Ружье на динозавра

Наши эксперименты показали, что я мог бы забросить себя в прошлое с точностью во времени около двух месяцев, а в пространстве – около двух фарсангов. Машина была оснащена органами управления для позиционирования путешественника во времени на Земле и доставки его в точку над поверхностью земли, которая не занята существующим твердым объектом. Уравнения показывали, что я буду оставаться в Македонии около девяти недель, прежде чем меня выбросит обратно в настоящее.

После того как решение было принято, я работал изо всех сил. Я позвонил моему начальнику (вы же помните, что такое телефон?) и помирился с ним. Я сказал:

– Я знаю, что вел себя как законченный дурак, Фред, но эта вещь для меня как ребенок; мой единственный шанс стать великим и знаменитым ученым. Я бы мог получить за это Нобелевскую премию.

– Конечно, я понимаю, Шерм. Когда ты возвращаешься в лабораторию?

– А что с моей группой?

– Я придержал бумаги насчет них, на случай, если ты передумаешь. Так что, если ты возвращаешься, в плане организации все останется как раньше.

– Тебе же все равно нужен окончательный отчет по проекту А–257, не так ли? – спросил я, стараясь не выдать себя голосом.

– Конечно.

– Тогда не давай механикам начинать разборку машин, пока я не допишу отчет.

– Этого не будет, я вчера запер все помещения.

– Хорошо. Я бы хотел запереться там с аппаратами и данными на какое-то время и настучать отчет, чтобы мне никто не мешал.

– Это подойдет, – сказал он.

Первым моим шагом в подготовке к путешествию стала покупка в компании театрального реквизита античного наряда. Он включал тунику до колена или хитон, короткий плащ для верховой езды или хламиду, вязаные лосины, сандалии, широкополую черную фетровую шляпу и посох. Я перестал бриться, хотя времени отрастить приличную бороду уже не было.

Дополнительное оснащение состояло из кошелька с монетами того времени, по большей части золотыми македонскими статирами. Некоторые монеты были настоящими, купленными у нумизматов, но большинство – копиями, которые я отливал сам в лаборатории по ночам. Я запасся деньгами достаточно, чтобы жить обеспеченно и дольше девяти недель, которые мне предстояло там оставаться. Это оказалось несложно, потому что покупательная способность драгоценных металлов в античном мире была в пятьдесят раз больше, чем в современном.

Кошелек я вешал на прочный пояс, надетый прямо на тело. На том же поясе висело метательное оружие, которое называется пистолет, я вам о нем рассказывал. Это был маленький пистолет, его еще называют револьвером. Я не собирался никого застрелить или вообще показывать это оружие, если не понадобится. Просто на крайний случай.

Я захватил также несколько научных устройств, чтобы произвести впечатление на Аристотеля: карманный микроскоп и увеличительное стекло, маленький телескоп, компас, наручные часы, фонарик, небольшую фотокамеру и некоторые лекарства. Я намеревался показывать эти вещи людям прошлого с величайшей осторожностью. После того как я подвесил все эти объекты в чехлах и коробочках на пояс, оказалось, что нагрузился я тяжело. На еще одном поясе – поверх туники – висели маленький кошелек для ежедневных покупок и универсальный нож.

Я уже неплохо знал древнегреческий язык, умел читать на нем, практиковался в разговорной речи и слушал ее на своей говорящей машине. Я знал, что буду говорить с акцентом, поскольку мы понятия не имеем, как в точности звучала речь античных греков.

Я решил поэтому выдавать себя за путешественника из Индии. Никто бы не поверил, что я эллин. Если бы я сказал, что прибыл с севера или с запада, ни один эллин не стал бы меня слушать, они считали европейцев воинственными и недалекими дикарями. Если бы я сказал, что прибыл из какой-то хорошо известной цивилизованной страны, как Карфаген, Египет, Вавилон или Персия, была бы опасность встретить кого-то, кто знал эти страны, и меня бы разоблачили как мошенника. Рассказывать правду о моем происхождении, не говоря уже о некоторых необычных обстоятельствах, было бы крайне опрометчиво. Меня бы посчитали безумцем или лгуном, в чем и вы лично меня подозревали не раз, как я догадываюсь.

