Графиня Шатобриан

Флорентин, не желая навлечь на себя гнев короля, поспешно удалился.

– Какое мне дело, если граф Шатобриан убьет его! – пробормотал он. – В случае смерти короля герцогиня Ангулемская будет объявлена правительницей.

Оставшись наедине с Франциской, король подошел к ней и, видя, что она бросилась к нему, подумал, что сцена примирения начнется со страстных объятий и он, таким образом, будет избавлен от неприятного объяснения. Но, к его удивлению, Франциска вырвала из ножен кинжал, который он всегда носил с собой, и, подняв руку, проговорила с бешенством:

– Я убью тебя на месте, изменник, если ты осмелишься прикоснуться к моему платью!

– Франциска! – воскликнул король, опомнившись от первого испуга.

В этот момент он услышал, как отворилась потаенная дверь, и в прихожей глухо раздались мужские шаги со шпорами. За Франциской показалась высокая темная фигура.

– Кто тут? – громко спросил король, обнажая шпагу.

– Шатобриан! – прошептала Франциска, не помня себя от ужаса, так как приняла темную фигуру за привидение, явившееся сквозь запертую дверь. Кинжал выпал из ее рук. Она стояла неподвижно среди комнаты с широко раскрытыми глазами, пристально устремленными на темную фигуру, как будто хотела убедиться: привидение это или ее муж, неизвестно каким способом вошедший в комнату? Ни один мускул ее бледного лица не дрогнул в этот момент томительного ожидания. Она видела, как он обнажил шпагу и вслед за тем услыхала знакомый голос:

– Да, я граф Шатобриан. И вы оба получите достойное наказание за свой разврат!..

Франциска громко вскрикнула и сделала движение, как будто хотела бежать из комнаты, но ноги отказались служить ей и она не могла сделать ни шагу.

– Убейте меня! – сказала она после минутного молчания слабым, но внятным голосом. – Убейте меня, Шатобриан. Это будет благодеянием для нас обоих.

Граф машинально поднял шпагу над головой несчастной женщины, но король поспешно бросился вперед и вовремя схватил его за руку.

Увидев графа Шатобриана, король тотчас же надел бархатную маску, которую всегда носил с собой. Он сделал это отчасти в знак уважения к даме, у которой его встретили, а также из рыцарского чувства справедливости, потому что в любовных делах не хотел пользоваться преимуществом своего сана. Для Шатобриана это представляло то удобство, что он мог без всяких колебаний напасть на ненавистного для него человека, который являлся перед ним не как король и ленный властелин, а как частное лицо. Тем не менее, он невольно оробел и, желая придать себе бодрости, спросил:

– Франциска Шатобриан, признаешь ли ты за мной право наказать этого человека за то оскорбление, которое он нанес мне?

– Да, признаю, – ответила она решительным голосом после минутного молчания.

Эти слова были сигналом для начала поединка, который легко мог кончиться смертью одного из противников при слабом лунном освещении и в комнате, заставленной высокими стульями и длинными столами, по моде того времени. При первом же нападении все невыгоды оказались на стороне графа, незнакомого с обстановкой комнаты и уступавшего королю в ловкости и искусстве фехтования.

Франциска оставалась безучастной зрительницей борьбы, которая происходила так близко от нее, что руки и шпаги противников касались ее платья. После внезапного прилива гнева и ненависти, овладевшего ее сердцем, на нее напало какое-то бессознательное состояние.

Она ничего не видела и не чувствовала из того, что делалось около нее, и была вся поглощена своим внутренним миром. Ей казалось, что она опять в аббатстве Святой Женевьевы и перед ней стоит старая графиня Фуа, такая же суровая и ворчливая, как в былое время, и шепчет ей на ухо: «Ты нигде не найдешь себе покоя, потому что ты пренебрегла семейными обязанностями для удовлетворения своего сластолюбия. Человек, которому ты предалась, изменит тебе и будет насмехаться над тобой; и тогда в сердце твоем проснется ненасытное чувство мести; ты будешь побуждать людей к убийству и наконец умрешь как жалкая тварь, оставленная Богом и людьми!»

Падение одного из противников, сопровождаемое проклятием, и шум упавшего стола вывели Франциску из задумчивости. Сознание действительности вернулось к ней: она бросилась к дверям, не помня себя от ужаса.

