Ярче пламя

И выползала тьма, и тьма отбирала клавиатуру и отвечала:

«Я только про похороны стихи писать могу», – и смеялась. Смеялась.

А я отмечала про себя, что эта переписка – станет прикольным контентом для подписчиков.

Вы же забыли меня, вам неинтересно быть со мной. Вам интересно только что-то от меня получить. Пусть даже стишок. А вы его не получите. Вы станете моим контентом. И эту тьму уже невозможно было остановить.

Никто из людей не был готов доказать мне обратное: не предать, не уйти, остановить и остаться.

Но и так было не всегда.

Когда город опустел, а слёз об одиночестве больше не осталось – я тоже уехала и начала всё заново. Новые друзья: Ира, Женя, Макс, Верг, Мирослава, Дель, другой Макс, Глеб, Саня, и кто ещё, и кто-то ещё… Мы нашли друг друга так, как обычно бывает в таких историях, – в барах.

Впрочем, с Ирой я была знакома целую вечность. Мы учились в одной школе, она была младше на год, а потом она исчезла из школы, но не из города – мы пересекались то на одних, то на других тусовках, в чьих-то квартирах, в каких дворах и только в другом городе стали подругами. Навсегда. Вновь поверили, что навсегда – бывает. Потому что никто и никогда не готов был идти со мной вот так, как это делала она. Никто и никогда не слушал меня так, как слушала Ира. Никто и никогда не принимал даже мой полнейший бред так серьёзно, как это было с ней. Мы были почти сёстрами.

Мы встретились в каком-то баре, разговорились, что-то вспомнили – так всё и началось.

Через полгода мы сидели в нашей съёмной квартире и слушали радио через старый двухкассетник. В динамиках был голос Макса. Оставались сутки до нашего знакомства. Он разыгрывал билеты куда-то: то ли в аквапарк, то ли в кино… В любом случае, Ире очень хотелось туда попасть. Попасть на радио, где работает Макс, и познакомиться с ним. Мы и радио слушали только из-за того, что Ира была влюблена в придуманный по голосу образ радиоведущего.

Мне был известен ответ на вопрос, за который можно было получить билеты, я сказала его Ире, а она всё никак не решалась позвонить. Люди всегда боятся взять в руки то, чего так сильно хотели. А время шло, бежало, билеты мог выиграть кто-то другой, и мне ничего не оставалось, как набрать и сказать – куда уж проще.

Макс назначил встречу, мы должны были ехать вместе, но – бабушка Иры внезапно почувствовала себя хуже, и её отвезли в больницу. Ире пришлось всё бросить и ехать в пятницу из Кемерово не в Ленинск-Кузнецкий, где была радиостанция, а обратно – в Салаир.

– Если с ней что-то случится – я не переживу, – говорила Ира; потому что бабушка – была единственной, кому было хоть какое-то дело до Иры.

Родители бросили её, а сами – то были по вахтам, то разводились и каждый устраивал свою жизнь, то снова сходились – и никогда не вспоминали о том, что в забытом богом городишке Салаир – у них есть дочь.

Дочь тем временем выросла и отправилась из Салаира в Кемерово, поступила на менеджера, но учёба не задавалась, и она просто работала кассиром в цветочном магазине, слушала радио и всё ждала случая, чтобы познакомиться с Максом из своих колонок.

До всего этого мы смеялись над теми подругами, которые не могли поделить мужика. Мы клялись друг другу, что с нами подобного не случится никогда. Мы обещали, что одна уступит другой, если уж до такого вдруг дойдёт.

– Кто из нас больше сдержал эту клятву в итоге? – спрашиваю я теперь молчаливые огни очередного города.

Мне пришлось ехать на радиостанцию одной, но и в голову не приходило, чем это всё обернётся. Я просто ехала, слушала музыку, отмечала про себя, что приближается сессия, а у меня как всегда ничего не готово… И в этих мыслях точно не было того, на что потом обижалась Ира.

– Супер, спасибо, – говорила я Максу, забирая билеты. – Слушай, а где в вашем городе можно нормально пожрать? Только не «Подорожник» этот сраный… Я с шести утра на ногах, чуть на автобус не опоздала – нифига поесть не успела…

Ира бы этого никогда не произнесла: для Иры Макс долгое время был звездой. А для меня не было никаких звёзд – все равны, и нефиг из себя тут что-то строить, а то быстро расстанемся, но сначала – я, конечно, скажу всё, что о тебе думаю, и больше никогда думать о тебе не буду.

