скачать книгу бесплатно
Война и мир солдата Панкрата. Сказка-фарс
Пётр Лаврентьев
В Тридевятом царстве-государстве, во времена мудрого царя Гороха Гороховича, жил-поживал да славы и орденов наживал неунывающий солдат Панкрат. И так вдруг случилось, что именно он стал причиной многих событий, потрясших мир: неожиданная смена чернокожего короля в Заморском королевстве, борьба с Липовым халифатом в Южной стране и даже непонятная ситуация с цветущим полуостровом Грым – ниточки от всего этого тянутся непосредственно к Панкрату Акакьевичу Бармалееву.
Война и мир солдата Панкрата
Сказка-фарс
Пётр Лаврентьев
© Пётр Лаврентьев, 2021
ISBN 978-5-4483-7834-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вступительная речь главного героя
Сказки – они обычно скоро сказываются, а вот реальные дела никогда быстро не делаются. К примеру, расскажу я вам, ребятня, то ли сказку, то ли быль о своём былом житье-бытье, и сами увидите, как быстро расскажется эта история, – ещё до ужина управлюсь, – да только в жизни всё это происходило намного дольше и тягомотнее. Вам, молодым, во всей этой привычной повседневности адреналина не хватает, вы придумываете, откуда бы его побольше получить – экшен всякий и прочие приключения вам подавай, а по мне – так ну их, эти приключения, одни неприятности от этого и волнения душевные на весь остаток жизни!
Раньше, конечно, и я таким же был, не жилось мне тихо-мирно, всё норовил доказать что-то миру этому никудышному. Да только плевать хотел мир этот и на меня, и на все мои доказательства – он сам по себе живёт, а мы с вами, получается, сами по себе – отдельно. И когда я слышу, что очередной парнишка из наших поехал тот мир «покорять», «изменять» и «делать лучше», то кроме печали ничего не испытываю – странно мне слышать, что ещё один дурак рвётся ехать куда-то для того, чтобы там стать полным идиотом. При большом желании подобную процедуру можно осуществить и по месту постоянной прописки, между прочим. Без материальных затрат на дорогу и проживание.
Так или иначе, но почти каждый по молодости лет думает, что он особенный – это у других ничего не получается, а у него-то, лапушки, всё выйдет в наилучшем виде. И если правда то, что дурак учится на своих ошибках, а умный на чужих, то всё Царство наше состоит сплошь из дураков. А если учесть, что многие наши дураки с первого раза ничего не понимают, выводов не делают и предпринимают дополнительные судорожные попытки выставить себя на посмещище, то выходит даже, что не простыми дураками заселена наша земля, а дураками в кубе.
Хотя, соглашусь, бывают порой в этой жизни исключения – бывает, что и взлетит иной высоко-высоко, аж под самые небеса. Да только в конце всё равно это дело заканчивается как в той занимательной сказке про Икара, который к солнцу на самодельных крыльях взлетел, харю себе обжёг и в финале с позорным криком безобразно рухнул в море-океан. И до сих пор этот Икар служит ярким примером того, до чего доводит дурость и самонадеянность неоперившегося вьюношества.
Я себя от этого дурацкого войска не отделяю, – боже упаси! – я к тому и историю веду, чтобы вы поняли, что и я в своём молодецком возрасте маху дал, тоже рот на красивую жизнь раззявил. Раззявить-то я его раззявил, да только вместо жизни красивой мне полный рот мух налетело да мусора всякого ветром нанесло. Хорошо ещё, что только это…
Глава 1
Давно ли это было, недавно ли – по мне так не слишком давно, а по-вашему, наверное, сто лет назад – поэтому можете думать как угодно, а дело при царе Горохе было. Царство наше Тридевятое всегда выделялось экстравагантностью и нелогичностью поступков: то в собственных царей бомбами кидались без передышки, пока всех на корню не извели, то в наступившие после этого времена демократического равноправия начинали по покойному царю выть и с хоругвями вокруг его могилы бродить с песнопениями – в общем, непоследовательные мы, тридевятовцы, какие-то по натуре своей. И в очередной раз эта непоследовательность вышла нам боком: наевшись демократии до изжоги, решили мы однажды опять царя на трон посадить. Но теперь уже не абы как, не по-старорежимному, а всё чин-чином и в соответствии с международными правовыми нормами – предвыборная агитация на полу в подъездах, день голосования, наблюдатели на участках, битые морды оппозиции и прочая феерия.
