Графиня Шатобриан

– Однако нам пора двинуться в путь, – воскликнул с нетерпением король. – Если у нас хватило мужества решиться на подобное предприятие, то мы должны выполнить его. Видит Бог, что я охотнее прошел бы под градом пуль, нежели через эти ворота, охраняемые испанской стражей. Я иду вперед с прелестной хозяйкой этого замка; в ее лице небо послало нам ангела-хранителя; Маро пойдет за нами, Монморанси подаст руку Маргарите, Брион – графине Шатобриан, а рассудительный Бюде должен замыкать собой шествие.

Распоряжение короля было в точности выполнено. Таким образом, король вел под руку предмет своей новой привязанности, а Брион – своей старой любви, что не совсем согласовалось с благоразумием, которое было так необходимо для предстоящего опасного путешествия. Химена, которая до этого момента казалась спокойнее всех, теперь дрожала от страха и неведомого ей волнения, слушая любезности короля и чувствуя, как он все более и более прижимал ее руку к своему сердцу. Король обладал в высшей степени тем мужеством или, вернее сказать, легкомыслием, которое в решительные минуты заставляет людей забывать о грозящей им беде. Он весь предался любви и нежным излияниям чувств, хотя все опасности были еще впереди, и теперь ему предстояло пройти через первые ворота, где он всего более подвергался риску быть узнанным. Старый привратник Перез должен был знать короля в лицо, так как, прохаживаясь по двору, он не раз доходил до решетки сада и, несмотря на равнодушие, свойственное людям его профессии, мог поддаться естественному любопытству и взглянуть на «чужого» короля. Так и было на деле. Он внимательно разглядел наружность пленника и не раз говорил своим знакомым, что французский король не в его вкусе, потому что он такой же рослый, как галицийский крестьянин. «Знатный господин, – добавлял он, – не должен быть очень высок, потому что иначе может прийти в голову, что его тело вытянулось так от физического труда. Посмотрите на наших грандов, все они не выше среднего роста.»

Таким образом, беглецы более всего должны были остерегаться старого привратника, который жил в подвальном этаже направо от сеней. Химена надеялась, что ей удастся пройти со своим спутником через полуоткрытые створчатые двери, не вызвав появления привратника, который, против обыкновения, не стоял у входа. Проходя мимо дверей Переза, Химена торопливо попросила короля замолчать и отвернуться от нее. Но Франциск под влиянием страсти, возбужденной близким присутствием Химены, думал только о своем любовном объяснении и в этом смысле понял приказание дамы своего сердца. Поэтому он еще ближе наклонился к ней и еще больше возвысил голос, умоляя ее не быть такой жестокосердой.

– Ради Бога, молчите! Перез сидит на лестнице, он знает ваше и лицо и голос.

– Кто такой Перез?

Привратник, услыхав свое имя, поднял голову, между тем как до этого момента он спокойно дремал сидя на лестнице. Участь беглецов висела на волоске; теперь все зависело от того, чтобы снова усыпить бдительность привратника и помешать ему встать с места. Химена ускорила шаг и, подойдя к противоположной двери, хотела открыть ее. Но дверь была слишком тяжела для ее слабой руки; король бросился помогать ей и по своей обычной живости не мог сделать это без разговоров, которые были крайне опасны в эту минуту. Привратник, услыхав имя Химены, решил, что он должен встать и помочь господам, но король предупредил его и, быстро отворив дверь, прошел через нее с Хименой и Маро. Вслед за ними вышли Монморанси и Маргарита, прежде чем привратник поднялся со своего места. Но Брион, взволнованный присутствием любимой женщины, шел медленнее, нежели следовало, и, стараясь успокоить Франциску, подошел в тот момент, когда Перез, страдая ревматизмом, почувствовал холод и направился к двери, чтобы затворить ее. Брион, который жил в замке и был хорошо знаком всей прислуге, остановился в нерешимости, так как свет фонаря, висевшего у входа, осветил бы его лицо и привратник, узнав его, вероятно, поднял бы такой шум, что ближайший караул мог не пропустить остальных беглецов. Но, к счастью, Бюде, который шел в нескольких шагах от Бриона, поспешил вывести его из затруднительного положения и, подозвав к себе привратника, сообщил ему, что он принадлежит к свите герцогини Маргариты и просит пропустить его. Этим он отвлек внимание Переза и дал возможность Бриону незаметно проскользнуть в дверь с Франциской.

Согласно принятому плану бегства, никто из участвующих в нем не был обязан поджидать своих спутников и мог действовать самостоятельно. Те, которые прибыли бы раньше других на место, где были приготовлены лошади, должны были продолжать путь, не теряя ни минуты. Вследствие этого распоряжения, когда Брион и Франциска замешкались в сенях у первых ворот, король, Химена и Маро были уже на дальнем конце внутреннего двора, устроенного наподобие цирка и окруженного с обеих сторон полукруглыми флигелями, примыкавшими к замку. Этот двор назывался бычачьим, так как он служил для боя быков, который герцог устраивал по временам для своих друзей и знакомых. В нижних этажах обоих флигелей жила прислуга; верхние были заняты галереями до того места, где было оставлено небольшое, шагов в тридцать, пространство для ворот; направо и налево от них тянулись узкие одноэтажные домики, которые были теперь переполнены караульными, и здесь день и ночь сидели на пороге два сторожа. Эти Домики плохо гармонировали с остальным строением и очевидно были построены в позднейшее время. Помимо сторожей караульные были расставлены у каждого окна; укрыться от стольких глаз не было никакой возможности, и вся задача беглецов состояла в том, чтобы не возбудить против себя подозрения.

Выходом из бычачьего двора служили высокие решетчатые ворота художественной работы, над которыми возвышалась красивая арка в мавританском вкусе; концы ее упирались на столбы из темного мрамора, украшенные гербами дома Инфантадо. Ворота эти, в двадцать шагов шириной, служили для въезда и выезда экипажей и верховых. По обеим сторонам были такие же решетчатые железные калитки, как и ворота, но без арок, предназначенные для пешеходов. Всякий, кто входил в замок, должен был звонить у правой калитки; все выходившие из замка звонили со двора у левой калитки.

Химена, хорошо знавшая этот обычай, направилась со своими спутниками к левой калитке и пригласила короля остаться с ней в тени арки, пока Маро предъявит сторожам пропускной лист, полученный им в качестве французского посланника. Когда они подошли к решетчатой калитке, через которую виден был последний, так называемый главный двор, Химена с беспокойством заметила какой-то необыкновенный свет, мерцавший вдали. Тем же светом освещена была неуклюжая башня с двойными воротами, служившая выходом с этого последнего двора.

– Вы видите это освещение? – сказала с испугом Химена, прерывая короля, который неутомимо преследовал ее своим ухаживаньем. – Я никогда не видала здесь ничего подобного и считаю это дурным знаком. Вряд ли нам удастся убежать отсюда!

Но король не привык бросать начатого дела, не окончив его, и ответил с живостью, что теперь уже поздно отступать и он надеется, что прекрасная испанка принесет ему счастье.

Маро взялся за звонок, но Химена торопливо остановила его и, указав на сторожевой дом, сказала ему вполголоса, что лучше позвать сторожа и попросить его отворить калитку, так как звон колокольчика может обратить на них общее внимание. Но эта предосторожность оказалась напрасной. У открытых окон стояли вооруженные люди и внимательно разглядывали их. Между тем Маро не возвращался, что еще больше увеличило беспокойство Химены. Наконец он вышел в сопровождении сторожа.

– Отворите же калитку! – сказал с нетерпением Маро, обращаясь к сторожу.

– Четверть часа тому назад, – ответил сторож, – отдан строжайший приказ, что всякий, кто пожелает выйти из замка, должен прежде явится к кастеляну. Он живет на главном дворе, подождите немного, сеньор, я прикажу проводить вас.

– Пустите, – шепнула Химена королю.

– Ни за что!

– Ради Бога, не задерживайте меня, если сторож не пропустит нас, то я пойду к кастеляну, а вы оставайтесь здесь; он знает вас…

С этими словами Химена, вырвав свою руку от короля, подошла к сторожу и спросила его:

– Разве ты не узнаешь меня? Я дочь герцога! Эти господа – мои гости. Надеюсь, я не имею никакой надобности являться к кастеляну!

