скачать книгу бесплатно
Кузя стал спешно искать работу, но работа сама нашла его. Оказалось, что Федот перед отъездом заглянул на частную фирму и замолвил директору слово о трудолюбивом непьющем мастере на все руки.
Директор Тихон не счёл за унижение лично приехать к Кузе, чтобы познакомиться. Так, после отправки техники, Кузя и Катя перекочевали в съёмную комнату, которую нашёл сам Тихон.
Для Кати на фирме работы не было, а Кузя был востребован вдвойне. Фирма занималась продажей металлопроката. Ответственными за металл были кладовщицы Фая и Рая. Михалыч работал на погрузчике, Потап заведовал газорезкой, а Игнат – дисковой пилой. Кроме того, все мужики занимались переноской, выправлением, строительством и другими хозяйственными работами. Поэтому нужный специалист в нужный момент мог оказаться в другом конце базы. А посему Тихону нужен был специалист на все руки.
Дисковый резак Кузе был знаком. Импортный погрузчик в управлении оказался намного проще и приятней, чем норовистый и капризный бульдозер. И газорезка была не сложнее сварки.
Тихон оказался добрым, но требовательным мужиком. Зарплата выплачивалась в конверте, и никто не знал, сколько получает другой. Ультимативное требование Тихон поставил сразу: «Если кто-то узнает, сколько в твоём конверте, то сразу последует увольнение!»
* * *
Потап с Игнатом были курящими и не отказывались пропустить стаканчик, и это их сближало. Непьющий и некурящий Михалыч был вынужден сохранять с ними дистанцию, а потому был рад появлению Кузи, стоявшего на аналогичных позициях, и за совместной работой и в «перекуры» делился своим житейским опытом.
Как-то Михалыч продиктовал Кузе номер своего фона, и тот запомнился, как особый узор: достаточно было запомнить две цифры, как остальные выстраивались сами – 64324623.
Михалыч был в разводе. Среди родни и знакомых брак Михалыча долго считался идеальным, но когда Михалыч, вкалывая на трёх работах, скопил на квартиру, то радость новоселья была недолгой: жена потребовала развода. С полгода Михалыч упирался, убеждал, что добрые отношения дороже всего на свете, но жена беспрестанными скандалами добилась своего. Михалыч оставил ей квартиру и вернулся жить в деревню к матери.
Продолжая вкалывать, он срубил новую избу и сделал в ней удобства не хуже городских. Деревушка, расположившаяся на берегу речки, бочком упиралась в лес, и участок земли матери-отца был с самого краю – речка на задах да лес с боку – загляденье, в чём Кузе выпал случай убедиться.
Жена Михалыча, резко подобрев после развода, стала приезжать в гости, но Михалыч догадался о причинах такой перемены: ещё и дом вознамерилась оттяпать. Да и в дочери читались те же самые черты, как в яблоке – от яблони.
Михалыч частенько делился житейскими проблемами, перемежая повествование прибаутками, поговорками и известными фразами, а Кузя слушал, цепляя прибаутки и не особо вникая в подробности чужой жизни. Ему казалось, что волею судьбы его минула сия горькая чаша: будущая семейная жизнь Кузе казалась уже выстроенной – не шикарной, но благополучной, и беспокоиться, казалось, не о чем, но судьба плела свои узоры.
* * *
Через год у Кузи и Кати родилась дочка Маля. Хозяйка квартиры, Алиса, относилась к ним как к родственникам. Она помогала Кате и словом, и делом, и даже комнату свою не запирала никогда. Летом Алиса жила в садовом домике, а Кузя и Катя чувствовали себя совсем вольно.
Рая, жившая в том же подъезде, была знакома с Алисой и порой заходила поболтать. Оказалось, что именно она порекомендовала Тихону пустующую комнату. Катя и Рая стали подружками, и на работе отношения Кузи с Раей тоже были тёплыми – дружескими, на что с недовольством смотрел Потап.
У Михалыча полоса жизни была не столь светлой, он схоронил мать и пытался вновь завести семью, но всякий раз обжигался на корыстных устремлениях подруг.
Как назло, у Тихона открылся нехороший принцип – он никогда не пересматривал оговорённый размер зарплаты. Михалыч, проработавший больше всех, предложил сообща поставить вопрос о повышении, но из солидарности поддержал лишь Кузя, а другие отмежевались. Михалыч был уволен, Кузя предупреждён, а добрые отношения в коллективе сменились подозрительностью. Нагрузка на Кузю увеличилась, а зарплата осталась прежней.
