Талисман. Волшебные вещи – 1

Я чувствую его раздражение и злость, но надеюсь, что этот запал поостынет. Потом понимаю, что Чародей заводится всё больше. Говорить что-либо бесполезно, пытаться сопротивляться – совсем глупо. Я подчиняюсь мужской воле. Получив первую порцию эндорфинов, он прижимает меня тяжёлой рукой к кровати, и я послушно замираю, не в силах собраться с мыслями и хоть что-то предпринять.

Через некоторое время всё повторяется. Медленнее и расчётливее. Спокойнее и невыносимей. Он не груб, он не причиняет боли, он в достаточной степени ловок и осторожен, он издевательски корректен в технике секса, но, честное слово, лучше бы он меня избил.

Я сильно ошибалась. Шестнадцать слов – это очень, очень интенсивное общение. Полежать четверть часика, обнявшись – это потолок нежности, которого можно достичь в отношениях. А смешное словечко «оттиранить», которое я давно и автоматически употребляю со множеством разных смысловых оттенков, на самом деле несёт в себе угрозу.

Третья серия этого плохого кино заканчивается, едва начавшись. Мужчина стаскивает меня с кровати и ставит на ноги. Комок одежды оказывается у меня в руках. Я с этим комком оказываюсь в маленькой прихожей. Вслед мне звучит короткое, но выразительное напутствие «Убирайся!». Кое-как напялив платье и курточку, я довольно долго мучаюсь с тяжеленной входной дверью, но всё же в итоге оказываюсь в темноте безлюдной улицы.

Где я? Что делать?

Я бреду дворами и переулками. Меня долго тошнит в небольшом скверике. Компания подвыпивших подростков брезгливо обходит меня стороной, громко бросив несколько оскорблений. Мне всё равно. Я сижу на лавочке. Я лежу на другой лавочке. Я иду вдоль большого шоссе. Витрины гаснут, машин становится меньше.

Я оказываюсь дома. Не знаю как. Моя память не сохраняет последней части этого ночного путешествия. Я не могу спать. У меня дрожат руки, и я ничего не могу с этим поделать. Я залезаю в ванну и сижу под теплым душем. Я снова забираюсь под одеяло, но руки всё еще дрожат, а в голове мечутся обрывки глупых и пустых мыслей, не давая мне отключиться от мира. С рассветом я проваливаюсь в мутный и неуловимый кошмар.

Я не могу танцевать. Я доползаю до театра, но срываю репетицию. Простые движения не даются мне, я не попадаю в такт музыке, я промахиваюсь мимо партнера, и, наконец, я падаю, потеряв равновесие в элементарном, детском прыжке. Бросив попытки хоть что-то изобразить, я переодеваюсь и пишу в дирекции заявление на отпуск. Вынести чувство собственной беспомощности почти невозможно, но ещё хуже всеобщая тревога. Все переживают за меня, и от этого только хуже.

Выйдя из театра, я вдруг понимаю, что мне некуда идти. Возле дома меня может ждать та самая машина. Близких родственников у меня нет. И запасных вариантов, вроде тех, что любит приберегать на всякий случай экстремальное исчадие, тоже нет. Было бы так здорово нырнуть в тайную нору Ворона и выплакать все свои обиды и непонятки. Но исчадие сейчас где-то далеко, и его проблемы не сравнить с моими.

Напрягать друзей я не умею. У меня много друзей, и они обо мне помнят, звонят, присылают подарки. А я сама не помню ни чьих-либо дней рождения, ни имён детей, ни перипетий чужой жизни. И сколь бы ни были близки мне все эти люди, мне не с кем поделиться своими мыслями. Не скажешь же: «Ой, ребята, меня тиран не удовлетворил». Будет как в том анекдоте: «Всех удовлетворил, а тебя не удовлетворил».

