скачать книгу бесплатно
«Э-эх, – думаю, – вот тут мне Педро Фуэнтес пригодился бы. Он на компьютерах играет, связался бы со своими, а они уж подсказали бы правильную гору».
Надо сказать, что погодка в тех Гималаях не ахти какая ласковая – ветер такой, что пока я за камушком приседал, он мне чуть задницу не оскальпировал, да ещё и морозит там – градусов под сорок ниже нуля, – а на мне только лёгкое исподнее, камуфляж, бронежилет и автомат с каской, которая уже вся заиндевела и к голове примёрзла напрочь. И кто бы подумать мог, что на такой высоте так холодно бывает? Подышал я на руки посинелые, попрыгал немного для сугрева и побрёл наверх: если, думаю, не с Джомолунгмы проклятой, так хоть с этой неизвестной вершины покажу спутнику всё, что сумею. Аппаратура нынче у шпионов хорошая – авось, и заметят.
Бреду себе потихоньку, красотами высокогорья любуюсь и разные муки кислородного голодания испытываю. Долго ли, коротко ли я так шёл, уже и до вершины стало рукой подать, как вдруг слышу – стреляют неподалёку! Я присмотрелся-прищурился, вижу: мои меня нагоняют, а по пути от наседающих вражеских наймитов отбиваются. И командует всей этой катавасией Педро Фуэнтес в маске своей – чемоданчиком машет и из пистолета постреливает на бегу. Догнали они меня, здороваются и радуются как дети: «Мы уж думали, что тебя в живых нету!» Про собачку интересуются.
– Да что со мной сделается, – отвечаю им. – Только одна печаль у меня у меня насчёт этой вершины, на которую мы поднялись – очень уж сомневаюсь я в правильности моего выбора. А собачка, зараза блохастая, убежала куда-то…
– Ты не переживай, – успокаивает меня Педро. – Я по компьютеру сверился, всё в порядке – верной дорогой идём. Угадал ты вершину. А собачка найдётся, куда ей здесь деваться?
В это время наймиты вплотную к нам подобрались, и завязался такой жестокий бой у нас с ними, что уже не до разговоров стало. Бьёмся мы как тигры дикие уже третий час, а только, смотрю я, падают мои солдаты под пулями вражескими один за другим. Вскоре осталось нас всего двое – я и агент Педро Фуэнтес. Тогда говорит мне Педро:
– Ответственный момент всей твоей жизни приближается, Панкрат. Ты давай, дуй на вершину и заголяй своё безобразие ради нашей общей победы. А я тут останусь и буду врагов пулями сдерживать, сколько сил хватит.
– Не могу я тебя бросить, товарищ Педро Фуэнтес, – кричу ему. – Помнишь, как тот полководец великий, что с солдатами спал, говаривал: «Сам погибай, а товарища выручай»? Ежели бы он такого в военных учебниках не написал, то я, конечно, оставил бы тебя здесь, не раздумывая. А так не могу – совесть, сука подлая, не позволяет.
– Про совесть забудь, – отвечает секретный агент. – Смотри, какая свистопляска пошла, тут уж не до совести. А полководец наш великий эту фразу придумал, потому что сам был очень хитрожопым товарищем. Так что дуй на гору живо, не мешкай!
В этот момент наймиты в нас из гранатомёта выстрелили, и тем взрывом раскидало нас с Фуэнтесом по различным живописным расщелинам. Выбрался я наружу и вижу, что Фуэнтес мне больше не помощник – порвало его ровно посерёдке, внутренности на снегу валяются. А сам он всё равно стреляет по врагам и мне кричит:
– Ну, вот и конец нашему спору, Панкрат! Теперь уж я точно с тобой не пойду, потому что идти не на чем. А тащить такую обузу ты не станешь – на кой хрен тебе чужие полтуловища на гору переть?
– А мне не в тягость, – отвечаю. – Ты и целым не ахти каким тяжёлым казался, а сейчас, когда из тебя внутренностей килограмм на двадцать выбило, вообще лёгкий как пух. Донесу и не замечу.