В этот момент в комнату ворвался какой-то человек с обнаженной шпагой в руке и громко воскликнул:

– Сюда, граф Шатобриан! Ты ответишь мне за свою измену!

Это был Бонниве, который, прохаживаясь в галерее, слышал шум поединка и счел нужным явиться на помощь своему господину через потаенную дверь.

Но это вмешательство показалось совершенно неуместным королю, который резко выразил свое неудовольствие назойливому любимцу.

Они вышли в галерею. Король вложил свою шпагу в ножны и, казалось, совершенно забыл о пораженном противнике. Но Бонниве, не видя никого в комнате, где происходил поединок, невольно задал королю робкий вопрос:

– Куда девался Шатобриан?

– Откуда ты мог узнать, что это граф Шатобриан?

– От Флорио; он привел сюда графа, – ответил Бонниве, который по опрометчивости не рассчитал последствий своего ответа, предполагая, что в данный момент правда будет целесообразнее плохо замаскированной лжи.

– Как узнал Флорио о существовании потаенной двери?.. Кто поручил ему привести сюда графа Шатобриана?

– Насколько мне известно, герцогиня Ангулемская.

– Насколько тебе известно!.. Как будто ты не знал о том, что творится здесь! Если бы это действительно было так, то что могло заставить тебя расхаживать здесь впотьмах и прибежать ко мне на помощь с обнаженной шпагой? Благодари свою судьбу, что я справился с Шатобрианом до твоего прихода. Советую тебе никогда больше не вмешиваться в интриги моей матери помимо моего ведома, так как ты можешь поставить меня в глупейшее положение.

– Ваше величество…

– Оставим это! Fou de gentilhomme, я вижу, что мне приходится блуждать по какому-то лабиринту, а у меня нет времени, чтобы выйти на настоящую дорогу. Из-за ваших проклятых интриг я поссорился с Франциской! Вы испортили все дело!..

Король задумался при этих словах и машинально остановился среди галереи, освещенной лунным светом, при котором гладкий дубовый паркет и золотые украшения на стенах и потолках сверкали каким-то особенным, волшебным блеском.

– Я не понимаю, что сделалось с нею! – продолжал король. – Я никогда не видал в ней такой вспышки гнева!.. Что такое произошло? Неужели это опять происки моей матери!..

Он пошел дальше по галерее. Бонниве молча следовал за ним.

Король заговорил первый.

– Скажи мне, пожалуйста, – спросил он своего любимца уже совсем иным тоном, – кто эта молодая девушка, с прелестными глазами, которую я видел сегодня у графини?

– Герцогиня Инфантадо.

– Это, кажется, испанская фамилия?

– Да, ваше величество.

– Из нее выйдет красавица. Зачем она приехала сюда? Не послал ли ее к нам император Карл, чтобы собрать сведения о том, что делается у нас?

– Она родственница графини Фуа.

– Я ничего не слыхал о ней!.. А мне все-таки кажется очень странным поведение графини!..

– Что касается красоты, то ваше величество увидит в Милане такую красавицу, что трудно представить себе что-либо подобное. Ее зовут Кларисой…

– Отчего же ты не остался в Милане ухаживать за этой красавицей?

– Ваше величество…

– Узнай, пожалуйста, не приехал ли архиепископ и парижские депутаты. Я намерен принять их в этой галерее и проститься с ними.

С этими словами король направился в комнаты своей сестры, так как всегда обращался к ней, когда что-нибудь беспокоило его. Он хотел переговорить с Маргаритой относительно загадочного поведения своей возлюбленной, которая получила теперь особенный интерес в его глазах после ее безумной вспышки гнева.

Бонниве, расставшись с королем, пошел к герцогине Ангулемской и дал ей подробный отчет о случившемся. Герцогиня в это время была поглощена двумя преобладающими мыслями: с одной стороны, встреча ее сына с графом Шатобрианом, а с другой – боязнь, что Франциска будет назначена правительницей. Успокоившись относительно исхода поединка после разговора с Бонниве, герцогиня отправилась в покои короля, чтобы узнать от него с полной достоверностью, кому он намерен оставить регентство в свое отсутствие. Известие, что парижский архиепископ вызван в Фонтенбло, еще более усилило мучившие ее сомнения.