За индийца же я, вероятно, сойду. В те времена эллины знали о той земле только несколько нелепых россказней; была еще книга сказаний об Индии, которые Ктесий Книдский собрал при персидском дворе. Эллины слышали, что Индия привечает философов. Поэтому мыслящие греки могли бы посчитать индийцев почти такими же цивилизованными, как они сами.

Как же мне назваться? Я выбрал распространенное индийское имя Чандра и переделал его в Зандрас, на эллинский манер. Я знал, что эллины сделали бы так в любом случае, поскольку звука «ч» в их языке не было, а также они предпочитали добавлять греческие флективные окончания к иноземным именам. Мне не следовало использовать мое собственное имя, которое даже отдаленно не звучало ни по-гречески, ни по-индийски. (Однажды я должен буду объяснить те нелепости в моем мире, из-за которых гесперийцев стали называть индийцами.)

Меня беспокоили новизна и чистота моего костюма. Он не выглядел поношенным, и я вряд ли мог бы разносить его в Брукхейвене, не привлекая внимания. Я решил, что, если спросят, мне следует сказать, что да, я купил его, когда приехал в Грецию, чтобы не бросаться в глаза в моем национальном наряде.

В те дни, когда я не рыскал по Нью-Йорку в поисках оборудования, я был заперт в комнате с машиной. В то время как мои коллеги думали, что я или пишу отчет, или разбираю машину, я готовился к путешествию.

Так прошли две недели, пока однажды я не получил записку от моего начальника с вопросом, как продвигается мой окончательный отчет.

Я понял, что пора немедленно привести мой план в действие, и послал ему записку: «Отчет практически готов для печати».

Той ночью я вернулся в лабораторию. Поскольку я делал это часто, охранники не обратили на меня внимания. Я прошел в комнату с машиной времени, запер дверь изнутри и разложил мое оборудование и костюм.

Я настроил машину так, чтобы высадиться вблизи Пеллы, столицы Македонии, весной 340 года до рождества Христова по нашей системе исчисления (976 год по-алгонкински). Я установил автоматический активатор, забрался внутрь и закрыл дверь.

* * *

Ощущение перемещения во времени описать невозможно. Чувствуешь острую мучительную боль, но совсем недолго, не успеваешь даже вскрикнуть. В то же время есть ощущение чудовищного ускорения, будто тебя запустили из катапульты, но ни в каком определенном направлении.

Затем сиденье пассажирского отделения провалилось подо мной. Послышался треск, и множество острых предметов впились в меня. Я упал на верхушку дерева.

Чтобы спастись, пришлось ухватиться за пару веток. Механизм, который доставил меня в Македонию, обнаружив твердые предметы в точке, где я должен был материализоваться, поднял меня над вершинами деревьев, после чего отпустил.

Это был старый дуб, только что отрастивший молодые побеги. Хватаясь за ветки, я обронил мой посох, который проскользнул через листву и с глухим стуком упал на землю под деревом. По крайней мере, он где-то приземлился. Раздался испуганный крик.

Античный наряд неудобен для лазания по деревьям. Ветки сбивали мой головной убор, или стаскивали с меня плащ, или тыкали в нежные места, не защищенные брюками. Спуск закончился скольжением, падением с высоты нескольких футов и кувырком в грязь.

Первое, что я увидел, подняв глаза, был дородный чернобородый мужчина в грязной тунике и с ножом в руке. Рядом с ним стояла пара волов, запряженных в деревянный плуг, у ног – кувшин с водой.

Пахарь, очевидно, закончил борозду и улегся отдохнуть сам и дать отдых животным, но вскочил на ноги после падения моего посоха, а потом и меня самого.

Вокруг простиралась Эматийская равнина, окруженная грядами каменистых холмов и скалистыми горами. Поскольку небо затянули облака и я не решился воспользоваться компасом, сориентироваться на месте было трудно. Неясно было и время дня. Самая большая гора в поле зрения – это, скорее всего, гора Бермион, значит, там запад. К северу виднелась какая-то вода. Это, надо полагать, озеро Лудиас. За озером поднималась цепь невысоких холмов. Бледное пятно на одном из ближайших отрогов могло оказаться городом, хотя мое зрение не позволяло различить детали, а взять с собой очки я не мог. Мягко расстилавшаяся равнина была поделена на поля и пастбища, с редкими деревьями и заболоченными участками. Сухая бурая прошлогодняя трава колыхалась на ветру.

