Графиня Шатобриан

Принесли богатое генуэзское платье из темно-красного бархата, посланное королем в подарок графине Шатобриан. Новый знак внимания с его стороны!.. Неужели она не захочет явиться на прощальную аудиенцию? Она должна дорожить каждой минутой; когда зайдет месяц, короля уже не будет в Фонтенбло. Может быть, пройдут годы, пока она увидит его, и она вечно будет упрекать себя, что так равнодушно рассталась с человеком, который был ее единственной любовью и надеждой на земле…

Под влиянием этих размышлений Франциска поспешно встала с места и удалилась с Хименой, чтобы сделать свой туалет и явиться во всем блеске на прощальной аудиенции, которая должна была решить ее судьбу. Не подлежит сомнению, думала она, что король примет меры, чтобы обеспечить ее во время своего отсутствия и доставить ей достойное положение между завистливыми недоброжелателями!..

Шабо де Брион, явившись от имени короля, удостоился чести вести на прощальное торжество даму своего сердца. Он заранее радовался ее счастью, в полной уверенности, что король сдержит свое слово и обвенчается с ней, забывая, что это должно положить конец всем его надеждам.

Галерея Франциска I была освещена тысячами восковых свечей, все двери и окна со стороны двора были открыты настежь. Франциска и Шабо де Брион, поднявшись по мраморной лестнице, были поражены зрелищем, которое представилось их глазам.

Множество придворных и высших сановников государства, призванных по случаю предстоящего торжества, прохаживались неправильными группами взад и вперед по великолепной зале, богато украшенной золотом и резьбой. Король еще не входил, и блистательный трон, над которым возвышалась колоссальная корона с лилиями, был пуст. Вокруг него стояли сто пажей со свечами в руках.

Придворные почтительно кланялись графине Шатобриан, которая шла рядом с сестрой короля. Всех занимала распространившаяся в этот день молва, что графиня получит титул герцогини Роморантен и будет назначена правительницей. Парижский архиепископ должен был благословить новую герцогскую корону и кусок мрамора, который послужит первым камнем при закладке будущего великолепного замка герцогини Роморантен.

Художники, с которыми Франциска познакомилась в Блуа, подошли к ней и радушно приветствовали ее. Они были довольны тем, что в отсутствие короля правительницей государства будет назначена молодая красивая женщина, одаренная тонким вкусом и сочувствующая искусству.

Едва Франциска успела сказать им несколько слов, как отворились створчатые двери и при оглушительных звуках музыки вошел король под руку со своей матерью. За ними следовал архиепископ в полном облачении, окруженный священниками в цветных одеяниях и певчими.

Король подвел свою мать к ступеням трона и, поклонившись ей, подошел к сестре, которая стояла с Франциской в отдалении, среди художников. Он поблагодарил Маргариту, что она оправдала его в глазах его дорогой приятельницы и привела ее с собой; затем обратился к Франциске и сказал ей несколько слов, полных любви и нежности.

Ласковое обращение короля всегда неотразимо действовало на графиню Шатобриан благодаря искренности, составлявшей отличительную черту отношения короля к женщинам. Но эта искренность, которую он ставил себе в заслугу, была обоюдоострым оружием, потому что служила оправданием его частых увлечений. Только женщина, хорошо изучившая его характер, силой своего умственного превосходства и с помощью разных уловок могла привязать его к себе, как это сделала впоследствии мадемуазель де Хайлли. Но графиня Шатобриан, при своей простодушной и самоотверженной любви, не могла иметь на него никакого влияния. В этот вечер, более чем когда-нибудь, она должна была ответить ему отказом, когда он попросил ее подойти к матери, которой он хотел поручить ее в качестве своей невесты на все время своего отсутствия, потому что этим поступком она давала ему возможность сложить с себя тяготившую его обязанность.

Герцогиня Ангулемская, которая уже успела сообщить в коротких словах свои опасения Флорентину, вошедшему в свите архиепископа, побледнела как смерть, когда увидела, что король, подав руку графине Шатобриан, ведет ее к трону, у которого она стояла. Беспокойство ее было вполне основательно, потому что никто не мог поручиться, как поступит король в следующую минуту под влиянием известного романического настроения.