Герцогиня, не застав короля в его кабинете, намеревалась идти к Маргарите, в надежде что она еще застанет его там. Но камердинер просил ее остаться, говоря, что король должен скоро вернуться, потому что велел приготовить себе самое парадное платье. С этими словами он разложил на кресле бархатную темно-красную мантию, усеянную золотыми лилиями и обшитую золотой бахромой, принес башмаки и положил берет на мраморный стол.

– Ваше высочество может не встретить короля, – добавил камердинер. – У нас в замке чуть ли не каждую неделю устраиваются все новые потаенные лестницы и двери, так что его величество является всегда неожиданно, то с одной стороны, то с другой…

В комнату вошли Бюде и Брион – приверженцы графини Шатобриан, что также показалось дурным предзнаменованием герцогине Ангулемской.

– Вы, вероятно, явились сюда по приказанию моего сына? – спросила она с живостью.

– Да, мы пришли сюда по приказанию его величества, – ответили они.

Брион, сильно загоревший от южного солнца, казался грустным и озабоченным. «Он любит Франциску! – подумала с беспокойством герцогиня. – Ему известно, что сегодня же король назначит ее правительницей! Если она достигнет этой чести, то молодой сеньор не может рассчитывать, что, утешая красавицу в горе, заслужит ее расположение».

– Господин канцлер, – спросила герцогиня, обращаясь к Бюде, – не по вашему ли приказанию приедет сегодня в Фонтенбло парижский архиепископ?

– Нет, он вызван сюда королем.

– Известно ли вам, для какой цели?

– Вероятно для той же, как и другие высшие сановники, которые должны явиться сюда сегодня вечером. Король хочет передать им заботу о государстве во время своего отсутствия, тем более что оно может продлиться неопределенное время.

– Бюде, – сказала герцогиня вполголоса, делая ему знак, чтобы он подошел поближе. – Будьте со мной откровенны, и не смотрите на меня, как на врага, ослепленного ненавистью! Если король любит Франциску, то она сделается для меня так же дорога, как и ему, и она смело может рассчитывать на мою дружбу. Не для того ли король вызвал сюда архиепископа, чтобы устроить ее судьбу?

– Что может сделать архиепископ? Она все еще графиня Шатобриан и вдобавок католичка; для формального развода необходимо разрешение святого отца в Риме.

«Ты играешь со мной комедию!» – подумала герцогиня и добавила вслух:

– Недостающие формальности могут быть обойдены посредством духовного обручения. Но, по моему мнению, господин канцлер, это будет ложный шаг, который может иметь дурные последствия, как для короля, так и для графини. Вся Франция восстанет против этого! Не забудьте, что мы едва успели похоронить королеву Клавдию!

– Я все-таки считаю большим несчастием для графини, если король ничего не сделает в ее пользу. Она будет в самом затруднительном положении…

– Это почему?

– Благодаря гласности, которую получила ее любовь, она навлекла на себя справедливое нарекание света. С другой стороны, придворные, из желания угодить вам, герцогиня, явно выказывают ей свое нерасположение, тем более что люди, пользующиеся особенным покровительством высокопоставленных особ, всегда возбуждают к себе зависть. Таким образом, в отсутствие короля графине нельзя будет оставаться здесь, потому что она ни в ком не встретит поддержки.

– Я уже говорила вам, что буду ее первой защитницей, если она не заявит каких-либо неуместных притязаний и будет довольствоваться своим настоящим положением.

– Граф Шатобриан, ее муж, всем известен своей суровостью; он не пощадит ее.

– Какие пустяки! С этим вопросом давно покончено.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать. Если король не устроит ее тем или другим способом, то в его отсутствие, которое может продлиться несколько месяцев, она принуждена будет выехать из Франции!

– Вы преувеличиваете! Все зависит от нее самой. Если бы она была поскромнее, то разве мало у нас монастырей, где она могла бы спокойно прожить до возвращения короля? Наконец, замок Фуа в ее полном распоряжении после смерти старой графини.

– Герцогиня, ваш сын употребляет все усилия, чтобы королевская власть во Франции достигла небывалого могущества и значения…

– Да поможет ему в этом Господь!