Да и тиран сам по себе – тема спорная для многих. Годы относительного благополучия уже стёрли воспоминания о том, как было хреново. Я знаю, как выглядит эта страна с точки зрения Чародея, Шута, их друзей. И знаю, каких усилий стоят даже маленькие победы. Но сидя на тёплой кухне, за горячим сытным ужином, под рюмашечку водки так приятно поболтать о том, что горы сворачиваются одним взмахом крылышек бабочки.

Попробуйте быть той бабочкой.

Я брожу по городу, рассматривая его в подробностях, которые раньше ускользали от моего взора. В подворотне парочка маргинальных детишек обменивается шприцами. Возле памятника солдатам группка бритоголовых пацанов орёт лозунги о торжестве орднунга. На лавочке бульвара бессильно сидит бабушка в затёртом платочке и смотрит глубоко вглубь себя. Из дорогого бутика выпархивает девчонка в шубке и ластится к лысому потному мужику в нескладном костюме. На руке девчонки блестит браслет. А я так и не научилась разбираться в крохотных камушках за безумные деньги. Что-то в них есть, наверное, но я не понимаю. Я ничего в этом мире не понимаю.

На столбе остановки болтается листок. Комната на ночь. Я звоню из автомата по номеру с листка и обретаю крышу над головой. Маленькая и чистенькая комнатка уже за пределами города вполне меня устраивает. Я вытягиваюсь на неудобной кровати, но заснуть не могу. Я всё время возвращаюсь во вчерашний день, пытаясь понять, что случилось.

Чародей меня наказал? За отлучку? За поездку на гастроли? Сначала отпустил, а потом злостный припадок деспотии обуял? Может, его разозлило то, что я с Герцогом встретилась? Но он ни к кому не ревнует меня. Он слишком в себе уверен.

И я же не тет-а-теты с Герцогом разводила? Поболтала пять минут, так ещё и при свидетелях. Там человек сто свидетелей было. К тому же Шут вытащил меня из лап коварного врага, что и запечатлели фотокорреспонденты на радость широкой публике.

Я ничего не понимаю.

Утром я еду на могилу мамы. Я давно не была на кладбище, и не могу даже вспомнить, когда это было в последний раз. Могила заросла кустами с острыми колючками, и несознательные соседи, чьи близкие похоронены рядом, завалили кусты мусором. Почему у нас такое в порядке вещей?

Выбросив все мысли из головы, я начинаю терпеливо разгребать свалку. Разобравшись с мусором, я иду на маленький рынок рядом и покупаю рассаду. Уже в сумерках, закончив, наконец, уборку и посадку, я сажусь на низенький камень ограждения и плачу.

Моя приятельница по пансиону недавно родила второго ребёнка. Вторую девочку. Она собиралась стать певицей, у неё прекрасное сопрано и широкий диапазон голоса, но она влюбилась, вышла замуж и теперь посвящает всё свое время детским аппликациям и разучиванию стихов.

Девчонка, которая однажды едва не спихнула меня в оркестровую яму, стала мамой двойняшек. Мальчика и девочки. Она давно ушла из театра и работает в министерстве культуры малозначимым секретарём. Её муж руководит одним из заводов Чародея.

Один из моих партнеров по сцене неожиданно стал дедушкой. Его ранний сын последовал примеру отца и, недолго думая, женился сразу после школы на однокласснице.

Мой фестиваль стал одной гигантской брачной конторой. Большая часть моих друзей из Лупупянска переженились, остепенились, а кое-кто успел и родителями стать. Участники фестиваля тоже образовали несколько счастливых пар.

Одна из моих учениц готовится стать мамой. В очень далекой стране северных оленей. У её доброго и спокойного мужа трое братьев, и они недавно приезжали сюда в поисках таких же замечательных жён.

Жизнь идёт. Но мимо меня.

Люди любят. Люди рожают детей. Люди живут. А я всё танцую.

И ничего счастливого не вытанцовывается.