Осознание всего этого заняло не больше мгновения. Затем мое внимание снова обратилось на пахаря, который что-то говорил.

Я не понимал ни слова. Но, с другой стороны, он, должно быть, говорил на македонском. Хотя его и можно рассматривать как диалект греческого, но настолько отличный от аттического, что понять его невозможно.

Без сомнения, человек хотел знать, что я делал на его дереве. Старательно улыбаясь, я медленно произнес на моем спотыкающемся греческом:

– Хайре! Я заблудился и залез на дерево, чтобы увидеть дорогу.

Он снова заговорил. Когда я не ответил, он повторил сказанное погромче, размахивая ножом.

Мы обменялись еще несколькими словами и жестами, но было очевидно, что ни один из нас не имел ни малейшего понятия о том, что пытается сказать другой. Пахарь начал кричать, как часто делают невежественные люди, когда встречаются с языковым барьером.

Наконец я указал на отдаленный мыс, вдававшийся в озеро бесцветным пятном, которое могло быть городом. Медленно и отчетливо я спросил:

– Это Пелла?

– Най, Пелла!

Вид у человека стал менее угрожающим.

– Я иду в Пеллу. Где можно найти философа Аристотеля?

Я повторил имя.

Он опять разразился тарабарщиной, но по выражению его лица я понял, что он никогда не слышал об Аристотеле. Так что я поднял мою шляпу и посох, прощупал через тунику, все ли мое снаряжение на месте, бросил крестьянину прощальное «Хайре!» и отправился.

К тому времени, когда я пересек грязноватое поле и вышел на тележную колею, задача выглядеть как бывалый путешественник решилась сама собой. При падении с дерева на одежде образовались зеленые и коричневые пятна от листвы и ветвей; плащ был изорван; ветки оцарапали лицо и руки; ноги до колена были измазаны грязью. Я также осознал, что для того, кто прожил всю жизнь с чреслами, по приличиям укутанными в брюки и нижнее белье, античный костюм кажется слишком продуваемым.

Я оглянулся, чтобы посмотреть на пахаря, который все еще стоял, оперевшись на плуг, и глядел на меня с озадаченным выражением лица. Бедный парень так и не мог решить, что ему делать после встречи со мной.

Когда я нашел дорогу, она оказалась не более чем двумя глубокими накатанными колеями, то с камнями, то с грязью, а то и с высокой травой между ними.

Я шел по направлению к озеру и обогнал по дороге нескольких людей. Тому, кто привык к интенсивному движению в моем мире, Македония показалась бы мертвой и пустынной. Я заговаривал с некоторыми людьми, но натыкался на тот же самый языковой барьер, что и с пахарем.

Наконец навстречу попалась запряженная двумя лошадьми коляска, которой правил крепкий мужчина с головной повязкой, в чем-то вроде килта и ботинках с высокой шнуровкой. Он притормозил, когда я махнул ему.

– Что такое? – спросил он на аттическом, немногим лучше моего.

– Я ищу философа, Аристотеля из Стагиры. Где можно его найти?

– Он живет в Миезе.

– Где это?

Человек махнул рукой.

– Ты идешь не в ту сторону. Отправляйся обратно по этой дороге, откуда пришел. У переправы через Боттиею будет развилка, иди направо и придешь в Миезу и Китион. Ты понял?

– Думаю, да, – сказал я. – Далеко это?

– Примерно две сотни стадий.

Сердце мое ухнуло в пятки. Двести стадий – это пять фарсангов, или добрых два дня пути. Я подумал о том, чтобы купить лошадь или повозку, но я никогда не ездил верхом, никогда не правил запряженными лошадьми, и вряд ли я смогу научиться достаточно быстро, чтобы от этого вышел какой-то толк. Я читал о Миезе, местонахождении Аристотеля в Македонии, но, поскольку ни на одной из моих карт ее не было, я предполагал, что это пригород Пеллы.

Я поблагодарил человека, который тронулся дальше, и последовал за ним. Не стану вас задерживать подробностями моего путешествия. Я ночевал под открытым небом, не зная, где располагаются деревни, на меня нападали сторожевые собаки, заживо ели комары. Когда я нашел место для второй ночевки, на меня набросились грызуны. Дорога огибала огромные болота, разбросанные по Эматийской равнине к западу от озера Лудиас. Несколько небольших потоков стекали с горы Бермион и пропадали в этом болоте.

