Графиня Шатобриан

«Я не должна придавать особенного значения рассуждениям Лотрека о настоящей войне, – думала она. – У него односторонний взгляд на короля; он судит о военных делах со своей точки зрения и считает свои мнения непогрешимыми…»

В это время в Фонтенбло царила мертвая тишина. Двор давно переехал в Париж; в замке осталась одна Франциска, которая не в состоянии была долее выносить злобных выходок герцогини Ангулемской. Друзья Франциски советовали ей не выезжать из королевского дома до последней возможности, ради ее дальнейшей будущности. К числу этих друзей принадлежал Маро, который несколько месяцев тому назад спас ее от народной ярости своим советом. Она не знала этого, но всегда охотно виделась с поэтом, который в легких, общедоступных формах способствовал развитию самостоятельной умственной жизни при французском дворе. Его общественное положение, несмотря на милость короля, было незавидное. Хотя Франциск I при своем свободомыслии не обращал особенного внимания на низкое происхождение поэта и оказывал ему почет, но все-таки не мог настолько возвыситься над своими современниками, чтобы окончательно упустить из виду это обстоятельство. Маро оставался для него сыном камердинера, который возвысился его милостью и держался ею. Поэзия во Франции не имела еще тогда никакого определенного характера и выработанной литературной формы, и Маро не мог создать ее при неблагоприятных условиях своей жизни. Тем не менее, поэт сознавал свое высокое призвание и его насмешливое обращение могло бы озлобить придворных, если бы он не обезоруживал их своим добродушием и неистощимой веселостью.

Маро, всем обязанный своему таланту, живо интересовался судьбой Франциски, так как она могла занять высокое общественное положение только благодаря своим личным достоинствам, а не в силу каких-либо прав. Та же скрытая оппозиция против сословных преимуществ побуждала поэта сочувственно относиться к реформации, которая в это время уже имела многочисленных адептов в западной Европе. Он не стесняясь говорил с Франциской о новом религиозном движении и даже раз прямо высказал свое убеждение, что если ей удастся склонить короля к реформации, то она сможет играть видную роль во Франции.

– Тогда, – добавил Маро, – ваш развод с графом Шатобрианом не представит никаких затруднений и не будет никакой надобности хлопотать о разрешении папы. Вы сделаетесь французской королевой и подобно супруге Клодвига будете иметь громадное влияние на образование и духовную жизнь французской нации.

Графиня Шатобриан выслушала поэта с недоверчивой улыбкой, но слова его глубоко запали в ее душу, потому что подобные разговоры и намеки она часто слышала как от самого Маро, так и от Бюде и Маргариты. Идея церковной реформы служила главной связующей нитью между этими людьми и Франциской, так как они думали действовать через нее на короля.

По их мнению, графиня Шатобриан не должна была уезжать из королевского замка, потому что в противном случае правительница употребит все средства, чтобы очернить ее в мнении своего сына, и несомненно будет иметь успех. После прощальной сцены в галерее все считали графиню нареченной невестой короля, которую он официально поручил покровительству своей матери. Никому не покажется странным, что она осталась в уединенном Фонтенбло; но если она уедет отсюда куда бы то ни было, кроме отеля Турнель в Париже, где помещалась правительница, то для последней это будет желанным предлогом, чтобы торжественно отказаться от роли покровительницы. При этом герцогиня Ангулемская постарается придать удалению Франциски возможно большую огласку, чтобы навсегда затруднить ей доступ ко двору, даже в случае возвращения короля на родину.

Однако, несмотря на эти доводы, Франциска все более и более убеждалась в необходимости оставить Фонтенбло. Правительница, переезжая со двором в Париж, не сделала никаких распоряжений относительно содержания графини и оставила ее почти без прислуги.

– Кто заставляет ее оставаться в Фонтенбло! – говорила герцогиня Ангулемская. – Если ей не нравится мое общество и она не находит меня достаточно любезной, то пусть сама заботится о своем содержании…

Между тем бедная Франциска поневоле должна была избегать общества герцогини, которая не только была холодна с ней, но и оскорбляла ее при всяком удобном случае, чтобы сделать невыносимым ее дальнейшее пребывание при дворе Франциска уже несколько недель оставалась одна в Фонтенбло, где она должна была испытывать всевозможные лишения. Не получая никаких известий от своих друзей из Парижа, она написала Лотреку в надежде, что он сообщит ей о судьбе короля и научит, как выйти из затруднительного положения. Письмо Лотрека привело ее в еще более печальное настроение духа; она увидела всю беспомощность своего положения и не знала, на что решиться.

