за сигаретами. – Чего обижаться-то, если я и вправду не шлюха? Обычная молодая дурочка. Студентка, загремела в академку в начале года сразу после сессии: грохнулась с лестницы в гололед, позвоночник повредила, только к маю ходить начала. Восстанавливаться в универе только в феврале, а заниматься чем-то надо, вот и пристроилась в паб через отцовских знакомых. Я, вообще-то, дневной администратор там, плюс переводчик, если надо. У меня свободные английский и испанский. Просто одна из официанток приболела, вот и пришлось подменить. А на твои двести евро я духи куплю, знаю какие. Мне будет приятно думать, что мне их ты подарил…
Понятно, думаю.
А я-то все гадал, что в ней «не совпадает». Судя по говору – моя землячка, коренная москвичка. Причем из неплохой явно семьи. И квартира, скорее всего, не съемная.
И вдруг – официантка в пабе.
Незачет тебе, Глеб Борисович.
Незачет.
Чмокнул ее еще раз в щечку, на прощание.
– Ладно, – говорю. – Не скучай.
– А это уж как получится, – фыркает. – Может, и не заскучаю. Телефон у тебя есть, так что ты звони, если что.
Подмигнул ей, шагнул на лестничную клетку, захлопнул дверь.
Вызвал лифт.
Огляделся.
Хороший дом. Старый, еще «сталинка», с огромными подоконниками в подъезде. Судя по всему, самый что ни на есть центр моей любимой Москвы. Хоть она в последнее время радикально изменилась. И не в лучшую сторону, признаться.
Сейчас спущусь, такси буду вызвать – по локации заодно адрес уточню. Как мы сюда добирались – вот вообще не помню ни фига. Как трахаться начали прямо в пабе, в подсобке – помню.
А как сюда ехали – ну вот вообще нет.
Как отрубило.
Да чего там «как»: отрубило – оно отрубило и есть…
Спустился на лифте, поднял воротник, шагнул из подъезда наружу, под козырек, вынул смартфон из сумки, чтобы вызвать такси.
Ого!
Девятнадцать непринятых звонков!
Надо будет смотреть.
Быстро вызвал машину через первый попавшийся агрегатор: они у меня все установлены, чаще всего выбираю.
Сейчас – не до того.