– Запрещаю я тебе это, товарищ Панкрат, – тихо, но строго он мне говорит. – Ты иди, выполняй приказ, а я тут ещё для души постреляю этих гадов, пока копыта не откину.
С этими словами верхняя часть Педро перетянула себя ремнём по краю оборванного живота, чтобы кровоток приостановить, печальным взглядом попрощалась с нижнею, что рядом ногами от боевого азарта сучила, и на руках уполз отважный Педро за камень, дальше по врагам стрелять из пистолета. А я перекрестил его вослед, замёрзшую слезу со щеки отколупнул и побежал наверх занимать наиболее удобную для показа позицию.
А на верхушке горы вообще чёрт знает что творилось с погодой: ураганный ветер с ног меня сбивает, его порывами рот мой раздуло, завернуло губы внутрь, щёки треплет как флаги. Мороз там уже вовсе нешуточный – чую, что при таком морозе мне и показать будет особо нечего, и тогда все жертвы, которые за ради этого восхождения на Эверест были нами принесены – все ребята погибшие и разделившийся напополам царский секретный агент – окажутся напрасными и бесполезными. От последнего этого факта взволновался я, сунул руку в штаны и начал своё хозяйство растирать яростно, спасая его от обморожения и восстанавливая нормальное хождение крови в этом жизненно важном органе. Тру, а сам на часы поглядываю, и по ним получается, что шпионский спутник вот-вот надо мной пролететь должен. И погода, словно по заказу, вдруг поменялась в лучшую сторону – облака унесло куда-то, небо над головой стало чистым-чистым и голубым-голубым, солнышко светит так весело в разреженной атмосфере девятикилометровой высоты, что аж кожа на харе у меня дымиться начала. Внезапно хорошо мне стало и на душе и в теле, и я поначалу понять не мог с чего бы это, но вдруг чую, что, кажись, перестарался я с растиркой-то…
Вот такого исхода я даже не предполагал, и думаю, что генералы из верхних царских штабов даже в самых страшных снах такого варианта тоже не просчитывали.
Глава 6
И вот стою я на вершине мира и думаю, что дальше уже ехать некуда: грозить врагам заморским мне снова нечем, все товарищи мои погибли, да сам я уже в последнем приступе жизнедеятельности от холода, усталости и моральных переживаний. Операция провалилась, так и не достигнув своего победоносного апогея, обратная дорога на родину мне заказана, – после такого провала я в глаза людям смотреть не смогу, – а потому решил я лечь на холодные камни Джомолунгмы и прямо тут замёрзнуть насмерть к чёртовой матери в назидание всем альпинистам и военным, которые в будущем здесь окажутся. И совсем было устроился я поудобнее в ледяном сугробе и уже даже слабый свет в конце чёрного туннеля начал смотреть, как вдруг ко мне на вершину вползает Педро Фуэнтес. Ползёт он на руках, а евоная задница с ногами к спине изолентой примотана. В зубах у него пистолет зажат, а секретный чемоданчик привязан верёвкой к одной из неподвижных ног. Влез Педро, дыхание своё болезненное перевёл и говорит:
– Вот такие дела, Панкрат… Я ведь перед боем всяких своих секретных таблеток обожрался, так теперь спокойно даже помереть не могу. И колбасит меня от этих препаратов так, что я, похоже, ещё как минимум сутки могу без остановки с врагами биться. В меня там ещё десять пуль всадили и пятнадцать осколков поразили тело моё бренное, даже голова моя прострелена насквозь, а мне ведь хоть бы хны. Сильные очень таблетки попались. Да ты сам посмотри: даже на давно оторванной моей половине непрекращающаяся эрекция имеется!
Глянул я на эрекцию, и тут меня осенило!
– А ну, – кричу ему, – отматывай изоленту и скидывай со спины свою вторую половину!
Что мне в секретных агентах нравится, так это то, что они лишних вопросов не задают: сорвал Педро с себя ноги со всем остальным и мне суёт:
– Держи, – говорит, – дружище.