Когда король подошел к ступеням трона, в зале воцарилось гробовое молчание. Он видел, что все ожидают от него чего-то необыкновенного, и рука его, державшая руку Франциски, дрогнула: у него внезапно появилось желание оправдать общее ожидание. Герцогиня заметила это и решилась помешать во что бы то ни стало намерению короля. Если бы она сделала это резко, в виде открытого протеста, то дело было бы тотчас решено в пользу Франциски. Но герцогиня слишком хорошо знала своего сына, чтобы сделать подобный промах. Она обратилась с ласковой речью к ненавистной для нее графине Шатобриан и, взяв ее за руку, разъединила с королем, который тотчас же успокоился, когда услышал все те обещания и дружеские уверения, которые его мать расточала перед его возлюбленной. Главная причина беспокойства была устранена; то, чего он напрасно добивался, было достигнуто; обе женщины, которых он хотел сблизить, были теперь в наилучших отношениях; герцогиня по собственному побуждению предложила Франциске взять ее под свое покровительство во время его отсутствия. Со свойственной ему величественной осанкой он взошел на ступени, ведущие к трону, и сделал рукой знак архиепископу, который стоял среди духовенства на приготовленной для него эстраде, покрытой пурпуром.

Архиепископ, почтенный старик, сделал шаг вперед и протянул руку, заявляя этим, что желает говорить. Когда все умолкло в зале, архиепископ выразил в коротких, исполненных достоинства словах, что по приказанию короля и сообразно своей священной обязанности, он обращается с увещанием к присутствующим, умоляя их во имя Всевышнего быть снисходительными друг к другу и действовать единодушно в роковой момент, когда король принужден оставить государство, которому грозит неминуемая опасность.

– Мы должны отрешиться, – добавил он, – от всякой зависти, раздоров, и да приемлет Господь нашу клятву, что мы теперь же, на этом месте, даем обет забыть личные помыслы и желания для блага государства, пока не возвратится к нам божий помазанник.

Архиепископ, произнося эту клятву, преклонил колено; все присутствующие последовали его примеру.

Наступившая при этом торжественная тишина была внезапно нарушена появлением человека с бледным и окровавленным лицом, который шумно ворвался в освещенную галерею через потаенную дверь, ведущую в комнаты Франциски. Платье его было в беспорядке, волосы опускались длинными прядями на лоб; он держал в руках обнаженную шпагу.

Это был граф Шатобриан. Упав навзничь во время поединка, он ударился головой о ступени стоявшей за ним высокой кровати с балдахином и шелковыми занавесками. Удар лишил его сознания; длинная шелковая занавесь и упавший стул скрыли его от глаз Бонниве и Химены, которые ушли, не заметив его. Таким образом, он пролежал около двух часов в полном беспамятстве, пока, наконец, медленно, мало-помалу сознание вернулось к нему и он настолько собрался с силами, что поднялся на ноги и отыскал при лунном свете дверь, через которую привел его Флорио.

Яркое освещение галереи в первую минуту настолько ослепило его, что он стоял неподвижно, стараясь отдать себе отчет в том, что происходит около него.

Присутствующим он показался олицетворением Божьей кары, посланной свыше. Впечатление слов архиепископа было моментально уничтожено; все поднялись на ноги и смотрели то на графа, то на короля, который, сойдя с первой ступени трона, остановился пораженный явлением, которое показалось ему чем-то сверхъестественным. Он был уверен, что убил графа, и выжидал только удобной минуты, чтобы приказать Бонниве в эту же ночь убрать тело убитого втайне от графини. Не доверяя собственным глазам и не думая о том, что привлечет к себе общее внимание, он вынул шпагу из ножен и тщательно осматривал ее в полном убеждении, что на ней остались следы крови. Несколько сеньоров, не поняв намерения короля, также обнажили свои шпаги в ожидании нападения со стороны графа Шатобриана, который благодаря своему бледному лицу и блуждающим глазам, имел вид помешанного.

