скачать книгу бесплатно
«Дваждырожденный» не взглянул на жадно ждавшего ответа Рамалли, глядел на дальнюю пестроту цветущих лесов. С непоколебимой уверенностью ответил:
– Деление людей существует везде и всюду. В мире животных, людей, богов, демонов всегда возникает иерархия – распределение по низшим и высшим достоинствам. Кроме этого, все окрестные страны имеют более короткую историю, чем мы, и поэтому официальная разбивка общества на касты просто не успела там закрепиться.
– Но зачем нужно это деление?
– В упорядоченном мире легче жить. Обычные люди живут будто в постоянном отупении, без всякого понятия о смысле того, что делают. Косная невежественная масса большинства народа должна подчиняться указам высших наставников и руководителей. Без этого государство не сможет существовать. Само движение мира по круговороту времени градирует всё существующее, ставя во главе сильных и умных, всегда ведущих за собой всех слабых и малоспособных.
– Но справедливо ли это деление? Шудры и вайшьи, не говоря уже о хариджанах (неприкасаемых) часто недовольны своим положением, испытывают свою униженность по сравнению с двумя высшими варнами. Им запрещено многое, что позволено и доступно нам.
На Рамалли пристально обратились блестящие и строгие глаза брахмана, они – точно завораживающие глаза змеи. Глядя в глаза Рамалли, Вишнувирта отчеканил:
– Люди рождаются в низших варнах не случайно! Свои предыдущие жизни они прожили скверно и недостойно, и за это законом Кармы ввергнуты в низкую жизнь трудящихся, нищих, калек и преступников. Те из них, кто пойдут путем очищения своей жизни, в своем будущем рождении воплотятся в лучшей варне, а иначе они будут вновь и вновь воплощаться из худшей жизни в худшую, ибо действие всегда влечет за собой противодействие. Те, кто ропщут на предназначенный им удел, те еще больше уродуют свои души и совершают все более низкие поступки. Подобное всегда тянется к подобному, грязь – к грязи, свет – к свету. Вот почему, все дела низших каст запретны нам: мы должны не обращать внимание на низших людей, не общаться с ними, ведь их злоба и зависть – заразительны и разрушительны для них самих и для окружающих их людей.
– Но люди испытывают зависть и злобу в любой варне. Среди наших правителей этого очень много.
Удивленный его словами брахман снова обратил к Рамалли темную, изрезанную морщинами, маску лица. Его острый взгляд скользнул по лицу воина, точно провел по нему черту прохладной кисточкой.
Вишнувирта был неприятно удивлен словами Рамалли, но, подумав, признал некоторую его правоту.
– Да, низкие желания и поступки могут проникнуть в любую душу – стоит лишь им позволить это сделать, но мы, брахманы, всегда готовы указать правителям на их ошибки, – с гордостью сказал он.
Тогда Рамалли спросил:
– Может ли человек родиться в неподходящей ему варне?
Вишнувирта отверг это предположение.
– Нет, этого не может быть. Законы Кармы всегда абсолютно точны, безупречно выверены во всем.
– Но какой смысл во всем этом? – спросил Рамалли.
Мудрец снова перевел на него взгляд и даже слегка отклонился назад, чтобы лучше видеть его лицо – молча, держа руки на коленях, сидел. Потом изрек:
– Вся наша жизнь, смерть, война и мир, – это создание и отображение глубинных процессов, видимых лишь посвященным в сокровенные тайны бытия. Всем же остальным людям все происходящее в их жизни всегда кажется непонятным. Лишь настоящие мудрецы прозревают истинный смысл явлений жизни и смерти. Всем остальным это не дано, – не без торжественности заключил брахман.
Рамалли понял, что Вишнувирта непоколебимо уверен, что настоящее знание доступно только избранным людям, – не таким, как простой воин, но Рамалли все равно был очень благодарен брахману, что тот снизошел до ответов на его вопросы.
Беседы с умными людьми он запоминал, их слова жадно вбирал в себя.