Сторож поклонился и ответил, что тотчас откроет калитку.

Король воспользовался этим моментом, чтобы подать руку Химене.

– Идите с правой стороны! – сказала она шепотом. – Надвиньте шляпу на лицо, вас могут узнать…

– Значит, эти господа были у вас в гостях? – спросил сторож, отступая в сторону, чтобы пропустить Химену и ее спутников через отворенную калитку.

Химена была настолько озабочена мыслью поскорее увести короля, что не сразу ответила на этот вопрос. Произошла многозначительная пауза. Маро счел нужным вмешаться и заметил сторожу:

– Почему это вас так интересует, mon garèon?

– Что значит garèon? – спросил угрюмо сторож, услыхав незнакомое слово. Он был не в духе, так как, уступив желанию Химены, не был уверен, хорошо ли он делает, что берет на себя такую ответственность.

Вопрос сторожа насмешил короля, и он ответил со смехом:

– Вы хотите знать, что такое garèon? Это монах в светской одежде!

Химена пришла в ужас от неуместной шутки короля и, молча пройдя с ним несколько шагов по ярко освещенному двору, вернулась назад к калитке, чтобы сказать сторожу, что он должен пропустить еще пятерых господ, так как они ее хорошие знакомые.

Но сторож не довольствовался этим объяснением и сказал, что только в том случае исполнит ее желание, если она возьмет на себя ответственность за неисполнение данного приказа.

– Я все беру на себя.

– Его светлость герцог только что был здесь и отправился в башню, где, вероятно, сделает такое же распоряжение, как и на нашем дворе. Может быть, герцог будет недоволен, что мы ослушались его…

– Не беспокойся, это мое дело! – ответила Химена, отходя от калитки, чтобы присоединиться к своим спутникам. Известие, что ее отец отправился в башню и она может встретиться с ним, было самое ужасное из всего, что могло предстоять ей. Она сознавала, что сделала преступление относительно отца, с которым и помимо этого она находилась в таких дурных отношениях. Ноги отказывались служить ей, и она сама взяла под руку короля. Между тем собрались и другие беглецы, и они дошли до середины обширного двора, где свет мерцавших кругом факелов светил всего слабее.

Химена остановилась и, обращаясь к своим спутникам, предложила им вернуться назад, так как в противном случае их заставят вернуться силой.

Это была совершенная неожиданность, потому что, достигнув последнего двора, все считали себя вне опасности.

Двор этот, окруженный хозяйственными строениями и конюшнями, был всего менее охраняем, потому что здесь жили почти исключительно конюхи и прислуга. Бревенчатые ворота башни запирались простым деревянным засовом, который подымался на цепях, приделанных к колесу. Должность привратника исполнял здесь подслеповатый слуга кастеляна, который почти не выходил из своей конуры, устроенной на середине лестницы у свода ворот, и, заслышав удар бича или громкий зов, не двигаясь с места, поднимал засов с помощью особенного механизма.

Все это было известно беглецам из рассказов Химены, и потому никто из них не хотел верить, что здесь им грозит наибольшая опасность. Они оказались наотрез от ее предложения вернуться назад. Неужели они не воспользуются таким удобным случаем к освобождению и отступят перед последним препятствием в виде деревянного засова! Это казалось немыслимым королю Франциску; так далеко не простиралось его увлечение красивой девушкой. Он с нетерпением выслушал ее замечание, что двор и башня освещены факелами и что это дурной знак, так как прежде никогда не бывало ничего подобного.

– Не бывало прежде и такого дня, как сегодня! – возразил Брион. – Император посетил Альказар. Может быть предполагая, что он останется здесь до вечера, приготовили факелы и теперь решили зажечь их в честь гостей герцога, прибывших из Франции.

– Почему же отдан приказ всякого выходящего из замка представлять кастеляну и зачем сам герцог осматривал караул?

– В этом нет ничего особенного!

– Герцог никогда не выходит из дому в это время. Я убеждена, что он теперь у кастеляна и видит нас. Мы, наверно, встретим его у ворот!

– Мы выйдем прежде, нежели он спустится с лестницы!

