скачать книгу бесплатно
– Давеча одиннадцать било.
– Ну так мне на кладбище поздно. Какое теперь кладбище! Пока дойду до кладбища – заупокойные обедни кончатся, милостыню заупокойную раздадут.
– Постой… Чего ты не сообразя болтаешь! Сначала чай пить будем, потом в баню пойдем, а уж после бани ты ступай на кладбище. К вечерне попадешь.
– За вечерней только младенцев хоронят. Какое тут поминовение! – возразил Скосырев. – Нет, уж на кладбище завтра, а сегодня придется по мелочным лавочкам и мясным копейки собирать.
– Делай, как знаешь. Тебе с горы виднее. Кому же и знать кладбищенское дело, как не кутейнику, – согласился с ним Чубыкин. – А я так рассуждаю, что на кладбище весь день народ. Приезжают сродственники по своим покойникам панихиды служить, подают нищим.
– Послеобеденная милостыня – овчинка выделки не стоит.
Чубыкин и Скосырев вышли из каморки, где спали, в общую комнату постоялого двора, где стояла стойка и за ней помещался хозяин – седовласый мужик с большой бородой в ситцевой рубахе, в жилетке и белом переднике.
– Хорошо ли почивали, кавалеры? – приветствовал он Чубыкина и Скосырева.
– Спали ладно. А только пропились мы вчера, – отвечал Чубыкин. – Башки трещат, а опохмелиться не на что.
– Вольно же было вам незнакомых-то личностев потчевать!
– Чайку бы нам на пятачок. Только денег и осталось. Ублаготвори…
– Ладно. Садитесь.
Чубыкин и Скосырев уселись за стол.
В комнате было мало посетителей. Один мужик, в нагольном полушубке, ел селедку, закусывая хлебом, а другой, в сермяжном армяке, хлебал щи.
XIII
В бане Чубыкин и Скосырев сидели долго. Они мылись, нежились на полке, хлестались вениками и даже успели кое-как выстирать свое грязное белье и опять полезли на полок. Было будничное утро, народу в бане было мало, и распоряжаться им собой было вполне свободно.
Когда они вышли из бани, у них нисколько не было денег. Последнюю копейку Чубыкин отдал старосте за сторожку, за что и был осыпан ругательствами старосты по случаю ничтожности платы.
– А еще белье свое стирали, черти! Нешто это у нас полагается? – закончил он.
– Ну, ты потише… Ты не очень… Ругаться-то и мы горазды… – огрызнулся на него Чубыкин и проскользнул в двери. – Ведь вот теперь самое прямое дело – опохмелиться малость, а у нас даже и на мерзавчика на двоих нет, – сказал он Скосыреву, выйдя на улицу.
– Бельишко спустить, да никто не купит. Сыро оно, – отвечал Скосырев. – Пожалуй, еще в подозрение попадем. Скажут: с чердака стащили. Но ведь у тебя, Пуд, отец есть в запасе.
– До отца-то когда еще дойдешь. А у меня сейчас щемит душу, и хмельная эта самая жаба вина просит. Надо пострелять. Иди по мелочным лавкам и проси. Я по одной стороне улицы, ты по другой, а потом сойдемся. Уж хоть бы гривенник покуда набрать.
Так они и сделали. Улица была пройдена. Но в мелочных лавках подавали определенно, только по копейке. Когда они посчитали собранное, у них оказалось тринадцать копеек. Тотчас же был куплен мерзавчик и немного хлеба. Мерзавчик был выпит пополам.
– Только разбередил утробу… – жаловался Чубыкин и отказался от хлеба. – Ешь, я не стану есть, не могу, – сказал он Скосыреву. – Меня теперь только бы разве на соленое да на кислое потянуло.
Скосырев предложил пройтись по лавкам еще раз по той же улице и пострелять, переменившись местами.
– Я по твоей стороне пойду, а ты по моей… – проговорил он. – Авось насбираем на второй пузырек.
Опять была пройдена улица.
– Сколько? – спрашивал Чубыкин. – У меня пять копеек.
– Ay меня четыре.
– Ну! Вот на пузырек и есть. Посуда имеется.
Опять выпили. Чубыкин повеселел. На вчерашние дрожжи хмель хорошо подействовал.
– Ну, теперь я к отцу, а ты ступай на кладбище, – сказал он Скосыреву.
– Да не стоит, Пуд Савельич, теперь ходить. Поздно. Я кладбищенский, я знаю. Лучше завтра утром в обедню. Только во время отпеваний на кладбищах хорошо и стреляется, а то игра не стоит свеч.
– Ага! Опять хочешь на чужое! Что я за банкир такой американский, что ты будешь около меня прихлебать! Ты сам старайся.
– Да уж только до завтра. А завтра я буду сам по себе.
– Ладно. Пойдем. Только кутья ты, так уж кутья и есть. Удивительно, как на чужое зариться любишь. Племя ваше такое, что у вас завидущие глаза.
