Патриоты

В 1941 году я закончила шесть классов школы №3. Наша квартира была явочной. «Антон-портной» называлась. И я тоже стала членом подпольной организации – связисткой. Когда подпольщиков арестовали, нас всех пытали в гестапо. Помню последние слова Ивана Кутового, когда нас разводили по камерам: « моя жена ждёт ребёнка, а я так и не узнаю, кого она родит – сына или дочь».

А мне довелось сидеть в одной камере с Зиной Белой, Ольгой Соболь и с Таней Соколовой. Тяжёлые это были дни. Все только и мечтали о будущей счастливой жизни, об освобождении. Под Кривым Рогом, когда нас перевозили, мне удалось бежать при бомбардировке эшелона. В селе мне помогали добрые люди. Линия фронта приближалась, и я решила её переходить. Попала в самое огненное пекло. Три дня шла пешком и 14 ноября всё-таки вернулась в Новомосковск. Потом пришла ошеломляющая весть, что во время перехода линии фронта погиб мой отец. Матери вручили за него медаль «Партизан Отечественной войны».

Много партизан побывало в лагерях смерти, некоторым удалось бежать. До последнего вздоха воевали Николай Колесник, Александр Зорин, Григорий Батурин, Александр Фалько, Алексей Цокур и много других.

Фашистские нелюди сделали «живые факелы» с Ивана Кутового, Александра Бута, Екатерины Бутенко, Галины Михайловой, Никиты Головко, Зины Белой, Ольги Соболь, Евгении Шуть-Недодаевой. Вечная память героям!» [8].

В. Киселёв, «Семья патриотов».

«Римме едва исполнилось тринадцать, когда в город пришла война. Отец её Николай Семёнович был оставлен для подпольной работы. Фашисты ворвались в Новомосковск внезапно, прорвав с тыла нашу оборону, и, понятно, что настроение у многих новомосковцев было гнетущим. Подпольщикам нужно было нести людям правду и надежду. Первыми помощниками у Николая Семёновича стали его жена Феоктиста Ивановна и дочь Римма. Они распространяли листовки, помогали налаживать связь с подпольщиками. Быстрая Римма вместе с Марией Кобзарь незаметно вкладывали в корзинки горожан на базаре листовки о разгроме немцев под Москвой, под Сталинградом, незаметно расклеивали добрые вести в людных местах.

Отец Риммы, «засветившись» в февральских событиях 1943 года, при подходе частей Красной Армии к Новомосковску вынужден был отступать вместе с ними. А в Новомосковске, после неудачной попытки освободить его, продолжало борьбу комсомольское подполье. Включились в неё и мать с дочерью Еременко. В августе 43-го года, за месяц до освобождения Новомосковска в дом, где жили Ерёменки, ворвались гестаповцы. Мать с дочерью были арестованы и отправлены в Днепропетровское гестапо. Никакие пытки не могли сломать патриотов. Гестаповцы были вынуждены освободить Римму, а мать во время этапа с Днепропетровска в Новомосковск, сумела бежать (на самом деле Римма находилась вместе со своей матерью в поезде, упомянутом выше – п.а.)» [9].

П. Ескин, глава совета ветеранов, партизан и подпольщиков Присамарья, «Подпольщик Кутовой».

«В предательство, о котором им сообщили в начале августа 1943 не поверили. Но на всякий случай решили 19 августа отправиться в одиночку в лес, чтобы временно затаиться там. Не успели. Днепропетровское гестапо появилось внезапно, арестовало всех в ночь с 17 на 18 августа. Выследили даже девушек-связисток, которые пришли от партизан.

…С допросов возвращались в тюрьму с новыми подробностями о своих товарищах. После одного из них узнали, что одновременно с новомосковцами арестовали Николая Сташкова – секретаря подпольного обкома партии. Не сдерживает слёз Римма Николаевна Винник, в девичестве, Ерёменко, вспоминая тот ужас, который довелось пережить в застенках гестапо. Она первой и передала на свободу весть о казни Ивана Кутового. Хвалились немцы, что его и ещё нескольких коммунистов вначале затравили собаками, а потом спалили. Людской плач и стон пронёсся над камерами невольников.

