banner banner banner
Это все придумали люди
Это все придумали люди
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Это все придумали люди

скачать книгу бесплатно

Я задумалась.

– Наверное, это все равно было бы лучше. Чего ты добился в результате? Четыре довольно неубедительных года. Я совсем не уверена, что их стоило проживать. И все равно в результате я здесь. В смысле, там.

Он молчал. Я слегка повернула к нему голову и приоткрыла один глаз, чтобы увидеть его лицо. Сандр смотрел на свои руки, сложенные между коленей.

– Я знаю, – ответил он. – Но попробовать стоило.

Мы еще помолчали.

Голова почти прошла. Нет, конечно, она все еще болела, но это было ничто. Незаметная маленькая боль.

– Я, наверное, пойду, – сказала я, потому что теперь вместо головной боли на меня давило его молчание, и я не могла больше это терпеть. – Я хочу воспользоваться моментом и подумать немного, пока это возможно.

Он понимающе кивнул, все еще глядя на свои руки.

– До встречи… где-нибудь, – неуверенно сказала я, поднимаясь со скамейки.

Он снова кивнул, и я пошла. Листья тихо шуршали по гравию дорожки, как им и полагалось.

Вот и все. Все свидание после четырех лет, после невероятно долгих четырех лет, которые я провела в провальных попытках все забыть. И теперь, встретив человека, которого я на самом деле ждала все это время, я сказала, что пойду, – и ушла. Кто сказал, что чужая душа – потемки? Это своя душа – потемки. Причем непроглядные.

Я побрела по бульварам, не особо заботясь о том, куда иду. Зашла в «Макдоналдс» на Пушкинской, в котором стояли компьютеры, и написала письмо родителям, что я долетела и со мной все в порядке, но связываться с ними смогу только по почте. Телефон, как и все мои вещи, так и остался лежать в бостонском аэропорту. Наверное, мои чемоданы уже обыскали саперы, кинологи и разные прочие инстанции. Мне стало любопытно, и я зашла на сайт аэропорта. Ну да, так и есть. На несколько часов аэропорт оцепили. Приносим свои извинения. Бедные пассажиры.

Немного подумав, я написала письмо Мишке. Первым делом попросила его ничего не говорить моим родителям. Я надеялась, что он не позвонил им сразу же после моего появления – вернее, повторного исчезновения. Я не знала, что он думал и чувствовал по этому поводу, но вряд ли это были приятные мысли. Поэтому, немного подумав, написала ему, что вела себя и продолжаю вести себя с ним абсолютно непростительно и не могу даже дать обещания, что больше не буду себя так вести. И что мне очень стыдно.

Мне правда было очень стыдно.

Когда Сандр исчез, Мишка действительно стал заботиться обо мне. И кто бы знал, может, это и закончилось бы счастливым браком, кучей детей и прочими радостями жизни, если бы они с братом не были так похожи. Он почти так же двигался, почти так же говорил. Почти так же шутил. Почти так же смотрел. И все – почти. Чуть-чуть не так. В какой-то момент это стало совершенно невыносимым, и я прекратила все отношения с ним, причем достаточно грубо. Мишка послушно отстал от меня. Потом, через некий здоровый промежуток времени, мы столкнулись в общей компании и стали общаться снова. Я жаловалась ему на свою личную жизнь, иногда тухлую, как маленькое болотце, иногда бурную, как кастрюля с выкипающим супом. Он слушал. Вытирал мне сопли, иногда образно, а иногда и на самом деле. Ходил со мной куда-нибудь, когда очередные отношения не оправдывали себя, и я начинала лечиться еще и от них – как, например, после той истории с Лешей, очень некрасивой и грустной истории. Но Миша утешал меня. Говорил, что все хорошо, все в порядке. Развлекал меня. Смешил.

В какой-то момент я вдруг заметила, что мы обсуждаем только мою личную жизнь и никогда – его. Что он всегда свободен не только для совместного похода в кино, но и даже для поездки куда-нибудь на выходные. Я хотела спросить его, есть ли у него кто-нибудь, но боялась. Я и так чувствовала себя чудовищно виноватой. И при этом ничего не могла исправить.