Только когда я с евоной задницы штаны сдёрнул и сзади к ней пристроился, он слегка, конечно, заволновался было. А я Педровы ноги со всем остальным к себе прижал и его не на шутку бодрое хозяйство вперёд выставил, как будто моё собственное. И ещё голову вверх задрал, улыбаюсь вызывающе в видеокамеры шпионские… А пол-Педро, мой замысел раскусив, достало из чемоданчика флаг наш тридевятовский и замахало им, тоже омерзительно скалясь в бездонные глубины неба.
Так нас с ним спутник-шпион и сфотографировал.
Задачу свою мы выполнили, и настало время подумать, как дальше быть.
– Нечего тут и думать, – говорит Педро, вокруг меня в нездоровом перевозбуждении ползая. – Ты на бронежилете вниз можешь съехать как на санках, а моя песенка уже давно спета.
– В прошлый раз ты тоже так говорил, – возражаю я, – а посмотри, что на самом деле вышло! Мы ведь не знаем, как эти таблетки работают! Может, если мы сейчас две твои половинки соединим, то они под действием таких секретных лекарств опять срастутся воедино?
– Ну, это ты уже загнул, брат, – отвечает он, но как-то неуверенно уже отвечает. – Это ты от нехватки кислорода какое-то глупое фэнтези выдумал.
Но на всякий случай попробовали мы соединить Педро и посмотреть, что из этого выйдет. Ничего не вышло, не соединялся Педро обратно. Тогда вздохнул секретный агент и достал из-за пазухи мудрёную маленькую радиостанцию и начал кого-то вызывать по ней.
– Это что у тебя такое интересное? – спрашиваю. – И почему ты по этой рации нам поддержку не запросил, когда нас наймиты под орех разделывали?
– Ты прости меня, Панкрат, – отвечает мне говорящая половина агента. – Это средство связи чрезвычайно секретное, потому я и не сказал. А поддержку в виде наших славных истребителей-бомбардировщиков я во время боя вызывал неоднократно, да что-то мои возгласы в тот нелёгкий час остались безответными.
В это время в радиостанции зашипело, и противный голос раздался:
– Это кто на столь секретной частоте эфир засоряет? Кому жить спокойно надоело?
– Это я, – кричит в микрофон Педро. – И жизнь моя совсем не спокойная.
– А, – отвечают, – это ты, коллега? Так зря волнуешься и нас тревожишь, твои бомбардировщики уже на подлёте, сейчас помогут вам по полной программе.
Мы с Фуэнтесом глаза вытаращили и ужас испытали немалый.
– Не надо нам уже никаких бомбардировщиков! – орём в две глотки. – У нас давно бой закончился, и мы победили!
Там в рации замешкались немного, а потом доверчиво сообщают:
– Ну, отменить бомбардировку мы уже не можем – она из другого центра координируется да такие вопросы с кондачка и не решаются. Поэтому желаем вам просто удачи, без удачи вам хана. Может, будут у вас какие-нибудь последние желания?
– У меня товарищ ранен, – говорю им. – Ваш коллега по работе. Его на две половины разорвало.
– Ну, тут уж ничего не попишешь, – отвечают мне бесчувственно. – Единственное, чем можем помочь – это попросить пилотов, чтобы вместе с вакуумными бомбами скинули вам и полевой хирургический комплект, чтобы наш раненный секретный агент, прошедший всевозможные подготовки, если выживет, смог себя сшить прямо на месте. На этом адью, ребята, мужайтесь. А секретную рацию перед гибелью уничтожьте обязательно.
И отключились, сволочи. А тут на горизонте и родные самолёты показались, – мчатся на нас, воют, и от воя этого нарастает в наших душах смятение немалое. Стали мы место выискивать, чтобы от бомбёжки схорониться получше, да только где его найдёшь среди снега на верхушке горы?
Побегали-поползали мы с Педро по ледяному пятачку, да только видим, что поздно бегать и на что-то надеяться.
