скачать книгу бесплатно
Он сжал Надину ладонь.
– Я, кажется, ударился обо что-то, – пожаловался он, ощупывая шишку на лбу. – Столько звёзд увидел…
Надя подползла ближе, коснулась его лба пальцами.
– Ничего, сейчас пройдёт, сейчас пройдёт, я знаю, Гурьев, ты верь мне…
Боль стала слабее.
Глаза привыкли к полумраку, и теперь Гурьев различал что-то похожее на стены слева и справа, и ничего не видел впереди.
– Ты уже была здесь? – глупо спросил он, но ему показалось, что Надя кивнула.
– Всё будет хорошо, Гурьев, пойдём потихоньку.
Он послушно поднялся, шагнул, подчиняясь её руке, не стараясь даже понять, куда они идут, не в силах более ничему удивляться, и когда полумрак сменился светом дня, ничего не спросил, а Надя всё так же уверенно шла вперёд мимо расплывчато-белых стен. Наконец остановилась.
– Узнавай, Гурьев…
Она подтолкнула его вперёд, отступая в сторону.
И Гурьев увидел, что стоит подле стены дома с маленькими окнами-бойницами, и услышал за этой стеной какие-то звуки, напоминающие журчание воды, женские перешёптывания и шорох неторопливых шагов.
– Узнавай, Гурьев, – повторила Надя, настойчиво подталкивая его ближе к стене, и он вдруг увидел дверь с золотистой ручкой-кольцом и, не понимая, зачем, коснулся его, шагнул в солнечный прямоугольник, на мгновение отметив, что не чувствует больше Надиной руки, но тут же увидел её впереди, закутанную в длинные пёстрые одежды, но не успев удивиться, услышал её странно зазвеневший голос:
– Ты здесь жил, Гурьев, много-много лет назад. Ты здесь…
…Она опустила на лицо чёрную густую сетку, легко скользя голубыми, прошитыми серебром туфельками с загнутыми носками, побежала за фонтан, поднимающийся вверх посреди двора, скрылась под белоснежными арками широкого, со множеством входов, дома, и Гурьев увидел спешащего к нему мужчину в платье, напоминающем костюмы из восточных музеев. Мужчина нагнулся, приложив руки к груди.
– Мой господин, – услышал он, – вас ждут…
– Кто? – недовольно спросил он.
Не ожидая ответа, быстро пошёл вперёд, раздражаясь от жары, от потного тела, от того, что не удастся сейчас опуститься в голубой бассейн, насладиться свежестью изумрудной воды.
Он прошёл в дом, сбросил халат, накинул длинную лёгкую рубаху, радуясь минуте прохлады. Щёлкнул пальцами, отпуская слугу, и пошёл к гостю.
Гость ожидал его в айване[1 - Айван – крытая галерея.], где лёгкий ветерок делал жару не столь нестерпимой, полулёжа у дастархана[2 - Дастархан – угощение.].
– Ты опять провёл весь день возле киссахана[3 - Киссахан – рассказчик.]?
Гость спросил это, прикрывая глаза поседевшими ресницами.
Он кивнул, опустился напротив.
– Чем же он так тебя привлекает? У тебя есть всё, что достойно внимания. А что есть у него?
– Это странный киссахан. То, что он говорит, нигде не написано. Я спросил его, почему так. Он сказал, что помнить надо сердцем, и отказался переписать мне. Вот я и хожу, чтобы запомнить строки этого человека.
– Неужели его стихи равны богатству наших почтенных поэтов?
– Послушайте, устад[4 - Устад – учитель.]. Вот что я запомнил сегодня:
Управляется мир Четырьмя и Семью.
Раб магических чисел – смиряюсь и пью.
Всё равно семь планет и четыре стихии
В грош не ставят свободную волю мою!
Те, что веруют слепо, – пути не найдут.
Тех, кто мыслит, – сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
«О невежды! Дорога не там и не тут!».
Тот, кто следует разуму, – доит быка,
Умник будет в убытке наверняка!
В наше время доходней валять дурака,
Ибо разум сегодня в цене чеснока.
Милосердия, сердце моё, не ищи.
Правды в мире, где ценят враньё, – не ищи.
Нет ещё в этом мире от скорби лекарства.
Примирись – и лекарств от неё не ищи.
Что вы на это скажете?
– И кто же автор этих строк?
– Некто Хайам…
– Разве можно сравнивать эти строки и божественную поэзию Фирдоуси или Хафиза? В них нет красоты. В них грубость простолюдина. Они пресны, как лепёшка. Что с тобой, Хатем? Неужели слухи, дошедшие до меня, верны?
– О чём вы?
Хатем взял персик, повертел его в руках, положил обратно на блюдо.
– Ты один из лучших моих учеников. Уважаемый и богатый ныне человек. Но говорят, что ходжа[5 - Ходжа – хозяин, досточтимый.] Хатем перестал чтить обычаи и уподобляется нечестивым фарангам[6 - Фаранг – европеец.].
– Вы имеете в виду мой харам[7 - Харам – гарем.]? – Хатем усмехнулся. – Да, конечно, это непривычно, когда мужчина отказывается от жён. Но попробуйте понять меня, в моём сердце есть место только для одной, зачем же я буду обманывать остальных?
– В моём сердце тоже бывает только одна женщина, иногда очень долго, но я должен давать счастье и другим.
– Разве счастье – проводить ночь с той, что не нравится?.. Простите, устад. – Хатем потупил взгляд.
Гость отпил из пиалы, провёл ладонью по серебристой бороде.
– Ты мог бы не говорить об этом… Никто не запрещает тебе так думать, но своим словом и действием ты опозорил не только себя.
Хатем молча склонил голову. Он понимал, что спорить с досточтимым Кахланом бессмысленно.
– Но не это огорчило меня. – Устад помедлил, внимательно глядя на Хатема. – Ты перестал чтить Коран. Уподобляясь самому непочтенному киссахану, ты рассказываешь небылицы, заставляя почтенных людей думать о твоём слабоумии.
– Вот что привело вас ко мне… – Хатем открыл банановый плод. – Продолжайте, ходжа Кахлан, я внимательно слушаю.
– И вот этот Хайам. Ты запомнил стихи, которые не стал бы слушать любой разумный правоверный. Ты говоришь, что Бог иноверцев – тот же Аллах. Ты утверждаешь, что все люди произошли по воле одного Всемогущего и никто не может считать себя лучше другого. Ты сравниваешь Коран и Библию, о, прости меня, Аллах… – устад вскинул руки, – утверждая их равенство…
– Да, это так. – Хатем вытер руки, движением ладони отослал муваккала[8 - Муваккал – слуга, подающий угощение.]. – Да, я убеждён, что создатель у нас один, будь то я или вы, правоверный ходжа Кахлан, или неверный фаранг. Я убеждён, что чудотворец Муса и библейский Моисей похожи, как воскрешающий мёртвых Иса похож на Иисуса неверных. Я думаю, что придёт время и книга мира будет одной для всех.
– Что ты говоришь! – вскричал устад. – Ты хочешь, чтобы я поверил в твоё безумие?
– Разве я похож на безумца? Или ходжа Кахлан под этим словом подразумевает иное мышление?
– Я имею в виду болезнь, ходжа Хатем, страшную болезнь души, из которой уходит Аллах…
Старик поднялся, оправил платье.
– Подумай об этом. Ибо я боюсь, что теряю своего ученика. Ты знаешь, какова участь нечистого… Шейх и его мюриды[9 - Мюрид – последователь шейха.] ожидают от тебя благоразумия. Не медли.
– Я подумаю, – наклонил голову Хатем, пряча улыбку.
Он проводил гостя, раскланялся и почти бегом устремился к хаузу[10 - Хауз – бассейн.].
Прохладная вода отвлекла его от неприятных мыслей. Он плескался и жалел о том, что это блаженство не может вместе с ним разделить Нушафарин. Его единственная Нушафарин. Устад ушёл бы в полной уверенности в его безумии, если бы знал, как проводят время они наедине. От этой мысли Хатему стало весело и захотелось скорее увидеть Нушафарин.
Он торопливо вышел из хауза, накинул на плечи люнги[11 - Люнги – полотенце для обтирания.] и поспешил в покои Нушафарин.
Теперь, когда все его бывшие жены переселились к своим новым мужьям, в женской стороне дома было необычайно тихо. И хотя можно было выбирать любую из комнат, Нушафарин осталась в своей, в которую когда-то вошла младшей женой ходжи Хатема.
Она полулежала на суфе[12 - Суфа – невысокая тахта.], играя рассыпанными жемчужинами. Она была в лёгкой накидке, охлаждающей тело и совсем не скрывающей его, и Хатем замер на мгновение, подумав, как ужаснулся бы устад, увидев такое бесстыдство. Он присел рядом, обнял её за плечи, свою Нушафарин, «происходящую из источника сладости», закрыв глаза, глубоко втянул запах благовоний и опьянел от охватывающего его чувства.
– Я действительно безумец, – прошептал он. – Я не прочёл устаду ещё одно четверостишие этого проницательного Хайама:
Мы похожи на циркуль, вдвоём, на траве:
Головы у единого тулова две,
Полный круг совершаем, на стержне вращаясь,
Чтобы снова совпасть головой к голове.
Тебе нравится?
И он коснулся губами горячих ждущих губ.
Но тут какой-то шум раздался во дворе, он становился всё громче, грозно приближался, и Нушафарин, испуганно вскрикнув, прижалась к нему, потом вскочила, бросилась к двери. И Хатем, не понимая, что её так испугало, выглянул во двор, удивился этому множеству чем-то разгневанных людей, но не успел ничего приказать слугам, маленькая рука обхватила его ладонь и потянула за собой…
– Господи, да что же это такое, ласочки вы мои, – приговаривала Войкова, всплёскивая руками и глядя на неподвижно лежащих.
Над Гурьевым, упавшим навзничь у самой стены, стояла на коленях, раскачиваясь, Ирочка Беловёрстова. Она и нашла их утром и сейчас никому не смогла бы объяснить, что привело её именно на это место.
Надя лежала недалеко от Гурьева и, казалось, пыталась дотянуться до него: её рука почти касалась его руки.
– Что же это делается, – причитала Войкова, искренне жалея вместе со всеми себя. – Ох, мамочка-мамулька…
Она приподняла Надю, взвалила её на плечо, оглянулась на Ирочку Беловёрстову, вздохнула: не помощница – и пошла к палатке, откуда, еле передвигая ноги, приближался бледный Еремей Осипович, никакой уж мужик. Она так и сказала Кире Евсеевне, опуская Надю рядом с ней. И та, кремень-баба, хоть сама еле живая, пробасила: «какого дьявола, гулять надумали…» – стала хлопать Надю по щекам, заставляя отпить из кружки тёплой мутной воды, и добилась-таки своего, Надя охнула, задышала, не открывая глаз.
– Ну, я пошла, – сообщила Войкова, уважая эту худую как доска бабу, и двинулась обратно, где Еремей Осипович то пытался тащить неподвижного Гурьева, то приподнимал всё ещё сидящую Ирочку Беловёрстову.
– Подсоби, – сказала Войкова, подхватывая Гурьева под руки.
И Еремей Осипович засуетился, засновал вокруг, не зная, что делать, пока она не приказала:
– Ноги подымай, ноги…
Они потащили Гурьева по песку, оставляя округлый след, и Ирочка Беловёрстова наконец поднялась, пошла за ними, блестя большими глазами.
– Сдохнешь тут с вами, – не выдержала Войкова, когда Гурьева дотащили и передали Кире Евсеевне, начавшей делать с Гурьевым то же, что только что она проделывала с Надей. – Дохлые все, жуть…
И отошла в сторонку, потому что тошнота делала её слабой…
Гурьев открыл глаза.
Долго водил ими по сторонам, пока не увидел Надю, уже сидящую, обхватившую лицо ладонями. Коснулся пальцами её бедра и только потом попил из кружки.
– Оклемались, – недовольно произнесла Кира Евсеевна. – Нашли время гулять.
– Сирош?.. – спросил Гурьев. – Приступ?..
– А что Сирош? Этот злыдень чай, поди, хлещет, – вернулась Войкова. – Сидит ваш Сирош в тенёчке и в ус не дует…
– Обморок, – сказала Кира Евсеевна. – От слабости. Скрутило нас чего-то…
Гурьев попытался подняться.
Еремей Осипович стал помогать.
Ирочка Беловёрстова страдающе смотрела на них.
– Вот и всё, – произнесла Надя, ни к кому не обращаясь.
Вставший Гурьев положил ей на плечо руку.
– Тебе лучше? – спросил он.
Надя кивнула.
– