Заповедные острова

Все пошли к стене, подойдя настолько близко, насколько позволяло её силовое поле. На асфальте лежали пулемётные пули, до некоторых можно было дотянуться.

– Они даже не деформировались, – сказал пулемётчик, крутя одну в руках.

Так закончилась первая попытка испытать стену на прочность. Стена легко победила.

ХХХ

Шли дни, мы постепенно привыкали к новой жизни. Основным развлечением вне дома было наведываться в чужие квартиры, как бы неприлично это ни звучало. Мы не утруждались вскрыванием дверей, а подъезжали на машине к окнам первого этажа, били их и залезали внутрь, предварительно вырвав решётки.

Квартиры не баловали нас разнообразием, так что это развлечение не было совсем уж интересным и, если бы не практическая польза, заключающаяся в сборе еды и воды, прекратили бы это хлопотное занятие. Оказавшись внутри, мы гадали, кто здесь живёт и были ли хозяева дома на момент Катаклизма. Если были, то квартира обычно была закрыта изнутри, а ключи можно было найти на тумбочке или гвоздике в прихожей. Тогда мы записывали адрес квартиры в блокнот, оставляя её незапертой, но дверь плотно закрывали. Генка мрачнел, если мы оказывались в квартире, полной детских игрушек. Мне, несемейному и бездетному человеку, было легче, а у Генки там, за стеной, осталось два пацана, которых он не видел уже двадцать дней. Осмотревшись, мы забирали с кухни пригодную еду и уходили. В комнатах нас мало что привлекало – удивительно, как одинаково живут люди.

Мы читали книги, играли в шашки, готовили себе еду и слонялись по городу, точнее, по тому его куску, который нам отрезала невиданная сила. Мы обленились настолько, что иногда пропускали собрания, впрочем, судя по растущему числу свободных кресел, с каждым разом на встречи во Дворце молодёжи приходило всё меньше народу.

Постепенно становилось всё более понятно, что ситуация, в которой мы оказались, неисправима. По крайней мере она не в нашей власти. Мы не знаем, почему это случилось, как скоро закончится и закончится ли вообще, а стена не поддаётся. Мы даже не знаем, что именно произошло. Неудивительно, что люди падали духом, а некоторые сходили с ума.

Потерянных, ушедших глубоко внутрь себя, мы встречали часто. В первый же день на ступенях Дворца молодёжи мы встретили первого сумасшедшего, на другой день ещё, через два дня опять. Эти люди были излишне застенчивы, теребили пальцами свои губы, что-то суетливо говорили и тревожно оглядывались. Стараниями депутата Макарова в больнице, которая удачно оказалась рядом с гостиницей, был организован пункт сбора таких несчастных; активисты и назначенные медики следили за ними, кормили и успокаивали. Нашёлся даже врач, выписывающий им подходящие лекарства.

Но однажды ночью, когда мы поужинали, посмотрели подряд первого и второго «Рэмбо» и почти уже уснули, вдруг раздалась стрельба.

– Кто-то из Калаша садит, – авторитетно заключил Гена, приподнявшись на кровати.

– Будто со стороны гостиницы? – прислушивался я. – Пойдём туда?

– Ага, чтобы нас там поубивали?

Стрельба затихла, но вскоре началась снова.

– А сейчас пулемёт стреляет, – прислушавшись сказал Гена. – Возможно тот «Печенег», помнишь?

Я озадачился. – Знаешь, нам бы тоже надо вооружиться.

– Помнишь машину инкассаторскую на углу? Надо забрать там всё, – предложил Генка.

– Завтра сходим, – ответил я прислушиваясь. Минут десять как было тихо. – Всё-таки не надо собрания пропускать, – сказал я и потом долго ворочался, пытаясь уснуть.

Когда мы проснулись, первым делом осмотрелись из окон, но всё было спокойно. Заперев подъезд, мы прыгнули в машину и через несколько минут подъехали на угол набережной и Хамовнического вала, где на том же месте стоял инкассаторский фургон.

В оконном приямке мы ожидали найти наш тайник с оружием инкассаторов, но под кучей мусора ничего не было.

– Ну ты посмотри, ничего оставить нельзя, – с досадой сказал Генка, вылезая из приямка. – И чего мы, дураки, раньше это не вывезли. Ладно, поехали в гостиницу.