С божьей помощью выбрали мы себе нового монарха. Скромный такой царь получился, по распущенным в народе слухам – из рабочей семьи, и имя простецкое – Горох Горохович. Сам ростом невелик, но крепенький и глядит на всех исподлобья суровенько – так глядит, что собеседники, бывает, и поджилками под этим взглядом затрясутся, а иной раз и в штаны надуют от нервного перенапряжения. В общем, для нашего государства, утомлённого демократическими нормами, на тот момент в самый раз царь.
После коронования, когда ещё даже корона на его голове нагреться как следует не успела, обратился он ко всем тридевятовцам с речью:
«Так, мол, и так, господа-товарищи-баре! Я царём поставлен не только для того, чтобы есть-пить, телевизор смотреть да при этом слушать, как вы орёте, что я даром свой царский хлеб жру. Собираюсь я заняться делами и навести порядок в нашей великой стране, измученной большими дозами демократии. Посмотрите, что вокруг творится – враг на наших пограничных землях уже хозяйничает как у себя в сортире, а вам хоть бы хны! Пора прекращать это никчёмное благодушие и начать планомерное уничтожение вражеских выродков, паразитирующих на теле нашей Родины. Уничтожайте их везде, где поймаете – поймаете в сортире наших южных границ, в этом сортире и мочите! Посему объявляю: каждому, кто запишется в моё войско и добровольно пойдёт на поле брани, отвешу свой личный царский поклон со всеми вытекающими при этом приятными последствиями!»
Это интригующее обещание последствий и подзадорило народ – повалили мы, мужики, записываться в царскую армию.
Я в тот день с работы краски украл, чтобы, значит, батарею дома покрасить. Уж больно давно меня Нюрка с этой батареей доставала, каждый день лишь одно – покрась да покрась, все жилы прямо вытянула и душу искровянила нытьём своим. Вот я и пришёл домой пораньше с этой краской, чтобы пока моей любезной супружницы дома нету выкрасить дурацкую батарею и забыть про неё до очередного нытья. Подстелил газету, присел, кисточкой вожу, телевизор слушаю. А там как раз вот эта горохова речь транслируется в прямом эфире. Слушаю я царя нашего, и начинают у меня в голове мысли роиться: а почему бы и мне не пойти в его войско? Службы воинской я не боюсь, опыт кой-какой у меня имеется, так, может, это мой дополнительный шанс на жизнь лучшую? А ну как повоюем да ещё вдруг и победим – ведь это же несомненно скажется на моём материальном благополучии и социальном положении тоже! Представил я себе размеры возможной благодарности от царя за мои будущие заслуги, и аж дух у меня перехватило. Ну, может, частично и от краски, – уж больно вонючая она попалась! – но легко так стало на душе и в голове моей, такая радость и эйфория внутри набухли, что просто петь захотелось. «А чего тянуть-то? – думаю весело. – Прямо сейчас пойду и запишусь! Пусть Нюрка сама батареи свои докрашивает, некогда мне…»
Бросил на пол кисточку, встал, покачиваясь от красочного нитроугара, и – в двери. Иду по улице к дому воеводы, а тут меня машина нагоняет – Митька-сосед на своей развалюхе. Страшней машины в жизни я не видел: ржавая «девятка» с просевшими пружинами, цвет когда-то был коричневым, а нынче стал на собачье дерьмо похожим. По окнам Митька бахромы разноцветной навешал и ездит по посёлку в любую погоду с опущенными стёклами, а из салона вечно «Модерн токинг» играет и поёт. В общем, лошара полный. И кричит мне этот Митька из своей дерьмовой «девятки» через «Модерн токинг»:
– Куда собрался, сосед? Садись, подвезу с ветерком!