Потом и на Раю свалилось горе. Её шестилетний сын катался на санках с горки, и какие-то пацаны врезались санями ему в живот. Сын вернулся домой со слезами, а Рая постаралась успокоить его, мол, мужчины не плачут: искать виновников было поздно и бессмысленно. Вечером у сына поднялась температура. Рая, оставив Кате дочку, отвезла сына в больницу. Его поместили в стационар, а Рае наотрез отказали в намерении быть с ним.
Врач пришёл к пацану только утром и обнаружил его умершим. «Защитники» детей сворой приехали к Рае и, обвинив её в избиении сына, отобрали дочку. Сколько ни искала Рая справедливости в прокуратуре и судах всех инстанций – везде отпинывали. С горя Рая запила, и её лишили родительских прав.
Катя, с которой Рая делилась своими горестями, пересказывала их Кузе, поражаясь, какие страшные дела творят власти. Как-то она сказала: «У нас с тобой всё так хорошо, что даже страшно! Хоть бы ругались, что ли!»
Когда Рая повесилась, Катя долго была вне себя от ужаса, а потом стала намеренно устраивать глупые ссоры.
Потап, не раз подкатывавший к Рае, тоже запил. В поддатом состоянии он со слезами на глазах обвинил весь коллектив в смерти Раи: «Мы должны были пойти все вместе и отобрать дочку у этой своры!!!» – орал он.
Тихон предупредил его разок не приходить на работу пьяным, а на другой раз уволил.
Кузе Тихон принёс официальные удостоверения газорезчика-сварщика и водителя погрузчика и свидетельства о прохождении полных курсов обучений.
– У нас всё покупается и продаётся, – пояснил Тихон.
На Фаю легла двойная работа, а Тихон надолго слёг в больницу. Его жена, занявшая директорское кресло, приняла нового работника по имени Эдик, который ничего не умел и ничего не хотел делать, а лишь льстиво улыбался всем.
* * *
Маля росла хохотушкой. Радость переполняла её во всем. Кузе нравилось играть и гулять с ней. Катя хотела устроиться на работу в детский сад по соседству, но Кузя настоял на том, что при их скромных потребностях его зарплаты на жизнь хватает, а потому Кате лучше посвящать себя дочке. Разок они погостили у родителей Кузи, чему те были несказанно рады. Прошло уже немалое время после того, и мать приглашала вновь, но скопленного хватило бы только на дорогу, а Катя снова была беременна.
Кузю раздражало заискивание Эдика, но ещё больше раздражала необходимость полного контроля над тем, что и как он делает. Проще было самому всё сделать, чем принудить нерадивого, и Кузя стал поучать неумеху, не пренебрегая повышенным тоном и крепким словом.
Тихон, вернувшийся из больницы, не реагировал на просьбы Кузи уволить Эдика. Дошло до того, что за поломку инструмента Кузя отвесил Эдику тумаков, за что сам потерял в зарплате. Выяснилось, что Эдик – племянник жены Тихона, и принят, чтобы докладывать обо всех. Тогда и Кузя стал работать «спустя рукава». Эдик сидел на лавочке, а Кузя сам неспешно резал, грузил, строил, выправлял, чистил. А клиенты ждали. Вместо Тихона всё чаще сидела его жена, а очередь покупателей становилась всё короче.
– Надо было послушать меня, не было бы болота! – высказал Михалыч, с которым Кузя продолжал поддерживать отношения. – Да и Тихон прогадал: погнался за топорищем – упустил топор!
Михалычу жизнь преподнесла новые проблемы: его деревушка была на краю города, и участок вблизи леса и речки приглянулся кому-то из «крутых». Поначалу «крутой» сам подъехал к Михалычу в компании с местным главой и предложил вроде как немалую сумму за участок земли с условием, что Михалыч уберёт свои «дрова», имея в виду дом. Михалыч отказался, поскольку место нравилось самому, и оно было памятью об ушедших родителях, да и за предложенные деньги невозможно было приобрести даже комнату в коммуналке. А затем произошёл пожар: пока Михалыч был на работе, его дом сгорел дотла.
По заявлению Михалыча полиция возбудила дело о поджоге, но никаких результатов не было. Ни в доме, ни во дворе Михалыча не было ничего самовозгорающегося, и даже электричества в тот день, по стечению обстоятельств, не было, но полиция меднолобо не желала признать факт поджога: «А вдруг кто-то окурок из-за забора бросил!» – и это в таком месте, где посторонние лишь с десяток раз проходили за год!
Михалыч перебрался жить к сестре, ютившейся с дочерью в однокомнатной квартире, а на пожарище сколотил «курятник», чтобы видно было, что место не пустое.
* * *
Ссоры в семье вошли в норму. Катя всё больше походила на свою бабку, и Кузя тоже на неё покрикивал, что слышали соседи. Руку только не прикладывал.
Когда пришёл срок, отвёз в роддом. По дороге не разговаривали после очередной ссоры.
Наутро Катя родила сына, а позднее, вся бледная, улыбалась Кузе в окно и попросила прощения за глупые скандалы.
А потом Катя умерла.
Когда Кузя, убитый горем, сидел перед дверью главного врача, старушка уборщица, моя пол, тихо пробормотала, не обращаясь к Кузе, что врачи заболтались на пересменке и забыли, что детское место не вышло.
– Судить их надо, да только правды не найдёшь! – посетовала старушка, глядя в пол.
Главврач так и не принял Кузю и не дал никаких объяснений.
Кузя подал заявления в полицию и прокуратуру. Офицер полиции, принявший заявление, посоветовал прийти на следующий день, и Кузя пришёл. Его проводили к подполковнику Яруллину, который принял Кузю радушно и внимательно выслушал.
– Ты воздух нюхал, кем главврач приходится прокурору города? – трепанул Яруллин с нескрываемой хитростью.
Кузя вспылил, что не знает и знать не желает, и это не должно иметь никакого значения.
– Пухнарь ты ещё! Дубарь глупый! Жизни не знаешь! – сделал вывод Яруллин. – Ты что думаешь, что я ради тебя на фонарь полезу?!
Кузя не знал, что ответить. Яруллин закурил, да так, что некурящему Кузе стало противно, и, попыхивая дымом, пробубнил:
– Ты забудь об этом. Дырку себе найдёшь, родит снова, и живи себе в тряпочку, а я тебе помогу, если что!
Кузю возмущало не только курение, но и наглое отношение к человеку со стороны полицейского. В строительной бригаде мужики тоже курили в вагончике, но, из уважения к другим, старались выдыхать дым в форточку, а подполковник полиции дымил нагло – прямо в лицо. Кузе хотелось и плюнуть в рожу, и вмазать сигарету ему в рот натруженным кулаком, а сказанные слова, говорящие о полном безразличии к убитой медиками жене, были верхом цинизма! Внутри всё кипело, и Кузя боялся, что, как только откроет рот, то выскажет всё этому подонку и матом, и кулаками! Во избежание скандала и драки Кузя молча встал и пошёл к выходу. Яруллин вдогонку ещё подсыпал соли:
– Ты намалявил бы отказную на сына, всё равно виться не сможешь!
Кузя шёл по коридору, разбивая костяшки кулака о стены. У вертушки его остановил дежурный и передал требование явиться на следующий день к назначенному времени.
В прокуратуре ответили, что прокурора нет, а ответ на заявление будет дан в установленный законом срок.
В роддоме увидеть сына не дали, сославшись на то, что он проходит специальный курс восстановления.
Алиса, присматривавшая за Малей, пока Кузя обивал пороги, сообщила, что уезжает в сад, который нужно было подготовить к зиме.
Мале уже минуло три года. Она уже умела читать по слогам, считать на пальчиках, лишь произношение было слабое. Кузя говорил ей, что мама в больнице, но дочка скучала по ней и, видимо, чувствовала что-то более ужасное – не веселилась, а сидела задумчиво.
* * *
На следующий день, когда Кузя вновь пришёл в полицию, взяв с собой Малю, его снова проводили к Яруллину. В кабинете оказалась лишь толстая грудастая баба, явно восточной внешности, в цветастой одежде с массой бус и золотых колец. Увидев Малю, она сразу засюсюкала с ней и попросила её к себе на колени. Маля пошла, но неохотно. Женщина говорила с Малей противно искажённым голосом.
– Если вам не с кем будет оставить дочку, то приводите её ко мне, – предложила она.
Её вид, а особенно фальшь при обращении к ребёнку, вызывали отвращение, и Кузя отказался от предложения, но баба всё-таки всучила ему бумажку с адресом.
– А-а! Вы уже замарьянились?! Вот и хорошо! – поощрил вошедший Яруллин и добавил, обращаясь к Кузе: – Сулима Мухаметовна готова виться о твоём сыне.
– Я никого не просил брать заботу о нём!!! – взорвался Кузьма.