Между тем садовая площадь перед галереей внезапно осветилась множеством зажженных факелов, а вслед за тем послышались звуки боевых труб отряда, который должен был сопровождать короля на войну. Король вложил шпагу в ножны и презрительно отвернулся от графа Шатобриана, заявляя этим, что не желает более обращать на него внимания и не имеет на это времени. Все пришло в движение и смешалось, каждый спешил придвинуться к трону, и только немногие заметили, что прелат Флорентин, по знаку герцогини Ангулемской, взял за руку испуганную Франциску и подвел ее к графу Шатобриану.

Несчастная женщина была так смущена неожиданным появлением мужа и близкой разлукой с королем, что находилась в бессознательном состоянии и опомнилась только тогда, когда граф назвал ее по имени.

– Да, меня зовут Франциской Шатобриан! – проговорила она с видимым усилием.

– Это имя ты будешь носить до самой смерти!

– Выслушай меня внимательно и взгляни мне прямо в глаза.

– Я не в состоянии сделать этого.

– Помни, что я буду ожидать тебя в замке Шатобриан! Ты благословишь свою дочь и выслушаешь тот приговор, который будет произнесен над тобой.

При этих словах подошел Шабо де Брион, побуждаемый желанием помочь Франциске, и, обращаясь к графу, сказал:

– Король спрашивает о причине вашего посещения.

– Скажите королю, что бретонскому дворянину не нужно особенных причин, чтобы явиться в королевский замок! Я пэр Франции! Впрочем, считаю нужным заявить, что я не искал здесь французского короля, а желал переговорить с Франциском Валуа!..

Пока происходила эта сцена, король, стоя на верхней ступени трона, делал последние распоряжения. Герцогиня Ангулемская была объявлена правительницей государства; герцог Вандомский назначен генерал-лейтенантом Иль-де-Франса, герцог Гиз – наместником Шампани и Бургундии, сенешаль де Брезе – наместником Нормандии, граф Лаваль – наместником Британии, а маршал Лотрек – наместником Гиены и Лангедока. Только последнее назначение показывало до некоторой степени заботу о Франциске.

Все спешили к выходам, потому что снова раздался воинственный призыв труб; король также направился к главным дверям. Толпа оттеснила графа Шатобриана от его жены, которую Брион повел по лестнице. Король шел под руку со своей матерью и, казалось, с беспокойством искал глазами Франциску. Наконец он увидел ее при свете факелов, поспешно подошел к ней и, взяв за руку, передал ее в объятия улыбающейся герцогини Ангулемской, умоляя взглядом и жестом награжденную государством женщину не оставить покинутую им возлюбленную.

Вслед за тем король быстро повернулся к провожавшему его обществу и, приложив пальцы к губам, послал всем прощальный поцелуй, дружески обнял Маргариту и, сойдя с лестницы сел на коня при громких криках: «Да здравствует король!» Секунду спустя он исчез со своей свитой в темном лесу, который при свете факелов казался еще мрачнее и таинственнее.

Глава 11

Письмо маршала Лотрека к графине Шатобриан

«Ты в первый раз обращаешься ко мне за советом, Франциска, и просишь, чтобы я сообщил тебе что-нибудь о короле. То и другое одинаково удивляет меня! Неужели ты, живя при дворе правительницы государства, не имеешь никаких известий о короле и войске? Затем я желал бы знать: на что понадобился тебе мой совет после того, как ты самовольно распорядилась своей жизнью и отказалась от своих прямых обязанностей? Я никому не поверил бы, если бы не видел ясно из некоторых выражений в твоем письме, что ты не понимаешь ни своего собственного положения, ни общего хода дел. О короле у тебя составилось совершенно превратное представление. Ты питаешь какие-то розовые надежды, как семнадцатилетний юноша, который переживает волнения первой любви. Бедняжка! Король – самый бессердечный любовник, потому что нет человека легкомысленнее его! Ты не веришь приключению с Дианой Брезе и в убеждении, что король остался верен тебе, не считаешь себя вправе сердиться на него за то, что он не дал тебе никакого положения в свете и поручил покровительству своей матери. Тебе кажется это вполне естественным, и, по твоим словам, если мать короля злоупотребляет его доверием во вред себе, то это не его вина! Бедняжка! Разве королю не было известно, что его мать всегда ненавидела тебя и никого не любит, кроме себя и его? Она считает приличным, чтобы король имел любовницу, не заявляющую никаких притязаний, а не такую, как ты! Чего он достиг, поручив тебя своей матери, кроме того, что ты брошена на произвол судьбы?

В подтверждение моих слов не хочешь ли ты узнать, как вел себя этот человек, которому ты приписываешь такие нежные чувства, не дальше как несколько дней после вашего прощания в Фонтенбло? Проездом через Моноск он прельстился какой-то необыкновенно красивой дамой по имени мадемуазель Волан и тотчас же остановился со своей свитой в надежде одержать победу над молодой девушкой, хотя знал, что войско с нетерпением ожидает его и находится в самом затруднительном положений. Однако это приключение имело совсем иной исход, чем сотни других историй, героем которых был твой верный любовник. Мадемуазель Волан была настолько целомудренна, что долго сопротивлялась королю и, наконец, чтобы избавиться от его назойливого ухаживания, решила испортить свое прекрасное лицо парами серной кислоты. Этот скандал возмутил весь свет, но не исправил короля и не произвел никакого впечатления на Бонниве, который при первом удобном случае опять примется за сводничество.

Я знаю, что влюбленным нельзя говорить правды относительно предмета их любви, потому что если правда будет им не по вкусу, то они не поверят ей даже в том случае, если бы Святая Дева стала убеждать их. Впрочем, так и должно быть и ты сумеешь оправдать своего возлюбленного. Но, хватит, я не знаток в этих вещах, думай что хочешь о короле, только в конце концов выслушай мой дружеский совет, тем более что ты сама обратилась ко мне. Жаль только, что ты не сделала этого прежде! Я не могу, конечно, оказать тебе никакой фактической помощи, потому что твое общественное положение тесно связано с судьбой короля и государства. Чтобы сказать тебе что-нибудь определенное, я должен сообщить тебе мои предположения относительно той будущности, какая ожидает короля и государство.

Около короля теперь немало всяких разряженных господ. Между ними есть вполне почтенные военачальники, как граф Сен-Поль ла Тремуйль и маршалы – ла Палисс де Фуа, Монморанси, хотя последние два очень молоды и, вероятно, не отличаются предусмотрительностью. Но все это не имеет никакого значения для общего хода дел, потому что всем будет распоряжаться болтливый выскочка Бонниве. К несчастью, король не только любит его до какого-то странного ослепления, но, безусловно, слушается его советов, что должно повести к самым печальным последствиям. Хотя нельзя отказать Бонниве в известной ловкости и уме, но он человек бесхарактерный, не имеет никакого понятия о военном искусстве и без толку придерживается то одной, то другой системы, не изучив ни одной из них. Правда, король своими личными свойствами может восполнить то, чего недостает его любимцу, потому что на войне он отличается решительностью и его можно, безусловно, назвать храбрым. Но война в больших размерах ему не по силам, так как он недостаточно сведущ в военном деле; и никто не решится намекнуть ему на это, потому что он в особенности гордится своими военными знаниями. Действительно, в иных случаях благодаря восприимчивости ума он способен составить такой план действий, который сделал бы честь любому полководцу. Так было и в начале нынешней кампании. Не обращая никакого внимания на неприятеля, сосредоточившего свои силы в Провансе, он упрямо спустился через Альпы в Ломбардию. Несомненно, это было сделано по его инициативе и ничего умнее нельзя было придумать. Пескара и Бурбон, из боязни быть отрезанными от Италии и атакованными с тылу, поспешно двинулись назад через Лигурийские Альпы; король был уже в Верчелли, когда они едва дошли до Монферато. Умный план действий увенчался полным успехом; Милан, изнуренный чумой, не мог защищаться, Пескара и Бурбон, наскоро укрепив миланскую крепость, Павию и Алессандрию, должны были отступить. Но тут случилось то, чего можно было ожидать заранее: король, очутившись среди разгара битв, наделал ряд промахов, вследствие того что ему недостает опыта, спокойствия и понимания новых способов ведения войны. Со времен Карла VIII война ведется совсем иным способом, нежели прежде; между тем король во всем подражает Гастону и Баярду, упуская из виду, что эти прославленные герои принадлежат к такой военной школе, которая с каждым днем становится менее приложимой. Он ожидает блестящих результатов от личных подвигов в духе рыцарства; нарядные господа следуют его примеру. Они поставили себе задачей овладеть во что бы то ни стало Миланом и Павией и таким образом, потратив дорогое время, дали возможность неприятелю опять сплотить свои силы. При этом невольно возникает вопрос, почему они не воспользовались тем моментом, когда Пескара и Бурбон со своим рассеянным войском боязливо ожидали нападения короля, который мог отбросить их в Венецию?