«Ну, – думаю, – вот и пришёл твой конец, Панкрат Акакьевич. Не видать тебе больше ни посёлка родного, ни Нюрки придурковатой, а геройские почести запоздало и бессмысленно настигнут тебя только в посмертном виде. Может, районную школу для умственно-отсталых твоим именем назовут, может мост через нашу речку-говнотечку…»
И тут в голове как молния сверкнула: а может, и пенсию за меня Нюрке начнут выплачивать?
И вот это последнее предположение меня совсем расстроило и взбесило: я тут под бомбами погибай, а эта сволота сисястая будет на мои кровные, личной смертью заработанные, гулять там, веселиться и вести аморальный образ жизни? И до того мне такой расклад обидным показался, что решил я ни в какую не погибать! «Не помру, – думаю, – всем назло! Не бывать тому, чтобы я ещё своими смертями каждую безмозглую курву материально обеспечивал!» И от той злости уверенность во мне проявилась почти маниакальная, что не помру я сегодня, хрен возьмут меня все вакуумные бомбы и мороз с ветром.
А бомбардировщики налетели как коршуны, груз свой смертоносный вместе с полевым хирургическим комплектом на нас сбросили и заодно окончательно оглушили диким воем. Сидим мы оглушённые и понять не можем: то ли рвутся бомбы уже, то ли нет ещё? Потом земля под нами слегка содрогнулась разок-другой и опять тихо стало. Мы рты разеваем как рыбы, на берег выброшенные, и ладонями себя по ушам похлопываем, чтобы, значит, подручными средствами слух нормализовать. А когда вокруг огляделись – мама родная! – а кругом хвосты бомб неразорвавшихся из сугробов торчат! Уж не знаю, почему они не разорвались при падении – то ли просроченные были, то ли их взрыватели тоже какой-нибудь другой центр координировал, – но все они в Джомолунгму воткнулись безрезультатно да так и замерли в вечном безмолвии. Лишь две из них отбились от коллектива, при падении по склону покатились, где-то там ниже о камни постукались посильнее да, видать, от этого случайно и хлопнули – то и были два содрогания земли, которые мы с Педро почуяли. Пошёл я гулять меж этих бомбовых хвостов как по лесу и нашёл хирургический комплект. Принёс, отдаю агенту и говорю:
– Держи, брателло, гостинец.
Он инструменты взял и просит меня смущённо:
– Спасибочки, конечно, но только ты отвернись, пожалуйста. Не могу я себя сшивать, когда посторонние смотрят – стесняюсь я. Из-за этого мне в шпионской школе по предмету сшивания тел оценку даже занизили.
Отвернулся я, конечно. Нашёл в кармане у себя сигарет пачку, а так как не курил давно, то от первых затяжек голова моя закружилась приятно и всякие мысли в неё полезли такие добрые, что мне ими даже с другими людьми поделиться захотелось. Педро был занят пошивочными работами по собственному телу израненному, поэтому я незаметно его секретную рацию взял и, отойдя в сторонку, начал вызывать на разговор тех, кто с нами в прошлый раз разговаривал.
– Алло, – отвечают сдержанно. – Это кто ещё?
– Это мы, те самые обречённые с Джомолунгмы, – говорю.
Они там растерялись, между собой зашептались, а потом дурацкий вопрос задают:
– А вы почему рацию не уничтожили, как приказано было?
– Так мы и не погибли, – отвечаю им, а в голосе моём при этом сатира и юмор звенят. – И теперь я спросить хочу: а как вы нас отсюда извлекать собираетесь?
Они снова притихли, а потом хладнокровно сообщают:
– А никак. Дело в том, что никто и не рассчитывал на то, что вы выживете. Обычно на Эвересте люди и без посторонней помощи быстро мрут как мухи, а на вас ещё и дополнительные бонусы свалились в виде затяжного смертного боя и вакуумной бомбёжки, пусть хоть и неудачной. Все условия благоприятствовали вам геройски помереть и не создавать военному руководству ненужных хлопот. Вот сам подумай, коли не совсем дурак: каким таким способом мы теперь будем забирать вас с территории чужого государства, да ещё с такой немыслимой высотищи? Вертолёт туда, хоть надорвись, не поднимется, ну а самолёту попросту сесть негде. Короче, кердык вам обоим, как ни верти.
