От первого лица

Рок-банда наша названия не имела, но мы задумались над этим вопросом. Дум было как-то маловато, и мы начали репетировать, отложив решение главного вопроса на неопределённое время. Света попросила, чтобы мы играли не только Гнилой Запад, но и хорошие советские песни. Так мы и поступили. Когда Света пришла, чтобы послушать хорошую песню, мы исполнили творение Дунаевского, но за автора текста я был не уверен. Мы пели примерно так:

«Мы пи…, мы пи…, мы – пионеры юга,

Насра…, насра…, нас радует весна.

Торопись пись, пись, Приободрись, дрись, дрись…»

Пели мы хорошо и громко, но Света нам не дала закончить прекрасную песню, и попросила нас отныне петь на английском. Мы с этим радостно согласились, но всё-таки пели одну песенку, которая была частично на русском языке. Это была песенка про то, что у попа была коза, Shake baby shake, да через жопу тормоза, а поп дрова на ней возил и через жопу тормозил. Её, как бы, не только мы пели. Её даже пионеры из пятого отряда пели. Очень популярная была песня. Вот такая у нас была сублимация. Однако, как ни сублимируй, но о реализации забывать не стоит. На этом фронте дела обстояли не так весело.

Когда Ира меня коварно покинула, я разуверился в чистой любви, и тут же попытался предаться грязному разврату. Особых успехов не было, но в тот момент мне казалось, что успех мой был грандиозен. Мне удалось пару раз поцеловаться с другой Ирой совсем не по-детски и даже лизнуть её сиську, точнее то, что должно было стать сиськой. Кроме того, мне удалось поцеловаться ещё с двумя девочками, но по-детски, а с Иры удалось стащить трусы, но не совсем удалось. Она их быстро натянула назад, но волосы я всё же увидел. Вторая Ира тоже обещала мне звонить, но также до сих пор не собралась это сделать. Успехи в сублимации были куда как более весомыми. Мы научились играть пару песенок из репертуара Creedence Clear Water Revival, ну и так, кое-что не до конца. Короче говоря, два месяца не прошли совсем даром, а когда закончилась вторая смена, моя тётка решила, что мне надо посетить Эстонию, была такая республика Советской Прибалтики. На этот дурной поступок её соблазнила её подружка, которая вывозила туда своего золотушного отпрыска. Нетрудно догадаться, что в Эстонию я поехал уже без галстука.

В Эстонии мне всё не понравилось. Абсолютно всё. Море было такое мелкое и грязное, что к нему подходить было противно, не говоря о том, чтобы в нём ещё и купаться. В первый день выхода на море я, преодолев отвращение, всё-таки смог пройти по колено в воде около ста метров, но оно было ещё и холодным, и у меня навсегда отпало желание, лезь в эту грязную лужу. Эстонские девочки мне совсем не понравились. Красотой они вовсе не отличались, зато отличались врождённой эмоциональной тупостью. Мне не понравилась тёткина подружка, а особенно её золотушный отпрыск. Единственное занятие, которое я сам себе смог с большим трудом придумать, было ходить в лес по грибы и по ягоды. Скука была смертная, а тоска безысходная, и так три недели с лишним. Больше я никогда в эту Эстонию не ездил, и никогда не поеду, ну её в задницу вместе со всеми эстонцами.

Однажды, где-то дня за три или четыре до отъезда в город-герой Москву, я забрёл туда, сам не знаю куда, а всё из-за того, что я спёр у тётки сигарету и в лесу её выкурил. Мозг мой малость потёк. Чтобы добраться до места дислокации моей тётки, её подружки и её отпрыска, пришлось выйти из леса и идти вдоль моря. Не стану описывать красоты местной природы, как это делают авторши книжки про Лето в Пионерском Галстуке, зато перейду прямо к сути. Надо экономить время и бумагу, ибо лес – наше богатство. Берегите лес, господа! Шёл по берегу отряд, шёл издалека. На самом деле я шёл совсем один, слева море, справа лес, зато народу не видать совсем. Подумав пару минут, я продолжил свой нелёгкий путь и случайно наткнулся на нудистку. Есть мнение, что в те времена в Стране Советов нудистов не было, но мнение это в корне ошибочно. Не было такого понятия, как нудизм, однако голые бабы валялись на берегу Балтийского моря в изобилии, от одной до четырёх штук на погонный километр унылого побережья. Несколько раз я своими глазами видел их издалека, а вот до этой было всего-то метра три. Как-то слишком уж неожиданно я выскочил из-за угла, ну и эта самая нудистка вовремя не успела развернуться ко мне задницей. Ситуация была несколько двусмысленной. С одной стороны подглядывать не хорошо, но с другой-то – нехуй тут голыми валяться.