– Я сам желаю этого! Если ему удастся достигнуть такого величия, о котором идет речь, то нужно, чтобы оно проявилось во всем, что касается его особы. Женщина, которую он любит, должна быть избавлена от всяких превратностей судьбы. Кто желает зла этой женщине, тот враг новой королевской власти.

– Все это школьная премудрость! Вы рассуждаете как ученый буржуа и всегда останетесь таким.

– Я и не желаю быть ничем иным.

– Однако в ваших словах есть известная доля правды! Только объясните мне, почему вам кажется, что я не расположена к Франциске. Я, напротив, хочу отвлечь от нее общее внимание, так как из-за этого она может подвергнуться разным случайностям, от которых было бы желательно избавить ее. Вы поступили бы гораздо благоразумнее, если бы помогли мне в этом и не сомневались бы в чистоте моих намерений, потому что мною руководит только любовь к сыну. Если же мы посмотрим на это дело с политической точки зрения, то все против вас…

– Король! Идет король! – послышалось в передней; вслед за тем Франциск быстрыми шагами вошел в комнату.

– Сын мой! – воскликнула герцогиня, бросаясь к королю и обнимая его. – Что ты намерен делать теперь?

– Что я намерен делать! – воскликнул король, почтительно целуя ее руку. – Но что с вами? Вы чем-то расстроены…

– Надеюсь, ты не решишься огорчить свою мать?

– Зачем сделаю я это? Что такое случилось?

– Ничего, Франциск. Меня только беспокоят все эти приготовления к твоему отъезду. Я ожидаю для себя самого худшего. Зачем приедет сюда архиепископ?

– Чтобы обвенчать меня. Ты бледнеешь! Прости, что я не предупредил тебя об этом заранее… Однако не теряй времени и займись своим туалетом; ты должна явиться сегодня в полном блеске и не дальше как через полчаса. Которая из дам опоздает, та будет жалеть об этом. До свидания, целую твои ручки. Сегодня из Генуи привезены два наряда; один из них я подарю известной тебе даме… другой послан в твою комнату. Ты знаешь, как я люблю видеть тебя в твоем королевском итальянском наряде. Он так идет к твоему величественному росту! Adieu! Я также должен переодеться.

С этими словами король проводил герцогиню из комнаты и начал свой туалет. Он довольно скоро отпустил Бриона, отдав ему некоторые приказания относительно предстоящей поездки.

– Кстати, вернись на минуту, – крикнул он вслед уходившему Бриону, – говорят, ты неравнодушен к графине Шатобриан?

– Ваше величество! – проговорил со смущением Брион, останавливаясь в дверях.

– Посмотри, Бюде, как он покраснел. О счастливая юность! Скажи, пожалуйста, ты не видел еще дамы твоего сердца после возвращения?

– Нет, ваше величество.

– Я должен вознаградить тебя за твои военные доблести. Иди к ней тотчас же; она будет очень рада видеть тебя! Передай ей от моего имени, что я настоятельно прошу ее прийти в галерею и присутствовать на аудиенции и прощальном торжестве. Если она считает себя виноватой предо мной, то я постараюсь успокоить ее относительно этого, потому что от всей души простил ее. Отказ ее будет доказательством, что причиной всему не сердечный порыв, а какой-нибудь таинственный и неизвестный мне повод. Объясни ей, Брион, что она не должна отпускать меня отсюда с такими печальными мыслями. Одному небу известно, сколько времени продлится эта война и каков будет исход! Желаю тебе успеха. Постарайся в точности исполнить мое поручение.

Брион молча удалился.