У входа не было полицейского, к присутствию которого в этом месте мы уже привыкли, поэтому мы зашли внутрь. За стойкой регистрации заселяющихся сидела Марина, весёлая и активная девушка лет двадцати пяти, с которой мы завели знакомство в первые дни, так как всюду её встречали. Да и не познакомиться с ней было невозможно, так как Марина была удивительно открыта и общительна. Увидев нас, она встала и осмотрелась, словно хотела рассказать секрет старым друзьям.

– Слышали? – спросила она негромко. – Стрельбу слышали? Ой, беда у нас, ребята.

– Да, – мы подошли. – А что это было?

– Полицейский с ума сошёл. Отстоял тут у входа свою смену, сдал вахту и пошёл отдыхать. Через час открыл стрельбу.

– Да ты что!

– Убили его. Он ведь сумасшедших наших пострелял и двух нормальных, кто там за порядком следил. Клавдия Марченко, психолог наш, чудом уцелела, так как ушла оттуда незадолго. А он поубивал там всех из своего автомата, потом поднялся на крышу больницы и оттуда начал уже без всякого порядка вокруг стрелять. Хорошо хоть сюда, в гостиницу, не пошёл.

– А ты хотел сходить посмотреть, – укоризненно сказал мне Генка.

– Друзья его, другие полицейские, хотели уговорить, а он и по ним огонь открыл. Евдокимова ранил в плечо.

– И как же закончилось?

– Приехал Макаров, потом военные. На соседнюю крышу залезли и оттуда из пулемёта его убили.

– Ну дела, – сказал Генка. – Весёленькая у нас жизнь теперь будет, из-за каждого угла пристрелить могут.

– Ребята, ну вы завтра на собрание-то приходите. Макаров, наверное, какое-то объявление сделает. Да и вообще, собрание по средам у нас обязательное, а вас прошлый раз не было.

– А ты записываешь, что ли?

– Макаров грозится запись ввести, но пока нет. Просто на прошлом собрании подняли опять вопрос про воду, хотели вас спросить, стали звать, а вас и нету.

– Придём-придём, – успокоили мы.

– Да, пожалуй, надо вооружаться, – сказал я, когда мы вышли из гостиницы. – Жаль, что мы сразу не сообразили наведаться в отделение полиции. В первый день там наверняка никого не было, а в таких местах всегда есть оружие.

Хотя и без надежды, мы съездили в ОВД Хамовники, которое находилось совсем рядом. Входная дверь была кем-то грубо заварена.

– Видимо, мы с тобой не единственные слесари с газорезкой, – сказал Генка, трогая сварной шов.

– Ясно, что не единственные. Ты же слышал, человек двадцать слесарей всяких спаслось. Ну а как ты хотел, все, кто по подвалам, те и спаслись.

Позже мы узнали, что заваривали дверь сами сотрудники полиции. Сварочный аппарат они где-то раздобыли, возможно, на одной из строек, а пользоваться им умеют многие. Полицейские ещё в первые дни объехали все отделения и опорные пункты, собрав пистолеты и автоматы из оружейных шкафов и сейфов.

У спасшихся быстро выработалась такая привычка: проверять ногой все кучки одежды, которые валялись повсюду, особенно на тротуарах. Многие не ленились и нагибались всякий раз, руками ощупывая карманы курток и пиджаков, вытряхивая содержимое дамских сумочек и мужских портфелей. Каждый второй выживший ходил по Пузырю с длинным посохом, на роль которого приспосабливали деревянный черенок от швабры или метлы. Таким посохом били окна, гоняли крыс в магазинах и, чтобы не нагибаться, осматривали кучи одежды. Если в кармане находился брелок автомобильной сигнализации, нашедший пытался найти машину, водя вытянутой рукой вокруг себя и нажимая на все кнопки. Если отзывался один из стоящих неподалёку автомобилей, брелок кидали ему на капот. Через пару месяцев брелки на капотах можно было встретить очень часто, особенно, если группа машин стояла около кинотеатра или ресторана.

Большинству людей было нечем себя занять. Еды было достаточно, насущные потребности удовлетворялись, а вскрывать квартирные двери или лазить в дома через разбитые окна могли не все. Поэтому, люди гуляли, а точнее сказать, слонялись, в поисках интересного, общупывая валяющуюся одежду, и, по слухам, иногда находили оружие.

Мы с Генкой тоже не теряли надежду найти то, что осталось от какого-нибудь сотрудника в штатском, но нам не везло. Не удавалось нам также найти другие инкассаторские машины. И вдруг меня осенило:

– Слушай, а ведь на набережной находится здание Министерства обороны! Там точно полно оружия!

– Макаров с вояками наверняка там всё забрали. Но попробовать можно, тем более, что это недалеко от нашего дома.

Мы прыгнули в машину и через пять минут подъехали к величественному фасаду – комплексу зданий на набережной. Левое крыло пострадало, так как через него прошла стена пузыря, отрезав таким образом примерно четверть огромного разлапистого строения. Пройдя через пустой КПП мы оказались за забором, но были вынуждены сразу остановиться.

– Стойте, – раздался властный громкий голос. – Уходите отсюда! Военный объект!

Мы подняли головы и увидели, как из приоткрытого окна первого этажа на нас направлен ствол пулемёта, сошки которого упирались в один из мешков, выложенных на подоконник. Над стволом в темноте помещения угадывалась каска, обладатель которой и разговаривал с нами.

– Да мы только посмотреть хотели, – сказал я глупость, первую пришедшую на ум.

– Уходите, в следующий раз стреляем без предупреждения! Читать, что ли, не умеете?

– Где?

Пулемётчик метко выругался, объясняя, что указания развешаны и на КПП и на всём периметре забора вокруг.

Мы поспешно удалились и, действительно, теперь увидели прямо на дверях КПП фабрично выполненную пластиковую табличку: «Стой! Огонь без предупреждения!», ниже была приклеена бумажка, на которой чёрным фломастером было написано: «Все контакты через КПП №6».

У нас не было желания идти к этому КПП №6.

– А ведь, и правда, мог положить нас тут, – сказал Генка. – Все права имеет. Как мы не заметили-то, дурни! Я от себя не ожидал.

– Да, расслабились мы, ходим везде, как у себя дома. Интересно, а как они там живут-то? Без электричества, без еды…

– Кто? Они без еды? Они без электричества? Да у них там еды и электричества лет на десять вперёд. Это же самый центр, самое министерство обороны!

– Да, это я не подумал. Слушай, так их там, наверное, много…

– Да уж наверняка порядочно, смотри, какое здоровенное здание. Только что-то мне кажется, они оттуда долго не выйдут. Я, конечно, не знаю, какие у них там протоколы на подобный случай, но представь себя на их месте. Вдруг такое происходит, что люди пропадают, небо розовое, вокруг машины друг в друга врезаются и прочее, и прочее. Я бы на их месте подумал, что на нас американцы напали.

– Ну а где же тогда американцы? Они же видят, что уже двадцать дней прошло, а никаких американцев нет.

– Ну не напали американцы, не напали. А может они применили какое-то новое оружие, – и тут Генка посерьёзнел. – Слушай, а может, правда, применили?

– Не удивлюсь, – сказал я. – Нет, всё-таки нельзя собрания пропускать.

ХХХ

На другой день мы пришли на собрание, и Макаров пересказал историю инцидента с полицейским, которую мы уже слышали от Марины, ничего нового не добавив, лишь уточнив окончательно, что Никифоров расстрелял пятерых психически больных и активиста, который в ту ночь за ними присматривал. Потом он передал слово Бобрикову Александру Евгеньевичу, сидевшему в президиуме по правую руку.

– Уважаемые друзья, – начал Бобриков, откашлявшись. – Ещё раз делаю объявление по поводу здания Министерства обороны. Там введено полное осадное положение. Мы на прошлом собрании уже сообщали, что даже подходить к зданию нельзя. Но вчера оттуда сообщили, что приходили какие-то двое «просто посмотреть». Этих желающих сходить на экскурсию на военный объект там чудом часовой не застрелил. Они внутрь никого не пускают. Ну, хорошо, я в метро ехал в штатской одежде, у меня с собой никакого удостоверения не было, так что они мне не обязаны верить, что я генерал-лейтенант, хотя и в отставке. Но вот Колюжный Семён Александрович или Илья Станиславович Демченко, – Бобриков почтительно кивнул в сторону соседей, сидевших за тем же столом на сцене, – они действующие офицеры. Семён Александрович и вовсе ехал на службу в своей форме, в форме полковника вооружённых сил, о чём говорят погоны на его плечах. Но даже его не подпускают близко к зданию, не то что внутрь.