– Может быть, привратнику отдан приказ не выпускать нас! Боже мой, кто-то стоит за зубцами башни. У него шляпа с перьями… Это мой отец! Вернемся назад!

– Ни в каком случае! – воскликнул король. – Вам померещилось! Я ничего не вижу кроме бойниц, освещенных лунным светом. С нашей стороны было бы ребячеством отступить ввиду воображаемой опасности. Если герцог действительно здесь и видит нас, то тем более нет смысла возвратиться назад, не сделав последней попытки. Если привратник не согласится добровольно открыть нам ворота, то мы обойдемся без его помощи. Сюда, Брион и Монморанси! Мы теряем время в пустых разговорах!

Все в беспорядке двинулись к башне. Но и тут в круглом окне горел факел, освещая своим красноватым светом толстые дубовые ворота.

– Открой ворота, привратник! – крикнул король по-испански.

Некоторое время никто не показывался; наконец в боковом окне у ворот появилась голова с всклокоченными волосами и худощавым угрюмым лицом, внимательно рассматривавшая стоявшее внизу общество.

– Отворяй, Педро! – крикнула Химена.

– Объявите сперва пароль! – ответил привратник хриплым голосом.

– Какой пароль!

– Вы должны были узнать от кастеляна!..

Король вопросительно взглянул на Химену и, видя ее смущение, ответил наугад: Франциск!

Наступила минута молчания. Неужели из тысячи возможных лозунгов этот оказался верным!..

Наконец привратник ответил: «Нет, не так!», и скрылся из окна.

– Пойдемте назад! – шепнула Химена. – Я слышу шаги на лестнице! Это, вероятно, кастелян. Он знает вас, король Франциск!

– Где ход к привратнику? Сведите нас к нему.

– Это невозможно. Нужно пройти через комнату кастеляна.

– Его можно убить, как и всякого другого!

– Позвольте мне встать на ваши плечи, Монморанси, – сказал Брион, – если мне удастся захватить это кольцо в стене, я влезу в комнату к привратнику и отворю вам ворота.

Но, прежде чем Брион успел выполнить свое намерение, в окне показалась голова герцога Инфантадо!

– Мои дорогие гости, – сказал он, – мы не получали никакого уведомления о том, что испанский король ожидает вас сегодня вечером, но если вы непременно желаете видеть его величество, то я пошлю спросить канцлера Гаттинара, прикажет ли он отворить вам ворота. Здесь, кстати, оставлен отряд королевских телохранителей; он проводит вас в Мадрид. Но если вам угодно будет послушать моего совета, то отложите свой визит до более удобного времени. Испанский король пробудет здесь довольно долго, а сегодня он, вероятно, пожелает отдохнуть с дороги…

Маро спросил шепотом короля Франциска: «Не вернуться ли нам в Альказар, ваше величество?»

– Ничего другого не остается делать! – возразил с досадой Франциск.

Маро подошел к окну и, обращаясь к герцогу, сказал с вежливым поклоном:

– Позвольте поблагодарить вас за добрый совет. Мы решили отложить наш визит до следующего дня.

– Как вам будет угодно! – возразил герцог, удаляясь от окна.

Беглецы молча двинулись в обратный путь, подавленные и униженные постыдным исходом бегства. На этот раз они не встретили никаких препятствий и благополучно вернулись в замок.

Бюде первый прервал молчание.

– Во всяком случае, мы должны благодарить судьбу, – сказал он. – Наша попытка к бегству останется втайне. Герцог не мог заметить или сделал вид, что не заметил короля.

– Он не видел короля!.. Герцог – кровный дворянин и никогда не выдаст нашей тайны! – сказали Брион и Монморанси.

Король Франциск в это время молча сидел в углу, скрестив руки на груди, и едва заметно пожал плечами, слушая рассуждения молодых сеньоров. В его обращении не видно было и следа прежнего увлечения Хименой. Он казался задумчивым и почти не обращал внимания на молодую девушку.