А Полина Кутовая – жена Ивана, в тот день, когда перестало биться сердце любимого, почувствовала толчок новой жизни, которую вынашивала под собственным сердцем. Последнюю весточку от мужа (среди охранников нашлись добрые люди) она получила 16 сентября. В короткой записке, дышащей любовью к ней и любовью к жизни, просил низко поклониться родным, близким и знакомым. Она поняла, что хотел передать ей муж, как понимала всегда с полуслова, когда помогала ему во всех его делах. Дважды по заданию подпольного комитета переходила линию фронта, передавала ведомости о передвижении немецких войск на станции Новомосковск. Работала учителем в Дмитровке, Спасском, через неё поддерживались связи с сельскими патриотами.

От ареста её уберёг случай. Попросила соседских детей, чтобы подождали её на опушке, пока вернётся из леса с хворостом. Мальчики и сообщили ей о ночном аресте новомосковцев. Больше Ивана не видела. Казнили его 26 сентября, когда уже были освобождены от фашистов Новомосковск и район. А через месяц ему исполнилось бы 28 лет, через пять месяцев она бы подарила ему сына» [10].

В архивах Новомосковского историко-краеведческого музея имени Петра Калнышевского хранятся копии писем Ивана Кутового, которые он писал своей семье, находясь в гестаповской тюрьме.

«г. Новомосковск

с. Вороновка, Мостовая №15

Добрый день, безгранично любимая Полина, мама и Галя. Я жив и здоров. Передайте побольше … (слово не разборчиво – п.а.). Денег не расходуйте на меня много. Вы так бедны. Убедительно прошу жить мирно и дружно. Это будет моим утешением. До свидания. Крепко целую любимую Полинку, маму, Галю, Вову, Аллочку. Передайте привет всем родственникам и знакомым.

25.8.43

подпись И. Кутовой»

«Новомосковск, Вороновка, Мостовая №15

Кутовой Полине.

Дорогая, любимая Полинка!

Передачу в понедельник получил полностью. Передай мне чистое полотенце и мыло, ещё рубаху. Пиши о своём здоровье, здоровье мамы. Передай привет Оле и всем родственникам. Всего наилучшего, мой ангел.

Вечно твой Иван.

8.9.43 год»

«Вороновка, Мостовая №15

Кутовой Полине

Милая, любимая Полинка!

Передачу получил полностью.

Передала: 3 кошолки, 1 пара белья, 1 полотенце, посуду.

Я пока жив и здоров.

Крепко, крепко целую тебя.

Привет всем родным и знакомым.

Вечно твой Иван.

15.IX.43 г.»

Из письменных воспоминаний Колесника Николая Тарасовича:

«После нашего ареста я в сентябре 1943 г. видел Зину и Никиту на очной ставке в «СД» г. Днепропетровска. Они были избиты. На вопрос кто и как кого знает по подпольной работе Зина первая ответила:

– Во имя партии Ленина-Сталина стреляйте, но я ничего не скажу.

Этим самым дала понять и мне как надо себя вести на допросе в СД. После этого я ещё раз увидел какая Зина сильная духом и вспомнил её советы в школе – читайте книги Н. Островского, они вам пригодятся в жизни.

Почти ежедневно со двора СД увозили на расстрел и через окно было видно, кого увозят. 30.09.43 г. увезли на расстрел И. Кутового, З. Белую, Н. Головко и Ж. Шуть. После этого их никто и нигде не видел. Был бы я художником, я б нарисовал Зину такой, какой я её видел на очной ставке. Она не стала лётчицей, не стала матерью, но она стала образом женского величия и самоотверженности. Я всегда снимаю шапку, проходя мимо дома 64 на ул. З. Белой. Указом президиума Верховного Совета УССР 08.05.68 г. Зина посмертно награждена медалью «За отвагу»» [11].

Из письменных воспоминаний Риммы Николаевны Винник:

«18 августа 1943 г. меня забрали в гестапо г. Днепропетровска. С начала сентября месяца на улице Чечеловка, 1 я находилась в камере с Белой Зиной. Камера была полуподвальная, сырая, холодная.

Зина, как старшая подруга, мне было тогда 15 лет, заменила мне мать. 2 недели спали на цементном полу. Зина, я и Ольга Соболь. Там я узнала Зину по-настоящему – это была комсомолка, воспитанная Павлом Корчагиным.

Несмотря на тяжёлую обстановку в камере, Зина всегда была весёлая, не падала духом, пела песни. Её улыбающееся лицо осталось навсегда в моей памяти. 20 сентября 1943 г., когда мы расставались, её последние слова были такими:

Я знаю, – говорит Зина, – меня ждёт казнь. Меня не сломали фашисты.