Как бы ни предупреждали, а на собрания регулярно ходила от силы половина спасшихся, поэтому через неделю со стороны здания Минобороны раздались выстрелы. Быстро разнёсся слух, что были убиты два парня, а сейчас их тела лежат у забора. Никто не знал, кого именно застрелили, и было ясно, что погибли те, кто не только не ходил на собрания, но и вообще редко появлялся на людях. Тела вскоре пропали, возможно, их убрали военные.

Про молодёжь расскажу отдельно. Состав спасшихся был обусловлен тем, что подавляющая их часть в момент Катаклизма ехала в метро в рабочий день в одиннадцать часов. Возможно, в жизни мальчиков и девочек рождается поровну, но у нас с Геной возникло чёткое убеждение, что на десять мужчин в метров в тот час было семь женщин. Что же касается возраста, то менее всего в вагонах было наших ровесников, то есть граждан лет тридцати-сорока. Спаслись, судя по всему, либо люди студенческих лет, либо те, кому за пятьдесят и более. Об этом мы как-то говорили с Генкой весь вечер.

– Ну а что, всё логично, – рассуждал Гена. – Все нормальные люди на работе, как мы с тобой. В метро едут либо всякие студенты, либо пенсионеры.

Молодые люди, выйдя из метро сразу после Катаклизма, не бродили растерянно, не ждали заселения в гостиницу и вообще тратили гораздо меньше времени на принятие решений. Они сбивались в кучки и заселялись в квартиры, энергично обшаривали продуктовые и ювелирные магазины. Вскоре образ молодёжных стаек – в толстовках, бейсболках и с рюкзаками за спиной, быстро перемещающихся по городу и предпочитающих поскорее уйти, завидев более взрослых, стал обычным делом. В силу своей молодости они легко куда угодно залезали и видимо, кто-то из таких и был застрелен часовыми.

ХХХ

Раз за разом приходя на собрания или появляясь в гостинице, которая стала выполнять роль штаба, я ловил себя на мысли, что всегда ищу Нину. Я не знал, где она живёт, но понимал, что не в гостинице; не знал, поручена ли Комитетом ей регулярная работа; на собраниях она чаще всего сидела рядом с подругой, тоже очень симпатичной девушкой, но у них было мало общего, и на учительницу подруга не тянула. Это в первые дни Нину назначали на приготовление еды, а после нашлось достаточно поваров и просто активных женщин, да и спасшиеся предпочитали расселяться, что делало коллективное приготовление пищи не таким востребованным.

У нас возникло что-то вроде флирта, как мне бы хотелось думать. Мы искали друг друга глазами, а находив, улыбались и кивали. После собраний я обычно задерживался в дверях, чтобы столкнуться, что-то спрашивал, мы немного мило болтали, а потом расходились, не найдя повода продолжить общение. Мне очень нравилась Нина, хотелось пригласить на свидание, но мешала подруга. Она, назвавшаяся Кристиной, была погрубее, что выражалось и в манере общения и во внешности, смело смотрела в глаза, задавала прямые вопросы, курила и носила чёрные обтягивающие лосины под высокими сапогами на каблуке. Нина была не в пример подруге нежна, почти всегда прятала взгляд, говорила негромко и одета была как типичная учительница в выходной день – в джинсах и толстом свитере. Было непонятно, что их связывает, тем более что Кристина явно пыталась верховодить, постоянно перебивала и в общении со мной вела себя высокомерно.

– Чем занимались неделю? – спрашивала Нина задорно, пока не подходила подруга.

– По разнарядке во дворах ямы рыли и туалетные кабины сколачивали. Досок-то нет, так что кабины у нас фирменные – из стенок полированных шкафов, – смеялся я.

Впрочем, это была правда, но ямы в парках рыли лишь в самом начале, а позже додумались в подходящем месте убирать канализационный люк и строить туалетную кабинку над ним.

– А где вы устроились? – спрашивала у меня Нина, приветливо улыбаясь.

– Мы с Генкой переехали в дом на набережной.

– Там, где заправка?

– Нет, на той набережной, где пешеходный мост в Парк Горького.

– Ааа, знаю.

– Да мы, собственно, как раз в соседнем доме от этого моста. А вы где?

– А мы…

Но тут её перебивала Кристина, говорила, что им пора идти, и Нина нехотя соглашалась. Тем не менее наши отношения теплели, и я уже был готов к более решительным действиям, как вдруг случилось непредсказуемое.