– Будь я один, – говорю я, – со мной проблем не было бы: истребителю можно было бы и не приземляться – я бы и так сумел подпрыгнуть и зацепиться у него за что-нибудь. Да вот товарищ у меня раненный, не поспеет за мной.
– В том, что ты сумел бы – в этом даже не сомневаемся, – отвечают. – Мы за самолёт волнуемся – он ведь не рупь двадцать стоит, а ты, зараза, в прыжке своём за него цепляясь, можешь оторвать какую-нибудь важную деталь и вывести боевую машину из строя. Сам понимаешь, в здравом уме на такие риски никакое начальство не пойдёт. На такое дело полных идиотов искать нужно, а после вашего отбытия у нас их некомплект.
Совсем я духом упал в предчувствии полной депрессии. «Всё, – думаю, – пережил: и пули вражеские, и гранаты дружеские, и ветер с морозом, и атмосферу разреженную, и бомбёжку точечную, а вот теперь погибать приходится только из-за того, что наша армия сдуру последних своих дураков истратила».
Но, однако, грызли меня сомнения в достоверности такого факта, и где-то внутрях мерцал слабый оптимистический огонёк – не верил я, что Отечество моё не спохватится и не придумает как своих верных сынов из беды выручить. Не верил я и вам в назидание скажу: не верьте и вы, если вам твердить станут, что Родина вас забыла и забросила! Родина это что? Это мы, все в ней живущие. А среди нас всегда найдётся какой-нибудь ненормальный, который вопреки любым мнениям, расчётам и условиям сделает то, что другие считают невозможным. Его, конечно, поначалу идиотом обзовут и смеяться над ним будут, но потом, когда у него всё как нельзя лучше получится, наградят и назовут уже по-другому – героем. И если вы книжки читаете и телевизор смотрите, то знаете, что героев у нас в Тридевятье пруд пруди. Вот и делайте выводы.
Поэтому и наше приключение закончилось хорошо: не успел я окончательно впасть в отчаяние, не успел Педро Фуэнтес сделать последний стежок на своём многострадальном туловище и откусить нитку, как услышали мы звуки марша и голоса, зовущие нас по именам. Это генерал, сильно переживая за исход операции, самостоятельно отдал приказ о переброске к нам дополнительных сил в размере целого батальона при поддержке танковой роты. Танки, конечно, сразу застряли в камнях и попадали в пропасти, но батальон дошёл почти в полном составе. Бодро, с духовым оркестром, с песнями и развёрнутыми знамёнами он поднялся на самую высокую вершину Земли и предстал перед нами во всей своей боевой красе. Обрадовались мы с Фунтесом, кинулись обнимать однополчан, а у самих слёзы из глаз от такого жуткого нежданного счастья. А однополчане в медицинские носилки нас утрамбовывают, одеялами укрывают и кофий нам со спиртом дают, чтобы, значит, наш жуткий стресс унять и лишить обморожение всяких шансов на успех. И пока нас вниз спускали, я того кофию, наверное, слишком перепил – так много выдул, что уж и не помню чем и как нас на родину доставляли. Очнулся уже в милом сердцу Тридевятом Царстве, в военном госпитале имени славного военного лекаря Осьминогова: палата чистая и пахнет валерьянкой, медсестрички в коротких халатиках, капельница по-весеннему звонко журчит по венам, а из окна вся Москва Белокаменная как на ладошке. Выздоравливай, живи да радуйся.
Только, смотрю, один я в той палате.
– Где мой товарищ? – спрашиваю медсестричку. – Жив ли?