– Тут кафе недалеко, – быстро сообразил Макс. – Подождёшь? Я сейчас вещи заберу… Тоже поесть надо.

Мы отправились в кафе, разговорились о музыке.

– У вас иногда в эфире такая дичь играет… Вам за это платят? – начала я.

Макс рассказал, что радиостанция по большей части существует за счёт рекламы, её ради этого и открыли, как дочку другой, настоящей станции, которая находится в Москве, потому ставят то, что приходит сверху, то, что там пытаются продвинуть.

– …и они же платят за то, чтобы их по радио крутили, – продолжал рассказывать Макс.

В этот момент я тут же сообразила, кому написать по этому поводу: у меня был заветный номер заветной рок-звезды, с которым мы иногда переписывались даже по пустякам. Он в Москве, а я в Кузбассе, и мы были просто друзьями, и был фан-клуб, и намечалась встреча, на которую предстояло ехать, но всё это – потом, а сейчас был разговор с Максом.

Макс оказался на четыре года старше меня, он жил в Гурьевске, а работа на радио была просто подработкой по знакомству. На самом деле он мечтал вернуться к музыке, так как приехал в этот город совсем недавно и все его знакомые, конечно, остались где-то там, далеко…

– Находка… Ну, город такой… По большей части – порт, конечно. Там круто… – рассказывал он.

– А сюда-то вы чё припёрлись? Тайгу никогда не видели? – спрашивала я, совершенно не представляя: как это вообще происходит – переезд в Кузбасс. Как надо смотреть на карту? Как его вообще можно увидеть на этой карте?

– Здесь родители отца, мы к ним и приехали, – рассказывал Макс.

– А что с ними? – мне представлялось, что они заболели, но, как выяснилось, с ними ничего не случилось.

– …решили, что здесь – спокойнее, – рассказывал он.

– Скука смертная, – тут же заключила я. – В Новокузнецке ещё ничего, в Кемерово – тоскливо, а в остальных городах: тайга и разрезы, разрезы и тайга. Тут ловить нечего, – проводила я краткую экскурсию по своей родине.

– Да ну, красиво тут… – возражал Макс.

– Ну, да, ты же музыкант, вы все ёбнутые: вам везде красиво, где люди не живут, – пробурчала я, копошась в сумке, в поисках кошелька.

– А ты кто? – смеялся он.

– Год гитары, полтора – вокал, фортепьяно – это слишком, на полгода хватило… Всё бросила – пишу стихи, прозу – никаких нахуй гамм и нот в мою счастливую жизнь. На юриста учусь, – рассказывала я про себя, теперь уже разыскивая в своей сумке сигареты и зажигалку.

– О, так ты можешь петь! – тут же отреагировал он.

– Ага, и танцевать, и крестиком вышивать: всю школу искусств прошла, – заключила я. – Просим счёт и пошли? Или ещё что-то закажем? – меняла я тему: нечего ему было так много знать обо мне, я всё равно собиралась уходить.

– Подожди, а живёшь ты где? – а ему так быстро стало интересно.

– Салаир – мой родной город, а так – я в Кемерово учусь… Я сюда ради этой беды приехала, – указала я на билеты.

– А знакомые музыканты есть у тебя? – продолжал он свой допрос.

– Ну, Ирка на барабанах умеет… – начала вспоминать я.

– Девушка на барабанах? Офигеть! – тут же изумился он.

– Вообще, поспрашивать надо… А тебе зачем? – наконец-то дошло до меня.

– Так создадим группу, будешь петь, тексты писать, выступать будем, – уже всё представил Макс.

А я представила, что у Иры будет стопроцентный повод познакомиться с ним, и согласилась. Быстро так. Ради подруги, которая не смогла приехать вместе со мной на эту встречу. Мы обменялись контактами, шли к автовокзалу… Макс говорил, что у него есть знакомый крутой гитарист на Сахалине и что его непременно надо звать сюда.

– Пожалей человека: нечего тут делать, – смеялась я.

– Да нет, у него там по жизни всё сложно, он себя всё найти не может, ему тут понравится, – не слушал меня Макс. – Я круче Женьки гитариста, правда, не встречал, он просто на лету что-то… – не унимался он.

Мне оставалось только передать номер телефона Ирке, а потом как-нибудь отмазаться от этой идеи с группой, сославшись хотя бы на учёбу и занятость.