Наконец я приблизился к Миезе, которая располагалась на одном из отрогов горы Бермион. Я устало тащился по длинному подъему к деревне, когда появились шестеро молодых людей на маленьких греческих лошадях. Я посторонился, но, вместо того чтобы проскакать мимо, они натянули поводья и взяли меня в полукруг.

– Кто ты? – спросил один малорослый юноша лет пятнадцати на беглом аттическом наречии. Этот блондин мог бы быть очень симпатичным, если бы избавился от прыщей.

– Я Зандас из Паталипутры, – сказал я, употребив старинное название Патны на Ганге. – Я ищу философа Аристотеля.

– О, да ты варвар! – прокричал Прыщавый. – Мы знаем, что Аристотель думает о таких, как ты, да, ребята?

Прочие присоединились, выкрикивая явно не комплименты и похваляясь тем, сколько варваров они убьют или возьмут в рабство, когда придет время.

Я сделал ошибку, позволив им понять, что я рассердился. Я знал, что это было неразумно, но не мог себя сдержать.

– Если не хотите помочь мне, тогда дайте пройти, – сказал я.

– Не только варвар, но еще и грубиян! – прокричал один из этой группы, гарцуя в неприятной близости ко мне.

– Посторонитесь, дети! – потребовал я.

– Мы должны преподать тебе урок, – заявил Прыщавый.

Другие захихикали.

– Лучше оставьте меня в покое, – сказал я, перехватив посох двумя руками.

Высокий симпатичный подросток потянулся и сбил с меня шляпу:

– Получай, трусливый азиат!

Ни секунды не размышляя, я выкрикнул оскорбительный эпитет на английском и махнул посохом. То ли молодой человек отклонился в сторону, то ли его лошадь шарахнулась, но я не попал по нему. По инерции посох просвистел мимо цели и его конец ударил по носу другую лошадь.

Пони жалобно заржала и сдала назад. Поскольку стремян у него не было, всадник соскользнул с крупа животного прямо в грязь. Лошадь унеслась.

Все шестеро завопили одновременно. Блондин, с особенно пронзительным голосом, выкрикивал какие-то угрозы. Внезапно я увидел, что его лошадь напирает прямо на меня. Прежде чем я смог увернуться, она толкнула меня плечом, и я полетел вверх тормашками, а животное прыгнуло через меня, пока я перекатывался по земле. К счастью, лошади не любят наступать на мягкое, благодаря чему я и спасся.

Я едва успел вскочить на ноги, как другая лошадь тоже понеслась на меня. Невероятным прыжком я убрался с дороги, но видел, что другие мальчики понукали своих лошадей, чтобы сделать то же самое.

В нескольких шагах от меня росла большая сосна. Я нырнул под ее нижние ветви, спасаясь от лошадей, бегущих прямо на меня. Юноши не могли заставить своих лошадей продраться сквозь эти ветви, поэтому они скакали вокруг и кричали. Что именно они кричали, я по большей части не мог понять, но ухватил одну фразу Прыщавого:

– Птолемей! Скачи обратно в дом и привези луки или копья.

Стук копыт удалялся. Видеть через сосновые иголки я не мог, но догадывался, что происходит. Юноши не пытались преследовать меня пешком, потому что, во-первых, предпочитали оставаться верхом, а если бы спешились, то могли бы потерять лошадей или не смогли бы снова их оседлать; во-вторых, пока я прижимался к стволу, им было бы затруднительно достать меня через путаницу ветвей, а я бы мог тыкать в них своей палкой, как я и делал. Хотя в моем мире я не считался очень высоким, но все же был гораздо крупнее любого из этих мальчиков.

Однако это было не главное. Я распознал имя «Птолемей», такое же носил один из соратников Александра. В моем мире он стал Птолемеем, царем Египта, и основал знаменитую династию. Тогда прыщавый юнец – это и есть сам Александр.

Я оказался в затруднительном положении. Если я останусь стоять, где был, Птолемей привезет какое-то оружие, чтобы попрактиковаться в стрельбе по мне как по мишени. Я бы мог, конечно, застрелить кого-нибудь из моего пистолета, что спасло бы меня на какое-то время. Но в абсолютной монархии убить одного из друзей принца короны, не говоря уже о самом принце, это не лучший способ дожить до старости, хотя меня и провоцировали.