Я снова отдаю пару купюр тётке в старом халате и снова без сна лежу в маленькой комнатке, кажется, на самом краю мира. За стеклом пыльного окошка сияет маленькая далёкая звездочка и дарит мне неопределенную, непонятную надежду.

Неужели то, что я делаю, ничего не значит для тебя, Чародей? Я ведь пытаюсь тебе помочь. Тебе, понимаешь? Да, стране тоже. Но всё же тебе – мужчине, любовнику и другу – в первую очередь. Я выступила на всех трибунах всех ассамблей и симпозиумов. Я посол всех добрых волей и неволей на свете. Я оттиранила всё гнильё, воображающее себя деятелями культуры, в этой стране. Я сделала эту страну немного более значимой в иллюзорном и сиюминутном мире творческих фантазий.

Пусть это только танец стрекозок над муравейником, но ты не можешь не понимать, как помогает тебе это, когда ты торгуешься о нефти или обсуждаешь покупки кораблей. Ты тиран не замшелого пятна на карте, ты тиран страны с историей, с культурой, с традициями. Да, мы немного наивны в выпячивании своего Задолинского комплекса мегалитов, но он есть, и теперь все о нём знают. Это я рассказала о нём всему миру.

Я ведь многого добилась, в том числе и благодаря тебе. Я прыгнула туда, куда никто из этой страны много-много лет не прыгал. Я действительно звезда, успешный профессионал, с которым считаются в мире.

А даже и без этих звёздных регалий я всегда была тебе верной женщиной, любовницей, другом, наконец. Зачем ты так со мной?

Не понимаю.

Новая прогулка по городу приносит новые впечатления. Кого-то сбила машина. Где-то рухнул дом. Кто-то женится. Кого-то хоронят. На старой площади в центре города девчонка танцует фламенко. Босиком. Её заученные движения выглядят жалко и неуклюже. Меня тянет выйти и станцевать рядом с ней. Я люблю фламенко, я знаю, что главное в этом танце – страсть, движение души. Можно ничего и не заучивать.

Но потом я вдруг пугаюсь. Танцевать на шершавых плитках с торчащими ребрами? Босиком по всем этим плевкам и мусору? Ужас.

Денег у меня много, и я кидаю девчонке в шляпку крупную купюру.

Уже в ночных сумерках я сижу на лавочке. Возле ларька неподалеку тормозит три больших мотоцикла. Всадники из иного измерения. Двое сильных мужчин в тёмных комбинезонах. И женщина в летящем красном платье.

Высокий парень снимает чёрный шлем с рисунком хищной птицы. Самоуверенный авантюрист и бродяга. Второй стаскивает гладкий чёрный шлем без каких-либо рисунков. Этот красавчик, весёлый и обаятельный. Девчонка снимает красный шлем. Незнакомка кажется мне хорошенькой, но потом я замечаю, что у неё белая голова. Девчонка совсем седая.

На мгновенье наши взгляды встречаются.

Она тоже плясунья. И тоже колдунья. В другом и бесконечно далёком мире эти люди разыгрывают свой спектакль. Похожий, но совсем другой. Странное прикосновение чужого разума вдруг дарит тепло. Эта неведомая всадница тоже будет танцевать, даже если останется одна на краю мира без сил и надежды, даже если будет умирать, даже если мира уже не будет. Танец – это жизнь, а жизнь – это танец. Я не одинока. Я не одинока во вселенной.

Через несколько мгновений возле ларька уже никого нет.

Надо поспать. Так и до психушки недалеко.

Я возвращаюсь домой. Бессонные ночи дают о себе знать, и, упав на кровать, я мгновенно проваливаюсь в глубокую темноту.

Ай! Ай-я-яй! Кто здесь? Шут, ну ты совсем уже. Зачем меня так пугать?

Я напугала? Да ладно, кого я могу напугать? Градоначальника Лупупянска? Этого червяка нельзя напугать, он испуганным родился. Хватит ругаться. Что за пожар?