Сказать, кто больше сконфузился, было трудно, но дама со своим конфузом справилась быстро, а я, как бы, остолбенел от увиденного. Нудистка сделала вид, будто меня просто нет в природе, и продолжила загорать, как ни в чём не бывало. Я продолжал стоять и смотреть на барышню, а на меня беззастенчиво смотрела её пизда. Такая вот мясистая и волосатая пизда лет тридцати пяти отроду. Примерно ровесница моей матери, но тогда я ещё не был знаком с Фрейдом, а то бы я сказал, что он как всегда прав. Насмотревшись вдоволь на сиськи, пипиську и все прочие части женского тела, я вышел из состояния оцепенения и неуклонно направился до дому. До дома было около часа ходу, но мне мешал идти хуй, который слишком бурно отреагировал на нудистку. Мысли в голове путались, но одно я понял точно. Конечно, я и раньше всё это понимал, но тут-то я как бы прочувствовал это всеми фибрами своей души. И понял я, куда надобно совать свой хуй, чтобы он не мешал идти домой. Вот как-то так закончилось детство. Мои же наивные мечты уступили место вполне конкретным желаниям, а мой нездоровый романтизм превратился в здоровый цинизм.

В тот год в Москве стояла жуткая жара, горели торфяники, а птицы дохли налету. До школы оставалось ещё дня три, а делать было нечего. От нечего делать я продолжил изучать труды Ги де Мопассана и разглядывать творения любимых художников. Опять же от нечего делать, я взглянул на себя в зеркало и с ужасом обнаружил, что гадость под носом основательно разрослась, и на бороде выросло пять волосков, и ещё столько же на щеках. Пришлось всё это сбрить. Да и хуй бы с ними. Не жалко. Новое вырастет. Новые усы принесут новые мысли. Как-то так и закончились мои годы в пионерском галстуке, закончилось последнее пионерское лето, которое мне совсем не принесло радостей однополой любви. Видимо, я был не избранным, а самым обычным подростком, о котором великие писательницы книг не сочиняют. Внимания достойны только небинарные инвалиды.

На этом можно было бы и закрыть пионерскую тему, однако, не всё бывает так, как этого хочется. У людей есть такая особенность, возвращаться к прошлому не только в мыслях, но и в действиях. Недаром же говорят, что преступника всегда тянет на место преступления. Вот и меня постоянно тянет в том же направлении. Чтобы сэкономить время моих читателей, особенно тех, кому понравилось «Лето в Пионерском Галстуке», сразу предупреждаю. Следующая глава моей книги будет также на тему пионерских подвигов. Если кому-то не понравилось накарябанное выше, то ему совсем не стоит читать ниже. Там будет ещё страшнее. Нечто вроде страшной сказки примерно следующего содержания:

«А с девочкой было так мило, но мне захотелось проверить.

Я взял молоток, я взял зубило и вскрыл её ласковый череп».

Чтобы не обоссаться ночью, не пейте кофе после двадцати трёх часов. Это – вовсе не совет, это – Категорический Императив Канта.

IV

. Лето Без Пионерского Галстука.

Перед летом была весна, перед весной – зима, а перед зимой была осень, и всё это без пионерского галстука. Может это и хорошо, что без галстука, иначе мог бы чего доброго и пидорасом стать. Однако не удалось, почему-то. Осенью я очень активно начал знакомиться с девочками, но они по непонятным причинам были в сто раз более закомплексованными, нежели пионерки из Лагеря. Короче говоря, я за весь учебный год добился поцелуев только от трёх, и ничего кроме. Не жизнь, а полное говно. Успехов на поприще сублимации либидо было тоже, кот наплакал, а учится мне как-то совсем надоело, и, в конце концов, меня всё-таки выпиздили из математической спецшколы. Единственным сомнительным достижением за весь учебный год было то, что я научился пить и курить. Не так, чтобы стал я заядлым курильщиком или конченым алкоголиком, но начало было положено. Кроме этих сомнительных начинаний, я начал заниматься боксом и попытался изучить труды Зигмунда Фрейда, ибо с Ги де Мопассаном было покончено к началу мая. Ещё мне довелось посмотреть парочку журналов Playboy, и у меня возник вопрос, почему у всех американских баб волосы на пизде растут прямоугольником, а у той нудистки, что я видел в Эстонии, был треугольник. Короче говоря, я не достиг особых успехов в своем интеллектуальном развитии, но после сдачи экзаменов мы с приятелем так нахуячились дешёвым портвейном, что у меня даже возникла мысль о том, чтобы срочно бросить пить.

