Ярче пламя

Анжелика Лавицкая (Dead Moon)

Ярче пламя

Пролог

– В следующий раз закажем пиццу, – сказал другой Макс, распаковывая новую пачку сигарет.

Они не знали, что мы собрались таким составом за этим столом в последний раз.

Внутри меня назревало что-то странное, несвойственное мне ранее. И оно собиралось навсегда уничтожить всё, что было до первого января 2023 года. Оно не было тёмным, светлым или ярким. Оно пахло водой и спокойствием, солнцем и песком, рассветом и хвойным лесом, новыми знакомствами, горизонтами, полётами и самим небом.

Дым сигарет другого Макса тут же донёсся до меня, стоило ему закурить и выдохнуть. Так меня мигом вернули в реальность, в которой я уже не хотела быть. Пачка сигарет была в кармане огромного фиолетового худи, но что-то мне подсказывало, что и от этого придётся вскоре отказаться. Почему? Не знала. Потому настигала лёгкая паника: ничего не получится, всё зря, не будет денег даже на сигареты, я потеряюсь для всех, и…

Проще ведь потеряться для всех, когда ничего не получается, а ещё проще – то, что дальше этого «и».

– В Кемерово нет нормальной пиццы, – наконец возразил ему Верг, тоже выпуская клубы дыма.

– Ну, коне-е-ечно, – протянула тут же Мирослава, не скрывая сарказма, – это же не Рим и Бразилия, это же – Кемерово! Откуда тут взяться пиццам? – никогда она не упускала шанса обесценить богатства Верга. Впрочем, и мы, и он сам – привыкли к подобному.

– Лучшая пицца – та, которую приготовил сам, – почти лениво ответила Дель, которая на самом деле была не в восторге от подколов Мирославы.

– О-о! – протянули почти все.

– Неля, а ты в тот раз, помнишь, крутые пироги привозила, – слова о домашней еде напомнили Мирославе о моём существовании, и она снова назвала меня Нелей, несмотря на всеобщую договорённость.

«Только они ещё будут меня так называть», – подумалось мне, или это была слишком громкая интуиция, которой я всегда доверяла.

– Ох, – выдохнула я. – Это было по работе, а не по любви, – ответила, а они все вдруг замолчали, мол, давай подробности. – Да-да, – продолжала я, понимая, что такого больше не повторится никогда. – Библиотекари тут всё умеют. Это был какой-то праздник про многонациональность… Четвёртое ноября, что ли. Надо было принять участие онлайн: приготовить что-то национальное, сфоткать и сопроводить рецептом. Бог его знает, почему я решила, что это будут осетинские пироги, – и самой было смешно, но в любой абсурд мне хотелось добавить абсурда ещё больше, чтобы переиграть и уничтожить.

– Когда ты успела побывать в Осетии? – почти серьёзно спросил другой Макс.

– Когда Макс с Женькой на контракте были, а мы тут чуть все не поседели окончательно, – ответила я, понимая, что, возможно, бессознательно так и было: мы ещё общалась и с Женькой, и с Максом, и, скорее всего, они что-то рассказывали, а я запомнила, а потом неосознанно решила, что во флешмоб отправятся осетинские пироги.

– Вот уедешь ты, и кто нас так вкусно будет кормить? – развиться подобным темам разговора – где и как время от времени работают Женя и Макс – Мирослава не давала, потому что знала, чем это могло закончиться.

– С голоду умрём, – усмехнулся Верг, но по-доброму: он больше всех хотел, чтобы я свалила отсюда и никогда их не вспоминала.

– Кроме тебя, – огрызнулась Мирослава.

– Скажи, честно, – вдруг обратился ко мне другой Макс: – Кто это? К кому ты едешь?

Мирослава едва заметно качнула головой, стоило взглянуть на неё: она ничего не говорила, не рассказывала.

Другой Макс почти догадался сам.

Они никогда не верят мне полностью, как и всем остальным, но мне не верят больше всех: потому что я никогда и не с кем не обсуждаю свои планы на будущее, а ещё говорю одно и делаю другое – ну, как тут можно доверять. Однако они все – прекрасные хранители моих тайн и секретов. Каждый по отдельности, разумеется.