– Ну что ты скажешь мне, Бюде? – обратился король к канцлеру. – Ты, верно ждешь от меня каких-нибудь распоряжений относительно твоих школ и учебных заведений и надеешься, что я дам тебе на это денег, не правда ли? Но я не в состоянии помочь тебе в этом, мой милый друг. Наступили тяжелые времена; науки и искусства должны отступить на задний план, так как дело идет о спасении государства. Теперь всякий человек, способный носить оружие, важнее Приматиса и твоей высшей школы. Если мы даже останемся победителями, то я принужден буду содержать постоянное войско, чтобы сделаться независимым от наших высокомерных вассалов. Таким образом, неизвестно, когда осуществятся наши планы, Бюде, но будем надеяться, что наступит когда-нибудь такое время. Надежда ничего не стоит, а все-таки служит утешением! Не морщи лба, я не виноват в этом. Ты знаешь, как я старался о том, чтобы образовать третье сословие для отпора нашим сеньорам, но вижу, что без войска дело не обойдется. Вооружись терпением и поддержи как-нибудь свои школы, пока я справлюсь с императором и захвачу Италию в свои руки. Не могу же я отпустить художников в настоящую минуту, когда работа на полном ходу… Хорошо ли сидит этот камзол? – продолжал король, обращаясь к своему камердинеру. – Не надеть ли другой? Нет?.. Ну, тем лучше. Во всяком случае, мой дорогой Бюде, я очень рад буду увидеть Италию, опять привезу с собой художников и разные сокровища искусства!

– Меня удивляет, что ваше величество может быть в таком хорошем настроении духа, зная, что Франция находится в опасности и дорога в Италию занята победоносным неприятелем.

– Foi de gentilhomme, все находят, что я слишком самонадеян, и ты, кажется, разделяешь общее мнение. Может быть, вы правы, но это свойство всего более поддерживает меня. Ручаюсь тебе, что этот Бурбон – да накажет его Господь за измену – оставит Францию, прежде чем я нанесу один удар меча или даже, быть может, прежде чем они увидят мою особу. Однако я не должен высказывать моих предположений относительно будущего, это своего рода вызов судьбе, и она может наказать меня за это. Перекрести меня трижды, Мартин, чтобы мои легкомысленные слова не навлекли на меня несчастия. Ты не веришь этим вещам, Бюде, и тебя недаром считают еретиком!

– До сих пор счастье благоприятствовало вам, мой дорогой король, и вы умеете пользоваться им; дай Бог, чтобы так было и впредь. Но мне кажется, что все-таки нужно принять некоторые предосторожности, чтобы предупредить несчастие.

– Само собой разумеется! Затяни покрепче левый башмак, Мартин! Но счастье также отворачивается от людей, которые постоянно думают о несчастье.

– Неужели вы не сделаете каких-либо распоряжений относительно того, кто будет управлять государством в ваше отсутствие?

– Этот вопрос, по-видимому, очень интересует тебя! Я знаю, кого ты имеешь в виду, и не осуждаю тебя за это. Из всех добродетелей ты выше всего ценишь честность, и потому я поставил тебя во главе народного образования. Не воображаешь ли ты, что из тебя выйдет хороший правитель государства при твоей безусловной честности? Что касается меня лично, то любовь точно так же вредит мне, как тебе вредила бы твоя честность. Ну, а женщины еще хуже. Кто может заранее сказать о них что-либо определенное? Есть ли что причудливее женщин и погоды?

– Разве между женщинами не встречаются вполне определенные личности?

– Ты думаешь! Впрочем, относительно этого пункта я считаю себя лучшим судьей, потому что гораздо опытнее тебя. Пусть сам Бог правит Францией в мое отсутствие; это будет наилучшее. До свидания, Бюде…

Франциска, испуганная падением одного из противников, быстро пробежала все комнаты, как будто спасаясь от чьих-то преследований, бросилась в лес через двор и сад и в изнеможении опустилась на землю под дубом. Химена последовала за нею. Сознавая, насколько неуместны будут всякие утешения, она остановилась в нескольких шагах от несчастной женщины, которую можно было различить в тени по белому платью. Они вероятно долго оставались бы, таким образом, в темном лесу, фантастически освещенном лунным светом, если бы их не испугало стадо диких серн, пасшихся на лугу около замка, которые, почуяв присутствие людей, бросились в чащу с громким топотом. Франциска, внезапно пробужденная из своего мучительного раздумья, вскочила с места и с испугом смотрела на мелькавшие около нее темные фигуры. Она была в таком возбужденном состоянии, что в первую минуту нисколько не удивилась неожиданному появлению Химены и молча поблагодарила ее пожатием руки.

Возвращаясь в замок, Франциска рассказала своей спутнице о поединке и просила ее пойти вместе с Бернаром в ее спальню и узнать, не остался ли на месте раненным или убитым один из противников.