Пока я обо всем этом думал и слушал крики нападавших на меня, камень просвистел в ветвях и ударился о ствол. Темный юноша, который упал с лошади, бросил его и подзуживал своих друзей делать то же самое. Я разглядел, что Прыщавый и другие спешились и рассеялись в поисках камней, изобилием которых славились Греция и Македония.

Сквозь иголки прилетело еще несколько камней, отскакивая от веток. Один из них, размером с мой кулак, слегка задел меня по голени.

Мальчики подбирались ближе, чтобы лучше целиться. Я протиснулся вокруг ствола и встал так, чтобы он оказался между нами, но они заметили мой маневр и распределились вокруг дерева. Один камень оцарапал мне кожу на голове до крови. Я было подумал взобраться на дерево, но выше оно становилось стройнее, и я бы оказался тем больше на виду, чем выше бы забрался. Кроме этого, сидя на ветках, я бы не смог уворачиваться от камней.

Так обстояли мои дела, когда я снова услышал стук копыт. Пора принимать решение, подумал я. Птолемей возвращается с метательным оружием. Если я использую пистолет, я обреку себя на длительное изгнание, но стоять там и позволять им издеваться надо мной, не применяя оружие, было нелепо.

Я пошарил под туникой и отстегнул петлю, к которой крепился пистолет в кобуре. Я вытащил оружие и проверил патроны.

Сквозь галдеж мальчиков прорезался низкий голос. Я различил обрывки фраз:

– …оскорбление безобидного путешественника… откуда вы знаете, что он не принц в своей стране? …царю будет доложено… как только что освобожденные рабы, а не как царевичи и благородные юноши…

Я пробрался через внешний слой сосновых иголок. Плотно сложенный чернобородый мужчина на лошади поучал юношей, которые побросали камни.

– Да мы просто немного развлекались, – сказал Прыщавый.

Я выступил из ветвей, подошел к тому месту, где валялась моя помятая шляпа, и надел ее. Затем я приветствовал мужчину:

– Хайре! Я рад, что ты появился прежде, чем ваши мальчики не доигрались до чего похуже.

Я усмехнулся, решив обратить попытку убить меня в шутку. Только железный самоконтроль поможет мне выбраться из этой ситуации.

– Кто ты? – буркнул мужчина.

– Зандрас из индийского города Паталипутры. Я ищу философа Аристотеля.

– Он оскорбил нас… – начал один из юношей, но чернобородый не обращал на него внимания.

– Мне жаль, что наш правящий дом был представлен тебе таким грубым образом, – сказал он. – Вот этот сгусток юношеского нахальства, – он указал на Прыщавого, – это Александр Филипп, наследник македонского трона.

Он представил и других – Гефестиона, который сбил шляпу с моей головы и теперь держал под уздцы всех остальных лошадей; Неарха, чья лошадь убежала; Птолемея, который возвращался за оружием; Гарпаса и Филоту.

Затем он продолжил:

– Когда Птолемей ворвался в дом, я осведомился о причинах такой спешки, узнал об их стычке с тобой и поспешил сюда без промедления. Они забыли, чему их учил наставник. Им не следовало вести себя так, даже с таким варваром, как ты, ибо, поступая так, они сами опускаются до варварского уровня. Я возвращаюсь в дом Аристотеля. Можешь следовать за мной.

Человек повернул лошадь и двинулся обратно к Миезе. Шестеро мальчиков занялись поимкой лошади Неарха.

Я пошел за ним, хотя время от времени приходилось переходить на бег, чтобы не отстать. Дорога шла в гору, поэтому вскоре я уже тяжело дышал. Задыхаясь, я спросил:

– Кто ты, мой господин?

Мужчина повернул ко мне свою бороду и поднял бровь.

– Я подумал, что ты должен знать. Я – Антипатр, наместник Македонии.

Прежде чем мы достигли самой деревни, Антипатр свернул в нечто вроде парка, со статуями и скамейками. Я предположил, что это Роща нимф, которую Аристотель использовал как место для занятий в его школе. Мы прошли через парк и остановились у поместья на другом его конце. Антипатр бросил поводья стремянному слуге и спрыгнул с коня.

– Аристотель! – проревел Антипатр. – Этот человек хочет тебя видеть.