Что подумал Мишка, когда мы по очереди сейчас ворвались к нему в квартиру? Сначала брат, наверняка до сих пор числившийся в Австралии, а потом я, непохожая на саму себя и точно так же предположительно находившаяся на другом конце света?

Может быть, Мишка решил, что он сошел с ума. Может быть, он решил, что это мы сошли с ума. Я давно заметила, что в любой непонятной ситуации люди предполагают либо одно, либо другое. Зависит от степени уверенности в себе. Когда-то я считала Мишку достаточно уверенным в себе человеком. Сейчас я уже не знала.

Когда я отправила все письма, голова снова начала давать о себе знать. Музыка из динамиков раздирала мозг на части. Люди говорили катастрофически громко. У кассы пронзительно пищал компьютер.

Я не стала больше терпеть. Отчасти потому, что терпеть уже стало невозможно. Отчасти потому, что теперь, запоздало, на меня стало наползать чувство полной безнадежности. Когда ты чего-то не можешь получить, ты целиком сосредотачиваешься на том, что тебе это нужно, забывая в конечном итоге, зачем это. И не имело никакого значения, что я, наоборот, убеждала себя все это время, что мне ничего не нужно. Это отрицание оказалось лишь особой формой подтверждения. Как графические фокусы с оптическим обманом, когда из не связанных между собой фигур проступает рисунок, которого на самом деле нет. Я прожила четыре года, доказывая себе, что ничего не было. Подтверждая каждый раз тем самым, что все было.

Или все-таки ничего не было? Или было, но так, что теперь не осталось ничего? Или то, что осталось, было не тем, что было, или то, что было, было на самом деле не тем, что казалось? Или, на самом деле, казалось совершенно все, потому что на самом деле вообще не было ничего настоящего? Может быть, это тоже на самом деле не реальность, а ее подделка, единственно доступное мне теперь измерение, не жизнь, а ее снимок, передающий структуру, но лишенный пространственной глубины?

Наверное, я смогла бы как-нибудь во всем этом разобраться, если бы не раскалывающаяся голова. Но я уже достигла своего предела. Поэтому я просто вскочила, не завершив сессию и не закрыв все вкладки, и выбежала через стеклянные двери – на улицу.

Пустую. Потому что это уже был не город, а только его иллюзия. Пространство несуществующей Москвы, о которой люди грезили и мечтали. В которую стремились. И вместо которой получали в результате жестокую реальность.

В этой Москве проходили широкие улицы, вдоль них выстроились высокие дома со стеклами, сияющими надменной чистотой. Все казалось очень ухоженным и очень дорогим. Многие улицы шли не там, где они шли на самом деле, какие-то вовсе исчезли. Не было грязных дворов, заставленных машинами. Не было темных сырых переходов, пропахших нищетой. Не было метро, автобусов, маршруток, троллейбусов и трамваев, забитых, вечно спешащих и вечно неуспевающих. Не было никого. И ничего.

И точно так же пусто и тихо было в моей голове. Ни одной мучительной мысли, никаких неприятных ощущений. Ясность, чистая, незамутненная. Я опять видела их все – пространства, миры, измерения, они переливались, менялись, соединялись и распадались тысячами и тысячами разных вариантов одной и той же мысли. Находиться здесь оказалось очень просто. Не нужно было ни с чем сражаться, ни с чем бороться. Не было опасности ошибиться. Для всего существовало простое и разумное решение. Я всегда очень любила простые и разумные решения.

Я быстро вышла из этой идеальной Москвы, но еще долго бродила потом по пространствам. Я прошла через регулярный парк с бархатными газонами и шариками постриженных кустов. Через средневековый замок с гулким эхом. По леднику, сверкавшему на солнце психоделической радугой чьей-то несбывшейся мечты. По заброшенному гаражу и вымершей деревне.