Ее грустные размышления были прерваны приездом Маро, который вошел в комнату в сопровождении Бернара, единственного слуги, оставшегося в Фонтенбло.

Подобные посещения не были безопасны для поэта, который существовал в полной зависимости от правительницы. Бюде уже возбудил против себя ее неудовольствие своей дружбой с Франциской. Между тем война затянулась; вследствие продолжительного отсутствия короля положение лиц, не пользующихся расположением правительницы, становилось затруднительнее со дня на день. Нужно было немало отваги со стороны Бюде и Маро, чтобы поддерживать сношения с графиней в такое время, когда чуть ли не ежедневно распространялись о короле новые неблагоприятные слухи. То будто бы король проиграл большую битву, то заболел чумой, свирепствовавшей в Милане, то умер. Никто не верил известиям, которые сообщала правительница, хотя помимо ее трудно было получить непосредственные сведения о ходе военных событий.

Ввиду всего этого мы не можем ставить в упрек Маро, что, отправляясь в Фонтенбло, он принимал все меры предосторожности, чтобы кто-нибудь из придворных не увидел его, и приходил в смущение, когда это не удавалось ему. Но этот раз он также явился к Франциске совершенно растерянный, потому что на опушке леса, где дорога поворачивала к замку, он неожиданно встретил нескольких монахов, ехавших на мулах, и ему показалось, что в числе их был Флорентин, од влиянием этого впечатления он тотчас же свернул с дороги и, оставив свою лошадь у угольщика, вечером прокрался в замок, предварительно расспросив Бернара, не приезжал ли прелат. Слуга ответил, что у графини никого нет, и дал торжественное обещание, что не впустит прелата, не уведомив об этом господина Маро. Графиня Шатобриан была убеждена, что Маро ошибся, потому что Флорентин не был в Фонтенбло со дня отъезда двора, и несколько раз извинялся перед нею письменно, ссылаясь на недостаток времени и уговаривая ее приехать в Париж.

– Может быть, и в самом деле у него нет времени, – возразил Маро, заняв свое обычное место около огня, горевшего в камине. – Оставаясь праздным, нельзя сделаться в такие молодые годы кандидатом на первое вакантное место епископа, а наша правительница за свои милости требует усиленной работы…

– Что может заставить его приехать ко мне в такую ненастную погоду?

– Я видел внизу всадника в графской ливрее Фуа…

– Вы знаете, что я не могу позволить себе такой роскоши! Это гонец от Лотрека; он привез мне ответ на письмо, о котором я вам говорила.

– Это вероятно и побудило прелата приехать сюда! Я видел вчера этого человека в отеле Турнель и только теперь вспомнил об этом!.. Не подлежит сомнению, что Лотрек в своих депешах правительнице писал ей о вас и она сочла нужным послать сюда для переговоров красноречивого прелата. Только на этот раз, Бога ради, вооружитесь твердостью и не давайте уговорить себя к отъезду из Фонтенбло. Ни один из ваших друзей не посоветует вам променять это чистилище на ад, ожидающий вас в отеле Турнель.

– В настоящем случае, мой дорогой Маро, я не могу последовать вашему совету, потому что разделяю мнение тех, которые считают мой отъезд из Фонтенбло необходимым.

Маро хотел возразить, но она остановила его движением руки и продолжала:

– Во-первых, я не верю, будто бы моя репутация и будущность зависят от того, где я буду выжидать возвращения короля: здесь или в Париже! Во-вторых, я убеждена, что это намеренно выдумано правительницей, чтобы иметь возможность мучить меня, вывести из терпения и принудить к какой-нибудь оскорбительной сцене, которая послужит ей предлогом для моего удаления. Мое отношение к королю настолько серьезно, что он не может придавать особенного значения тому, где я буду жить в его отсутствие. Затем, в моем положении не может быть ничего унизительнее, как выносить долее всевозможные материальные лишения в самых необходимых потребностях жизни. Даже теперь, – добавила она, улыбаясь, – я едва буду в состоянии подать вам сколько-нибудь приличный ужин, мой добрый Маро, хотя мне придется употребить на это все запасы нашей несчастной крепости! Вы, верно, проголодались после верховой езды…

– Но почему вы не позволяете мне намекнуть на это герцогине Ангулемской? – возразил со смехом обезоруженный поэт.