Я прожила, хотя и короткую, но хорошую жизнь – я боролась с фашистами. Тебя, Римма, освободят наши войска, ты увидишь, какая будет после Победы над фашистами красивая жизнь.

За эту прекрасную, счастливую жизнь, за наш народ я, не жалея, отдаю свою жизнь ради счастья нашего народа» [12].

Браславский, рабочий корреспондент «Новомосковской правды», «Врач Бутенко».

«Тёплое августовское солнце ласкало утро. Жизнь в жестокой оккупационной темноте изобиловала, светилась надеждой и верой в светлую победу. Именно в эту пору 1943 года окружили эсэсовцы дом, где жила семья врачей. Прикрывая собой жену, Алексей отстреливался и продвигался к Самаре, надеясь, что лес принесёт спасение, сохранит жизнь для дальнейшей борьбы. До последнего патрона вёл бой патриот и один оставил для себя…» [13].

Людмила Шалыкина, юный корреспондент газеты «Новомосковская правда», «О чём рассказала берёза», редактор Г. Буряк.

«Вскоре начались аресты, было понятно, что подпольщиков выдал провокатор. Арестовали Никиту Головко, Зину Белую. Не обошли и Марию Кобзарь. Их пытали в родной школе. Марию потрясло то, что фашисты так свободно ведут себя здесь, в её родной школе. А на лицо сыпались колючим градом тяжёлые удары. Несколько раз теряла сознание, не понимала, чего хочет от неё это неприятное лицо эсэсовца. В гестапо Мария узнала, что Н. Головко и других его товарищей расстреляли. Недолго держали и Марию. Через несколько дней она была уже в концлагере. Шли босые, окровавленные, шли без конца. В одном селе остановились. Шёл в этот день холодный дождь. Вскоре рядом с колонной послышалось какое-то мельтешение. И Мария догадалась, то были партизаны.

– Мне больно вспоминать, чего стоила та свобода. Чувство радости и благодарности пленило нас, когда открылись двери и молодой партизан крикнул: «Товарищи, вы свободны!» Я тогда не смогла и слова вымолвить. Такая была счастливая, – вспоминает Мария Васильевна.

Вернуться Мария в родной город не имела возможности, отправилась в село к родственникам. Там и встретила День Победы» [14].

Из письменных воспоминаний Фартуховой Александры Карповны:

«А ещё невозможно забыть, когда в городе наступило тревожное время. Проверка документов, облавы, аресты. Место встречи подпольщиков в моей квартире стало небезопасно. Тем более, что через мою проходную жила гр. Анкудинова, работающая в жандармерии. Бутенко И. Н. и Спиктаренко Е. Н. договорились уходить. Всё было приготовлено, назначено время ухода, ночью (середина августа 1943 г.). Ждём Ивана Никифоровича, а его всё нет и нет. Волнуемся. Почему его нет? Вдруг в часа 2 или 3 ночи раздался сильный стук в дверь. Я спросила:

– Кто?

– Вы Александра Карповна?

Я молчу.

– Вы Александра Карповна?

Я молчала, потом спросила:

– Что?

Дверь рванули, ворвались сразу в квартиру Анкудиновой. Она предъявила документы, они извинились и ворвались ко мне. У меня Спиктаренко Е. Н. Один из них набросился на меня с прожектором и закричал:

– Ты зачем его у себя прячешь, я тебе голову рассеку!

Свернули руки Спиктаренко и увели. Дождавшись пока они ушли, я побежала к Кузьменко З. И. У неё я узнала об аресте Бутенко И. Н. Жена Бутенко скрылась, а сын Бутенко И. Н. Гарик (лет 13-14) находился у Мизиренко З. И., переодетый в девичью одежду.

Вскоре пришёл человек и сказал мне:

– Уходите с этой квартиры, скрывайтесь.

Я ушла. Долго пришлось странствовать, пока Советские войска не освободили нас» [15].

В. Билоус, «Новомосковская правда», «Подвиг Соколовых».

«Из-за подлых действий предателей гитлеровцам удалось напасть не след подпольщиков. Одной ночью они арестовали около 50 человек, в том числе и Татьяну Григорьевну. Мужественной патриотке пришлось узнать застенки Днепропетровской тюрьмы, нестерпимый режим лагерей смерти Маутхаузена и Освенцима. До сих пор на теле Татьяны Соколовой видно номер узника 65284» [16].