– Ваш товарищ живее всех живых, – смеётся она кокетливо. – У товарища вашего прям-таки двужильный организм: когда его привезли, то у него крупная недостача внутренних органов обнаружилась, и некоторые любительские швы на пузе расползлись. А уж про его смешную пулевую дыру в голове вообще молчу – сплошной сквозняк и издевательство над человеческой анатомией. Думали, что тут мы с ним и распрощаемся мгновенно, даже место в морге приготовили. Но на всякий случай МРТ сделали из обывательского любопытства, глядим – а у него внутри новые органы растут как на дрожжах! До сих пор наши лучшие профессора не могут найти объяснений такому феномену природному. А он с той поры на поправку пошёл, сросся половинами окончательно, отрастил себе внутри всё новое, таким шустрым и непоседливым стал, что вчера уже поймали его в палате за употреблением спиртных напитков. «Должен же я, – говорит, – проверить работу новой печени?» А чтобы больше не попадаться, позвонил он своему начальству в секретную службу, и теперь в его палате сидят два агента в чёрных масках и никого к нему не впускают без предварительного доклада. Даже меня. Нынче его к выписке готовят вместе со всеми новыми органами и агентами, потому что надоел он всем.
Я, конечно, порадовался за Педро Фуэнтеса, хоть и не знал его настоящего имени.
«Хорошо бы, – думаю, – попрощаться с ним напоследок. Кто знает, свидимся ли когда-нибудь?»
Тут внезапно какой-то непотребный шум из коридора раздался, двери распахнулись, и в палату мой генерал вломился в орденах и при папахе. А следом за ним, как пехотинцы за танком, вбежали журналисты всех мастей с камерами и диктофонами, с фотоаппаратами и записными книжками – и все у койки сгрудились и надо мной нависли так, что я аж глаза зажмурил.
– Посмотри на меня, Панкрат! – генерал взывает. Таким голосом, наверное, Иисус взывал над могилой Лазаря. – Открой глаза, сынок!
По речи чувствую, что он под мухой, глаза открываю и начинаю скромно улыбаться. А генерал громогласно объявляет журналистам:
– Закончилась Противочёртова Операция нашей славной победой! Слава богу, все враги-супостаты разбиты наголову и позорно бежали в близлежащее зарубежье зализывать свои страшные рваные раны. И огромный вклад в эту великую победу внёс вот этот обычный паренёк из глухой заполярной дыры, который не пощадил своих слабых сил и чахлого здоровья на благо родной страны. Под моим личным командованием он утёр нос всем знаменитым альпинистам, в кратчайшие сроки покорив знаменитую Джомолунгму, и оттуда весьма недвусмысленно показал миру чего на самом деле стоит наша горячо любимая Отчизна!
Тут генерал попытался наклониться ко мне и обязательно упал бы на мою исхудалую грудь, но журналисты его подхватили и снова поставили вертикально. Тогда он сорвал со своего мундира какой-то орден и прицепил его прямо на одеяло, которым я был тщательно обёрнут. После того выпрямился старик и отдал честь мне.
– Теперь твой он, сынок! Носи, Панкратушка! – крикнул, в пьяном умилении слезами заливаясь и по лицу их папахой размазывая. – Заслужил ты этот орден, геройская твоя харя! Раньше и я таким же ловким и отчаянным был, да вот доконали меня черти окончательно, и ныне я с восторгом отдаю эстафету и многолетний опыт молодёжи. Ещё чуть-чуть и начнёшь ты вместо меня чертей гонять по всем правилам военного искусства.
А вокруг фотовспышки щёлкают, видеокамеры моргают, журналисты шушукаются. Осознаю я, что в данной ситуации и мне следует ответное слово сказать пьяненькому генералу ради средств массовой информации, и пытаюсь приподняться на кровати, но присутствующие меня силой удерживают.
– Лежите, лежите, товарищ геройский воин, – шепчут. – Вы изранены вдрызг, вам вставать нельзя!
Я на орден глаз скосил, а на нём «За взятие Бастилии» выгравировано.
Почётно. Эксклюзивно. Значимо. Экскурс в мировую историю к тому же. В общем, вполне приятный орден попался, грех жаловаться.
– Что вы испытывали, выполняя такую важную задачу? – интересуются журналисты. – Не боялись ли?
– Испытывал я тогда огромную ответственность, – отвечаю осторожно. – А бояться мне было некогда, на меня там дел по самое горло навалилось. Одна боязнь у меня была – поручение не выполнить, тогда мне точно кранты были бы.