– Нет, Маро, я считаю правительницу своей матерью и не хочу ставить ее в неловкое положение. Тут есть еще одна причина… Но что это? Мне послышался шум в галерее, а на этой стороне замка никто не живет теперь.

Графиня Шатобриан сидела со своим гостем в той самой комнате, где происходил поединок между королем и графом Шатобрианом. Франциска особенно любила эту комнату, потому что здесь она всегда виделась с королем в те счастливые дни, когда он так часто посещал ее. Хотя потайная дверь была наглухо заперта, но Франциска слышала, что кто-то подошел к ней и прижал пружину.

Это был Флорентин. Маро не ошибся, говоря, что видел его. Молодой прелат, приехав в Фонтенбло, остановился у придворного капеллана, жившего на другой стороне замка, и собрал у него все необходимые сведения об образе жизни графини Шатобриан. Чтобы не идти по двору под проливным дождем, Флорентин хотел сперва убедиться, нельзя ли проникнуть в комнаты Франциски через потаенную дверь. К этому побуждала его, также усвоенная им, привычка входить неожиданным способом, чтобы застать кого-нибудь врасплох или подслушать, что говорилось в доме. Пройдя по темной галерее с фонарем в руках, он остановился перед изображением нимфы, чтобы убедиться, нет ли где щели, через которую можно было бы видеть то, что происходит в комнатах графини. Обманувшись в своих ожиданиях, он нажал пружину и слегка толкнул потаенную дверь, но она оказалась запертой на задвижку. Вслед за тем он услышал возглас Франциски и чей-то мужской голос, но не мог разобрать слов, несмотря на все усилия. Однако и это открытие имело цену для Флорентина; он погасил свой фонарь и, поставив его перед дверью, направился ощупью к ближайшему выходу из галереи в сад. Всевозможные планы быстро сменялись в его голове вследствие предположения, что у Франциски есть еще любовник помимо короля или что, по крайней мере, можно будет обвинить ее в этом. Вопрос для Флорентина вовсе не заключался в том, чтобы возбудить ревность короля; ему только необходимо было настолько запятнать репутацию графини Шатобриан, чтобы это послужило поводом к ее разрыву с королем.

Флорентин терялся в догадках относительно того, кто мог быть у графини; встретившись утром с Маро, он не заметил его, и ему было также известно, что Бюде остался в Париже…

Занятый этими размышлениями, прелат вошел другим ходом со двора и обратился к Бернару с двусмысленным вопросом: не помешает ли он графине своим посещением?

Старый слуга не забыл обещания, данного Маро, и вежливо попросил прелата подождать в прихожей, пока он доложит графине о приходе его преосвященства.

– Не беспокойся! – прервал его поспешно прелат. – Служитель алтаря может входить во всякое время без доклада. Надеюсь, что у графини нет никого из посторонних.

– Никого, насколько мне известно, – ответил Бернар.

– Ты должен был бы знать это. Значит, я могу войти, – сказал Флорентин, направляясь к двери.

– Нет, господин прелат, это невозможно! Мне не велено впускать кого-либо к графине без ее особого распоряжения; в настоящем случае я готов лучше навлечь на себя ваше неудовольствие, нежели отступить от своей обязанности. Не угодно ли вам подождать здесь несколько минут?

С этими словами Бернар вежливо указал на кресло прелату и вышел, захлопнув за собой дверь.

Флорентин окончательно убедился, что у графини в гостях ее возлюбленный, которого она должна скрывать, и со свойственною ему наглостью, после некоторого раздумья отворил дверь и последовал за слугой. Когда он вошел в первую комнату, у него появилось опасение встретить какого-нибудь сеньора, который может наказать его за дерзкий поступок, но жгучее чувство ревности гнало его вперед помимо всех других соображений. Он не мог забыть сцены в аббатстве Святой Женевьевы и свои ощущения в тот момент, когда Франциска едва не отдалась ему. Он уступил ее королю только потому, что это был для него единственный путь к достижению почестей; но мысль, что он должен отказаться от нее для первого встречного, приводила его в бешенство.