– Ну полегче-полегче! – командно выдавил Яруллин. – Ты сам вчера сказал, что не сможешь виться.
– Я такого не говорил!!! – снова крикнул Кузя.
– А какая разница?! Я сказал, а ты промолчал – значит, согласился.
– Я о своём сыне буду заботиться сам!!! – яростно заявил Кузьма.
– Ну в этом вы не правы! – презрительно ответил полицейский, переходя на гонор. – Где вы будете и чем, будет решать государство, а государство – это я! Так что сядь и успокойся!.. А то закрою тебя подальше!
Маля, никогда не видевшая отца таким злым, заплакала. Кузя понял угрозы и понял бессмысленность своего взрыва. Он подошёл к Сулиме, чтобы забрать дочку, но Сулима вцепилась в неё, зашипев, как змея:
– Вы доводите ребёнка до слез! У вас и дочь надо отобрать!
– Пойдём ко мне, – позвал Кузя, обратив ладони к дочери, силой стараясь говорить спокойно.
Маля протянула ручки навстречу, но Сулима не отпускала её.
– Отдай пока! – приказал Яруллин.
И Сулима подчинилась, расцепив хватку. Кузя взял Малю на руки и собирался покинуть эти злобные стены, но Яруллин остановил его, прогундосив:
– Вижу, ты заспокался?! Сядь, побазарим по делу.
Маля, оказавшись на руках отца, сразу перестала плакать, и Кузя, зная, что его могут не выпустить из здания, подчинился.
– Так вот, Кузьма Степанович, – перешёл Яруллин на официальный тон, – тебе сына не выкормить, а у Сулимы есть молоко, и ты знаешь, что только женское молоко подходит для питания ребёнка. Дети, которых кормят искусственным, болеют раком, и все умирают. Все! Ты что, смерти сыну хочешь?!
Понимая, к чему лживо клонит Яруллин, Кузя молчал, чтобы снова не взорваться.
– Ну вот и молоток! – удовлетворённо выдал Яруллин. – Ты пойми бабу – у неё сын сдох! Можешь ты дубить, как хреново ей после этого?!
Довольное сюсюканье Сулимы до прихода Яруллина говорило о его лжи: никакого горя у неё не было, но Кузя снова промолчал.
– Во-от… молоткуешь! – протянул Яруллин. – Так что в твоих интересах прийти к взаимопониманию. Сулима – баба с багажом и готова щедро нашелестеть. Так что и на погребение тебе хватит, и на дочку останется. Я, конечно, сочувствую тебе в твоём горе, но ты ведь и сам должен петрить, что мокруха лежит на тебе! Ты устраивал бузу в семье, метелил жену! Это и соседи твои подтверждают и другие овечки, которые в палате с ней были. Избивал, ведь так?
С этими словами подполковник раскрыл папку и перелистывал бумаги.
Кузя не ответил. Стало ясно, что виновником убийства уже назначен Кузя и вместо расследования халатности врачей собираются всевозможные кляузы.
– Нечем тебе хорохориться?! Ведь ты и виноват в её смерти!
Кузя понимал, что покинуть это устрашающее заведение вместе с дочерью он сможет, только если будет молчать.
– Так что срок себе, Кузьма Степанович, ты нагрёб достаточный! И никакой адвокатишка тебе не поможет! Понял меня?!
Повисло напряжённое молчание. Яруллин ждал ответа, явно решая, что делать дальше, а Кузя молчал.
– Ну что ж! Если ты по-хорошему понимать не хочешь, то сейчас мы вызовем службу защиты детей, оформим протокол об отобрании ребенка, а сам ты…
– Я понял, – перебил Кузя.
– Понял?! – вдавил гонором Яруллин.
– Понял, – повторил Кузя.
– Тогда вот тебе бумага, – Яруллин протянул листок, – малюй заявление!
Кузя спешно соображал, как выкрутиться из этой ситуации, чтобы не писать заявление, и выпалил:
– Сколько?
– Что?! – переспросил Яруллин, удивившись.
– Нашелестеть, – напомнил Кузя.
– А-а! Ты про это? Ну, об этом без меня будете договариваться.
– Когда договоримся, тогда и напишу, – твёрдо выдал Кузя, как условие.
Он понимал, что торг людьми Яруллин постарается обернуть в свою пользу и засадить в тюрьму до конца века. Подполковник поиграл кнопками на своём фоне и, вернув его на стол, поднялся, собираясь уйти:
– Можете рюхаться без меня.
– Не здесь! – резко ответил Кузя, догадавшись, что включена запись.
– А где?