Множество сказаний, вер, философских систем наполняло жизнь людей по всей Индии, и Рамалли чувствовал, что смысл, истину можно найти, что она всегда существует для ищущего, стремящегося к ней человека.
В следующем месяце находясь в столичном городке, где Дакшипатха собирал все свои воинские силы, готовясь к походу на западного раджу-соседа, Рамалли в свободное время не уставал слушать диспуты разных мудрецов.
Бродячий аскет-шраман отвергал авторитет Вед и право брахманов на духовное руководство народами. Он решительно утверждал:
– Мы не в состоянии постичь смысл событий, происходящих с нами, потому что единого закона для всех нет! Боги живут по-своему, люди – по-своему. Иногда их миры совпадают и пересекаются, но не более того. Боги смертны, как и люди, и их существование тоже наполнено всякими позорными делами. Поэтому они не достойны нашего поклонения. Преклоняться перед ними не стоит. Человек ничем не хуже их.
Он смотрел в глаза заинтересованно слушавшего Рамалли, точно в самую глубь раскрытой души, видел, что его слова доходят до Рамалли, – словно при блистании зари семена готовно падают в вспаханные борозды поля. Они сидели в саду перед небольшим прудом, и шраман показал на лотосы, чьей прекраснейшей ало-розовой красотой они любовались.
– В одном цветке лотоса больше истины, чем во всех Ведах! Зримый нами мир – это открытая настежь Книга Мудрости. И каждый при желании способен ее читать. Давно уже, Рамалли, я не подчиняюсь ничьим чужим убеждениям, следую лишь своим желаниям и порывам. Душа каждого из нас – свернувшаяся в клубок Вселенная – вся целиком!
– Ты говоришь поразительные слова!
Бородатый и густоволосый шраман только белозубо и радостно рассмеялся на его удивление и продолжал излагать свои головокружительно смелые идеи.
– В своих прозрениях я постиг много удивительных тайн. Жизнь Вселенной проносится быстрее мгновения, вся Вечность – всего лишь без конца повторяющийся один-единственный миг! Нет ни добра, ни зла, ни жизни, ни смерти, ни тени, ни света – всё это жалкие выдумки людей. Существует лишь прихотливо вьющийся поток Лилы-Игры, пронизывающий весь мир!
Шраман без устали излагал свои идеи всем, желающим его слушать. Его убежденность в своей правоте производила сильное впечатление на всех слушателей.
Шраман прилагал много усилий постичь Время – он считал его творцом и двигателем всего мира. Он познакомил Рамалли с понятием Времени-Калы. Символ Калы – вращающееся колесо дней, ночей, лет, тысячелетий.
Время создает, хранит и уничтожает мир. Боги, люди и все другие создания – всего лишь жалкие рабы Времени, рабски подчиненные ему. Но те, чья душа, воля и ум – сильны, всегда будут отказываться подчиняться диктату Времени. Шраман считал себя таким человеком, он сам стремился обрести власть над временем.
Раньше он жил и на севере и на юге Индии, а теперь шел на запад, чтобы в горных пещерах в длительных медитациях и аскезе предаться постижению новых тайн.
Понятие Времени стало сильно занимать мысли Рамалли. «Понимаю ли я уже смысл окружающей жизни, или еще нет? – спрашивал он себя. – Зачем я живу, и почему всё именно так, а не иначе?»
Дакшипатха собрал, наконец, достаточное войско и в разгар весны внезапно двинул его на западное княжество. Блистая дорогими доспехами, украшениями и нарядами шла в поход разнаряженная конница. У воинов – тщательно ухоженные тела и волосы, стройные станы украшены ожерельями и поясами. За почти женственной, тщательной ухоженностью их тел и лиц – привычная кровожадность наполняет души.
Кроме конницы войско составляли боевые колесницы и многочисленная пехота.
Первые отборные части, руководимые дядей раджи, после полудня подъехали, палимые горячим солнцем, к переправе через Бетв. Синие речные воды текли меж берегов, усыпанных цветущими лесами и зарослями. Пока переезжали реку вброд, произошла задержка, но очутившись на другом берегу, отряды вновь быстро двинулись вперед и несколько йоджан (одна йоджана – около 12 км) двигались вперед без всякой остановки.