Сколько мы знакомы? С каждым по-разному, но это – мои самые лучшие друзья, и мы друг друга полностью принимаем со всеми достоинствами и недостатками, с отлетевшей кукухой и полным здравомыслием.

И скажи я в тот день честно – они бы поругались. Нет, не так. От дома Верга, в котором мы собрались в тот день последний раз, – не осталось бы даже щепок.

Выжженная земля.

– К себе она едет, себя найти, – ответил за меня Верг. – Здесь ей делать нечего, – добавил он.

И от подобных конфликтов Верг оберегал свой дом всеми силами.

– Вообще-то я ещё в ковидный год уехать хотела, но вы помните, что там было, – наконец ответила и я, чтобы придать правдоподобности этому всеобщему вранью, в которое мы позже уверуем все.

Так мы мгновенно перевели внимания с меня на воспоминания о ковидном двадцатом.

Чего там только ни было: самоизоляция, на которую в маленьком городе было всем плевать; наши подпольные встречи в барах; поездки с родителями по каким-то деревням, а потом – смерть и потеря всего, что действительно было моим.

И теперь я находилась в коме, из которой собиралась резко перейти к жизни, как в фильмах: встала и давай жить по полной, ничего больше не упуская, и наслаждаться каждым мгновением.

– Надо уезжать, надо пробовать всё, ты свободная: без детей и отношений – можешь всё! – внезапно восхищённо заговорил Кирилл, который молчал всё это время: – После того, что случилось с тобой, – надо! Надо жить! – столько энтузиазма у него не всегда бывало, но в тот день – казалось, что он вот-вот купит мне билет и сам отправит на самолёт.

– Ага… Тридцать три года на свалку… Ну, ладно – десять точно…, – считала я, жалея о том, что когда-то считала себя счастливой от того, что меня убивало и скрывало от меня настоящую жизнь.

Чтобы прийти к настоящей жизни, надо ощутить дыхание настоящей смерти.

Верг тут же возразил, что всё было не зря, заговорил про духовный рост и прочее, что и без того было понятно…

Просто он старше всех нас и всегда считает себя умнее остальных: мол, у него такой опыт, которым он делится с нами бесплатно, а мы не слушаем…

Только я слушала. Он говорил, что всё это к лучшему и уж я точно заслужила счастья и всяческого волшебства.

А ещё он однажды сказал, что мне нужно влюбиться и писать стихи про это самое волшебство. Сказал в тот самый момент, когда казалось, что всё потеряно и больше ничего и никогда не будет: ни песен, ни сцены, ни музыки.

Пока я прокручивала это в голове, они вспомнили наших общих знакомых, которые были нашими общими друзьями: Иру и Макса.

Их развод был чем-то таким же глобальным и разрушающим основы нашего мироздания, как мой переезд, – теперь уже ничего не будет как раньше, прошла эпоха, новые времена, а старые только вспоминать…

Верг, Кирилл, Дель, Мирослава, другой Макс – всегда добавляли драму и масштабировали обычные события до сумасшествия.

– Знаете, у нас с вами нет ни одной фотки, – прервала я их обсуждения, понимая, что нет фоток с Ирой и Максом, нет фоток с Женей и ещё много с кем…

– Давайте сфоткаемся! – тут же предложила Мирослава.

– Нет! Стоп! – громко возразила Дель, и все мы с недоумением взглянули на неё. – Она станет известной писательницей, поэтессой или вообще – петь опять начнёт… И зачем ей фотки с какими-то ноунеймами? Мы однажды приедем и сфоткаемся с ней как фанаты.

– Боже, я дружу с дебилами, – хохотала я, закрыв лицо руками.

– Ты с ума сошла? Это же денег будет стоить! Давай сейчас, пока бесплатно, – не отступала Мирослава.

– Так, все обняли Нелю и фоткаемся, – командовал Кирилл.

Мирослава сделала селфи и обещала потом всем разослать. Этого, конечно, не случилось. Если размышлять как все пятеро моих друзей: сама вселенная не хочет оставлять никаких свидетельств о том, что мы связаны, потому телефон Мирославы разбился об асфальт в тот же вечер, когда она возвращалась домой. Облачное хранилище и без того было переполнено видео и фотками всего того, что она видела и считала красивым.

В общем – никаких свидетельств о нашей дружбе нет, о ней знаем только мы.

И только мы теперь вспоминаем тот последний вечер, когда жизнь остановилась и давала нам попрощаться друг с другом, обещая, что когда-нибудь мы ещё увидимся, и обнимемся, и наконец-то сделаем ту самую фотографию.

Глава первая. САЛАИР

– Думала когда-нибудь, что так будет?

Усталость могли выдать только глаза и неосознанные движения, но в тот вечер я была собранна как никогда: каблуки, яркая помада, волосы в лаке, и ни гроша за душой. Выглядело так, будто только этого и ждала, будто это предел моих желаний. Внутри же была уверенность, что всё это – только начало чего-то более глобального.

В зале уже собирались люди. Подруги писали в чате о том, что опаздывают и какими путями добираются до клуба.

Зеркало пестрило наклейками, и поймать отражение можно было только в промежутках, куда не налепили изображение «Сейлор Мун» или какую-нибудь стикер-цитату.

Отражение молчало. Лёгкий мандраж пробежал внутри – и я выдохнула: наконец-то дождалась.

– Я бы отдала всё, чтобы испытать хоть немного волнения, – вспомнился тут же недавний разговор с девчонками.

– Надо было проверить: есть ли у тебя сердце, – прокомментировала тогда мои слова одна из них, но этот комментарий утонул в дальнейшем разговоре, никто, кроме меня, его и не услышал.

«Бессердечная, холодная, никого не любит – такой они меня видят», – подумалось мне.

Волнение, которое я очень люблю испытывать, – исчезало, потому что я давно перестала чего-то бояться и волноваться о чём-либо. Никаких сверхожиданий от вечера.

Когда больше не планируешь своё будущее, не надеешься на него, а прошлое отпускаешь пеплом по ветру – наступает настоящая свобода. Существует только сейчас, этот момент и больше ничего.

Сколько всего должно было произойти, чтобы дойти до подобного? Через какую тьму нужно было тащить себя к этому зеркалу? Скольких оставить позади, а скольких равнодушно впустить в свою жизнь? В кого влюбиться и кого возненавидеть?

Ручку двери дёрнули и не дали вспомнить то, от чего я сбежала.

– А ещё пару лет назад в этот самый час мы лёжа сочиняли бы какой-нибудь стишок, – договорила я своему отражению.

Телефон оповестил об очередном сообщении в нашем девчачьем чате: Юля обещала прийти вовремя.

Мне пора было двигаться ближе к сцене, но воспоминания так и тащили меня обратно.

Дверь из туалета открылась, я вышла в коридор, погрузившись в полумрак. В соседнем зале с баром как всегда было шумно. В нашем зале – уже многие сидели на своих местах. Кто-то махал рукой, кто-то просто улыбался, кто-то здоровался со мной на весь зал.

На воспоминания накладывались фрагменты любимой книги о бале Сатаны, и невозможно было не улыбнуться этому: подобное всегда выводило меня к этой ассоциации.

Полумрак зала, сцена, пульт…

Проект, который я начала десять лет назад по приколу, лишь бы забыть отношения, где меня пытались использовать как подорожник и всего лишь приложить к больному месту, – обретал новые очертания.

На самом деле мне слишком жаль людей, но эти отзывчивость и понимание они с радостью готовы использовать себе на благо, а потом выкинуть тебя, как засохший листик, который вытянул гной из их раны и больше не нужен.

И ничего не остаётся больше, как забыть, отпустить, переродиться, выстоять и начать с нуля.

После подобных людей ничего больше и не боишься, будто и в самом деле нет ни сердца, ни чувств, ни эмоций – всё выжжено и мертво. И только лёгкое волнение ещё способно напомнить о том, что жизнь продолжается прямо сейчас.

А пару лет назад ты была простым библиотекарем, которая пела по выходным каверы с друзьями и бухала как не в себя, лишь бы пережить этот кошар и не понимать происходящего. Только игнорирование реальности не могло уничтожить саму реальность, и она лезла в стихотворения.

Так было и в одну ночь, которую я слишком хорошо запомнила.

«Звери кричат. Сколько здесь ещё оставаться?» – такие стихи писались сами, а потом оставались мной не замеченными и забытыми, потому образы и строчки из них лезли в другие стихи, которые я считала более значимыми.

Начинающие поэты очень любят хвастаться тем, что им кто-то диктует строчки: «оно пришло, я записал». Профессионалы – всегда сомневаются в таких стихотворениях, прячут их ото всех и показывают лишь спустя время, а то и не показывают вовсе.

Я не была ни тем, ни другим.

Писать стихотворения после нелюбимой работы, которую приходилось любить по расчёту, – становилось чем-то вроде психотерапии. Творчеством это трудно было назвать, но только так я спасала себя в маленьком городе от трясины болот, которые пытались поглотить с каждым днём всё сильнее.

Уснуть той ночью не получалось, и я встала выпить воды. Моя комната была напротив кухни. Никаких дверей, просто перейди коридор, не включая свет: каждый уголок дома знаком, и можно было пройти в темноте, зная, какая половица предательски скрипнет.

Пёс Тёма устало вздохнул и спрыгнул с кровати.

– Ты на улицу хочешь? – спросила я его шёпотом, но Тёма лениво прошёл к миске с едой, а я налила себе стакан из-под крана и пошла в комнату.

Окно из комнаты выходило на сад, а за садом – соседский заброшенный сад, а за ним – двухэтажный дом с вечно горящим окном, а под окном – дорога к дому культуры и… больше ничего. Все дороги были по кругу, все карьеры были по кругу, и лес, и кладбище.

– Заперта, и не выйти, – повторила я тогда почти вслух слова из стихотворения.

В тот момент почему-то вспомнилось, как мне рассказывали, что одна женщина назвала Салаир скопищем ведьм. Позже я узнала, что где-то за лесом есть место, которое назвали ведьминой пустошью. Впрочем, я так до него не дошла и не доехала, и понятия не имею – правда это или очередная выдумка.

В ту ночь я смотрела во тьму города через пелену органзы.

Мистика, легенды и сказки наполняли Салаир больше, чем люди. Люди придумывали легенды, дарили сказки, а позже – растворялись: сбегали или оставались – значения не имеет, но они больше не являлись авторами историй, которые позже передавались из уст в уста.

«Когда же это закончится?» – отголосок стихотворения ещё гулял в сознании и требовал выхода, потому и прозвучал этот вопрос без ответа отчётливо и громко внутри.

Возможно, в ту ночь я начала трезветь и что-то понимать. Какое-то время мне нравился город. Меня даже переполняла эта любовь: самый белый снег, самая холодная, чистая ключевая вода, самые тёмный и прекрасный лес, самые родные люди… Но я знала, что не останусь, потому что меня ждёт что-то большее, чем леса и замкнутое в них пространство.

Знала с самого начала, когда пыталась лет в пять сбежать из дома; когда строила бесконечные варианты побега; и даже когда мои побеги срывались – я всё равно знала, что сбегу.

Позже я возненавидела Салаир, как и многие. Мне не удавалось сбежать.

Сам город был, конечно, не виноват, но признавать собственное бессилие – куда труднее, чем обвинить во всём город.

А после ненависти пришло полное принятие, и тьма местных болот меня едва не забрала у всего мира и всех остальных миров.

Сон той ночью не шёл. Тьма манила. Захотелось выйти на улицу и покурить. Больше всего хотелось выйти на улицу, курить – всего лишь предлог.

Дверь, потом ещё одна дверь. Берёзы над домом шумели. Ветер мгновенно пробрал насквозь. Куртка, которую я накидывала для подобных прогулок, – не застёгивалась, потому пришлось в неё просто завернуться и шагнуть с трёх ступенек к калитке.

«Куда сбежать?» – пронеслось тогда в голове, но ветер тут же унёс эти мысли.

Ветра никогда там не утихали. Они бесконечно звали за собой, говорили о свободе, приносили запахи других городов, лесов и морей. Они встречались в городе ветров, чтобы помочь другим выбраться, рассказать об иных мирах, увести в другие измерения. Но многие застряли, а кто слышал ветра – знал, что однажды отправится вслед за ними. Навсегда.

Салаир – город ветра или гора семи ветров. Считалось, что название трактовалось именно так. Никто толком не знал: правда это или красивая легенда, сочинённая, чтобы хоть чем-то отличаться от миллионов таких же маленьких городов, рассыпанных бисером по карте. А как только из него стали пытаться сделать туристический городок – легенда стала хорошо заходить немногочисленным туристам. На самом деле, в силу профессии и любопытства, я как-то выясняла, что название имело тюркские корни, и больше было о реке, чем о ветре.

Как и у любого такого города, у него было легендарное прошлое, совсем никакого будущего и смутное настоящее.

Всё казалось мёртвым, несмотря на попытки реставраций и строительства чего-то нового.

Работы не было, не было производства, не было перспектив. Было только одно желание – бежать, покинуть, не оставаться, спасти себя и не погибнуть вместе с этим городом.

Тени заволакивали всё вокруг; с каждым днём они становились темнее, а город превращался в кольцо, которое душило. Даже ветра ничего не могли поделать с застоявшимся воздухом, навсегда остановившимся временем, застывшим намертво пространством. Они только шептали или переходили на крик, и слышалось лишь одно слово: УБЕГАЙ.

И побег казался несбыточной мечтой, до которой я никогда не дойду, как бы ни старалась.

Таёжная тьма удерживала, будто знала, что уснёт, стоит мне только оказаться в том городе, который звал меня к себе уже много лет.

Его история была в учебниках, туда меня звали уехать те, кто смог сбежать; он сам врывался в мою жизнь в виде фильмов и музыки от тех людей, которые уже давно отдали ему свои души; он появлялся в ленте новостей с красивыми цитатами и обещал, что кошмары закончатся, как только мы встретимся. Санкт-Петербург. Вечный, свободный и несломленный.

Про Салаир в учебниках не было ничего, даже упоминаний. Только книги местных исследователей, о том, что ссылали в эти места то одних, то других, и они пытались выжить: искали что-то ценное и необычное, чтобы это могло их спасти от всех несчастий. Штерн, руда, золото, цинк, лес, реки…

Так и появляются маленькие города: люди оказываются там против воли или совершенно случайно и пытаются выжить. Они не хотят быть там, но не представляют, что может быть иначе, не находят в себе силы что-то изменить и понять, что их жизнь принадлежит только им, – и сдаются, выживают, вместо того, чтобы жить.

В ту ночь я ещё была одной из них, и сил у меня не было: они тратились не на то, что можно было бы назвать жизнью.

Пустой и холодный переулок, слякоть под ногами, ни единого фонаря и самое низкое, самое тёмное небо – такой была прогулка пред сном.

Странно было бы страдать ещё и бессонницей в таком городе.

В сны я сбегала от реальности, когда не было сюжетов, которые могли бы меня спасти. Впрочем, сюжеты подсознание выдавало в сотни раз страшнее, чем окружающая реальность. Выглядело это так, будто я не столько другим, сколько себе говорила: может быть и хуже, тебе ещё очень повезло.

Сны были куда интереснее.

Туманные и яркие, они подсказывали, какие именно перемены ждут; объясняли, что должно было пройти время, а потом – дежавю, и вспомнишь обо всём, что было обещано.

В ту ночь ничего обещано не было. Ветра сходили с ума, воздух пах снегом, но снег заставлял себя ждать весь октябрь. Вместо него были сводящие с ума ливни, серость и беспросветный мрак. Грязь разъезжалась под ногами, а я шла от одного перекрёстка к другому, курила, заглушала тишину города криками Летова, которые топили меня ещё больше.

– Прыг! Скок! – кричал он в наушниках.

– Сколько. Здесь. Ещё. Оставаться, – повторяла я, глядя в небо.

А теперь у меня объятий за вечер было больше, чем за всю жизнь: обнимал город, который ждал; обнимали люди, которые тебя любят просто так или хотя бы старательно делают вид, что ты им небезразлична. И никаких орущих ночами зверей, и прогулки ночью только из клубов, и не хочется покидать этот город.

– Мы же обсуждали: надо назвать их «леди и джентльмены», – напоминала мне Маша.

Ада и Лада – героини моего романа, моей любимой трилогии – подняли бы меня на смех, узнай, с кем я теперь дружу.