***

П. Ескин, глава совета ветеранов, партизан и подпольщиков Присамарья, «Ветеран Приднепровья», 28 сентября 2012 г., «Помогали мстителям».

«До начала Великой Отечественной войны семья Фёдора Александровича Гарченко – его жена Полина Кондратьевна, дочь Тамара Фёдоровна и сын Владимир – проживали в городе Новомосковске по улице Фрунзе, 16. Обыкновенная рабочая семья. Фёдор Александрович работал мастером прокатного цеха жестекатального завода. Полина Кондратьевна была домохозяйкой, Тамара и её брат Владимир учились в школе. Семья жила дружно, в достатке. Вместе мечтали Фёдор и Полина выучить своих детей.

Началась война, фашисты без объявления напали на страну. Фёдор Александрович добровольно пошёл на фронт и вместе с 80 работниками завода 28 июня 1941 года попал на передовую. В первом бою под станцией Лозовая Харьковской области он погиб.

Полина Кондратьевна и до войны была активисткой и патриотом со смелым характером. Когда началась война, она сразу начала искать в Новомосковске подпольщиков. Связалась с Иваном Кутовым, который возглавлял группу на бирже труда. В период оккупации фашисты действовали жестоко, расстреливали граждан без суда и следствия. В городе Новомосковске и Новомосковском районе расстреляли 3500 жителей, среди них 350 детей (от 7 до 14 лет) и 104 женщины. Фашисты насильно вывезли в Германию 7 тысяч жителей города и района.

Полина Кондратьевна со своей дочкой Тамарой установили связь с партизанским отрядом под командованием Пантелея Яковича Жученко. Однажды ночью на связь пришёл начальник разведки Пётр Михайлович Шевченко, который дал Полине Кондратьевне необычное, но ответственное задание. На улице в это время стояли три офицера в немецкой форме. Как объяснил Шевченко, это партизанские разведчики из отряда Медведева, который дислоцируется под городом Ровно. Разведчики знали немецкий язык и должны были приезжать постоянно и останавливаться в доме Гарченко. Потом разведчики зашли в дом, познакомились. Как позже узнали, среди них был Николай Иванович Кузнецов – известный советский разведчик партизанского отряда полковника Медведева, который работал под немецким именем Пауль Зиберт. Вторым офицером в немецкой форме был Ефим Николаевич Кукулиев, третьим – Валентин Михайлович Семёнов. Кукулиев и Семёнов постоянно посещали явочную квартиру на Фрунзе, 16, а Н. И. Кузнецов был в Новомосковске один раз.

Разведчиков из партизанского отряда Медведева под названием «Победители» интересовал Новомосковск по одной причине: он располагался между большими промышленными центрами Днепропетровск – Харьков – Донецк. На этом участке было много фашистских вооружённых сил. Разведчиков интересовало передвижение войск, виды вооружения, номера боевых машин фашистских оккупантов.

Такую информацию для разведчиков помогали собирать Полина Кондратьевна вместе с дочерью Тамарой. Понятно, что каждый раз, когда Полина Кондратьевна выходила из дома для того, чтобы добыть какую-то информацию, она подвергала риску не только себя, а и свою семью. Её подозревал в подпольной работе полицай, который проживал на улице Чапаева в районе Транзитки. По заданию гестапо он приходил в дом Гарченко и расспрашивал, что за люди в немецкой форме были у них. Но ответ был один: когда ещё один раз они придут, приди и проверь сам.

Подозрения никак не давали ему покоя, и уже перед самым освобождением нашего города 20-й, 195-й, 295-й дивизиями в сентябре 1943 года этот предатель подложил под дом по улице Фрунзе, 16 мину и подорвал. Полина Кондратьевна с дочерью находились у родных, это и спасло им жизнь. А предатель исчез вместе с фашистами» [17].

Часть II. Борьба продолжается

Подпольщики в рядах советской армии

Возвращаемся к воспоминаниям ветерана Великой Отечественной войны Владимира Ионовича Литвишкова, напечатанных на страницах газеты «Новомосковская правда».

«Я ушёл, чтобы перейти линию фронта. Меня «захватила» разведка 20 гв. стрелковой дивизии и определила затем в 57 стрелковый путь, в пулемётную роту, где я стал пулемётчиком станкового пулемёта «максим».

На одном из практических стрельбищ старшина роты заметил мои положительные познания пулемёта и стрельбу из него и назначил меня командиром расчёта.