После того, как я срочно бросил пить, мне пришлось искать для себя новую школу, и мне это удалось с четвёртой попытки. Школа была далековато от дома, и до неё уже надо было ехать на троллейбусе минут эдак двадцать, но ближе как-то не получилось. Может, оно и к лучшему. После всех моих мытарств я надеялся на отдых в Крыму или в Закарпатье, однако меня наградили поездкой в Пионерский Лагерь. Нельзя сказать, что я сильно обрадовался, но и горевать тоже не стал, ибо там у меня все мои начинания удавались гораздо лучше, нежели на воле. Вот так я и стал пионером снова, как мне казалось, но не тут-то было. Пословица гласит, что в одну воду нельзя войти дважды, зато в одно говно можно вляпаться бесконечное число раз. По приезде на место я обнаружил некоторые перемены, но основа была незыблема. Двух моих прошлогодних дружков также сослали пионерить за плохое поведение, а кроме них была ещё и вечная Света. Из перемен сразу же бросались в глаза новый Начальник Лагеря и Старшая Пионервожатая.

Старшую Пионервожатую звали Люба. Такая Люба, что всем люба. Все от половозрелых пионеров до вожатых хотели ей вдуть, но, как заверила Света, ебёт её исключительно Махно. Остальным хуй по всей морде. Люба была рослая и не слишком стройная хохлушка. Она говорила с жутким хохлацким акцентом, зато постоянно пребывала в прекрасном расположении духа. Назвать её красавицей язык не поворачивался, однако сексапил, о котором в те годы ещё не знали, пёр у неё из всех щелей. Была она почти брюнетка с карими глазами, а юбки у Любки были одна короче другой, а ещё и пионерский галстук, короче, полный аут. Кто такой Махно, я понял не сразу, ибо начал мотать свой срок со второй смены. Так прозвали нового начальника Лагеря. Почему так, Света не знала, ибо не был он ни Нестором Ивановичем, ни Нестеровым, ни кем либо, с кем можно было бы вполне адекватно ассоциировать его персону. Вот просто так обозвали, и всё тут. Как его звали на самом деле, я не помню, да и нет в этом никакой надобности. Было ему около сорока, а Любе двадцать семь лет, как и Свете, хотя мне казалось, что Свете уже за тридцать. Как-то она выглядела постарше, но в плане красоты Любе до неё было как до Луны, несмотря на то, что Света была блондинка, такая утончённая и с умными карими глазами натуральная пшеничная блондинка.

Света сообщила нам, что взяли нас в Лагерь не совсем пионерами, а более подробную информацию о нашем социальном статусе, нам сообщит лично Махно. Предыдущего Начальника Лагеря я вообще не помнил, и по этой причине не могу сказать, был ли Махно лучше него или хуже, но новый Начальник оказался вроде как вменяемым. Он пояснил нашей кампании, что мы все выросли из пионеров, и по этой причине жить мы будем своей жизнью, отличной от пионерской. Типа как если наш Лагерь – Зона для пионеров, то нас пошлют на Химию. Жить мы будем в палатке, жрать на кухне, а не в столовой, зато в любое время, а не по расписанию. Заборов для нас не существует, то есть у нас будут запасные ключи от всех калиток и ворот, и шляться мы можем куда угодно. Никакого режима и никаких дурацких мероприятий. Можно всё в рамках приличий, но нельзя растлевать пионеров. То есть курить так, чтобы пионеры не видели. Пионерок трахать нельзя, но в Лагере есть три комсомолки, вот их можно. Короче Анархия – Мать Порядка. Вот Вам и Махно. Кроме свобод были некоторые обязанности, а именно, мы были обязаны слушать самого Махно, Любу и Свету, а все остальные были нам не указ.