И еще были коридоры. Бесконечная вереница коридоров и комнат, о которых никто никогда не мечтал, мыслипустышки, рассуждения ни о чем, бессмысленно прожитые минуты, потраченная впустую вечность…

В офис я вернулась ровно на следующий день после моего ухода. На самом деле, не совсем на следующий день. Поскольку в пространстве время циклично, а не линейно, то порядок дней не имеет особого значения. Только наша память – еще оперирующая категориями реальности – выстраивала события в хронологическом порядке, хотя и это постепенно становилось бессмысленным. Ведь если сути вещей сами по себе события не меняют, то и их последовательность со временем теряет все свое значение.

Однако события условно вчерашнего дня определенное значение все-таки имели. Когда я вошла в дверь, шесть голов повернулись и шесть пар глаз уставились на меня. Как мне показалось, с осуждением.

– Привет, – сказала я неуверенно.

Хелен слегка улыбнулась. Ларс махнул рукой. Остальные не двигались.

– Что ты вчера устроила? – спросил Хендрикс, и мне не очень понравилось, как он со мной говорил.

Но он был прав. Я и впрямь натворила дел.

– Простите. Это произошло случайно. Я просто оказалась не готова…

– К чему?

Я не сразу нашлась, что ответить. Я вдруг поняла, что я никак не смогу объяснить им произошедшее. Потому что они не поймут.

– Ни к чему, – ответила я, взяв себя в руки. – Просто я не ожидала увидеть этого человека здесь. У нас остались определенные… неразрешенные вопросы. Но мы их уже разрешили.

– Откуда ты его знаешь? – опять спросил Хендрикс с той же интонацией. Холодной, требовательной. Недовольной.

– Из прошлой жизни.

– Ты хочешь сказать, что встречалась с ним, пока жила целиком в реальности? – вскинулся Гарри.

Мне показалось, что в глазах у него мелькнуло плохо скрываемое любопытство.

– Да.

– И как долго он может там находиться?

– Долго. – Я невольно вздрогнула, вспоминая, чем для него было это «долго». – По многу часов подряд.

Я услышала, как Гарри торжествующе прошептал: «Я же говорил!» Ларс и Хелен обменялись удивленным взглядом.

– Как же ему это удается? – поинтересовался Хендрикс все тем же холодным тоном.

– С трудом, – ответила я честно. И тут сказала то, чего совершенно не следовало им говорить. – Но это вообще-то возможно. Если есть зачем там находиться.

– И зачем же ему там находиться? – прищурился Макс.

Я встретилась с ним взглядом. У него были непроницаемые, холодные глаза компьютерного игрока.

– А зачем вам нужно это знать?

Макс первым отвел взгляд, но не сдаваясь, а как будто просто выискивая новую точку для атаки.

– Затем, – ответил вместо него Хендрикс, – что ты не совсем понимаешь правила игры, как нам кажется.

– Какие правила?

– Пространства не терпят сильных эмоций. Я говорил тебе об этом. Да ты, наверное, и сама это уже успела заметить. Если ты продолжишь в том же духе, ты можешь просто разрушить весь этот мир. И тогда все, кто в нем живет, погибнут. Все. Он – тоже.

Мне стало холодно.

– Здесь нельзя любить, – тихо сказал Ларс. – Возьми себя в руки, детка. Это не шутки.

V. Гарри

«Мало кто находит выход, некоторые не видят его, даже если найдут, а многие даже не ищут».

    Льюис Кэрролл. «Алиса в Стране чудес»

Музыка спасет мир. Не говорите мне, что это не так. В конце концов, я и сам каждый день понемногу его спасаю. В основном – при помощи музыки.

Мы в офисе никогда не делили между собой сферы деятельности – это получилось случайно. Просто у всех нас были свои интересы – и постепенно мы стали своеобразными экспертами, каждый в своей области. Когда Макс возвращался после очередной вылазки в реальность – бледный, покрытый испариной и трясущийся в ознобе, – мы разбирали то, что он притащил, расходились по комнатам и там узнавали, что еще успело придумать больное сознание человечества. Иногда мне становится любопытно, стали бы режиссеры снимать фильмы ужасов, если бы знали, что каждый придуманный ими монстр однажды воплощается в плоть и кровь? Я надеюсь, что нет. Но до конца не уверен.