Вышел человек примерно моего возраста – слегка за сорок. Он был среднего роста, стройный, с тонкогубым, строгим с виду лицом и коротко подстриженной пепельно-седой бородой. Он был закутан в спадающий складками гиматий – большой плащ – с разноцветным орнаментом из завитков по краю. На нескольких пальцах красовались золотые кольца.

Антипатр довольно неуклюже представил меня:

– Старина, это… эх… как его… из этого… откуда-то из Индии.

Он рассказал о том, как спас меня от Александра и его приятелей – малолетних хулиганов, добавив:

– Если ты не преподашь хоть какие-то манеры этой своре щенков, потом будет уже поздно.

Аристотель внимательно посмотрел на меня и прошепелявил:

– Фсегда приятно повстречать чужеземца. Что прифело тебя к нам, мой друг?

Я сказал ему, как меня зовут, и добавил:

– Поскольку меня считают кем-то вроде философа в моей стране, я подумал, что мое посещение Запада было бы неполным без того, чтобы поговорить с величайшим из западных философов. И когда я спрашивал, кто же это, каждый говорил мне найти Аристотеля Никомаха.

Аристотель промурлыкал:

– Очень любезно с их стороны гофорить так. Хм. Фходи и раздели со мной чашу вина. Сможешь рассказать мне о чудесах Индии?

– Да, конечно, но ты должен рассказать мне о твоих открытиях, которые для меня еще чудеснее.

– Ну заходи, заходи. Фозможно, ты захочешь остаться с нами на несколько дней. Я должен расспросить тебя о множестфе фещей.

* * *

Так я встретил Аристотеля. Мы сразу подружились, как сказали бы в моем мире – с пол-оборота. У нас было много общего. Некоторым людям не понравилась бы шепелявость Аристотеля, или его дотошность и педантичность, или его склонность доводить любую тему разговора до полного истощения. Но мы с ним ладили отлично.

В доме, который царь Филипп построил для Аристотеля под королевскую школу, он вручил мне кубок вина с привкусом смолы и сказал:

– Расскажи мне про слона, мы слышали об этом огромном звере с хвостами сзади и спереди. Он на самом деле существует?

– Так и есть.

Я принялся рассказывать, что я знаю о слонах, а Аристотель делал пометки на куске папируса.

– Как в Индии называют слона? – спросил он.

Вопрос застал меня врасплох, мне и в голову не приходило выучить древний хиндустани, когда я изучал все, что могло потребоваться в этой экспедиции. Я отхлебнул вина, чтобы дать себе время подумать. Я никогда не увлекался алкогольными напитками, и этот казался мне отвратительным. Но ради достижения цели я должен был притворяться, что мне нравится. Ясно, что мне придется придумать какой-то вздор, но тут мысленный кульбит вернул меня к рассказам Киплинга, которые я читал в детстве.

– Мы зовем его «хати», – сказал я, – хотя в Индии, конечно, множество языков.

– А как насчет этого индийского дикого офла, о котором гофорит Ктесий, с гигантским рогом в центре головы?

– Этого следует называть нос-о-рог, или ринокерос по-вашему, потому что рог у него как раз на носу. И он скорее гигантская свинья, чем осел…

По мере приближения времени обеда я сделал несколько тонких намеков на то, что мне надо сходить в Миезу, чтобы найти место для жилья, но Аристотель, к моей радости, и слышать об этом не хотел. Я должен был остаться прямо там, в школе; мои вежливые протесты в том смысле, что я недостоин такой чести, были отметены.

– Ты должен остаться здесь на несколько месяцев, – сказал он. – У меня уже никогда не будет такой возможности собрать данные об Индии. О плате не беспокойся, царь за все платит. Ты… хм… первый варвар из тех, кого я знал, с достойным интеллектом, и я уже соскучился по хорошей содержательной беседе. Теофраст уехал в Афины, а другие мои друзья редко когда забредают в нашу глушь.

– А как насчет македонцев?

Аристотель фыркнул:

– Некоторые, как мой друг Антипатр, слафные ребята, но большинстфо из них недалекие, как персидские фельможи.

Вскоре вошли Александр с друзьями. Они не ожидали увидеть меня уединившимся с их наставником. Я изобразил бодрую улыбку и сказал: «Хайре, друзья мои!», как будто ничего не случилось. Мальчики просияли и начали перешептываться между собой, но уже не пытались безобразничать.