Отказался я, не хватало мне ещё в родном посёлке позора на прощанье хапнуть – с Митькой проехаться, в бахроме оконной путаясь.
– Спасибо тебе, Митя, – отвечаю. – Храни тебя господь. Мне тут недалече, я только до воеводы и обратно.
– До воеводы? – удивляется он. – А зачем тебе воевода понадобился?
Соврал я наспех что-то, отвязался от него.
Добрался до воеводиного дома, стучу. Открывает старый прапорщик, толстый, краснорожий, и зевает во всю щель.
– Чего надо? – говорит.
Объясняю ему, что по государевому делу я пришёл – пополнить, так сказать, войско своим присутствием и умножить список геройских дел в войне против супостатов.
– А, – отвечает. – Тогда проходи внутрь, мурло неумытое… Да лаптями своими ламинат нам, смотри, не пошоркай!
Прошёл я в сени, стал ждать, когда меня воевода вызовет. Сижу, ёрзаю, лапти свои замызганные под лавку пытаюсь спрятать, да картинки на стенах разглядываю. На одной, помню, был нарисован солдат усатый – в одной руке у него винтовка с оптическим прицелом, и приклад у неё весь в зарубках – отмечает, значит, сколько врагов настрелял, – а за поясом штык-нож окровавленный. И сам солдат от этого весёлый такой, смотрит на меня с картинки задорно, будто вопрошает: а тебе, куриная задница, слабо вот так же, по-геройски жить? И прямо в душу мне взглядом своим проникает, теребит там что-то и щекочет. «Нет, – отвечаю ему мысленно, – это ты, брат, врёшь. Я ещё и похлеще тебя чего-нибудь отчебучу, только время дай».
Тут открылась дверь со скрипом, и прапорщик толстый пальцем меня поманил. Встал я и, помолясь, в кабинет вошёл. А в кабинете за столом дубовым под большим свежим портретом царя Гороха Гороховича воевода наш сидит и в зубе ковыряет мизинцем правой руки. А на левой руке у него пальцы имеются только до середины их обычной длины – наверное, в боях где-нибудь оторвало бедняге.
– Ну-с? – говорит он мне. – Желаете в войско наше определиться, милейший?
– Имею такое желание, – отвечаю. – При определённых взаимных выгодах очень даже вероятный расклад у нас может получиться. Сам я воробей стреляный, в своё время за Советскую власть на двух фронтах рубился – на трудовом и на туркестанском.
Хохотнул воевода радостно, в кресле закачался аки подсолнух на ветру, обрубками пальцев мне «козу» игриво делает и ласковым голосом говорит:
– Запишешься в войско – обмундирование выдадим какое следует. – Посмотрел на мою весьма печальную обувку, фыркнул брезгливо: – Ну и сапоги человеческие тоже, конечно. Всё, как положено: довольствие денежное, вещевое и фураж для лошади, коли в кавалерию тебя примут. А за то, что на войну пойдёшь, тебе причитается четвертной оклад плюс боевые, да ещё махорочные и дополнительные фланелевые портянки каждую неделю. Премии за разные геройства, ну и если, конечно, повезёт и убьют тебя, то квартира будет тебе в самой Москве Белокаменной. И ещё один немаловажный факт прими к сведению: ежели на этой войне тебе оторвёт что-нибудь из членов, то наши военные лекари вмиг тебе оторванное деревянным заменят, причём совершенно бесплатно, за счёт министерства обороны. Ну, как перспективы?