Следующие несколько дней войско продолжало стягиваться к излучине реки Чамбал.
Кругом – равнинные места, буйная зелень лесов с манговыми, коричными, гроздичными зарослями. Саловые деревья с целебной корой, сандалы с душистыми цветами и белой древесиной. Стоял месяц мадху (март), и бесчисленные цветы коврами покрывали землю и деревья.
Посреди всей этой красоты раджи и их воины занялись войной и вели постоянные стычки.
Все окрестные правители гордо именовали себя царями, хотя владения их часто можно было окинуть одним взглядом.
Главное сражение произошло на приречной равнине за два дня до полнолуния месяца мадхава (апрель). Противник Дакшипатхи – раджа Харидатта из известного рода Маурьев, когда-то бывших царями древнего царства Аванти. Он выставил в бой всех своих воинов и нанял слонов у своих северо-западных соседей за рекой Чамбал.
Сражение началось с утра. На глазах своих правителей воины сражались охотно.
Пущенные вперед слоны Харидатты смяли первые ряды лучников, но завязли в середине пехоты. В это время помчавшаяся в обход конница Дакшипатхи громила правый фланг врага – теснила его в топкие прибрежные места, – но затем раджа отозвал конницу на помощь своему центру.
К вечеру войска разошлись на прежние позиции. На несколько дней завязался спор о победителе. Тогда призвали судьями уважаемых местных брахманов, и после недолгого обсуждения те решили, что битву выиграл царь Харидатта.
Дакшипатха отступил, но вскоре по дороге домой он и его военачальники, недовольные исходом похода, решили напасть на земли южного соседа. Предлог для нападения нашли в том, что здешний князь, проводя жертвоприношение во время прошлогоднего Осеннего праздника, своими неумелыми действиями оскорбил богов и брахманов. Придрались к этому и в тот же день вторглись, разоряя села и угоняя стада.
Царь Видохья, не растерявшись, ответил тем же: направил свои отряды разорять земли грабителя Дакшипатхи. Всё выходило по древней мудрости: «Ты идешь, завоевываешь земли врагов, враг приходит, завоевывает твои земли».
Всё лето с переменным успехом продолжались стычки.
После разгрома второй части войска Дакшипатхи Рамалли, раненый в руку и оставшийся без коня, убежавшего вместе с отступившей конницей, был вынужден в одиночку пробираться к своим. В обход дорог шел по краю зарослей, густо растущих вокруг озера, чья гладкая вода ослепительно сверкала под солнцем. Было жарко, но Рамалли не снимал доспехи, прикрывавшие его грудь, спину и живот. На нем – перевязь с мечом и кинжалом, а набедренной повязкой Рамалли затянул рану – чужое острие копья остро проскользнуло по его по левому боку, задев ребра. Ранка – неглубокая, и легкий воспаленный жар, наполнивший тело, порой даже чувственно приятен Рамалли.
Ночью перешел поле риса, на краю его улегся в борозду. Его воспаленному телу приятна прохладная, сочащаяся влагой земля. Погрузился в забытье.
Очнулся под утро, когда начинался рассвет, и впереди за равниной и за озером обнаженная Заря-Ушас всем показывала свою сияющую, девственно свежую красоту. Привстав, опираясь на правую руку, Рамалли радостно-приветственно улыбался ей.
Начался новый день. В рощице радостно щебетали птицы, прозрачное небо словно таяло, поднимаясь в высоту. Вся картина мира вокруг сияла дивной красотой, словно поэма, исполненная невероятно сильного смысла и значения.
Рамалли поднялся на ноги. На пропитанной влагой почве остался темный след – ночью кровь просочилась из раны. Машинально он подгреб на пятно землю, прикрывая кровь. С высоты своего роста оглядел местность – ни одного человека не видно. Направился к зарослям, темной полосой протянувшихся к северу и вскоре достиг их.