Вскоре нашу пулемётную роту перебросили в 236-ю стрелковую дивизию, в район, расположенный против с. Аулы на левом берегу р. Днепр, куда мы из с. Вольное шли с пулемётами только в ночное время. Прибыв ночью на место дислокации, мы замаскировались в лесном массиве, где располагалась вся боевая техника дивизии.

Между тем, наш расчёт подняли по тревоге и направили на погрузку для переправы на правый берег р. Днепр. Однако свободных плавсредств не оказалось, а левый берег подвергался обстрелу и мы вынуждены были тащить по песку пулемёт «максим» в укрытие.

Так продолжалось до рассвета, когда стало светлее, артиллерийский обстрел усилился. В этот момент нас, два пулемётных расчёта, стали грузить в надувную лодку. Дальше по берегу грузились в лодки и на плоты другие подразделения.

Обстрел левого берега усилился, не обошлось и без прямых попаданий как на берегу, так и на воде. Успев отчалить от берега, мы подвергались обстрелу. Единственно в чём нам повезло, так в том, что снаряды не разрывались, нас только захлёстывало водой.

Сапёры нажимали на вёсла, а мы руками вычёрпывали воду. Проскочив полосу обстрела, у правого берега мы наскочили на мель и пришлось нам, мне и помощнику, нести по воде на себе пулемёт.

Взобравшись на высокий гранитный берег, мы влились в боевые порядки наших частей и начали громить врага, отбивая атаки немецко-фашистских войск. Вскоре в районе с. Аул была очищена от врага железная дорога на Киев. Бои на Аульском плацдарме были тяжёлыми.

23 октября 1943 г. начались решительные наступления наших войск, которые закончились освобождением городов Днепродзержинск и Днепропетровск. К концу дня 23 октября я был ранен. После госпиталя я был направлен в 4-й гв. Краснознамённый Кубанский казачий кавалерийский корпус. Погибли в застенках гестапо Никита Головко, Зина Белая, Евгения Недодаева-Шуть, И. Кутовой и др. Были угнаны на каторгу в фашистский концлагерь смерти Маутхаузен отважные подпольщики Белый, Кривулькин, Колесник, Батурин, Зорин, Кравченко, Воронов и др. Они установили связь с интернациональным подпольем и продолжали вести борьбу против фашизма.

Бежала с эшелона Р. Винник. Оставшиеся после ареста участники подполья продолжали сражаться с врагом на фронтах. Не все дожили до дня Победы. Мирошник погиб в боях за освобождение Днепропетровщины. Не вернулись из концлагеря Белый, Ляшенко, Лисовиков и другие» [1].

Владимир Лисовиков не был в концлагере. Как вспоминает его мать, Лисовикова Дарья Порфирьевна, Владимир Лисовиков после освобождения Новомосковска вступает в ряды советской армии и участвует в освобождении Днепропетровской области от немецко-фашистских захватчиков, включая форсирование Днепра.

Из письменных воспоминаний Лисовиковой (Сухой) Дарьи Порфирьевны:

«В 1943 году, когда наша армия освободила город от немцев, Володя вместе со своими друзьями по подпольной работе добровольно вступил в ряды Советской Армии. И уже с бойцами вместе они пошли дальше бороться с ненавистным врагом. Ещё до войны на кружке физкультуры, Володя выучил станковый пулемёт и в рядах армии он не расставался с ним. В этом году, часть, в которой служил Володя, форсировала Днепр. В одном из боёв погиб командир Гребельников. Володя принял на себя командование частью, но в бою возле села Подгорного погиб сам. Это было 24 октября 1943 года» [2].

«А вот на этих воротах я висел»

Из воспоминаний Колесника Николая Тарасовича (записано внуком Максимом Столяровым, литературная обработка – Валерий Потапов):

«Двадцать пятого сентября нас, подпольщиков, вместе с другими военнопленными погрузили в вагоны по 95 человек в вагон и отправили на запад. Я оказался в одном вагоне с Колей Белым. Второго или третьего октября мы прибыли в Вену. Очень красивый город! Нас вели по его улицам, где росло множество фруктовых деревьев, но, к нашему сожалению, мы ничего не могли сорвать: через каждые десять метров стоял конвоир с собакой.