Однажды, где-то через месяц после Катаклизма, мы с Генкой возвращались с назначенных работ. В тот день нам выпало укреплять тюрьму, функции которой стала выполнять обычная московская квартира в доме рядом с гостиницей. Мы удалили комнатные двери и заменили их на решетки, которые можно было открывать. Кого Комитет собирается посадить в эти камеры, мы не знали. Работы было много, намучались изрядно и возвращались домой усталые, но довольные, так как задание было выполнено и пришедший проверять результат Остапов сказал: «Мне бы на завод таких работников побольше. Молодцы!».

Мы въехали в свой двор, размышляя о том, какое кино будем сегодня смотреть, и тут Генка воскликнул.

– Смотри-ка, это не твоя сидит?

– Кто?

– Ну эта, учителка, которая с такой шмарой ходит.

Я взглянул в глубину двора и увидел на лавке сгорбленную фигурку Нины, жалобно обнимающую саму себя руками, словно от холода. Увидев нашу машину она встала.

– Что случилось? – спросил я, подойдя.

– Юра, – только и смогла выдавить она и дёргала подбородком, дрожа в готовности зареветь.

– Кто-то обидел?

– Мне негде жить.

– Конечно, пойдём к нам, если хочешь.

– Можно, я ничего не буду рассказывать? – спросила она.

– Конечно, как скажешь. Пойдём, тебе надо успокоиться, – я приобнял её за плечи и повёл к нам мимо тактично ухмыляющегося Генки, который доставал из машины инструменты.

В квартире я усадил её на диван, налил горячего чаю, но перед этим заставил залпом выпить большую стопку коньяка. Она помедлила в нерешимости, но выпила и разрыдалась у меня на плече. – Что с нами происходит? – вопрошала она сквозь слёзы. – Зачем нам эти испытания? Зачем это именно мне?

Потом я уложил её на диван, накрыл пледом, и Нина уснула. Генка так и не поднялся наверх, а решил занять время тем, что разбил окно у одной из квартир и залез туда. Когда я вышел на улицу, он как раз вылезал.

– Опять какая-то бестолковая квартира, сдают они её, что ли, – сказал он, перешагивая из окна на крышу машины. – Ну, чего она там?

– Спит.

– А чего случилось-то?

– Не знаю. Я так думаю, поругались они с этой Кристиной.

– Ну и правильно, не пара она ей. А тебе в самый раз.

– Да ладно.

– А чего, такая девушка! – и Генка причмокнул. – А ты как раз неженатый.

– Я разведённый.

– О да, большая разница.

Я действительно пару месяцев находился в браке, но это было очень давно. После армии поступил в Московский горный институт, где сразу влюбился в прекрасную однокурсницу. Мы гуляли, болтали и однажды договорились до того, что условились втайне от всех подать заявление. Расписались через полгода, правда, не сказав об этом родителям, а жили каждый у себя дома, благо оба были москвичами. Через два месяца она закрутила побочный роман со второкурсником, а я устроил драку с ним в стенах института, за что и был отчислен в апреле, не доучившись и одного курса. Детей мы завести, к счастью, не успели. Дома был скандал – отец держался за сердце, мать плакала, и все меня осуждали за драку и отчисление, а потом на поверхность выплыла история тайного бракосочетания. Отец кричал, чтобы я убирался из дома. Две недели я жил у приятеля, а тут как раз подвернулась работёнка дальнобойщиком – согласился, не раздумывая. Права-то я ещё в армии получил, ездил там на Урале, так что шоферской работой меня не испугать.

Рейсы шикарные: всё больше -Москва-Симферополь, иногда на север, в Карелию. Не бываешь дома неделями, но и платили хорошо. Поначалу думал, это временно, да втянулся. Так, за баранкой, прошли следующие одиннадцать лет; я что-то откладывал, но заработать не вышло. Однажды зимним вечером мы тащились где-то под Петрозаводском, я не уследил за обочиной, правые колёса утянуло, а за ними и всю фуру увлекло в кювет. Скорость была небольшой, ни я, ни напарник не пострадали, но изрядно помяло кабину новенького МАЗа, а среди груза были какие-то люстры. Хозяин повесил все расходы на меня, о страховании речи в те времена не шло, да и рейс был какой-то левый. Несколько лет я выплачивал, работая у него же полуторке, а как только рассчитались, сразу уволился. Вернулся к родителям, дома были рады, так что мириться и не пришлось. За руль не хотелось совершенно, а жить как-то надо. Мой сосед по лестничной клетке, старый мастер, посоветовал пойти в коммунальное обслуживание и даже позвонил начальнику ДЕЗа, чтобы меня взял без опыта. Так и дожил я до своих 45 лет.