Наша палатка располагалась вдалеке от всех остальных строений Лагеря, что было весьма полезно, чтобы не особо задумываться о растлении пионеров. Кроме того, для нашего блага палатку установили не непосредственно на сырую землю, а на дощатый поддон, а ещё стены палатки были внутри из фанеры. На фанере типа удобнее писать всякую гадость, нежели на брезенте. В этом уже убедились те, кто жил в этой палатке в первую смену, и они изрисовали абсолютно все стены. Кроме полной херни там была и полезная информация типа «Люба – Блядь». Была ещё и картинка над этой надписью, на которой эту самую Любу, стоящую раком, кто-то драл сзади, а второй кто-то пихал свой хуй Любе в рот. Про Свету было написано, что она сосёт, но плохо. По поводу этих информационных баннеров Света ничего не сказала, но попросила нас не обращать на них внимания, типа не все пионеры такие хорошие как мы, и она типа надеется, что мы подобных глупостей писать не станем. Правильно надеялась, ибо написать новое было уже негде, разве что для начала стереть всё старое. Не знаю уж почему, но как-то так получилось, что Света признала лидером стаи меня и все свои нравоучения транслировала через меня на всю нашу троицу. Меня это не смущало, но было немного странно, почему именно через меня, а не всем сразу. Махно поучал всех сразу, ну на то он и Махно.

Разобравшись с местом временного проживания, Света плавно перешла на тему сублимации либидо и рассказала, что теперь нам возможно разрешат играть на публике, если мы будем себя хорошо вести, то есть не будем курить на сцене, бухать и материться, и, самое главное, будем следить за порядком в зале. Однако было и одно Но. Играть можно от обеда до ужина, а вот после ужина нет. Ну, хоть так, и то довольно хорошо. Оно и понятно, что на ночь глядя играть небезопасно, в том смысле, что пионерки могут сомлеть, и тогда будет разврат, а его начальству не надобно. Третья серия инструкций автоматически вытекала из второй, а тема инструкции касалась комсомолок. Комсомолкам палатка не полагалась, ибо две из них были типа помощницами вожатых в шестом отряде, а третья была медсестрой в Лагерном Лазарете. Обе помощницы окончили девятый класс, и им уже было по шестнадцать, а третья проучилась целых два года в медучилище, и ей было почти семнадцать. Как-то маловаты мы были для комсомолок, но Света меня успокоила, объяснив, что вожатым строго настрого запрещено трахать комсомолок, и поэтому наши шансы не равны нулю.

Комсомолки сами пришли к нам знакомиться сразу после обеда, что давало повод надеяться на правоту Светы. Правду сказать, пришли только те две, что не были медсестрами, а к медсестре мы пошли уже впятером. Обе комсомолки были ничем не примечательными девахами средней паршивости, однако, за неимением лучшего были признаны годными к употреблению. Третья комсомолка была, как бы так помягче выразится, особенная. Нет, не в том смысле, который вкладывают в это слово нынешние либерасты. Отнюдь нет. Она была высокая и стройная, как кипарис, у неё были очень длинные ноги и очень длинные волосы, на которые она не пожалела перекиси водорода, но был один маленький недостаток. Глаза. Такие вот раскосые и фиолетового цвета. Разрез глаз наводил на мысли о Чингиз Хане, а черты лица совсем не гармонировали с формой глаз. Лицо было вовсе не плоским, и нос был достаточно узким и прямым. Такую внешность трудно передать словами или цифрами, такое надо видеть. Такая русская красавица только с монгольскими глазами. Как того и требовали обстоятельства, знакомство состоялось.

Между обедом и ужином мы делили девок. Несмотря на мои возражения и аргументы, мне досталась медсестра. Аргумент, что я расист, был отклонён, и мне пришлось довольствоваться тем, что дали. Как ни странно, медсестра откликалась на имя Оля, а фамилия у неё была Назарова. На всякий случай я решил прояснить картину и спросил у Светы, и она разрушила мои иллюзии. Я-то думал, что отец у Оли был русский, а мать казашка, но вышло всё наоборот. Со слов Светы, отец был узбек, и, как уверяла Света, и в чём я впоследствии самолично убедился, Назаров это – самая, что ни на есть, узбекская фамилия. Опять же, со слов Светы, мать Оли была блядью, причём не русской, а татарской, а Оля была не Ольга, зато Алия. Вот так и рушатся наивные мечты. Думал я, то там хоть капля русской крови, так ведь нет, совсем нет, хоть обосрись. Пришлось мне отказаться от идеалов расизма, ибо ночь обещала быть томной, так как после отбоя девушки обещали заглянуть к нам на огонёк с целью покурить, а там уж как пойдёт. На многое я не рассчитывал, но на кое-что всё же надеялся.