Я сама версии из 2015 года не поверила бы в то, что происходило теперь.

Впору было бы выпасть из реальности на пару минут в экзистенциальный ужас, искать ответ на вопрос: где же эта настоящая свобода? Она была тогда? Она есть сейчас? Её нет вообще? Но мне было некогда думать о подобном. Я вообще больше пыталась ни о чём не думать и доверять тому, что вело меня всю жизнь незримой рукой ко всему самому лучшему. И никакая тьма больше не могла подступиться ко мне и тем более окружить. Мне проиграли и смерть, и прочие ужасы – они перестали существовать, потому что никогда и не существовали.

Они были придуманы тем городом, который не хотел меня отпускать.

«Потому что знания – есть печали, и отбиться можно от всякой стаи», – повторила я мысленно слова из своего стихотворения.

– Ну, вот этот очень похож на джентльмена, как же! – усмехнулась я, указывая Маше на одного из собравшихся.

– Зато красиво, – настаивала она.

А мне было абсолютно безразлично, кого и как называть. Главным было другое: дать второй шанс своему проекту, дать ему очередную возможность вытащить меня к чему-то большему, чем то, что я получила всего за год.

Мне нужна была свобода.

И потому, через пару минут, выпив стакан бесплатной воды, я произнесла заветное:

– Леди и джентльмены! Я рада приветствовать вас в легендарном баре, где начинается ваша история!

Ваша и моя.

Аплодисменты, крики, восторг. К этому очень быстро привыкаешь, это и есть единственная настоящая зависимость.

В тот вечер всё было по-настоящему, и ожидалось ещё больше таких вечеров.

А утром меня ждали сообщения от людей из прошлого, которые ещё почему-то цеплялись за меня и моё существование, будто не могли забыть и отпустить.

Интерес, который они проявляли к моей жизни, – казался ненастоящим или больше мне ненужным. И чем больше я это понимала, тем хуже ощущала себя: тьмы снаружи больше не было. Тьма забиралась вовнутрь и пыталась погасить пламя.

«Как всё прошло?» – писали они, из прошлого.

«Прошло, и слава Богу», – отвечала я, заставляя почувствовать себя хоть что-то.

Замкнутый круг безразличия. Холодное утро ноября. Кофе, сваренный в турке. Безвкусный бутерброд, потому что лень готовить для себя хоть что-то… Окно, выходящее на дорогу. Девятый этаж. Полчаса до выхода из дома. Пятница. И совсем другие люди в планах.

«Я устала? Или умерла четыре года назад?» – вопрос, который странно было бы произносить теперь, когда счастье разливало огонь внутри и не давало тьме подкрасться ближе.

– Вот к чему приводит вера в миражи, – напоминала я отражению в окне, боясь почувствовать настоящее. – Зато исполнила мечту, – повторила я в который раз за этот тёмный месяц.

Глава вторая. МАКС

Сколько помню себя, всегда предупреждаю людей о том, что однажды уйду. Сначала их это пугает, они начинают задавать вопросы:

– К кому?

– Куда?

– Почему?

– Да куда ты денешься?

– И кому ты там нужна?

– Далеко собралась?

Из раза в раз я пыталась их предупредить, но потом – неизбежно наступал момент, когда они переставали верить, что я исчезну из их жизни. И вот тогда-то я и уходила. И никто из них уже не был в силах остановить, потому что это случалось внезапно. Следом тоже никто не шёл, потому что никто не собирался бросать всю свою жизнь и идти за тобой неизвестно куда.

Впрочем, так было не всегда. Никто не будет бросать людей просто так, на это всегда есть причины или забытые болезни. Однажды меня бросили, и теперь – я просто пыталась опередить: уйти раньше, чем меня снова оставят одну.

Всё ведь начиналось в наивном детстве, когда веришь каждому слову, когда дружба на века и никто никого не забудет. Инка, Алёнка и даже противная Дашка, а ещё Сашка, Ира, ещё одна Алёна, Ольга, Ванька, и… Вроде бы никого не забыла.

Город опустел, когда они разъехались один за другим, когда наши прогулки превратились в мимолётные встречи, а телефонные разговоры до утра стали дежурными звонками или пустыми сообщениями с поздравлениями.