Но этого не случилось! Благоприятная минута была потеряна: знаменитый испанский военачальник Антонио де Лейва упорно защищает Павию; неделя проходит за неделей; Пескара укрепляется в Лоди; Бурбон вербует новые войска в Германии и Франш-Конте и склоняет на свою сторону Савойю. Я с ужасом думаю о том, что наша армия принуждена будет дать битву между Павией и Тичино, потому что в голове короля засела устаревшая аксиома, что, затратив столько усилий, он не может отступить. Да избавит нас Господь от катастрофы! Но она неизбежна, потому что король задумал какие-то невероятные экспедиции, как будто дело идет о завоевании вселенной. Он отправил часть войска в Геную и Неаполь и настолько ослабил себя, что я дрожу при одной мысли, что его могут теперь же принудить к битве.

Все это должно убедить тебя, что ты ничего не достигнешь, даже при благоприятном исходе кампании, потому что все полученные результаты не имеют никакого серьезного значения и не может быть речи о победе и выгодном мире. Если же дела примут дурной оборот, что весьма вероятно, то король должен будет решиться на какое-нибудь супружество, выгодное в политическом отношении, и я, твой родной брат, буду первый советовать ему это, если бы даже твои права на законный брак были в точности определены. Из всего сказанного мною ты можешь ясно видеть, что ожидает тебя в том и другом случае. Все твои надежды построены на песке, и ты ни в ком не найдешь поддержки.

Теперь рассмотрим вопрос с другой стороны. Честь твоя потеряна, ты самым грубым образом нарушила свои обязанности, и ничто не загладит твоего проступка, хотя бы завтра св. отец в Риме дал тебе развод и благословил на брак с королем. Для женщины из рода Фуа невелика честь сделаться королевой Франции. По моему глубокому убеждению, ты безвозвратно погибла, моя бедная Франциска. Перед тобой две пропасти, и тебе остается только выбрать одну из них… Прости, я привык называть вещи своими именами. Ты должна или вернуться в замок Шатобриан и покориться решению твоего мужа, или же удалиться в монастырь и навсегда исчезнуть из мира.

Ты просишь меня высказать мое мнение, и поэтому я советую тебе остановиться на последнем. Лучше покончить разом, чем вернуться с половины пути и подвергнуть себя позорной мести оскорбленного бретонского дворянина. Само собой разумеется, что при этом нужно будет отрешиться от всяких материнских сетований о ребенке, которые совершенно неуместны, тем более что это девочка. Если ты могла бросить свою дочь ради личного счастья, то тем легче забыть о ней в несчастье! Выброси также из головы мысль украсть ее, потому что это было бы бесчестно относительно мужа, которому ты нанесла кровное оскорбление.

Если ты будешь иметь мужество последовать моему совету, то я сделаю распоряжение, чтобы тебе приготовили приличный прием в аббатстве Святой Женевьевы, и пошлю надежных людей, которые проводят тебя из Фонтенбло до твоей родины».

Письмо это глубоко огорчило графиню Шатобриан, не потому только что она узнала о новой измене короля, но в нем была беспристрастная оценка личности ее возлюбленного, предрекавшая ему бесславную будущность, и прямо высказывался взгляд на ее любовь, как на несчастье, от которого она должна искать спасения. Но может ли любящее сердце сразу отказаться от надежды на счастье? Для этого нужна продолжительная борьба и ряд печальных разочарований, чтобы окончательно потерять веру в любимого человека. Мы прибегаем к всевозможным софизмам, чтобы оправдать его поступки в наших собственных глазах, и инстинктивно, путем самообольщения, приходим к выводам, которые обезоруживают нас и делают невозможным всякое нравственное сопротивление!