Смотрю я на него и думаю: про квартиру-то он малёха приврал – у меня двух приятелей в прошлые времена на войнах шлёпнули, и квартиры за это они получили не в Москве обещанной, а лишь в Нарофоминске. Там же обоих и закопали на нарофоминском кладбище – чтоб поближе к квартирам, значит… Я-то, конечно, на такое везение не рассчитывал, и мечтать о таком не осмеливался – мне в жизни даже в лотерею ни разу выиграть не удалось, и поэтому решил высоко не замахиваться, а мечтать лишь о том, что мне из казны денежного причитается. Ещё в детстве мне папаня говаривал: «Главное, меру знай, и жадности воли не давай!» И я этому совету в своей жизни постоянно следую.
Подумал и говорю:
– Яркую и красочную картину вы мне нарисовали, товарищ воевода. Коли примет меня армия в своё лоно, то будущее моё представляется вполне безоблачным и многоцветным. Рад буду послужить любимой стране за дополнительные льготы. Где подпись ставить?
Воевода мне контрактный листок подсунул быстро, после этого из кресла выбрался, сделал торжественное лицо, будто поп на Пасху, и сказал:
– Ступай с богом, служи верой и правдой Отчизне нашей!
И, повернувшись кругом, обрубками своими на портрет Гороха перекрестился и даже всхлипнул. А когда я уже в дверь выходил, он вослед крикнул мне:
– Медкомиссию пройти не забудь, чувырло!
Глава 2
Легко ему было кричать этак, а что такое медкомиссию пройти – это мне не понаслышке известно: просидишь в очередях пару недель, то одного врача на месте нет, то другой в отпуске, то третьего временно в другой район перевели, то четвёртого отродясь никто у нас не видел… То в лаборатории крови центрифуга сломалась, то машина для анализов яйца глистов от эритроцитов разучилась отличать. В общем, не мероприятие, а тихий ужас вся эта медкомиссия.
Вошёл я в больницу, потолкался там немного, подхожу к регистратуре и спрашиваю девицу в очках:
– Скажи мне, милушка, как бы мне всех врачей для армии поскорее пройти, по очередям не мыкаясь? Есть ли способ такой, ответь?
Девица очками по сторонам позыркала и отвечает:
– Отчего же? С превеликим нашим удовольствием завсегда поможем клиенту. Ложь на стол, вон в ту синюю папку, свои целковые и бумагу-направление, а послезавтра всё готово будет. Только кровь и мочу придётся самому сдать, потому что в том крыле больницы у нас одни твари неподкупные работают, с ними каши не сваришь.
Поклонился я девице, положил чего просила в синюю папку, и с лёгким сердцем на свежий воздух вышел. Прям гора с плеч у меня свалилась – и полдня не прошло, а я уже почти всё дело сделал. Только зашёл по дороге в лабораторию, где не желают за деньги работать – там из меня крови нацедили поллитру да банку мочи заставили выдавить. С тем я и откланялся.
Через день прихожу обратно, встречает меня лекарь, который печати ставит, обнимает радостно, как старого друга, и говорит:
– Моча у вас замечательная. Отличная моча, скажу я вам! За такую мочу некоторые из моих пациентов даже жизнь готовы были бы отдать, во как! А вот кровь, конечно, подкачала – кое-что в ней мне не нравится, не всё в ней в требуемых пропорциях. Ну, да вы всё равно на войну идёте, так что недолго там с этой кровью проходите – где-нибудь да прольёте её, нехорошую. Видите, получается, что для вас война, в некотором роде, даже полезна для здоровья!
Смешливый такой лекарь попался, хороший, оптимистично настроенный. Поставил он мне печати везде, где требовалось, и вновь явился я к воеводе. Положил перед ним заключение медиков на стол, а он на него вполглаза лишь глянул и печально рукой отмахнулся – ступай, мол, не до тебя. Я даже немного обиделся на него за такое пренебрежение к моей персоне. Но краснорожий прапорщик мне на выходе все нужные для службы документы на руки выдал и по секрету шепнул в чём оно дело – оказывается, царь Горох новый указ сегодня издал: всех воевод старше пятидесяти лет пинком под зад гнать на пенсию, чтобы своими старческими маразмами армию не очерняли. Вот нашему воеводе напоследок перед изгнанием с государевой службы и взгрустнулось. Попрощался я с прапорщиком и на бумаги взглянул. А там написано: через два дня прибыть в ту часть, какая номером указана. Схватился я за голову: два дня всего осталось, а мне ведь ещё проводы закатить требуется! Да такие проводы, чтобы и в посёлке надолго запомнили, да и самому там, на фронте, под обстрелом вспоминать приятно было!