– Вы напрасно утешаете себя благородством герцога! – сказал король. – Я не считаю нужным, чтобы мои поступки оставались в тайне, и не желаю зависеть от великодушия человека, который даже не принадлежит к числу моих вассалов. Мы не должны были решаться на подобный шаг, если у нас недостает мужества помириться с неудачей. Прежде всего, мы обязаны принять меры, чтобы молодая девушка, которая сопровождала нас, не поплатилась за наше бегство! Сделайте одолжение, герцогиня: если отец ваш будет допрашивать вас относительно сегодняшней истории, пошлите его ко мне, я сумею ответить ему. Мне кажется, что нам нечего обманывать себя относительно последствий нашего бегства. Это легкомысленное, незрелое предприятие разрушило нашу последнюю надежду; наше положение, несомненно, ухудшится. Император узнает о нашем подвиге, хотя не сделает на это ни малейшего намека, только теперь более, чем когда-либо, нам уже нечего ожидать от него уступок. Мы должны будем согласиться на самые постыдные условия мира или…

– Или?.. – спросила с беспокойством Маргарита.

– Или отказаться от французского престола, – продолжал король, – и навсегда остаться узником в Альказаре.

Это заявление встретило горячий протест со стороны присутствующих, но король, равнодушно выслушав все возражения, поднялся со своего места и вышел из комнаты.

Он не затворил за собой дверей, так что слышно было, как он медленно спускался по лестнице. Маргарита и графиня Шатобриан подошли к окну и горько заплакали, когда увидели высокую фигуру короля, который шел один по саду в мрачный Альказар, где, быть может, ему суждено было остаться на всю жизнь.

Король Франциск верно предугадал свою дальнейшую судьбу.

На следующий же день начались деятельные переговоры о мире, благодаря посредничеству Маргариты. Хотя французский король был податливее, чем когда-либо, и соглашался возвратить герцогу Бурбону его прежние владения в случае женитьбы последнего на Маргарите, но все это не имело никакого значения в глазах императора. Ни его собственное настроение духа, ни посторонние влияния не могли заставить его сделать малейшую уступку против тех условий, которые он предначертал себе относительно Франции.

Прошло два месяца в бесплодных переговорах; между тем погода становилась все суровее и мрачнее, что должно было неизбежно отразиться и на нравственном состоянии обитателей замка Инфантадо, который Франциск посещал теперь каждый вечер. Здесь опять около Маргариты группировался целый кружок, но взаимные отношения его членов становились все более и более натянутыми. Предполагавшийся брак между Маргаритой и Бурбоном не встречал больше одобрения со стороны короля и вряд ли мог состояться, потому что Маргарита не чувствовала к герцогу такой любви, которая устояла бы против всех препятствий. Тем не менее, она относилась к нему дружелюбно; его ухаживанье льстило ее самолюбию, и она надеялась с его помощью возвратить прежнее величие французскому престолу. Ввиду этого она старалась, чтобы Бурбон, приходивший почти ежедневно в замок, не встретился бы с королем. Хотя бывший вассал ревностно хлопотал о заключении мира и во время переговоров постоянно отстаивал интересы Франции, но король был непреклонен и не мог простить Бурбону его измены.

В этом случае король, по общечеловеческой слабости, был строже к другим, нежели к самому себе, и был убежден, что он сам не способен на подобный поступок, так как не принято называть изменой неверность относительно женщин. По временам он чувствовал искреннюю привязанность к графине Шатобриан и по-прежнему находил ее красивой и привлекательной, но она, вероятно, показалась бы еще более очаровательной, если бы он не был так уверен в ее любви. Он смотрел на нее как на законную жену и, хотя вполне признавал ее красоту и нравственные преимущества, но почти досадовал на нее, что она не подает ему никакого повода к неудовольствию, так как это внесло бы некоторое разнообразие в его скучное существование. Это было тем более необходимо для короля Франциска, что он привык к постоянным переменам, кипучей деятельности, движению на свежем воздухе. Он страдал от телесного и умственного бездействия, последствием которого было дурное расположение духа и эгоистическая сосредоточенность, которые делали его вдвойне неблагодарным и бесчувственным относительно близких ему людей. После неудачной попытки к бегству им овладели такие апатия и лень, что жизнь потеряла для него всякий интерес. Одно только присутствие Химены до некоторой степени развлекало его, и только она одна могла вывести его из дурного расположения духа. После вечера 18 сентября Химена всего один раз виделась наедине со своим отцом и разговаривала с ним. Он не напомнил ей ни одним словом об ее участии в неудачном бегстве, но только выразил желание, чтобы она переехала в Толедо, пока французы в замке Инфантадо.