Наконец-то пришёл автобус до Белово, а с автобуса в Белово надо было пересесть в автобус до Гурьевска, а в Гурьевске – в автобус до Салаира.

Бабушка рассказывала, что когда-то по такому маршруту ходила электричка, но потом её убрали. Когда было это «потом» – мне неизвестно: видимо, убрали её ещё раньше, чем я родилась или стала куда-то ездить.

Лишь однажды, много лет спустя, мы с двоюродной сестрой и племянником дошли до железной дороги, чтобы пофотографировать. Всё заросло травой, тишина звенела вокруг, старенькая вывеска о существовании станции покрывалась ржавчиной, где-то в стороне шумела река… Через год не стало и этого – железную дорогу разобрали, реку пробороздили техникой, в Салаире появился химический завод, а я навсегда уехала.

А в тот день всё было неизменным: автобусы, наушники, музыка, переписка.

Всю дорогу я переписывалась с рок-звездой о том, что нужно купить эфирное время на радиостанциях, и что это будет круто, и так его точно услышат и будут знать. А он писал, что ещё рано об этом думать, и у него всего три песни, и надо найти какую-то подработку, чтобы не умереть с голоду, потому что накопленные деньги заканчиваются. А потом он переводил тему: стоит ли ему списываться с каким-то поэтом, стоит ли ему идти к какому-то продюсеру… И я отвечала, что, конечно, стоит и ему обязательно повезёт.

Дома я написала Ире о том, что забрала билеты, и скинула ей номер Макса в надежде, что она ему позвонит или напишет, они о чём-нибудь договорятся, но ответа не последовало.

Глава третья. СЛОВА

«Не забудь продать свою душу», – гласила надпись на двери клуба в Питере. Смешнее теперь казалась только надпись на Юбилейном мосту в Омске: «Скоро любовь».

Тогда я так сильно поверила в эти слова «Скоро любовь», примерно так же сильно, как в то, что кошка Клякса жива и чудеса существуют. А на деле – не было ни чудес, ни любви.

Просто вселенная не знала, как меня вытащить из леса к настоящей жизни. И раз уж я люблю музыку, то почему бы не влюбиться и в того, кто делал эту музыку, которая меня вытащит в совершенно другой мир.

Впрочем, знаки в Питере оказались куда живее и натуральнее, чем в Сибири: я становилась тем, чем не хотела становиться, о чём много лет назад говорила Максу, когда он звал меня в этот город.

В Сибири Макс очень быстро собрал вокруг нас людей. Мы знакомились то с одними, то с другими… Он знакомил нас друг с другом, но немногие эти знакомства переросли позже в дружбу или хоть в какие-то взаимоотношения.

В новых знакомствах я тонула, едва запоминала, кто все эти люди. Большинству было больше интересно познакомиться с радиоведущим, которого слышали каждый день, и оторвать от него кусок с названием «я общался с Максом» или «мы бухали с Максом», а ещё «мы играли с Максом в одной группе».

Макс от этого кайфовал и не знал, что на этом всё и кончится.

Если человек гордится только тем, что знаком с кем-то или с кем-то играл в одной группе, а собой не представляет ничего – ничего и не выйдет с таким человеком.

Выныривала я из всего этого лишь тогда, когда оказывалась на учёбе в академии. Dura lex sed lex, «нелогично значит ненаучно» и слова однокурсника Рустама, которые круто поменяли моё отношение к учёбе:

– Да не сдала ты эту логику – и ладно… Зачем тебе? Ты красивая – выйдешь замуж, пусть муж и обеспечивает.

И, конечно, я знала, что на это ответить:

– Ну, всё. Пошли в ЗАГС, обеспечивать меня будешь.

А потом взяться за учёбу так, что, не очнись я вовремя, был бы самый красный диплом на свете.

На улице со мной кто-то здоровался, напоминал, что мы встречались, когда его пригласил Макс. Мне звонили и хотели услышать Макса. Спрашивали: как дела у Макса, где с ним можно увидеться… А я понятия не имела. У меня были своя жизнь и свои цели, а группа и Макс – хобби, не более того.

А ещё – мне совершенно не улыбалось становиться каким-то придаточным Макса.

– Слушай, ты, звезда, – говорила я ему при очередной встрече, – я тебе не пресс-атташе, угомони своих фанатов.

И в какой-то момент их реально не стало, потому что ругаться со мной на тот момент Макс не собирался.