– У меня не хватит на это мужества, – добавила она, входя в прихожую.

Химена ответила, что пойдет одна, потому что, по ее мнению, не следует посвящать Бернара в такую важную тайну, несмотря на его испытанную преданность дому Фуа.

Помещение Франциски было так удобно расположено, что слуги ничего не знали о случившемся. Это был совершенно отдельный флигель на дальнем конце замка, который примыкал к главному зданию только со стороны галереи. Выходная дверь и лестница разделяли этот флигель на две неравные части: направо жила Химена и прислуга, а налево были комнаты графини Шатобриан. Первая комната при входе служила передней, и в ней неотлучно находился Бернар. Химена, увидя из окна высокую фигуру короля, проходившего по двору, поспешно послала старого слугу под каким-то предлогом в свою комнату, так как употребляла все усилия, чтобы скрыть от него отношение короля к Франциске. Таким образом, Бернар, видя уходившего прелата, не подозревал, что кто-нибудь мог войти в его отсутствие.

Химена взяла подсвечник и твердым шагом дошла до последней комнаты, где происходил поединок. Тут она остановилась и стала прислушиваться, но ничего не было слышно. Наконец она собралась с мужеством и открыла дверь, хотя сердце ее усиленно билось, потому что она ожидала увидеть мертвого или раненого. Холодный пот выступил на ее лбу от скрипа двери, но она все-таки вошла, не выпуская свечи из рук. В комнате царила мертвая тишина; не слышно было, ни вздоха, ни храпения и не видно ни одной души. Стол и стул лежали опрокинутые, дверь в прихожую, примыкавшую к галерее, была открыта. Химена едва слышным шагом вошла в нее, но и тут было пусто. Если бы она продолжала свои поиски, то сделала бы открытие, которое поразило бы ее ужасом и заставило обратиться в бегство.

Она поспешно вернулась к графине и сообщила ей свое предположение, что поединок, вероятно, ничем не кончился, так как она никого не нашла на месте происшествия. Затем она пошла к Бернару и спросила, все ли благополучно. Ей хотелось узнать, не видал ли Бернар короля или графа Шатобриана, которые могли выйти в ее отсутствие. Но слуга ответил спокойным голосом, что «все по-старому».

«Значит они оба прошли в галерею через потаенную дверь!» – подумала Химена.

В это время двор неожиданно осветился светом факелов; два пажа шли впереди, медленно поднимаясь на лестницу, за ними следовала богато одетая дама. Это была Маргарита, герцогиня Алансонская.

Трудно передать все те ощущения, которые должна была испытать графиня Шатобриан во время получасовой беседы с сестрой короля, чтобы перейти от тревожного состояния к полному успокоению. Благодаря этому она беспрекословно согласилась присутствовать при торжественной церемонии выезда короля из Фонтенбло.

Маргарита с первых же слов сумела дать иное направление мыслям Франциски и поддержать ее тайное желание помириться с королем. Под влиянием чувства всепрощающей любви Франциска спрашивала себя, был ли у нее какой-либо основательный повод для гнева против короля. Сцена в павильоне была объяснена ей адмиралом Бонниве, который мог намеренно оклеветать перед нею короля, чтобы поссорить их в решительную минуту. Неужели Маргарита, всегда строго осуждавшая брата за его мимолетные увлечения, стала бы так снисходительно относиться к нему в данном случае? Она вероятно знала это дело до малейших подробностей, так как стояла вне придворных партий и пользовалась безусловным доверием короля. Он сам послал свою сестру просить у нее прощения и если бы действительно чувствовал себя виноватым, то вероятно счел бы нужным оправдаться в том, что было главной причиной их ссоры. Маргарита говорила равнодушным тоном о приезде Дианы ко двору; все извинения короля сводились к тому, что он нарушил свой обет и самовольно явился к Франциске раньше назначенного срока.

Бедная женщина горько упрекала себя за свое жестокое обращение с королем.

«Как я была несправедлива к нему! – думала она. – Какой повод подал он мне к гневу? Только любовь могла заставить его прийти ко мне, а я не только хотела убить его, но еще признала право Шатобриана напасть на него! А мой дорогой Франциск, несмотря на все это, думает только о том, как бы помириться со мной!..»