– Графиня Шатобриан мой единственный друг, – возразила Химена. – Зачем хотите вы разлучить нас?

– Я не нахожу нужным распространяться о том, что эта дама занимает незаконное и не совсем похвальное положение в свете, но считаю своим долгом заметить, что это вовсе не подходящее знакомство для молодой герцогини Инфантадо.

– Она так несчастна, что было бы бессовестно с моей стороны, если бы я, которая так любит ее, отнеслась к ней таким же образом, как равнодушный свет.

– Ты напрасно упрекаешь свет в равнодушии! Говорят, что император Карл во имя нравственности будет настоятельно просить ее удалиться отсюда.

– О Боже! До какой жестокости могут дойти люди, имеющие власть…

– Ты забываешь, о ком ты говоришь!

– Графиня рано лишилась отца; мать и муж сурово обращались с ней; брат холоден к ней, а возлюбленный… – Химена не договорила своей мысли и заметила как бы про себя: «Вот покровительство и утешение, которое оказывают у нас одиноким женщинам!»

Герцог ушел и больше не напоминал дочери об отъезде. Если, с одной стороны, суеверный страх заставлял его желать удаления Химены, то с другой – упреки совести мешали ему сурово обойтись с ней. Он видел из ее ответов, что она сознавала свое печальное, неестественное положение, и потому не решился также намекнуть ей о злополучном бегстве, хотя узнал ее в тот вечер у ворот башни.

Химена редко бывала в комнатах герцогини Маргариты, так как сюда ежедневно являлся король после заката солнца, сначала для переговоров об условиях мира, а потом с исключительной целью поужинать или сыграть партию в шахматы с Монморанси, Брионом или Бюде, так как в последнее время он большей частью не был расположен беседовать о чем бы то ни было. Но сдержанность Химены не принесла желаемых результатов; король всегда спрашивал о причине ее отсутствия и посылал просить «маленького Давида», как он называл ее, «прийти к Саулу со своей цитрой и рассеять его меланхолию пением и игрой!» Если эта просьба оставалась безуспешной, то король сам отправлялся в ту часть замка, где Химена жила рядом с графиней Шатобриан, или заставлял свою возлюбленную позвать к себе молодую девушку в комнату с балконом.

Хотя Франциска ничем не проявляла ревности, которую она могла, по всей справедливости, чувствовать к своей молодой подруге, и в действительности думала только о том, чтобы рассеять короля, но Химена не могла быть спокойной; она сознавала в душе, что относится к королю уже не с прежним безмятежным чувством, и употребляла все усилия, чтобы сблизить короля с его возлюбленной. Она уговорила Франциску опять приняться за пение с аккомпанементом арфы, которым они занимались некогда в замке Фуа. Но голос графини Шатобриан утратил прежнюю свежесть, и она не настолько владела им, чтобы избегнуть фальшивых нот. Король, обладавший самым тонким слухом, заметил это с первого же раза и с трудом удержался, чтобы не высказать свое нетерпение; во второй раз он со смехом зажал себе уши, а на третий попросил Франциску бросить навсегда неудачные попытки пения.

Этим был подан первый предлог к ссоре между обеими подругами. Хотя Химена старательно скрывала от себя и других то удовольствие, которое доставляло ей явное предпочтение короля, но, тем не менее, не могла подавить некоторых необдуманных проявлений удовлетворенного тщеславия и сознания своей силы после тех преувеличенных похвал, которые король расточал ее пению и игре. Франциска, которая никогда не относилась с особенной нежностью к Химене, наконец, потеряла терпение и почувствовала ревность, к величайшей радости Маро, который внимательно следил за нею. В один дождливый и мрачный ноябрьский вечер она прямо выразила свое неудовольствие королю по поводу его резкой выходки и, неожиданно встав с места, удалилась в свои комнаты.

Маро незаметно прокрался вслед за ней и нашел ее в слезах. Когда он спросил о причине ее огорчения, она ответила, что всего больше плачет о том, что поддалась своей обидчивости и этим оскорбила короля.