Надежды не всегда оправдываются. Девки пришли и сели на наши койки, но на пионерском расстоянии от нас, и только тем и занимались, что курили мои сигареты. Курить на халяву приятнее и дешевле. Накурили мы так, что хоть топор вешай, а когда пачка сигарет закончилась, барышни разбежались по своим норам. Для прояснения ситуации следует заметить, что я прихватил с собой в Лагерь три пачки Явы, и семь рублей двадцать копеек советским деньгами. Пять рублей мне дал отец, рубль – тётка, а рубль двадцать я накопил, жёстко экономя на школьных завтраках. На самом деле я сэкономил гораздо больше, но я купил сигарет, и ещё бутылку Южного Красного Крепкого за рубль восемьдесят семь копеек, которую мы с моим школьным приятелем распили в Измайловском Парке. Мои ж дружки, я употребляю этот голубоватый термин лишь потому, что друзьями их назвать, не поворачивается язык, тоже взяли с собой сигареты и немного денег, но тратить на пустую болтовню пачку сигарет мы совсем не рассчитывали. Эдак за смену только на курево девкам улетит аж девять рублей, а что останется на вторую? Так ещё бы и выпить на что-то надо. Как-то жизнь наша не задалась с самого начала. Однако на следующий день ужасная ситуация слегка выправилась. С утра нам было как-то херовато, зато девкам – совсем херово. Оказалось, что курение на халяву слишком сильно вредит здоровью, и барышни свой пыл слегка снизили, а наш бюджет был спасён.

Дня три или четыре всё было без перемен, вот только курить стали меньше, но либидо от этого не снижалось. Сублимационный зал не радовал посетителями, а всё потому, что Света строго запретила туда вход тем, кому ещё не исполнилось четырнадцати лет. Тех, кому исполнилось было крайне мало. Два прыщавых юнца и три таких же девки. Комсомолки были очевидно получше нашей музыкальной аудитории, вот мы и задумали ускорить процесс грехопадения наших комсомолок, для чего и прикупили две бутылки Фетяски. Было в те времена такое молдавское сухое вино, кстати, вполне даже приличное. Вино не слишком помогло ускорению свободного паления, зато слегка подорвало наш, и без того скудный, бюджет. Две комсомолки отказались наотрез играть в карты на раздевание, но зато медсестра просто не поняла, о чём вообще была речь. Тем не менее, пионерское расстояние уменьшилось до комсомольского, ну и, само собой разумеется, в программу были включены невинные поцелуи. По моим подсчетам, наш бюджет вряд ли позволил бы нам склонить дам к совокуплению, а время неумолимо шло и шло. Как-то даже в прошлом году было интереснее, однако ж, не всё сразу. Вино и камень точит.

Во время наших музыкальных потуг две комсомолки иногда нас посещали, однако моя косоглазая нимфа трудилась в поте лица своего на поприще Лагерной медицины. При виде комсомолок, я постоянно вспоминал мою нимфу, и у меня в голове начинала крутиться одна из последних на тот момент песенок Deep Purple. В ней пелось:

«My Woman from Tokyo, She makes me See

My Woman from Tokyo, She’s So Good for Me».

Моя вуман была фром Ташкент, и была настолько тупа, что я даже не знал, о чём с ней можно поговорить. На самом деле, это – отвратительно, когда тупая девка ещё и не дает. Как вспомню, так вздрогну. Не помогла даже вторая серия из Фетяски, и у меня полностью исчезло желание ебать узбекскую медсестру, и как ни старались мои дружки, но я не поддался на уговоры и выслал свою нимфу на хуй.

Мои дружки негодовали, ибо я им усложнил процесс соблазнения их нимф, но они нашли выход, и стали собираться впятером в Лазарете, где медсестра лишь наблюдала за процессом коллективного душевного онанизма. Судя по рассказам моих дружков, её эта роль вполне устраивала. Другую, весьма немаловажную роль играла Света. Она контролировала все процессы, которые шли у нас в Лагере, но особенно те, которые касались нашей троицы переростков. Оно и правильно, на то она и лагерный психолог, хотя один момент меня настораживал. Дело было в том, что Света слишком много времени уделяла именно моей персоне, может быть так, что это мне казалось, а может, и было на самом деле. Чёрт её знает. Мне казалось, что она выбрала меня в качестве наивного подопытного кролика для своих весьма сомнительных экспериментов. Как бы то ни было, но советы от Светы всегда были в масть, и это меня радовало.