Он поспешно схватился за ручку второй двери, но оказалось, что Бернар запер ее на ключ из боязни, что прелат пойдет за ним. Уверенность, что он помешал нежному свиданию, заставляла Флорентина испытывать все мучения ревности, хотя он ясно сознавал, что должен радоваться такому открытию и воспользоваться им на погибель графини.

Когда Бернар доложил о приходе Флорентина, Маро окончательно растерялся; даже графиня Шатобриан была сильно смущена: она решила не подвергать поэта гневу правительницы и не предвидела для себя ничего доброго от этого посещения. Поведение Флорентина ясно показывало, что он перешел на сторону правительницы, так что даже Франциска, при всей своей доверчивости, не могла не видеть этого, но сознавала, что было слишком неблагоразумно отказать ему в приеме. Маро не советовал ей раздражать врага, и даже Бернар робко заметил, что г-н прелат, по-видимому, в дурном расположении духа и чем скорее примет его графиня, тем лучше.

Для Маро не оставалось иного способа к бегству, кроме выхода в галерею, но Франциске казалось неудобным проводить поэта через потаенную дверь, так как король не желал, чтобы кто-либо из посторонних знал о ее существовании.

– Я поневоле должна спрятать вас куда-нибудь, мосье Клеман! – сказала графиня. – Войдите сюда в прихожую, вооружитесь терпением и сидите тихо. Бернар, попроси господина прелата в соседнюю комнату!

– Позвольте вам заметить, графиня…

– Скорее, Бернар! Я хочу избавиться от его присутствия.

Бернар ушел. Маро сел в темной прихожей; Франциска шутя посоветовала ему воспользоваться уединением и сочинить какие-нибудь стихи; задернув шелковую занавесь, она удалилась в соседнюю комнату. Только в ту минуту, когда прелат вошел в противоположную дверь, Франциска заметила свою оплошность, против которой, вероятно, хотел предостеречь ее Бернар. Стол к ужину был накрыт, и на нем поставлено три прибора; хотя Бернар поспешно подошел к столу, делая вид, что только что поставил третий прибор для неожиданного гостя, но обстоятельство это не ускользнуло от внимания прелата.

Когда слуга вышел из комнаты, Флорентин указал рукой на стол и с иронической улыбкой выразил сожаление, что своим появлением помешал дружескому ужину.

– Ты видишь, Бернар не разделяет твоего мнения; он поставил и тебе прибор, – возразила графиня, досадуя на то, что ей приходится лгать и пригласить Флорентина к ужину, на который рассчитывал проголодавшийся Маро.

– Должно быть, Бернар предполагает, что для духовного лица нужно приготовить два прибора.

– Что ты хочешь этим сказать? Разве ты не знаешь, что здесь Химена и она будет ужинать с нами.

– В таком случае прикажи подать четвертый прибор.

– Разве ты привез кого-нибудь с собой?

– Нет, он приехал отдельно.

– О ком ты говоришь?

– Ты еще спрашиваешь меня! Перестань, пожалуйста, разыгрывать комедию; тебе не удастся обмануть меня. Однако ты делаешь быстрые успехи в науке жизни, но забываешь, что твое положение в свете висит на волоске, потому что зависит от королевской милости, и что, едва порвется этот волосок, ты будешь выброшена на произвол судьбы.

– Ты, кажется, не в полном уме, и я не нахожу никакого смысла в твоей проповеди.

– Я хочу уличить тебя во лжи и в обмане!

– Ты сам, Флорентин, потерял всякую совесть! Уйди от меня сию же минуту и никогда больше не показывайся мне на глаза! В аббатстве Святой Женевьевы ты представлял мне сближение с королем в самых заманчивых красках и сам толкнул меня на новый путь, не подозревая во мне чувства любви и преданности к королю, которое одно могло служить если не оправданием, то извинением моего поступка. После отъезда короля ты, не стесняясь, изменил мне и даже почувствовал ко мне неприязнь, когда увидел, что все выгоды на стороне моих врагов. Ты открыл мне все тайны своего порочного сердца и, несмотря на это, осмеливаешься толковать о нравственности! Прочь отсюда, негодный человек, ты недостоин священнической одежды, которую ты носишь благодаря своему званию!