Заволновался я, заторопился, забегал по магазинам, из карманов последние деньги выворачивая. А после, когда уже домой вернулся, говорю Нюрке:
– Ну вот, Нюра, сбылась твоя мечта.
– Это какая же именно? – интересуется. А сама на диване лежит перед телевизором и ногти свои красит. Даже на голос не повернулась, стерва толстозадая.
– На войну меня отправляют, – говорю ей небрежно. – Сегодня у воеводы был, так он самолично меня упрашивал в армию поступать, потому как нехватка у них специалистов моего жанра.
Медленно до Нюры порой доходит, ой как медленно! Сперва решила она, что я ей шутки шучу, ртом своим заулыбалась, села на диване и вопрошает:
– Ой, да неужто правда? И когда уезжать собираетесь, Панкрат Акакьевич? Да на кого жену свою почти молодую оставляете? Смотрите, я ведь без присмотра могу и забаловать тут запросто.
– Ну, баловать или нет – это дело твоё, – отвечаю сурово. – А мне теперь некогда за твоей юбкой присматривать, у меня нынче заботы поважнее будут. Присмотр нужен – так заведи себе какого-нибудь кобеля, пусть он и присматривает.
Тут Нюрка допоняла, что разговор идёт серьёзный, без обычных милых шутейностей, и потому даже с дивана соскочила.
– Едрит-твою мать! – орёт и ногтями крашеными на меня машет, чтобы поскорее высыхали. – Панкратушка, да ты никак пьяный опять в дупель?
Но, понятное дело, и в этом её надежды не оправдались. Тогда села она обратно в диван и заплакала.
– Ох, не хватало мне ещё вдовой остаться в моём многоцветье лет! – голосит. – Ведь пойдёшь на войну, да вдруг убьют тебя там? И как прикажешь мне тогда действовать в этой неимоверно сложной ситуации? О детях подумай, сволочь!
– Да ты рехнулась, что ль, Нюра? Нету у нас детей-то!
– Вот то-то и оно, что нету! Тебе ведь некогда детей заводить – тебе бы всё по армиям шляться! Прям людям в глаза стыдно смотреть, вдруг спросят: чем это вы пять лет супружеской жизни там вдвоём занимались, что детей у вас не видать? Ну и гад же ты, Панкратка, ну и гад!
Обозлилась она, кричит, а сама всё больше и больше себя раззадоривает, от собственных слов ярится всё сильнее и сильнее. Уже припомнила мне и как я на свадьбе Машку-свидетельницу за задницу ухватил, и как тёщу однажды по пьяни «полумамой» обозвал… В общем, пошло-поехало, семейный скандал на дорожку…
Я слушал-слушал, а потом говорю ей тем самым голосом и тоном, каким царь Горох к нам из телевизора обращается:
– То, что ты сейчас говоришь, Нюра, является результатом твоего бессознательного образа жизни. И, конечно, примером законченной бабьей дурости. Будь ты поумнее, то сразу сообразила бы, что такой умный человек как я не попёрся бы за просто так в опасное для жизни и здоровья предприятие под названием «война». Ты сама подумай: там оклад четвертной, премии разные, члены деревянные за бесплатно. Опять же, если в кавалерию, то ещё и фураж – нате вам, а это, согласись, уже далеко не шутки! Если мне продолжать здесь около тебя сидеть, то что нас обоих впереди ждёт? Батарея наполовину крашенная, телевизор да ты с ногтями на диване – вот и все удовольствия. А там я, глядишь, что-нибудь для нас с тобой и выслужу. Есть же во мне геройство врождённое – помнишь, как я на спор в новогоднюю ночь на городскую ёлку залез без страховки? – так вот, если я это геройство на фронте проявлю, то тогда вообще заживём мы как бояре, и царь нас с тобой, Нюра, не забудет. Ногти твои уже другие будут красить, а ты при этом будешь только команды раздавать да орехи щёлкать.