«Это всё – не навсегда», – мысленно понимала я, пока он радовался тому, как нам прёт: собрана целая музыкальная группа, все что-то умеют… Надо выступать!

«Выступать и готовить запасной вариант. Когда-нибудь это кончится», – думала я уже в тот момент, когда ещё ничего даже не началось.

И было у меня только одно – писательство. Такое простое. Такое скучное. К нему хотелось приходить лишь для того, чтобы сбегать от минут и часов одиночества. Навести порядок в мыслях. Записать выдуманную историю, которая никогда не случится. Найти пару десятков рифм к слову «кофе», завернуть сюжет в стихотворение…

А началось-то всё просто.

Чтобы заявить о себе как о поэте, нужно было написать о городе и отправить эти стихи в местную муниципальную газету, приправив это письмом с наивно-детскими интонациями и фразой, которую позже возьмут в заголовок: «Я не поэт, я только учусь».

Когда я писала школьные сочинения, часто тормозила себя мыслями о том, что дети так не пишут, надо написать проще – иначе решат, что списала своё сочинение, а не сама всё придумала.

Впрочем, это, конечно, было зря. Зато это позволило мне в дальнейшем писать от имени психопатов, наркоманов, сумасшедших шаманов, братков из 90-х и… Ещё массы других персонажей.

Стихи не писались. Вообще. Я могла писать песни на музыку, и в моей голове всё звучало правильно, но стоило начать этот же текст читать как стихотворение – всё летело в тартарары.

Внутри себя я понимала, что нужно как минимум любить город, о котором необходимо написать, но я его ненавидела.

Раздолбанный асфальт, пыль, щебёнка, вечные ветра, гуляющие по улицам коровы, дребезжащие автобусы ПАЗики, направления то в горку, то под горку, закрытая шахта, алкаши, куча бабулек на скамейках…

«…и он окружён лесом», – заключала я мысленно, пытаясь найти на том клочке земли хоть что-то хорошее.

Лес.

В лес я почти не ходила и только пыталась вернуться к воспоминаниям из детства, чтобы написать чёртовы стишки для газеты.

Лес Салаира очень хорошо знал мой дед; знал все виды руд, которые хранила та земля; знал, как зайти в пещеру в Гавриловке и выйти где-то в пещере на Кедре.

Как-то раз он взял меня с собой. Было дождливо. С нами шла бабушка. У деда был коричневый рюкзак. Мы собирали то красную смородину, то грибы… А может быть, что-то одно.

В школе я тогда ещё не училась, потому этот осенний день был только наш.

Под ногами хрустели ветки; корни огромных деревьев делали путь рельефным, опасно-скользким… У меня были зелёные резиновые сапоги, в которых мне разрешали прыгать в лужах.

Дед показывал чьё-то гнездо. А потом мы пили чай из его огромного термоса и воду из его фляжки, где она всегда сохраняла прохладу.

Нам было так хорошо втроём, что не хотелось возвращаться. Но ведра были полны грибов, и больше их некуда было складывать.

Мы вышли через поляну к дороге, которая вела из Салаира в Гурьевск; я что-то рассказывала, как вдруг – ко мне подбежала чёрная кошка. Она увязалась за нами, терлась о мои ноги; а дед предупреждал, чтобы я не брала её на руки, так как она грязная и мы планировали зайти за парой пирожных, а с кошкой меня не впустят в магазин.

Бабушка говорила, что это большая удача: кошка выбрала меня, шла за мной, и теперь непременно будет что-то хорошее.

Дед молча курил свою самокрутку. Мы договаривались с бабушкой о том, как расскажем родителям о кошке, потому что непременно возьмём её с собой, как только перейдём дорогу. Мы уже придумали ей имя – Клялкса…

Перед тем как перейти дорогу, я выпустила руку бабушки, погладила Кляксу, поглядела по сторонам, и одна из машин, на мой взгляд, была далеко, и я успевала перебежать дорогу и догнать взрослых…

Кошка побежала за мной. За спиной что-то щёлкнуло, а меня толкнуло вперёд. В этот момент бабушка заметила, что я не держу её за руку и вообще только-только подбежала и оказалась рядом.

Она едва охнула, что-то хотела сказать, но – мгновение растянулось в вечность.

Знакомая «шестёрка» молочного цвета пронеслась позади. Всё что я увидела: свернувшаяся в клубок Клякса, летящая по дороге к обочине.