Это был негустой лес с красными сандалами и акациями катеху. Берега речки, текущей посреди леса густо поросли темноствольными тамалами. Очутившись под их сенью, Рамалли встал на колени и с привычной неторопливостью и не жадностью напился воды, одновременно не теряя внимания ко всем звукам вокруг: перекличке птиц на вершинах крон, тихому журчанью затененной протоки. Оттолкнувшись ладонями от влажной земли, встал, сгибом локтя вытер мокрое от пота лицо. Слегка затянувшийся порез на ребрах, теперь больше, чем вчера, томил его ноющей болью.
Пошел вдоль речки и вышел на тропинку, где на водопой ходит скот, по ней направился к восточному краю леса, где должен находиться дозорный отряд одного из военачальников Дакшипатхи. Двигался, пригибаясь под ветвями деревьев и кустов, придерживая их или отводя рукой в сторону. Жаркое безмолвие царило вокруг, лишь пересвист всё замечающих птиц сопровождал Рамалли. Тонкая и длинная змейка показалась из травы. Он подождал, пока священное животное переползет траву – змейка неторопливо извивалась желто-зеленой лентой. Любовался гибкостью ее движений и яркостью раскраски. Вновь пошел дальше.
На небольшой полянке увидел большие белые цветы: густо осыпали они заросли высоких кустов и словно ослепляли взгляд своей кричащей яркостью. Полюбовался этой слепящей белизной. Белый цвет поэты считают бесстыдным: ведь он примет на себя любую краску, всегда готов перекраситься в любой цвет – но, чтобы там не говорили поэты, цветы все равно казались Рамалли волшебно прекрасными.
Пошел дальше и вскоре за ближними деревьями на лесной опушке стали видны шатры военного стана. Возле тропы стоял дозорный, он предостерегающе свистнул и натянул лук. Рамалли окликнул его, подходя. Теперь он вновь был среди своих.
Утром отряд снялся с места и направился в сторону Красного Холма. Рамалли находился в одном из передовых отрядов пеших воинов. По обе стороны дороги стенами зеленели высокие кусты и травы. Внезапно из засады выскочили вражеские воины и набросились на небольшой отряд. Не давая окружить себя, воины отбивались. Пыл нападавших вдруг ослаб, и они вновь скрылись в зарослях.
Воины смогли перевести дыхание, а затем, неся с собой раненых, вновь поспешили на соединение с основным войском. Выйдя на большую дорогу, быстро двигались по ней и после полудня были уже вблизи Красного Холма.
Навстречу им по небу стремительно надвигались черно-синие, погромыхивающие тучи, и вскоре они обрушили на землю бурный ливень со слепящими молниями и грозными раскатами грома.
Ливень мутными потоками воды соединил небо и землю.
Первая после летней жары гроза громовым шумом и сверканьем молний возвещала, что на смену палящей летней жаре пришел сезон дождей.
Хлынувший дождь радовал воинов, как знак окончания похода. Они укрылись под высокими и раскидистыми кадамбами. Откликаясь на хлынувшую с неба влагу, кадамбы вдруг расцвели – все разом ощетинились пушистыми, оранжевыми шариками цветов.
Дождь еще не кончился, а воины уже зашагали дальше. Шли, положив копья на плечи, или опираясь на них, скользя босыми ногами по мокрой земле, с разливающимися всюду потоками и лужами. В зеркалах воды отразилась быстро светлеющая небесная бирюза.
Вскоре отряд присоединился к войску раджи. Утром Рамалли вновь вошел в состав отряда Алишпура. Нашелся и его конь, после боя прибежавший к своим. Рамалли звал своего гнедого коня Пратамукута – Увенчанный Блеском.
Дакшипатха завяз в войне, как оса в меду, или как осел в болоте; терпел поражение за поражением. Ньяса – его дядя – начал подговаривать военачальников отстранить его племянника от власти, но Дакшипатха сам вдруг умер, проболев три дня острой лихорадкой. На общем военном совете военачальники решили немедленно прекратить бесполезную войну с Видохьей. Ньяса, временно ставший во главе войска, не стал возражать. Он был обескуражен внезапной смертью своего племянника. Взяв тело Дакшипатхи, он поспешил домой впереди всех, чтобы устроить похороны.