Как услыхала Нюрка об окладах и премиях, так и выть перестала. А когда уж я про орехи упомянул, так вообще развеселилась и стала прикидывать в уме куда мы будущее богатство потратим мною навоёванное.
Пока она наше светлое будущее устраивала, я друзей оповестил о намечаемом пикничке – чтобы, значит, приходили честь по чести меня в армию проводить. И тут выяснилось, что все они уже в курсе предстоящих событий – оказывается, краснорожий прапор из воеводского дома Митьке родственником приходится: сестра митькиной матери замужем за троюродным братом этого самого прапорщика, и этот прапорщик всё уже рассказал троюродному брату, тот – жене, та митькиной мамке, а мамка митькина, естественно, сынишке тупорылому своему – Митьке этому самому, который на «девятке» ездит. Ну, а что Митьке рассказано, то рассказано всему посёлку, тут уж можете и не сомневаться. Я ещё по магазинам ходил, а он уже всех объехал, и каждому тайну мою раскрыл по секрету.
В общем, назначенное время подошло, и явились все, кому следовало. Стали выпивать-закусывать, тосты-речи разные произносить в мою честь. Чтобы, значит, пули меня облетали, а все снаряды, по мне выстреленные, к врагам взад летели. Говорят они тосты, выпивают, а мне грустно как-то стало: вот, думаю, уеду, и увижу ли ещё когда-нибудь этих людей? Вроде и любить мне в этом посёлке нечего: с одной стороны у нас море Баренцево, откуда только дикие звери да рыбы на нас смотрят, с другой стороны в ста верстах – город, откуда уже губернатор на нас, как на зверей диких любуется. Из общественного транспорта – снегоуборочная машина два раза за сутки, а из очагов культуры – один гараж Витюхи, в котором он по субботам пьяный на гармони играет и песни всякие похабные прохожим орёт. Всё так, а вот жалко мне стало покидать всё это, хоть плачь. И чтобы хоть немного отвлечься от грустных мыслей этих, я Митьку за грудки схватил и кричу:
– Что ж ты, сука, болтливый-то такой? Какой секрет тебе ни скажи – долго не удержится, как вода в жопе!
И хрясь его по харе с размаху! Тут, конечно, все эту затею подхватили и давай лупцевать друг друга кто во что горазд. Шум поднялся, гам, стол опрокинули, бабы визжат, соседи снизу по батарее стучат, верхние в потолок топочут. Кто-то ногами в салатницу попал, заелозил, поскользнулся и плашмя об стол черепом трахнулся. Кровь, вопли, вызов скорой… Тут уж угомонились мы, успокоились, стол опять установили, сели дальше пировать.
Врачи приехали, узнали в чём дело и тоже меня провожать остались, благо вызовов у них в тот вечер было немного: только наш и ещё один час спустя – старик Макарыч напился дома в одну харю и как-то случайно обнаружил у себя рак простаты. «Скорая» за ним, конечно, съездила и привезла ко мне – тут-то рак у Макарыча и рассосался бесследно. Под утро Витюха на своей гармони заиграл, бабы песни голосить стали, и мы все плясать во двор выкатились. Нюрка на каком-то этапе беспричинно реветь стала, двусмысленно кашлять и ногами подкашиваться, поэтому я её унёс в спальню и там на кровать бросил, чтобы гулять не мешала, а Митька почему-то всё это время звал меня станцевать с ним медленный танец «на посошок»…
В общем, проводы удались, грех жаловаться.
Глава 3
Через два дня с чемоданом в руках я подошёл к воротам крепости, в которой нужное мне войско стояло. Стражник документы проверил и внутрь меня впустил. Иду я с чемоданом по аллейке от КПП к штабу, а навстречу мне офицер. Подтянутый такой, наутюженный, всё как полагается – шасть ко мне и говорит:
– Ты кто таков, почему без дела с чемоданом по аллее шляешься?