– А хоть бы и так? – улыбнулся Скосырев. – Виноват я разве в этом? Разве я мог просить, чтоб меня родили в дворянстве? Никто в этом не волен. Кому какая звезда.
– Иди, иди… Что уж с тобой толковать. Только мы вот что сделаем. Дяде я своему дал слово, что уж не буду его больше срамить и просить в рынке по лавкам…
– Ну что слово! Какое тут слово! – засмеялся Скосырев. – Слово – воробей. Вылетело изо рта…
– Молчи, Серапион! Не смей говорить этого! Слово золоторотца твердо. Может быть, ваши лужские кадеты этого еще не знают, а наши шлиссельбургские Спиридоны повороты на этом держатся. Наше слово лучше векселя.
– Скажи, какой философ!
– Ну, ты не ругайся! Да и, кроме того, я должен слово держать. Дядя мой мне еще пригодится напредки. Ведь не в последний раз в Питере. Сграбастают меня, переправят в Шлюшин, так ведь и опять оттуда придется улизнуть в Питер. Опять к дяде. А уж ежели я его теперь надую, получивши откуп, то уж на будущий раз он мне не поверит и не даст откупа. Понял?
– Вот это верно. Вот это я понимаю. А то слово! – возразил Скосырев.
– Не смей, говорю, смеяться над словом! У Пуда Чубыкина оно есть!
И Чубыкин гордо ударил себя в грудь кулаком.
– Ну так вот, что мы сделаем, – продолжал он. – Сам я по лавкам просить больше не могу и буду держать свое обещание, а ты иди и стреляй. Сам же я в магазин к отцу. Это будет напротив рынка. Ходить будешь, так увидишь вывеску: «Фруктовый и колониальный магазин Савелия Чубыкина». Ты и посматривай потом, когда я выйду из него. Свой доход тебе уступаю, – прибавил он. – Ведь это мой приход-то, как говорится по-вашему, по-кутейнически.
– Ну, спасибо тебе… – поблагодарил Скосырев.
Они шли к рынку. Шли нога за ногу. От вчерашнего пьянства ноги были как поленья, плохо сгибались, и они еле шагали, умолкли и уж почти не разговаривали.
Наконец Скосырев сказал:
– Что зря-то идем? Шагаем попусту, без дела, словно господа на прогулке. А ведь у нас даже табаку нет, чтоб покурить. Мелочные же лавки направо и налево. Да и на булку с колбасой или с селедкой хорошо бы пособрать. Есть хочется. Давай заходить по торговлям, как в той улице. Я по той стороне, а ты по этой. Так и будем приближаться к рынку.
– Что дело, то дело, – согласился Чубыкин. – Стреляй.
И началось снова захождение в мелочные лавки.
Заходя в лавки, они не просили, а молча останавливались у дверей и протягивали руки, шевеля что-то губами. Лавочники, видя их характерные костюмы, знали уже, в чем дело, и тоже молча подавали, по заведенному обычаю, копейку.
Пройдя улицу, они опять сошлись и сосчитали деньги. У двоих оказалось семнадцать копеек. Они тотчас же купили в лавочке восьмушку табаку, им дали газетной бумаги, они скрутили по папироске и жадно начали курить, чуть не глотая табачный дым.
– Добр русский православный народ! – со вздохом сказал Скосырев. – Ведь вот и опохмелились благодаря добрым людям, и табаком запаслись, и на булку есть.
– Как птицы небесные мы… – согласился Чубыкин.
– Именно птицы небесные. Ведь не сеем, не жнем… а питаемся.
Они купили булку, кусок соленой колбасы, поделились и на ходу стали есть.
XIV
Вот и рынок. На углу стоял городовой.
– Ну, теперь нам надо разойтись. Вон городовой стоит, – сказал Чубыкин. – Положим, этот городовой меня отлично знает, и я его хорошо знаю, он давно тут стоит, но все-таки надо опаску держать.
Чубыкин и Скосырев разошлись. Скосырев пошел по направлению к рыночным лавкам, а Чубыкин шел мимо домов, находящихся против рынка, направляясь к магазину отца. Городовой, завидя его на тротуаре, погрозил ему с середины улицы пальцем. Чубыкин весь как-то съежился перед городовым и развел руками. Иного он ничего не находил, чем можно бы было ответить городовому.
В магазин отца Чубыкин вошел не сразу. Он остановился около окна магазина, на котором были разложены в корзиночках яблоки, груши, лежали банки с компотом и пикулями и высились две стеклянные вазы, в которых был насыпан кофе. Через окно Чубыкин смотрел, кто есть в магазине и много ли покупателей. За прилавком он увидал приказчиков, стоя пьющих чай, увидал большого серого кота, сидевшего около весов, но отца он не видел. Покупателей в лавке совсем не было.
«Обедать, должно быть, ушел, – подумал Чубыкин. – Ну, все равно зайду. Если скажут, что он дома, то можно и на квартиру. А то приказчики, может статься, и пошлют за ним».