Ты волновался, потому что не мог меня найти? А зачем искал? Думал, я покалечилась на репетиции и гордо уползла из театра, чтобы помереть в городской канаве. Или упала в расстройстве чувств в канал, чтобы мой труп опять же принесло в городскую канаву. Или попала под машину и лежу в коме. Да, правильно, в городской канаве. И откуда ты знаешь так много интересных историй про канавы эти?

Ну не ругайся, друг. Мне надо было побыть одной. Я? Поссорилась с Чародеем? Да нет. Я не ссорилась. Но, полагаю, наши отношения пришли туда, куда давно уже шли. То есть в никуда. Не ври только, а? Не хочет он ничего. Пожалуйста, я тебя очень прошу. Мне и так тошно. Ты не понимаешь? Мне ещё дня три побегать по канавам, чтобы до тебя дошло? Не лезь в это, а?

Прости, я, правда, не подумала, что кто-то будет волноваться. Мне очень неловко, что ты извёлся. Хочешь, маленькую компенсацию? Ты сказал, что начнёшь собирать свою коллекцию запонок заново, и никакие взрывы дворцов не излечат тебя от любимой мании. Смотри, я купила тебе подарок. На блошином рынке в Зюберцах. Это запонки начала прошлого века. Серебро с вставками из яшмы. Затейливые. Я знаю, что в них ничего особенного, но мне понравились.

Ага, глазки загорелись. Прямо сейчас нацепишь? Давай, помогу. Круто.

Какой врач, ты с ума сошел? Я разбила ногу? Ну, синяк на бедре, конечно, мощный. Но это ерунда.

Нет, не ерунда. Шут тащит меня в больницу, заставляет сделать рентген, сдать анализы и пройти сеанс мудрёной физиотерапии. Нога цела, я, собственно, и так это знала. Ушиб не такой, чтобы было из-за чего переживать. Но на выходе из больницы я старательно хромаю.

У ворот храма лекарств лежит облезлая псинка. На ней ошейник, и она привязана ошейником к натянутому вдоль забора тросу. Я вцепляюсь в Шута, стараясь остаться от зверя подальше. Шут шикает, собака тяжело встаёт и, прихрамывая, отходит чуть подальше, чтобы снова лечь.

Мы с Шутом смеёмся, а потом меня вдруг осеняет. До сих пор я в стремилась к светлым образам. Любовь, счастье, гармония торжествовали в моём творчестве. Но пришло время поразмышлять и над другой стороной мира. Рок торжествует над глупыми влюбленными. Судьба неотвратимо настигает тех, кто пытается убежать. Смерть забирает души. А потом кто-то невидимый едва слышно смеётся над торжественностью похорон.

Я буду танцевать одна. Без декораций, лишь в нескольких лучах света. Я выберу ту самую простую и вечную музыку. И я одену чёрное платье с прозрачной юбкой в один слой. Немного нарочитый прием, но может выглядеть сильно. Я никогда не танцевала в чёрном (за исключением одной известной птички в чёрных перьях), но теперь я вдруг понимаю, насколько чёрный может быть красив, глубок и выразителен. Цвет ночи. Цвет настоящей магии.

Моя попытка объяснить эту гениальную идею Шуту чрезвычайно его веселит. Он встречает каждое мое слово взрывом смеха. С учетом мрачности задумки получается цирк абсурда. Но моё подавленное настроение рассеивается.

Поеду-ка я в Лупупянск на несколько дней, пообщаюсь со своей фестивальной командой. Потом сгоняю в культурную столицу, в большой императорский театр. Попробую со старым хореографом обозначить рисунок танца. А как вернусь, начну репетиции.

Да хватит истерики, Шут. Ты торопишься? Ага. Ты теперь за меня спокоен, и можешь утешить хорошенькую хризантемку, истомившуюся в душной и тесной оранжерее родительской заботы. Ты всё-таки негодяй. Но я тебя люблю. Дай, чмокну в щёку. А будешь распускать руки, я тебя укушу. Ясно?

Проблемы надо решать тиранически. И я, вернувшись в театр, провожу самую обычную нормальную репетицию. Мозги немного очухались, и все прыжки получаются так, как должны получаться. После отработки всего запланированного, я сразу на большой сцене показываю коллегам придуманный танец. Пока без костюма, с некоторыми дырками в хореографии, с паузами, в которых я объясняю саму идею, но с почти готовым финалом. Финал этот я уже вижу целиком в своей голове, и я его танцую почти набело, сильно и с взрывом эмоций.

В зале стоит тишина. Я поднимаюсь и не понимаю, почему все замерли. Потом замечаю, что одна из малышек кордебалета плачет. Что случилось? Я увлеклась и пропустила апокалипсис? Театр горит? Метеорит падает? Лю-ю-юди, вы чего?

Мне не умирать? Да я и не собираюсь. Здорово получилось, да?

Ухмыляющийся Шут приносит мне новую городскую сплетню. Оказывается, я продала душу дьяволу. Обычные земные женщины так танцевать не могут. Вот это, я понимаю, слава. Шут подкидывает мне идею взять талисман силы у Чародея и одеть его на какое-нибудь значимое представление. Думаю, это весело, но опасно. Кто-нибудь из зрителей начнет стрелять серебряными пулями. Или метать с балкона осиновые колышки.

Вторая новость куда менее весёлая. Точнее, совсем невесёлая. Войска Герцога перемещаются к границе и занимают боевые позиции. Теперь все усилия диктатуры направлены на то, чтобы выстоять в войне.

Я догадываюсь, к чему клонит Шут. Он пытается оправдать Чародея в том, о чём он ничего не знает. Бедненького тиранчика самого так затиранили, что он ничего уже не соображает. И Шут предупреждает меня о том, что и он не сможет больше сутками искать меня по всему городу. Я понимаю, друг. Занимайся спокойно своими государственными делами. От меня больше не будет никаких проблем.

Костюм вышел на ура. И мою задумку уже прозвали «танцем Смерти». Суеверия обгоняют мою работу. Во время репетиций зал пустеет, пару раз я вижу испуганные глаза коллег, которые крестятся, когда видят меня в чёрном платье. Вот она, волшебная сила искусства. Слухи расходятся кругами, и я весело рассказываю паре критиков из-за рубежа, что готовлю нечто феерическое. Про умирающих одноногих собачек.

Загвоздка только в том, что я не знаю, где этот танец показать. Фестивали обычно ориентируются на более жизнеутверждающие сюжеты и танцы. Конкурсы мне неинтересны. На обычном концерте сплясать – мелковато. Придётся ещё над этим подумать.

Господин диктатор… Рада приветствовать многоуважаемого лидера этой страны возле своего скромного жилища. Цветы? Мои любимые? Э-э-э… спасибо. А никто не подскажет, физики ничего противоестественного с этой реальностью не делали?

Ты просишь прощения. Ты извиняешься за свое недостойное поведение. Ты обещаешь, что подобное впредь не повторится.

Ясно. Это не к физикам. Поганый сводник, я же просила его не лезть!

Ну-ка, господин диктатор, заткнись! И дай сюда шпаргалку! Я быстрее тебя эту сказочку Шута прочитаю. Цветы – это явно его идея. И всё остальное тоже. Чем он тебе угрожал, что заставил это выучить и попытаться произнести? Чем-чем? Тем, что сорвёт капельницу?!

Я еду к нему! Прямо сейчас! Где твой драндулет тиранический? Отвези меня!

Я ещё и ногой, пожалуй, топну. Быстро! Сел в машину! Поехали!

Шутеечка, остолоп ты, деревянная голова. Счастливо отделался. Одна дырка в ладони. Одна в руке. Две в плече. И ещё два десятка в бронежилете. Прикрыл тиранчика, да? Герой ты мой. Дай-ка я тебя порадую. На повязку твою новые запонки приделаю. Настоящий ар-нуво. Из того самого города с той самой башней. Мне только позавчера посылка пришла.