Вся «макулатура» доставалась Хелен. Она любила читать – поэтому на ее долю приходились все новые книги, от интеллектуальных бестселлеров до бульварных любовных романов. Мне всегда казалось это довольно жестоким – как книголюб с хорошим вкусом, Хелен должна была куда сильнее страдать от всей той чуши, которую ей приходилось прочитывать, чем любой из нас. Но она никогда не жаловалась. Хелен вообще никогда ни на что не жаловалась.

Макс предпочитал компьютерные игры. Он был геймером в прошлой жизни – и остался в этой, превратив в конечном итоге свое увлечение в совершенно невероятные способности. Пока к нам не пришла Элис, я считал Макса самым талантливым из известных мне операторов. У него был очень быстрый ум, ориентирующийся в любой ситуации и мгновенно находящий решение и выход. Охотники любили ходить с ним больше всего – и я их понимал. Я видел несколько раз, как Макс играл, погружаясь и в те придуманные миры целиком, как будто в этот момент его разум перемещался по другую сторону экрана, пока тело оставалось на месте. И таким же сосредоточенным становилось его лицо, когда он вел кого-нибудь. Потому что пространства были для Макса еще одной игрой.

Специалистом в области кино считался Ларс – быть может, потому, что из нас всех он единственный мог не моргнув глазом просмотреть три хоррора и пару боевиков подряд и не сойти при этом с ума. Иногда к Ларсу во время просмотра присоединялся Гектор – но за психику последнего не стоило беспокоиться. Иногда я сомневался, есть ли вообще у Гектора психика. Хелен считала, что есть. Ларс это категорически отрицал. Макс утверждал, что это вообще не имеет никакого значения.

Единственным из нас, кого миновал нескончаемый поток масскультуры, оставался Хендрикс. Ему Макс приносил сводки новостей, экономические обзоры, научные статьи и отчеты о выставках. Хендрикс знал о том, что происходит в реальности, не хуже, чем многие из живущих там на самом деле, а может быть, даже и лучше. Он считал, что мы тоже должны быть в курсе, и время от времени устраивал нам ликбез по последним событиям в мире. Почти все на этих собраниях задремывали. Я – одним из первых.

В реальности меня интересует только одно. Музыка. Я знаю, что все в офисе посмеиваются над моим увлечением – но они просто не понимают, как сильно музыка влияет на сознание человечества. Много ли фильмов смогли настолько изменить культуру, как это сделали в свое время самые разные исполнители? Нет. Более того, без музыки и сами фильмы не смогли бы воздействовать на зрителя так, как они делают это сейчас. Музыка есть во всем. Кинематограф, мультипликация, реклама – везде звуковой ряд имеет не меньшее значение, чем визуальный. И не говорите мне про немое кино. Во время его сеансов в зале всегда играли музыку. Живую, между прочим.

Если бы мне дали волю, я бы круглыми сутками лежал у себя в комнате – и слушал. Даже в пространстве офиса я всегда оставлял наушник в одном ухе – без музыки в голове я просто не могу думать. Не говоря уж о том, чтобы общаться с другими людьми.

В офисе никто не понимал меня до того момента, пока к нам не пришла Элис. Я очень удивился, когда она постучалась ко мне в первый раз и спросила, не против ли я, чтобы она послушала что-нибудь вместе со мной. Я не возражал. По правде сказать, мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь еще оценил звучание моего проигрывателя, но до сих пор желающих не находилось. Когда-то давно, во время одной из немногих своих самостоятельных вылазок в пространства, я набрел на маленький, но очень любопытный музыкальный магазинчик. Проторчал я там целую вечность – возможно, даже в буквальном смысле – и вернулся в офис, притащив на себе проигрыватель и чуть ли не центнер пластинок. Отыскать потом этот магазин мне так и не удалось, и с тех пор я мучал Макса, заставляя его в реальности искать места, где можно раздобыть приличный винил. Макс морщился и ворчал – но без пластинок не возвращался. У меня было подозрение, что он просто совмещал приятное с полезным и что вместе с пластинками он нашел способ добывать кое-что еще. Но я никогда не спрашивал его об этом. В общем-то, мы все знали, каким образом Максу удается так долго находиться в реальности, – и не нам следовало его за это осуждать. У каждого есть свой секрет. Даже если о нем все давно уже знают.