Он робко вошел в магазин и остановился у дверей. При входе его приказчики переглянулись.
– Селиверсту Потапычу… – поклонился Чубыкин старшему приказчику в переднике поверх пиджака, державшему в руке стакан с чаем.
Старший приказчик не ответил даже на поклон, а иронически произнес:
– К нам теперь срамиться пришли? Мало вам сраму по рынку-то было!
Чубыкин ничего не возразил на это и сказал:
– Папеньку бы хотелось повидать. В магазине он?
– Был, да весь вышел. А о вашем пришествии и всех ваших мерзостях он уже предуведомлен.
– Какие такие мерзости? О чем ты толкуешь? Он больше всяких мерзостей для меня наделал. Выгнал вон из дома, капиталом моим завладел, который я от матери должен был получить.
– Ну, вы говорить говорите, да не заговаривайтесь! – перебил его приказчик. – Всякий пропоец…
– Ты-то какое имеешь право со мной так разговаривать! – вспыхнул Чубыкин. – Ты-то что такое? Наемник, и больше ничего.
– Извольте мне не тыкать. Коли я с вами говорю учтиво, обязаны и вы передо мной учтивость…
– Хороша учтивость, ежели пропойцем называют!
– А что же вы такое из себя содержите, позвольте вас спросить? Были сыном умственного и честного уважаемого купца, а теперь пропоец… Пропоец и скандалист, – прибавил старший приказчик.
– Ну-ну… Вы тоже не очень, почтеннейший… И про тебя знаем, что ты загребастая лапа насчет хозяйской выручки, однако молчим.
Приказчик вспыхнул.
– А вы зачем пришли сюда? Ругаться? – спросил он. – Так можно и городового позвать…
– Я не к тебе пришел, а к отцу моему. Можно его видеть?
– Вам сказано, что его в магазине нет. Обедать ушел домой.
– Домой? Обедать? Так мне туда к нему идти самому или вы за ним пошлете? – спросил Пуд Чубыкин.
– Там на рога вас примут. Там давно вас уж дожидаются, и дворники припасены, чтобы скрутить лопатки нарушителю семейного спокойствия.
Пуда Чубыкина передернуло.
– Какой такой я нарушитель семейного спокойствия! – вскричал он. – Я пришел к отцу за должным, за своим, за процентами с моего капитала. Я в Шлюшине с голоду издыхал, писал ему, чтобы он хоть сколько-нибудь выслал на пропитание, а он ни копейки! И после этого еще меня скандалистом называют!
– А не скандалист разве? Кто третьего дня к своей мачехе приставал и скандал ей сделал? Ведь весь рынок видел, как вы к ней подскакивали! А люди потом нам же рассказывали, и над нами все смеялись. Елену Ивановну чуть не до обморока довели. Они насилу домой прибежали. Папашеньке вашему все известно, и теперь они рвут и мечут. А вы после всего этого пришли за помощью. Ловко!
– Ну, молчи, карманная выгрузка! – закричал Чубыкин. – Молчи и посылай за отцом! Я без этого из магазина не выйду.
– Хорошо-с… Можно… Потрудитесь обождать. Вас ждут… вам все приготовлено, – сказал, весь побледнев, старший приказчик. – Максим! Сходи и позови! – отнесся он к лавочному мальчику и подмигнул приказчикам.
Мальчик побежал.
– Советовал бы вам уходить без скандала и не показываться больше в наших местах, – снова обратился старший приказчик к Пуду Чубыкину. – Лучше уходите, потому прямо говорю: вам то приготовлено, чего вы и не ожидали.
– Посмотрим! – угрожающе воскликнул Чубыкин.
Через минуту мальчик вернулся. Сзади его шел знакомый Пуду Чубыкину городовой.
– Вот-с… Пришел просить милостыню, мы не даем, а он скандалит, – указал городовому на Чубыкина старший приказчик. – Наш хозяин уж заявлял об нем в участок.
Городовой приблизился к Пуду Чубыкину и сказал:
– Пожалуйте в участок… Просить милостыню не приказано…
Пуд Чубыкин рванулся.
– Что? Засада? Ах, подлецы, подлецы! – закричал он, схватился за ручку двери, ударил рукавицей в дверное стекло, разбил его и выскочил на улицу, пустившись бежать по тротуару.
Городовой пустился за ним вдогонку и давал свистки. Выскочившие на свистки дворники и рыночные сторожа схватили Чубыкина и повели его в участок. Сопротивляться Чубыкин уж не мог. На сцену эту смотрели высыпавшие из магазина отца его приказчики и подсмеивались.
«Рано попался, – думал про себя Чубыкин. – Недолго пришлось погулять в Питере. Опять на казенные хлеба, а там опять в Шлиссельбург по этапу через нищенский комитет».
Он послушно шагал среди нескольких сопровождавших его дворников и увидал на той стороне улицы вышедшего из рыночной лавки Скосырева.