Флорентин в первую минуту был совершенно озадачен упреками Франциски. Улыбка исчезла с его лица, он угрюмо смотрел на нее, не прерывая молчания, но, заметив, что она собирается уйти из комнаты, разразился длинной речью, которая приковала ее к месту.

– Нечистая совесть часто побуждает людей принимать на себя личину добродетели и бросать камни в других, – начал Флорентин. – Ты ссылаешься на твою любовь к королю, которая будто бы должна оправдать твой поступок. Только добрые намерения могут служить для нас оправданием, а не любовь, которая ничего не стоит, потому что всегда вызвана чувственностью и приносит с собой опьяняющее удовольствие. Нечего сказать, велика заслуга любить и наслаждаться любовью! На это способно даже самое легкомысленное существо. Твоя любовь могла бы считаться заслугой, если бы у тебя было достаточно ума, чтобы воспользоваться своей близостью к королю; и я, рассчитывая на это, помогал тебе. Но любовь была для тебя не более как приятным препровождением времени, и ты вернулась к прежнему ничтожеству, ничего не заслужив от людей, кроме презрения. Из-за тебя погиб Семблансэ; освобождение Жана Пуатье куплено ценою чести его дочери. Легкомысленный образ жизни короля, который, согласно общему ожиданию, должен был измениться в силу твоей любви, но стал еще хуже, несчастная Волан служит лучшим доказательством этого. Ты не только внесла раздор в королевскую семью, поссорив короля с матерью, но из-за тебя, может быть, нарушено спокойствие целой страны, потому что ты открыто покровительствовала распространению ереси. Вот твои заслуги! Теперь объясни мне, чем ты оправдаешь свою измену мужу и то, что ты бросила своего ребенка для удовлетворения страсти, которая была настолько велика, что никакая жертва не казалась тебе достаточной. Не тем ли, что ты изменила этой любви при первой возможности? Но за твое легкомыслие ты будешь выброшена из королевского дома, как только я вернусь в Париж и расскажу правительнице, что ты по ночам скрываешь любовника в своих комнатах, что кажется мне не совсем приличным для королевской невесты. Повтори еще раз, что я не в полном уме, потому что осмелился обличать тебя во лжи и обмане! Отвори все двери и также эту дверь в галерею, и я докажу тебе, что я совершенно прав.

Речь прелата произвела подавляющее впечатление на Франциску. Она приходила в ужас от одной мысли, что ей придется выдать Маро, чтобы отвратить от себя опасную клевету; но в то же время сознавала, что своим молчанием дает еще больший повод к подозрению. Она невольно задала себе вопрос: неужели она погубит невинного Маро и станет оправдываться перед человеком, который так глубоко оскорбил ее? «Нет, пусть Флорентин вернется в Париж и очернит мое имя перед целой Францией!» – подумала она, так как в эту минуту негодование заглушало в ней всякую заботу о будущности.

Она подошла к двери, которую Бернар оставил открытой, и молча указала на нее прелату повелительным жестом, в котором заключался приказ немедленно удалиться из дому. В этом жесте и во взгляде выразилось столько гнева и презрения, что прелат, несмотря на свое обычное нахальство, невольно повиновался. Выходя из комнаты, он слышал, как Франциска сказала кому-то вполголоса: «Какая низкая тварь!», и вслед за тем, позвав Бернара, отдала ему приказ никогда не впускать к ней прелата.

Гнев настолько ослепил графиню Шатобриан, что ей даже не пришло в голову, что Флорентин вышел от нее с орудием в руках, которое может навсегда закрыть ей доступ в королевский дом. В это время внимание ее было привлечено неожиданным шумом. Со стороны двора послышался стук копыт нескольких лошадей. Что могло привлечь всадников в Фонтенбло при теперешнем уединении? Не посланные ли это от короля? Не вернулся ли он сам неожиданно для всех?

Та же мысль пришла Флорентину, и он остановился в нерешимости. Если его догадка справедлива, то он может сразу лишиться положения, достигнутого таким трудом. Искреннее негодование Франциски ясно показывало, что его подозрение относительно ее нового любовника вряд ли имеет основание, Может быть, в последней комнате находился король, а свита его только теперь приехала в Фонтенбло? Ввиду этих соображений Флорентин вернулся назад и, увидев Франциску, стоявшую у окна, подошел к ней и пробормотал несколько слов извинения. Она поспешно оглянулась и вторично указала ему на дверь тем же повелительным жестом.