До конца второй смены оставалось чуть более недели, может, дней десять. Я уже как три дня обходился без женской ласки и даже начал понемногу привыкать к этой реальности. Оба моих окаянных дружка продолжали заниматься в Лазарете душевным онанизмом со своими комсомолками, а моя бывшая сестра продолжала продолжать. Однажды наша троица пришла в клуб, и там мы закономерно начали сублимировать нереализованное либидо. Минут через пятнадцать в клуб начали наши прибывать поклонники и поклонницы. Когда все были в полном сборе, а мы криво и косо лабали «Never Marry Railroad Man», в клуб зашла Света, ведя за руку прелестную девочку. Высокая и стройная брюнетка, да ещё и с умными зелёными глазами. Просто мечта поэта. Как же я раньше её не замечал? Видимо, перед моим носом маячила косоглазая медсестра и загораживала собой мне всю перспективу. Моё нереализованное либидо мгновенно отреагировало. Света представила свою спутницу, которую звали Лена, и у которой сегодня был день рождения, то есть ей уже исполнилось четырнадцать лет, а посему ей можно слушать наши экзерсисы. Я понял, что это – судьба.

Около часа я и мои сотоварищи с остервенение терзали свои музыкальные инструменты, а Лена с восхищением смотрела на нас. Мне казалось, что смотрит она именно на меня. Когда пришло время ужинать, все наши фанаты разошлись, вот только Лена не разошлась, а осталась сидеть там, куда её посадила Света. Мне показалось, что она впала в кататонический ступор, и я подошёл к ней. Не зря, ох не зря я это сделал. Лена ждала именно этого. После ужина мы ушли за забор, от которого у меня были ключи и шатались по колхозному полю. Утром следующего дня мы вместе с Леной пошли гулять в лес. Её это чрезвычайно порадовало, ибо в лес она зашла в первый раз из-за боязни заблудиться по причине тяжёлой формы топографического кретинизма. Чтобы Лене не было страшно в тёмном лесу, мне пришлось её поцеловать, а ей это понравилось, и понеслась душа по трубам. Два похода в лес показали, что Лена готова дойти до логического завершения нашего знакомства, ну я и пригласил её в нашу палатку после отбоя. Не всё сразу, ещё дня три потребовалось Лене, чтобы принять моё гнусное предложение.

Предложение было безоговорочно принято в пятницу двадцать седьмого июля тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я хорошо запомнил эту дату, и не только потому, что на следующий день у меня были именины, а потому, что день грядущий принёс столько всего удивительного и непоправимого, что ни в сказке сказать, ни пером накарябать. После отбоя Лена вылезла из окна своей палаты, и мы незаметно пробрались к моей палатке. Мои дружки продолжали свои искания в Лазарете, а я прикупил бутылку Фетяски. Бутылки оказалось достаточно, чтобы Лена согласилась на всё. Никогда так не было, чтоб чего-то не было, всё когда-то было, и ничего нового уже не будет. Когда я снимал с Лены трусы, то невдалеке от палатки раздались голоса и смех моих дружков. Лена испугалась и натянула трусы обратно, и вообще вся срочно оделась. Когда Лена полностью оделась, голоса моих дружков стали отдаляться в сторону клуба. Попытка раздеть Лену по второму разу не увенчалась успехом, по той простой причине, что Лена боялась, как бы дружки неожиданно не вернулись и не сломали нам весь кайф. Она догадалась, что они со своими комсомолками посрались со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Не свезло. Пришлось проводить Лену назад в её опочивальню, ну а самому заняться самообслуживанием, чего раньше я ни разу ещё не делал. Да не вру я, вот Честное Пионерское! Дружки грешили, а я держался. Обслужив себя по высшему разряду, я лёг и призадумался, как же жить дальше. Судя по всему, моим дружкам дорога в Лазарет будет заказана, а у меня из-за них не будет возможности довести дело до победного конца. С другой стороны, Лена, как и я, жила в Измайлово, на углу Третьей Парковой и Измайловского Бульвара, от меня полчаса пешком, ну а на троллейбусе всего-то три остановки. Говно вопрос, просто придётся подождать немного. Оно того стоит. Однако может и так статься, что ещё не всё потеряно, и дружки мои окаянные помирятся со своими пассиями, ну а тогда завтра будет всё в лучшем виде. Фантазия рисовала мне эротические картины в духе Поля Дельво, и я уснул сном младенца.