Тут одна маленькая шустренькая журналисточка вперёд всех просочилась, микрофон мне прямо в грызло суёт и губами надутыми шепелявит:
– Что вы скажете нашему государю при встрече, когда он вам звание Героя будет присваивать?
Тут у меня от удивления рот раскрылся, и медсестра, не желая упускать такого замечательного случая, игриво хихикнула и термометр мне туда сунула. Я для разъяснения ситуации генерала глазами поискал, но того уже из палаты вперёд ногами выносили – перебрал старичок на радостях. Выносят его санитары, а он весь беспомощный такой, обессиленный и вялый волочится по полу, и только губами песню строевую поёт. Вижу, что никто мне сюрприз не растолкует. Тогда притворился я вконец измождённым боевыми ранами, руки к обмороженному паху прижал, термометр из рота выплюнул и говорю многочисленной публике:
– Ах, оставьте меня, дорогие работники масс-медиа. Слаб я ввиду моего специфического ранения, и потому очистите помещение до лучших времён. Медсестра неудержимо желает со мной интимные процедуры вытворять.
Недовольные они такие стали, рожи скривили, будто каждый по ложке дерьма выкушал, но деваться некуда – вышли. А я медсестричку деликатно вопрошаю:
– Что это они про встречу с царём говорили? Или это померещилось мне по слабости моего истерзанного восприятия?
– Да нет, – отвечает она с милой ухмылкой. – Звание Героя царь лично присваивает, а значит и вам, голубчик, суждено по царскому дворцу пошляться за ради такого события. Вот немного оклемаетесь от своих нечеловеческих подвигов, прокапаетесь от последствий спиртового согревания, и вас туда моментально отволокут.
Вот тебе и раз! Раньше я о таком лишь мечтал, как о чём-то недосягаемом, а тут счастье само на блюдечко вывалилось! Лежу, всякие приятные фантазии в своей голове создаю и непроизвольно в потолок улыбаюсь.
А вечером ко мне Педро Фуэнтес пришёл в сопровождении двух своих коллег-товарищей в чёрных масках. Товарищи у двери встали, а Педро ко мне приблизился, обнял и говорит:
– Много мы с тобою, брат Панкрат, вместе пережили, а потому секретное начальство дало официальное разрешение сообщить тебе моё настоящее имя. Только учти, что если ты его ещё кому-нибудь скажешь, то мне придётся убить тебя методом удушения и инсценировать весь этот кавардак под эротическую асфиксию. Правила это предписывают.
– Ты не бойся, – говорю ему.– Хоть мне и интересно узнать, что такое эротическая асфиксия, но она не потребуется. Как тебя звать-величать по-настоящему?
– Сразу предупрежу, что семья моя корнями из древнего шляхетского рода. И зовут меня в соответствии с моим древним корнем – Дрочек Подлянский.
Я поразмыслил над услышанным и отвечаю ему честно:
– Может, ты и Дрочек, но я как-то к старому твоему имени привык. А потому, наверное, буду называть тебя по-прежнему – Педрой.
– Называй, – согласился он охотно и радостно. – А про настоящее моё имя тогда снова забудь, чтобы неприятностей не нажить случайно.
Я прекрасно понимал старину Педро – если б меня Дрочеком назвали, то и я такое имя в страшном секрете держал и убивал бы каждого, кому о нём удалось бы пронюхать. И то, что он мне его добровольно сообщил, говорило о высочайшей степени доверия ко мне и о безразмерном дружеском расположении.
Потом Педро-Дрочек развлёк меня подробностями, которые ожидают мою скромную персону в этой блистательной во всех отношениях Москве:
– Мне поручено сперва показать тебе достопримечательности, чтобы чем-то убить время в ожидании дня твоего торжественного награждения. Покатаемся пару дней туда-сюда по городишке, всякой милой ерундой позанимаемся. Потом тебя официально в Терем зазовут, царь Горох какой-нибудь красивый орден навесит, а опосля начнутся концерты, банкеты, танцы и прочая культурная вакханалия, которая продлится, как в сказке, ровно три дня.
– А после этого куда мне? – интересуюсь.