Привели нас в лагерь Маутхаузен (Mauthausen). Высоченный четырёхметровый каменный забор. Ров с водой. Проволочное заграждение и три запретные зоны…

Построили нас по 10 человек и стали бить палками с двух сторон с таким расчётом, чтобы по каждому попасть…

Площадка, окружённая с обеих сторон рвами. Нужно пробежать с одного конца площадки до другого. Пока добежишь – обязан снять с себя всю одежду и бросить в эти ямы. Потом нам сдирали волосы с головы и со всех частей тела и обливали нас каким-то дезинфицирующим средством…

Врачебный осмотр, похожий на конвейер. Каждому на груди карандашом ставят знак: крест. Если красный крест, то идёшь в барак. Если синий – в лазарет. А если чёрный – идёшь в крематорий. Мне нарисовали красный крест. Завели в «баню», где пять минут обливали ледяной водой, после чего направили в карантинный блок. Блок рассчитан на 1200 человек, но нас туда набилось много больше. Чтобы всех уместить, нас уложили «валетом» и немцы ходили по нас и жестоко били всех подряд, чтобы уместить 600 человек в один ряд.

Я оказался в одном бараке с Зориным, Лещенко и Садко. Утром нас, голых, выгнали на мороз и вместо обуви выдали деревянные башмаки на ноги. Помню, плац был вымощен булыжником, на нём в такой обуви стоять было совершенно невозможно. От холода мы жались друг к другу, но нас тут же били, чтоб не группировались, и заставляли кругами бегать по плацу. В деревянных башмаках. Потом налили в миски по 250 грамм эрзац-кофе.

В обед давали суп, но меня угораздило «не так» подать повару миску и он за это ударил меня наотмашь половником. Выбил мне передний зуб. От удара и общей слабости я потерял сознание и упал. Садко не побоялся и втащил меня в строй, этим он спас меня от неминуемой смерти.

В карантине нас держали 21 день. За это время нас всех переписали. Мы с Садко записались автослесарями. Там было так: инженеров – в цеха, а остальных – в карьер. Карьер – это сто пятьдесят три ступени вниз, где кайлами отёсывали до нужных размеров камни и затем на руках тащили их наверх. Если камень оказывался испорчен, то ты получаешь 25 ударов палкой и остаёшься без обеда на неделю. Это почти верная смерть» [1].

Обратите внимание на то, какие детали запомнил Николай Тарасович, будучи в концлагере Маутхаузен. «Сто пятьдесят три ступени вниз», «250 грамм эрзац-кофе», «в карантине нас держали 21 день» и так далее.

«В лагере перемешались все национальности. – продолжает вспоминать Николай Тарасович. – Здесь были все, кроме японцев и финнов. Больше всего было испанцев и поляков. Меня, как автослесаря, перевели в мастерские «Даймлера», где за три дня пришлось освоить шлифовальный станок. Изучить станок мне помогал один чех. Напарник – немец – работал днём, а я – ночью. Время шло…

Летом 1944 года американцы разбомбили наши мастерские и мне опять пришлось работать в карьере. Есть в лагере приходилось всё. Траву, древесную кору, очистки картошки и буряка. [Незадолго до смерти мой дед вдруг неожиданно вспомнил, какая жирная и вкусная(!) была в Австрии глинистая земля – Максим С.]

Люди в лагере были всякие, военнопленные, гражданские, попадались также бандиты и уголовники всех национальностей. Был среди нас и австриец-коммунист. Он-то и познакомил меня с переводчиком из Одессы Марком. Втроём мы задумали побег. В тот год лагерь был переполнен и немцы начали топить заключённых в бане. Понимаете, крематорий не успевал «работать», поэтому нас загоняли в баню по 600 человек и заливали её водой под самый потолок.

Немцы очень следили за чистотой в лагере. Не было тут ни крыс, ни мышей, ни вшей и других паразитов. Следили, чтобы не было никаких болезней. Если вскочил прыщ – немедленно кубик воздуха в вену. Если заболел, то был обязан сам утопиться в бочке с водой, специально для этого стоящей посреди лагеря!

В марте 1945 года в Маутхаузен эвакуировали заключённых из Освенцима. Лагерь оказался настолько переполнен, что кроме крематория и бани стали топить людей в штольнях каменоломни. Видя такое дело, мы решили не медлить с побегом. За два дня до побега мы засорили туалет с тем расчётом, чтобы в нужный момент никто из охраны не заинтересовался, чем мы занимаемся у туалета чужого барака.

В 23:00 в лагере выключили свет и мы ушли через канализационную трубу. Со мной бежали австриец-коммунист, одессит Марк, два югослава и ещё шестеро русских военнопленных. Всю ночь пробирались к горам, затемно успели добраться и укрыться в изломах.