Я так и не понял, разбиралась ли Элис в музыке или просто приходила ко мне послушать. Я ставил на пробу самые известные альбомы и раритетные пластинки, но она реагировала совершенно одинаково. По правде сказать, она только сидела на моей кровати абсолютно неподвижно несколько часов подряд, после чего благодарила меня, вставала и уходила. Иногда меня так и подмывало спросить Элис, зачем она это делает, но всякий раз я сдерживался. Она тоже имела право на свой секрет.

Даже если о нем все давно уже знали.

* * *

Так повелось, что наши комнаты оставались неприкосновенным личным пространством каждого. В них не стоило заходить без разрешения, никто из нас не позволял себе вломиться без стука или, того хуже, искать что-то в отсутствие хозяина. Тем не менее мы все отлично знали, чем каждый занимался в свободное от работы время. Никто из нас не входил без спроса – но мы все порой звали друг друга в гости. Каждый мог полюбоваться на картины Хендрикса или коллекцию кукол, которые делала Хелен. Ларс и Макс были совершенно бездарны в области изобразительного искусства – но все знали, что один изучал классическую немецкую философию, а второй писал какой-то сложный компьютерный алгоритм. Что должен делать этот алгоритм, никто, кроме Макса, понять не мог – но его это совершенно не волновало. Как и в моем случае, увлечение Макса не требовало публики.

Единственным пространством, в котором никто никогда не был, оставалась комната Гектора. Даже Ларс, который с ним общался больше всего, никогда туда не заходил. Иногда из-за двери Гектора раздавался какой-то жуткий металлический скрежет, но никто из нас не решался проверить, что же там происходит. Гектор всегда выходил к нам с совершенно невозмутимым видом, а за его широченной спиной никто не мог хоть что-нибудь разглядеть. Однажды Макс предположил, что Гектор держит у себя в пространстве гарпию. Хелен с сомнением возразила, что совершенно непонятно, как он мог ее туда привести, – но, сказать по правде, я бы не сильно удивился, если бы это оказалось действительно так. Конечно, людям полагалось гарпий бояться. Но в случае с Гектором все было с точностью до наоборот. Бояться стоило гарпиям.

Я не знаю, почему никто никогда не бывал у Элис. Даже Хендрикс, который в начале ее обучения общался с Элис больше всех, ни разу не входил в ее комнату. Если он хотел поговорить с ней, Элис выходила, плотно закрывая за собой дверь. Я не представлял, что она могла там прятать, – но со временем мне пришла в голову мысль, что если кто из нас и мог держать у себя гарпию, так это именно Элис. И я не сомневался, что в ее случае гарпия не издавала бы никаких подозрительных звуков.

Несмотря на то, что Элис сильно изменилась внешне после той охоты, эти изменения, казалось, лишь проявили то, что скрывалось у нее внутри, – насколько вообще можно было судить о том, что происходит у Элис внутри. Я не мог назвать ее скрытной – вполне возможно, что если бы кто-нибудь задал ей прямой вопрос, она дала бы на него не менее прямой ответ. Но никто из нас не рисковал задавать Элис прямой вопрос. Даже Хендрикс.

Мы не говорили с ней о том, что произошло. Во-первых, это было небезопасно, во?вторых – довольно бессмысленно. В конце концов, лучшее, что Элис могла сделать в сложившейся ситуации, – это забыть обо всем, взять себя в руки и никогда больше к этому не возвращаться. И лишние разговоры тут вряд ли могли помочь. Хендрикс, вероятно, тоже так думал, потому что сразу после тех событий специально собрал нас всех и открытым текстом запретил обсуждать с Элис эту историю. Мы не возражали. Никому не хотелось оказаться на месте еще одного компьютера.

Я думал, что они с Хендриксом быстро сойдутся на почве его высокоинтеллектуальных увлечений, но этого не произошло. Элис общалась с ним ровно столько же, сколько со всеми остальными, – то есть фактически не общалась совсем. Я был исключением, но во время своих визитов Элис не обменивалась со мной и парой слов, так что вряд ли стоило предполагать какое-либо предпочтение или особый интерес. Я подозревал, что приходила она вовсе не ко мне, а к моему проигрывателю. Однажды я решил проверить это и ушел почти в самом начале одного из таких странных сеансов.