Наша с Генкой квартира была двухкомнатной. Он спал на большой двуспальной кровати в одной комнате, а я на разложенном диване в другой. Днём диван собирался, и моя комната превращалась в гостиную, где мы вечером смотрели фильмы. Это не было вполне удобным, и мы обсуждали, что незачем так ютиться, когда вокруг, наверняка, найдутся четырёх– и пятикомнатные квартиры. Сейчас у меня на диване спала Нина, поэтому в первую ночь мы с Генкой спали на его большой кровати.

На утро Нина извинялась и благодарила за приют, порывалась уйти, но я совершенно не хотел её отпускать. Генка поддержал моё стремление и уговорил её некоторое время побыть в нашем доме хозяйкой.

На другой день мы вскрыли соседнюю квартиру, в которой оказалось три комнаты. Это была «живая» квартира, как мы их называли. С неубранной постелью, детскими игрушками, горой немытой посуды в мойке и кучей одежды на вешалке в прихожей. Нина взялась навести порядок, и через два дня квартира выглядела прекрасно. Так как в наше жилище были проведены провода от генератора, то мы остались в своей квартире, а Нина поселилась в трёшке. Но это ничего не изменило, теперь мы виделись ежедневно, и я был этим совершенно счастлив, выискивая предлоги зайти в гости, а Генка немного погрустнел.

Мы все вместе втроём ужинали, общались, смеялись и гуляли. Правда, гуляли мы всё чаще без Гены, который тактично оставался дома. А мы с Ниной уходили на набережную и прогуливались, как самые настоящие влюблённые, и даже, докуда позволяла стена Пузыря, забредали в дальние уголки Нескучного сада. И вот, во время одной из таких прогулок, под жёлтыми сводами пешеходного моста через реку, я осмелился и поцеловал её.

А после наши отношения развивались совсем уже стремительно, я перенёс свои пожитки в трёхкомнатную квартиру Нины, и мы зажили совсем как молодожёны.

ХХХ

Мы провели лето, развлекаясь исследованием квартир, мест, в которых ещё не были, и безрезультатно испытывая преграду, отделившую нас от остального города.

Дошло даже до того, что в стену направили речной прогулочный теплоход. Этому способствовало появление среди спасшихся Игоря Ненашева, капитана речного флота, который в момент Катаклизма спал в каюте, не имеющей иллюминаторов. Его теплоход был пришвартован у одного из причалов Фрунзенской набережной, но для эксперимента выбрали другой корабль.

В акватории реки Москвы, если так можно выразиться, в том её отрезке, который оказался внутри Пузыря, сохранилось несколько кораблей разных размеров. Эти корабли и катера, вероятно, в момент Катаклизма стояли или плыли и, потеряв капитанов, шли дальше, пока не упирались в стену Пузыря, не врезались в опоры мостов или в другие корабли. Спасшихся речное хозяйство никогда не интересовало; действительно, что полезного или интересного можно найти на прогулочном теплоходике или катере спасателей. И хотя итоги эксперимента были вполне предсказуемы, раз уж нашёлся капитан, способный управлять кораблём, Макаров решил попробовать крепость стены и таким образом. Немалый интерес вызвала у дам сама фигура капитана Ненашева – средних лет, подтянутый и, кажется, загорелый, он пришёл в белой рубашке с коротким рукавом, в фуражке и при галстуке. На плечах, прямо на рубашке, лежали погоны, на руке блестели золотом стрелочные командирские часы; капитан был, как с картинки. Народу собралась полная набережная. Капитан запустил двигатели, белый теплоход с названием «Москва-79», пыхнув солярным выхлопом, тронулся в сторону намеченного места, а Ненашев, выбежав с капитанского мостика, спустился к борту и ловко спрыгнул в резиновую лодку. Речное судно гораздо больше и тяжелее легковой машины, но и к нему стена отнеслась с тем же равнодушием. Корабль воткнулся в стену, которая мягко приняла его массу, и стал сползать в сторону гранитного берега, где и упёрся в угол, продолжая перемешивать воду, бурля и клокоча, пока Ненашев снова не поднялся на его борт и не вырубил двигатели. Теплоход замолк и стоял в этом месте отныне на вечной стоянке.