Во! Отлично смотрятся. Господин диктатор, согласитесь, ему очень идет?

Держись, Шуточка. Я там, в коридорчике видела супер-бутончик. Такая цыпка, чистый отпад. Мы сейчас её на фронт медицинских забот о тебе пристроим. Да? Согласен? Ну и молодец. Дай, чмокну. Поправляйся.

Тут валерьянку наливают? Можно мне рюмашки две?

Что? Господин диктатор собирается лично отвезти меня домой? Не надо, господин диктатор, не утомляйте себя такими мелочами. Я доберусь сама. У вас полно государственных дел, не отвлекайтесь на несущественные проблемы какой-то вассалки.

Ты очень сожалеешь, что не отвёз меня домой той ночью. (А всё остальное было нормально, в порядке вещей?) Ну что вы, господин диктатор, такая ерунда не стоит вашего внимания. Не беспокойтесь, я чудесно прогулялась пешком по ночному городу.

Где я была три дня? На экскурсии. В другом измерении.

Как я себя чувствую? Отлично.

Что делаю? Примусы починяю. И танец новый придумала. Дьявольский.

Поехать на озеро? Как вам будет угодно, многоуважаемый господин диктатор. Ваше слово для меня – закон. Как законопослушная гражданка этой тиранической страны я готова выполнить любой ваш приказ и любое ваше указание. Я всецело в вашем распоряжении, господин диктатор. Командуйте.

Ты меня убьёшь. Хорошо. Когда и куда мне прибыть, чтобы вы, господин диктатор, могли провести процедуру расстрела? Это большая честь для гражданки и патриотки этой страны – быть расстрелянной лично диктатором. Большое спасибо, что выбрали меня.

Ой. Меня обнимут? Меня ещё и поцелуют? В глаз? Ты совсем спятил. Всё лицо обслюнявил. Фу.

Ты понимаешь, что я обижена, но хочешь всё исправить. Мы можем уехать куда-нибудь вдвоем, и ты всё мне объяснишь.

Господин диктатор, нам обязательно надо будет обсудить эту вашу превосходную идею чуть позже. В настоящее время моя работа в театре, направленная на укрепление и развитие культурной сферы этой страны, является первоочередной задачей. В вашей недавней речи вы особенно подчеркнули роль театральных представлений в воспитании подрастающего поколения. Поэтому доведение моей работы до конечного результата является и важным государственным приоритетом. Вы заинтересованы в этом прежде всего как диктатор этой страны.

Чёрт со мной? Взаимно, господин диктатор. Чёрт с тобой.

Из страны развитой юстиции я получаю извещение, что суд о защите чести и достоинства мной выигран. Засунув нос в интернет, я с удивлением узнаю, что по результатам моей грандиозной войны в судах нескольких стран я получила несколько крупных сумм компенсаций, а две жёлтые газетенки прекратили свое существование – в результате расследования махинаций, лично мной разоблачённых.

Вроде бы адвокаты отговорили меня от всех подобных затей? Сказали, что это как в сточной канаве самой грязью обливаться.

Благотворительный фонд оказался чист и ангельски прозрачен в своей финансовой деятельности, а один из его злобных критиков поплатился за негативные высказывания министерским портфелем. К моей репутации неординарной звезды добавился важный штрих – я ещё и юридически подкованная звезда, не любящая камни, закинутые в её огород. Со мной лучше не связываться.

Кто эта вторая я? И где она живет? Нельзя мне от тех компенсаций получить небольшой процент? Лучше наличными?

Изучив другие публикации, я понимаю, что отмыли не только меня, и что все эти опровержения и компенсации – результат работы одного из друзей Чародея. Министра по экологии. Тирания смывает сточные канавы вместе с грязью.

А-а-ай! Мамочки! Чародей, ну ты совсем уже того. Поставь меня на место!