Я растерялся слегка, чемодан поставил и отвечаю застенчиво:
– Я, ваше благородие, прибыл для прохождения службы в этом полке. Коли будет угодно, так я шляться перестану, только скажите, куда мне чемодан девать и самому приткнуться!
Он, гляжу, от моего культурного ответа смягчился, и уже более дружелюбно на меня поглядывая, говорит:
– Ну, коли ты служить приехал, то иди вон туда, – и пальцем показывает, – а там тебя разместят. А как устроишься, так сразу ко мне в штаб, я тебе собеседование устрою по всем правилам военного искусства. Шагом марш, сукин кот!
Замаршировал я туда, куда он мне пальцем показал. А показал он мне на здание, оказавшееся казармой, и в нём болталось таких как я человек сто, а то и более. Кто в форме, кто ещё в гражданской одёже – видать, тоже недавно сюда попали.
– Здорово, станишники! – говорю им. – Подскажите, где мне место найти, чтобы кости свои усталые бросить, а заодно и чемоданишко с нехитрыми пожитками.
– Да вона, – отвечают, – половина всех коек пустые, выбирай на свой вкус. А чемодан лучше в каптёрку сдай, чтоб нас в грех не вводил, не соблазнял своим видом что-нибудь украсть из него.
Хоть красть у меня особо нечего было, но на всякий случай я их совету последовал – отнёс чемодан на хранение, от греха подальше, а после пошёл в штаб, как тот офицер приказывал. Зашёл, а там кругом все снуют взад-вперёд, горлопанят, матерятся – где тут нужного офицера сыщешь? Встал возле стенки, лишний раз шевельнуться боюсь, чтобы бы не затоптали ненароком. Подходит ко мне солдатик, целью моего прибытия интересуется.
– Так и так, – говорю, – офицер один симпатичный меня к себе зазывал.
– А, – отвечает солдатик. – Тогда тебе туда.
И на белую дверь показывает. Обрадовался я и в дверь ту громко постучал три раза.
– По башке себе так постучи! – из-за двери раздалось. – Ну, да входи уж, коли постучал.
Вошёл я робко, гляжу – тот самый офицер и сидит, авторучкой в носу ковыряет.
– Присаживайся, рассказывай, – говорит.
Я присел, начал свой рассказ. Рассказал о доме, о Нюрке-дуре, о погоде неважной в это лето, о Митьке-болтуне и его «девятке»… Как подскочит офицер, как заорёт:
– Да ты издеваешься надо мной, что ли, дубина стоеросовая? На кой хрен мне твоя Нюрка-дура и Митька-трепло? Я хочу узнать, что ты за военспец и в какой ипостаси нам по службе пригодишься, а до твоих знакомых дураков мне никакого дела нету!
Тут уж я и сам понял, что промашка вышла, и дальше уже без лишних отступлений всё нужное ему поведал о себе. Слушает офицер и, вижу, неподдельно радуется моему рассказу.
– Ах, какой ты молодец! – крикнул, когда я говорить закончил. – Таких, как ты, братец, нам тут и не хватало! В общем, назначаю тебя, Панкрат, командиром одного взвода боевого. Вижу, что дебил ты ещё тот, но дело тем усугубляется, что в этом взводе остальные ещё дебильнее, поэтому выбор у меня невелик. Принимай дела и через две недели на войну отправляйся вместе со всеми своими подонками.
Растерялся я. Понимаю, что сказать что-то нужно, а язык у меня к гортани прилип. «Ох, – думаю, – ну и дела!» Я, конечно, надеялся, что судьба меня над толпой возвысит, но чтобы вот так сразу, с первого дня службы – такого даже предположить не решался.
– Ну что стоишь, моргаешь? – окликает меня офицер. – Кланяйся мне, благодетелю, руку целуй и чеши свою ватагу к решающему бою готовить.