Известное разочарование началось для Франциски при первом открытии, что любимый человек не вполне соответствует идеалу, взлелеянному ее сердцем. Она особенно почувствовала это в день смерти королевы Клавдии и, возмущенная до глубины души эгоизмом короля, решилась прямо высказать ему свое неудовольствие. Король употребил тогда все усилия, чтобы успокоить ее и сгладить неприятное впечатление, потому что своим противодействием она внушила ему известного рода уважение к своей личности. Тем не менее этот случай показал ей, что она не должна ожидать от короля особенно нежного внимания к ее чувствам, и она мысленно навсегда отказалась от подобных притязаний в тот момент, когда упрекала его за то, что он оставил ее одну на произвол парижской черни, и когда делала вид, что прощает ему смерть Семблансэ. Вряд ли также можно допустить, что она окончательно успокоилась относительно свидания короля с Дианой Брезе. Но любовь была сильнее гнева; после разговора с Бюде и Маргаритой она уверила себя, что приключение в павильоне – наглая клевета и что вопрос этот должен быть покончен и забыт. После этого ей нетрудно было оправдать короля и во всем остальном.

«Чтобы ни говорили люди, – думала Франциска, – но он не мог дать мне лучшего доказательства своей привязанности, как поручив меня попечению своей матери. Он желает дружеского сближения между двумя особами, которые для него всего дороже. Разве он виноват в том, что я не могу заслужить расположения его матери? Что же касается истории с мадемуазель Волан, о которой пишет Лотрек, то я убеждена, что в действительности ничего подобного не было и что эта история в высшей степени преувеличена. Я не понимаю, какое тут преступление совершил король! Он встретил молодую красивую девушку, и она понравилась ему. Боже мой, неужели из любви ко мне он должен утратить чувство и понимание изящного, которым он одарен от рождения и которое побуждает его преклоняться перед всем прекрасным в природе и в произведениях искусства. Если бы это случилось, то я считала бы своим долгом последовать примеру мадемуазель Волан и обезобразить себя, чтобы он не отступал от своей великой роли – покровителя искусства. Впрочем, что понимает в любовных делах такой суровый воин, как Лотрек? Если я обратилась к нему, то сделала это почти исключительно с целью получить подробные сведения о ходе военных событий, потому что у короля нет достаточно времени, чтобы писать мне. Затем я хотела также узнать, могу ли я в чем-нибудь рассчитывать на помощь брата, но убедилась, что любовники не должны вмешивать посторонних людей в свои дела, так как никто не может дать им полезного совета. Флорентин всегда давал мне дурные советы, а Маргарита, Бюде и Маро вряд ли правы, убеждая меня, что я должна остаться в Фонтенбло, несмотря на все преследования королевы-матери, и что в противном случае я лишу себя того положения, которое назначено мне королем. Как будто между мной и Франциском может быть поднят вопрос о каких-либо формальностях! Не лучше ли мне прямо отправиться в замок Фуа? Лотрек должен будет согласиться, что я буду там в такой же безопасности, как и в аббатстве Святой Женевьевы».

Таким образом, графиня Шатобриан употребляла все усилия, чтобы сохранить во что бы то ни стало веру в любовь короля. Только эта вера и поддерживала ее. Она написала Лотреку вовсе не из тех побуждений, какие она перечисляла, беседуя наедине с собой. Гордость ее была задета оскорбительным обхождением герцогини Ангулемской, и она надеялась, что брат выведет ее из того унизительного положения, в котором она очутилась после отъезда короля; но теперь все это казалось ей второстепенным делом и она досадовала на себя, зачем дала повод своему брату написать ей письмо, разрушившее единственную надежду ее жизни. Она не могла последовать его совету, пока в сердце ее оставалась хотя тень надежды.

Была уже поздняя осень; холодный ветер осыпал сухими листьями пустынный двор, на который выходили окна графини Шатобриан. Она сидела у одного из них и задумчиво смотрела на темные тучи и на старый густой лес, черневший перед ее глазами. Письмо Лотрека, лежавшее около нее, не могло долее привлекать ее внимания.