– Клякса! – я готова была кинуться к ней, но бабушка схватилась за капюшон моей разноцветной куртки. – А вдруг она жива?! А вдруг?! Она же клубочком! Она же спит! – кричала я.

Меня было слышно половине города. Все оборачивались. Охали и ахали. И плакать было нельзя, но так хотелось. Оставалось только кричать.

– Деда! Ну, вдруг жива! Нельзя оставлять! Она спит!

Дед молча оставил рюкзак и пошёл проверить; я не спускала с него глаз, тянула бабушку тоже подойти.

– Это дядя Витя её сбил, – заключила я, когда дед мотнул головой, развеяв все мои надежды на чудо.

– Какой дядя Витя? – спросила тут же бабушка.

– Инкин дедушка, это его машина, – ворчала я, но ещё ничего не чувствовала: ни ненависти, ни злобы. Только сожаление, что Клякса не придёт домой вместе со мной и останется у дороги.

Дома бабушка сделала картошку с грибами, а я расстроилась так, что к вечеру у меня поднялась температура, и меня поили чаем с малиной. К позднему вечеру за мной пришли родители, и мы с бабушкой рассказывали им про Кляксу.

Меня увели домой и уложили спать, а утром снова отвели к бабушке и дедушке: в моей счастливой жизни не было никакого детского сада.

Дед разрешал мне слушать пластинки при условии, что всё потом будет на своих местах, разрешал брать вещи из комода: туфли, косметику – на тех же условиях: всё потом будет на своих местах.

Мы слушали Вертинского, комната была наполнена табачным дымом «Примы» и самокруток, я рассматривала фотографии в альбомах… Всё было такое красивое, старое и тянуло за собой в то время: на белые пароходы, к морю, красивым платьям, кружевным перчаткам…

А потом с работы вернулась бабушка и позвала меня на кухню, обещая, что я сейчас удивлюсь.

– Клякса-то действительно спала, дед не понял просто, – говорила она, вытаскивая из-за ворота куртки чёрную кошку. – Иду с работы, а она ко мне бежит, узнала, – продолжала бабушка.

Что-то с этой Кляксой было не то: она была меньше, не было опалины около усов, и что-то ещё… Как-то она сильно изменилась, пока спала, но хотелось верить, что это та самая Клякса. И им хотелось, чтоб я верила.

Цепляясь за эти воспоминания, я пыталась писать стихотворение. Выходило про кошку, про бабушку, а про город – ничего не получалось.

«Окружён лесом», – мысленно повторяла я, а потом сдалась.

Не можешь сам – возьми костыли и иди; потом когда-нибудь бросишь. И я взяла томик из собраний сочинений Пушкина.

Всё было как с песнями: вчитайся, вслушайся, улови ритм – пиши. Играть словами было просто. Подбирать и знать, какое из этих слов и как именно ударит взрослого своей наивностью, – ещё проще.

Три стихотворения были написаны. Письмо было придумано ещё быстрее.

В тот же вечер я пошла на почту, чтобы отправить письмо в соседний город – это ещё больше прибавляло мне наивности в глазах главного редактора и всех-всех-всех.

К осени, перед тем как пойти в десятый класс, я узнала, что стихи опубликовали.

Победа. И начало большого пути.

А город всё так же был мерзок, отвратителен, нелюбим, и лес сжирал его всё больше.

Со временем, когда не осталось ни бабушки, ни деда, я научилась ходить в лес одна и мечтала, чтобы он поглотил город окончательно – чтобы забрал себе всё то, что у него когда-то отняли.

– У тебя все стихи о том, что ты хочешь сбежать, – заключил как-то Макс, когда звонил мне из Питера.

– Где ты это видишь? – спорила я. – Там стихи о том, что меня надо отсюда увезти и сама я не выберусь.

– Брось всё и уезжай… Уезжай сюда, – говорил он в трубку.

– Что там у вас делать? Здесь у меня лес, мама, папа, брат, и всё по-настоящему, а там? Притворяться, врать, превращаться в какую-нибудь сволочь. Ни себя не слышать, ни других....

– Лес?! – не верил он тому, что услышал.

– Менять одно болото на другое – я не хочу, – поясняла я. – Это мне тоже надоест, и я буду ненавидеть, сбегать и менять: мне не найти то, чего я хочу, потому что я не знаю, чего именно я хочу.

– Просто приедь сюда, – а он не хотел слушать, не хотел понимать. Главным было, чтобы я приехала, а там – мы бы как-нибудь обманывали бы Ирку или что-то в этом роде.