Флорентин вышел, не помня себя от ярости, и поклялся отомстить за нанесенное ему оскорбление даже в том случае, если король действительно находится в Фонтенбло. Сойдя с крыльца, Флорентин увидел на дворе группу всадников и, к удивлению, узнал, что это испанцы, приехавшие к графине Шатобриан, но, благодаря сдержанности, свойственной этой нации, не получил от них никаких других сведений. Равным образом ничего не мог сообщить ему и проводник француз, которого он расспросил, когда испанцы вошли в переднюю графини. Он ответил, что его наняли в Питивье какие-то незнакомые господа, которые, по-видимому, очень богаты, и что с ними два мула с дамскими седлами.

«Неужели эти господа хотят увезти графиню», – мелькнуло в голове Флорентина. – Это придаст ей еще большую цену в глазах короля и она ускользнет из рук правительницы! Но решится ли она уехать с испанцами – врагами государства?» Последнее казалось Флорентину невероятным; но, во всяком случае, материал для романа был готов, оставалось только придумать связь между приездом всадников, таинственным рандеву и императором, а затем отыскать нити воображаемого заговора с врагами Франции, чтобы погубить графиню.

Не считая нужным терять время на дальнейшие расспросы, Флорентин решил немедленно послать гонца в Париж и потребовать отряд вооруженной конницы, которая должна быть наготове в случае бегства графини из Фонтенбло. Только возвращаясь назад через галерею, он сообразил, что приехавшие испанцы, вероятно, посланы герцогом Инфантадо, чтобы увезти Химену из страны, которая находилась во враждебных отношениях с Испанией. В пользу этой догадки были все шансы вероятия; но это открытие не смутило прелата. Пробравшись ощупью до потаенной двери, он нашел свой фонарь нетронутым и стал подслушивать, чтобы узнать, что делается в комнатах Франциски. Он услышал ее голос, и хотя не мог разобрать слов, но ему показалось, что она назвала Химену и герцога Инфантадо; затем все стихло и разговаривающие вышли из спальни.

«Значит мое предположение верно, – подумал Флорентин, выходя из галереи, – она уедет с ними, если им удастся убедить ее!»

Занятый этою мыслью, он направился быстрыми шагами в дом священника, отдав приказ одному из лесных сторожей готовиться к немедленному отъезду в Париж, и написал письма правительнице и Франциске.

В это время графиня Шатобриан, Маро и Химена, сидя за ужином, разговаривали о предстоящей разлуке. Герцог Инфантадо послал своей дочери приказ немедленно приехать к нему, извещая ее в своем письме, что император был в высшей степени недоволен, когда узнал, что единственная дочь испанского гранда живет при дворе неприязненного ему государя в самый разгар войны. В заключение герцог просил графиню Шатобриан, чтобы она позволила какой-нибудь из своих служанок проводить его дочь до границы.

Химена была глубоко огорчена приказанием отца и, заливаясь слезами, бросилась на шею графини Шатобриан, которая после отъезда короля была ласковее с ней чем когда-либо.

– Не плачь, моя дорогая Химена, я сама провожу тебя до границы, – сказала графиня, обнимая молодую Девушку.

– Ради Бога, не делайте этого! – воскликнул Маро. – Этим поступком вы дадите в руки правительницы опасное орудие против вас.

– Нет, Маро, вы положительно ошибаетесь! Я убеждена, что Флорентин будет всеми способами мучить меня, и я должна буду бежать отсюда в самом непродолжительном времени; это еще больше возбудит толков, нежели теперь, когда я хочу только проводить до границы мою милую Химену. К тому же, – продолжала шепотом графиня, наклоняясь к Маро, – у меня есть еще другая причина, почему я считаю это путешествие необходимым. Оно даст мне возможность разрушить козни правительницы, потому что я увижу короля прежде, чем кто-либо из моих врагов. Брион сообщил мне, что король хочет сделать высадку в Каталонии; если он выполнит это намерение, то я приведу к нему на помощь Лотрека, в руках которого Лангедок и Гиенна. Надеюсь, это будет недурно…