Она даже не шелохнулась, когда я выходил.

* * *

– Элис, пойдешь с нами?

Я недоуменно посмотрел на Ларса. Приглашать Элис с собой в бар казалось мне не самой лучшей идеей. Скорее всего, она сейчас в самой изящной форме пошлет Ларса, и оставалось только гадать, как далеко.

Элис подняла на нас глаза. Мне всегда становилось немного не по себе, когда я их видел, поэтому пришлось уставиться на ирокез Гектора. Зеленый цвет успокаивал.

– С удовольствием, – тихо ответила она.

Я так резко обернулся обратно к Элис, что в шее что-то хрустнуло, и я невольно поморщился. Она усмехнулась, как будто тоже услышав хруст. Я не спускал с Элис глаз, пока она вставала из-за рабочего стола и подходила к Ларсу, легкая и одновременно резкая в движениях. Ларс нисколько не удивился ее ответу. Но он вполне мог просто умело это скрывать.

Макс небрежно спросил у Хелен, не желает ли она к нам присоединиться, но та разумно возразила, что будет неправильно оставить офис без единого оператора. Мы думали позвать Гектора, но он опять чем-то гремел у себя в комнате, и никто не захотел его отвлекать. Хендрикса не стоило и спрашивать. Он был точно не из тех людей, кто ходит по барам.

Впрочем, до этого дня я считал, что Элис тоже к таким людям не относилась.

Я не мог себе представить ее за стойкой, потягивающей коктейль и оживленно болтающей со своим соседом. Мысленно я попробовал заменить коктейль на виски, а оживленную болтовню на сосредоточенное молчание. Получилось чуть лучше. Но теперь недоставало шляпы и револьвера на боку.

Я кисло улыбнулся при мысли о коктейлях и виски. Как же. Размечтался.

Нас вел Макс – хотя мы все хорошо знали дорогу, и отыскивать новые двери не требовалось, всегда было спокойнее, если кто-то проверял путь. Из всех нас Макс перемещался наиболее уверенно – за исключением Элис. Я впервые оказался с ней в свободных пространствах – и потому теперь мог оценить разницу. По старой операторской привычке я немного экранировал нас всех, отслеживал наш маршрут параллельно и в своей голове тоже – но спроецировать Элис мне так и не удалось. Она ускользала от меня, не давала на себе концентрироваться. Иногда мне казалось, что сами пространства начинают немного меняться от того, что она находилась в них. Судя по тому, как иногда хмурился Макс, так оно и было.

Лицо Элис оставалось непроницаемым. Вполне возможно, что она делала это подсознательно и не замечала, что это доставляет неудобства другим. А может быть, ей было все равно, что она создает другим неудобства.

Когда мы пришли в бар, там оказалось подозрительно пусто. В отличие от настоящего бара, у этого пространства не существовало часов работы или выходных дней – как не существовало и часов с наибольшим потоком посетителей. Завсегдатаи этого бара находились со временем в особых отношениях. Они могли прийти сюда когда угодно, остаться навсегда и тут же уйти. Собственно говоря, большинство именно так и поступало.

В дальнем углу сидело трое эфиопов. Можно было удивиться – но я знал, что это одни из главных поставщиков бара. Чарли ценил качественный товар. Даже если этот товар и придумал кто-нибудь.

В конце концов, хорошее воображение тоже многого стоит.

Мы подошли к стойке. Чарли заметил нас и блеснул зубами и лысиной:

– Какие люди! Сколько лет, сколько зим!

Мы с Ларсом серьезно кивнули. Это могло быть отнюдь не фигурой речи. Макс только фыркнул. Элис молчала.

Чарли кинул на нее взгляд, беглый, скользящий, с профессиональной точностью отмечавший все за долю секунды. После чего любезно обратился к Ларсу:

– Как обычно?

– Нет. Сегодня тройной.

Чарли кивнул и улыбнулся нам с Максом.