Но прошло ещё некоторое время, и у них родился сын, а я так и не приехала.

Только Макс настойчиво продолжал мне звонить поздними ночами лишь по одному поводу.

– Вот ты… Ты… Читаешь там свои кодексы, – говорил он пьяный в трубку. – Почему у вас там есть статьи за убийство, а за разбитое сердце – нет? Чё это убийство?! Убил, и ладно! Нет человека – нет проблем от человека! А вот эта хуйня… Сука! Да лучше бы ты меня убила!

Мне не было его жаль; я вообще ничего не чувствовала; мне даже и смешно-то не было. Мне было никак. И известно мне было только одно: утром он захочет забыть этот разговор, потому и звонил мне только пьяным по этому вопросу.

– Ох, придурок… У тебя жена и сын, чё тебе не живётся? – наконец сказала я то, что обычно говорят в таких случаях.

– Ну, мы же могли помириться! Могли? Могли! – не сдавался Макс. – Почему ты отдала меня ей?

И можно было захохотать; обычно Макс шутить не очень-то и умел. Можно было сравнить его с безвольной коровой, которую могли вот так же запросто увести. Только и тут я понимала, что так сделал бы обиженный человек, а я была только рада тому, что ничего не вышло и Ирка оказалась рядом, стоило нам с ним поругаться в очередной раз.

– Ну, она тогда и бабушку потеряла, и работу найти не могла – я сделала подарок; мы, подружки, бережём друг друга, знаешь, – и я была обижена на обоих и не собиралась прощать: я вообще никогда не упускала момента ударить этих двоих Словом.

– Какая же ты тварь, – заключил он. – А самое ужасное, что мы теперь ещё и друзья, – добавил Макс.

– И я тебя слушаю, а могла бы послать к чёрту. Здорово, правда? Ты можешь нажираться, звонить мне и плакать, – продолжала я.

– Мы просто в разных городах, – выдохнул он.

– А то что? Убил бы меня? Не достанься же никому? – и это было ещё смешнее.

– Ой, Нелька, как же ты однажды пожалеешь…

– Что раньше тебя Ирке не отдала?

– Что вот так с людьми поступаешь… Как же пожалеешь… А, бог тебе судья.

– Ого! Помолись за меня там, давай, – трубку надо было вешать, а мне хотелось выбесить его ещё больше, чтобы он не просто бурчал там пьяный, а запомнил этот разговор и не смог никогда забыть.

– Знаешь же, что я назло тебе всё это с ней тогда… И сейчас всё на твоём молчании держится… Ну, неужели ты не чувствуешь ничего больше?! – я поняла, что он орёт на улице, а не дома и Ирки рядом нет.

Прошлась по комнате, понимая, что он прав: ничего не чувствую, вообще ничего. И чувствовала ли?

Просто прикольно было встречаться с каким-то Максом, который недавно приехал в город. Всё лучшее – моё! Меня с детства избаловали: игрушки быстро надоедали, потому покупались новые, и было их много, а потом они все надоели – и все были оставлены в песочнице однажды вечером. Мне даже ничего за это не было, просто накупили других: приставки, плееры, диски, книги, косметика, крутые шмотки – по мере возрастания потребностей.

Ничего не чувствовала.

И вместе с тем почему-то было желание уничтожить обоих – вот этих я точно забыла оставить в песочнице и зачем-то посадила в шкаф из кладовки; и только так можно было их мучить – оставаться другом. Самым лучшим другом.

А лучший друг всегда и обо всём помнит.

– А должна?! – продолжала я разговор. – Мы с тобой поругались; Ира спросила: будем ли мы мириться? Я сказала, что не будем. Она пришла к тебе, а ты и рад. Я ничего не пропустила?! – внушить чувство вины и продолжить мучить.

– Ненавижу тебя, блять! – Макс не выдержал и повесил трубку.

Хотелось засмеяться, но вместо этого – я закурила и вышла на улицу.

Было так темно: ни звёзд, ни луны, и тьма эта нравилась всё больше.

В какой-то момент вспомнились Клякса и бабушкин подлог. А потом вспомнились и слова Мирославы, сказанные накануне: в Новокузнецке некий Макс ищет группу или солистку. Приехал из Магнитогорска, никого не знает, видели в клубе пару раз, контакты взять у…

– Мы заменим одного Макса другим, – заключила я, когда мы встретились в доме Верга в очередной раз.

Главное тогда было – не забыть продать душу.