Весть о мире сразу разнеслась среди воинов. Все были довольны, что война кончилась замирением. Сразу стали собираться домой.
Через два дня пути утром отряд Алишпура приближался к переправе через Бетв. Восток впереди призывно алел. Рамалли мечтательно смотрел на разгорающуюся зарю. Всегда больше любил розовотелую Зарю, чем пронзительный, пронизывающий жаром зрак Сурьи-Солнца.
Утро – любимое время дня. Вот и сейчас нагая богиня Ушас всем показывала свое сияющее розовой юностью тело, разодрав черные, усыпанные звездами покрывала ночи. Ушас – вечно прекрасная Солнечная Дева, открывающая дорогу новому дню, старящая мир людей на еще один день.
Рамалли, Марури и Шарад, как обычно, находились рядом. Всадники ехали молча, лишь Шарад беззаботно посвистывал под дружный топот конских копыт. Все в отряде знали: сегодня к вечеру или завтра утром будут дома.
Вскоре подъехали к переправе. Вода в речке поднялась после недавних ливней. Слуги начали искать брод и распугивать крокодилов, лениво лежавших у воды. С другого берега приплыла лодка, полная весело шумевших крестьян.
Рядом с отрядом воинов ждала своей очереди сесть в лодку группа бродячих артистов и танцоров. Рамалли проследил за восторженным взглядом друга и увидел красавицу-танцовщицу с тонкой талией, с гибкими широкими бедрами, во всем подобная храмовой статуэтке Богини.
Черные длинные косы, перевитые украшениями, уложены в сложную прическу. Сильные бедра, маленькие ладони и стопы. Гибкая, как змея, и сильная, как пантера, красавица всем позволяла любоваться собой. Ароматное, ярко-красное соцветие ашоки словно пылало в ее черных волосах.
Ее черноглазая, черноволосая красота врезана в яркую глазурь неба и текучую синеву реки, точно драгоценная картина.
Рамалли, как и все, смотрел на красавицу, и от чрезмерной красоты этой женщины ему было почти больно. Точно от солнца хотелось заслониться рукой. Острое радостное предчувствие своего предстоящего впереди счастья и горя, жизни и смерти…
Марури толкнул его локтем в бок.
– Что, понравилась?
– Да! А тебе?
– Еще как! Она будто луна, сверкающая в полнолуние! Опьяняющая чаша вина! Хотел бы я, чтобы она сверкала в моем доме! А ты?
Рамалли, не отвечая, гладил широкую, сильную шею своего гнедого коня.
– Я бы тоже хотел! – воскликнул Шарад и тут же огорченно осекся, добавил: – Но…
Воины вокруг него невольно расхохотались, зная: дома Шарада ждет очень ревнивая женушка, не позволяющая ему и взгляда бросить на всех других женщин, кроме себя!
В это время лодка с артистами отплыла от берега, а передние ряды отряда начали входить в реку.
Дожидаясь своей очереди, Рамалли, Марури и Шарад придержали своих сильных, просящих движения коней. Воин позади них спросил друзей:
– Когда вернемся домой, что будем делать? Останемся служить у дяди Дакшипатхи?
Рамалли и Марури молча и согласно кивнули. А Шарад вдобавок к этому с недоумением пожал плечами:
– А иначе, что нам делать? Нам все равно кому служить, лишь бы он раджей назывался!
Перейдя речку, кони вынесли всадников на более высокий берег. За приречной рощей открылась взглядам широкая равнина. А за ней на юге синели горы Виндхья – обиталище богини Парвати. Горы были черно-синие из-за нависших над ними грозовых туч. Рамалли взволнованно смотрел на них, раздувая ноздри, вдыхая ароматы множества цветов и пахнущий дождем и речной влагой воздух.
После переправы конница продвигалась вперед до самого вечера и только тогда остановилась на ночлег, когда небо запылало гигантским, ярчайшим пожаром заката – такого же цвета, как оранжево-красный цветок ашоки, вплетенный в черные волосы красавицы-танцовщицы.
В начале сезона дождей вернувшись домой, Рамалли узнал о гибели одного из своих младших братьев: он служил в войске восточного правителя за рекой Кен и погиб в недавнем сражении. Рыдания и слезные причитания наполняли родной дом.
Прошло около месяца…
Рамалли стоял в боковом дворике, осененном знакомыми с детства чампаками – чуть-чуть шелестела их листва в знойно-влажном дыхании дня. Между беседкой и амбаром он стоял в узком проходе, поросшем ковром изумрудно-зеленой травы. Вокруг беседки кусты жасмина лили свой сладкий чувственный аромат. Белоснежные душистые цветы жасмина – любимые цветы Рамалли и его жены Нанданы.
С главного двора слышно, как старший брат учит своего подросшего сына владению мечом: доносились негромкий стук деревянных мечей, поучающие замечания брата и звонкий, веселый смех одиннадцатилетнего мальчика.
За стеной в садике играли дети, а затем среди голосов племянников и своего старшего сына Рамалли раздался голос его матери – Мадумати. Знакомые с детства, ласковые интонации ее голоса проникли в сердце Рамалли. Благодарный, он всегда помнил с какой неизменной любовью и добротой Мать относилась ко всем своим многочисленным детям, а теперь и к внукам. Со спокойным наслаждением вслушивался в напевный голос матери. Взяв на колени четырехлетнего внука Радмику и его сестренку Брамику, Мадумати стала напевать детям песню о великих героях Махабхараты – древнего сказания, слагаемого в Индии еще до того, как тысячу лет назад арии заселили здешние земли.
Обхватив затылок ладонями и сплетенными пальцами, и прислонившись спиной к прохладе стены, украшенной узорами бархатистого наощупь мха, Рамалли слушал пение матери и большими темными глазами глядел поверх крыши за село: там над зелеными купами садов красиво высились три пирамидальные ашоки, а еще дальше за равниной взволнованно чернели южные горы – предвестье грозы, наползающей на небо с запада – вот-вот, еще немного, и на все окрестные земли обрушится ливень, с шумом изливающий потоки воды, прекрасно грозно бьющий во все стороны слепящими копьями молний.
Зачарованно слушая задушевно ласковый голос матери, Рамалли благодарно сознавал, что во многом благодаря ей их большой род крепко спаян. Никогда в их многочисленной семье нет споров и криков. Все родные с любовью и уважением относятся друг к другу… Для всех родственников их дом – надежный оплот. И в то же время Рамалли впервые подумал, что привязанность к нему матери сильна, но не больше и не меньше, чем к другим ее детям: погибни он, как брат, в бою, Мадумати, конечно, погорюет, но все равно быстро утешится. У нее много детей и внуков, которым нужна ее ежечасная забота и ласка. Поплакав по нему, как по брату, Мать продолжит жить по-прежнему, вся в семейных делах и ласковых заботах о близких.
В ясности этих мыслей не было печали. Рамалли подумал об этом без всякой горечи, наоборот, чувствовал облегчение и утешение. Простая истина, что в семье все любят друг друга, но по отдельности мало что значат для всего Рода, утешала и успокаивала. Из-за его возможной гибели крепкий стержень семьи ничуть не ослабнет, и вместо него его сыновья и внуки продолжат жить и быть опорой семьи. Значит, сам по себе он не важен семье. Значит, ничего не привязывает его к родным…
И Рамалли продолжал с удовольствием прислушиваться к знакомому с детства напеву, не сводя широко раскрытых глаз с грандиозной, черно-синей панорамы надвигающейся грозы.
Напев Мадумати подхватила ее старшая невестка, и теперь два женских голоса, красиво переплетаясь, дружно и негромко выпевали:
О, великий Аджадева, о великий Аджадева,