Отпусти! Я никуда с тобой не поеду!! Лю-ю-юди! Помогите!

Сейчас. Помогут они. Разбегаются уже кто куда.

Диктатор вручает мне цветочек. Это уже точно без подсказок Шута. Явно сам постарался. Мокрая колючая ветка почти в мой рост. И чему ты, тиранчик, так тихо улыбаешься? Рад, что сложную задачу блестяще решил? Недетский напряг был. А жаль. Моя компания плюшевых медведей очередного братика не дождется.

Нет, я рада, что сегодня такая хорошая погода, но недавний ураган слишком уж мощные разрушения произвел. Куда мы едем? К тебе. Зачем? Потому что ты идиот. Самокритично, но непонятно.

Ты купил мне подарок. Медведики! У меня для вас хорошие новости. Вашу плюшевую команду всё-таки ждет пополнение. Что?! Это не медведь? Ущипни меня, пожалуйста. Ну вот здесь, за руку. Вроде больно. Может, я случайно выпила весёлый коктейль нашего художника? Он всё твердит, что без коктейля в его творчестве мало психоделики. С коктейлем, пожалуй, даже переизбыток получается.

Ой-ой. Медведики! У меня для вас странные новости. К вам пополнение. Плюшевый поросёнок. Вот как реформу какую провести – это тиранчику равных нет по скорости и мощности соображалки, а придумать, что подарить – это сразу деление на ноль наступает.

Впрочем, и попытка выяснения отношений – полное оверфлоу.

Я своими прыжками глупой стрекозы снесла крышу господину диктатору. У него заклинило мозговые извилины, отчего шарики и ролики покатились не по своим направляющим, а в хаотичном беспорядке. И разрушение нормальной умственной деятельности привело к непредсказуемым последствиям. Вот если бы я задумалась хоть на секунду, что тиран почувствует, то ничего бы и не было.

Чародей, остановись. Я не понимаю, о чём ты говоришь. Ты пытаешься меня же обвинить в том, что ты надо мной поиздевался? Это ты тупо на мне сорвался. Без каких-либо моих прыжков. Работа довела тебя до нестерпимого припадка деспотии, и ты выплеснул злобу на меня. Мне стало плохо, тебе – хорошо. Диктаторство отравляет твои мозги, а я тут не причем.

Я очень даже причем, потому что всё время норовлю влипнуть в бестолковые связи. А тиран не может делить свою актриску с кем-то ещё.

Да какие мои связи? Ты белены объелся? И с какой колокольни мне упало обсуждать с тобой свои связи?

Так ты интернет почитай, там всё написано. И проиллюстрировано.

Маэстро. Герцог. Плейбой.

А ты думал, я вытащу толстый адресный том с алфавитными наклеечками сбоку?

Есть ещё ты. Мой первый и последний мужчина. Это всё.

Я выбираю не тех мужчин? Я готова прыгнуть в койку с первым, кто поманит пальцем?

А те отношения не были койкой. Я, вообще, с каждым из тех мужчин жила. С каждым из них я вместе спала, ела, пила, гуляла, делила радости и неудачи. С каждым я утром, днём, вечером разговаривала, обнималась, делилась впечатлениями. Может, это не было великой любовью на всю жизнь, но это были спокойные и комфортные отношения для меня и для моих любовников. Никто из них не унижал меня, не кричал на меня, не изменял мне. И с каждым я осталась в добрых отношениях.

Они все мерзавцы? Они такие, какие есть. Как и ты.

Балетмейстер резко критикует то, что я делаю? Может, ты и не поймешь, но я ему очень благодарна. Он бескорыстно тратит своё время на разбор моих полётов. И он подсказал мне несколько классных идей. Без крика об авторских правах. Мы дружим, мы переписываемся. И когда видимся, стараемся урвать часок-другой, чтобы потрепаться. Маэстро может отложить свои дела ради меня. А твои дела всегда важнее, чем я. Государство или балет, какая разница? Важен принцип.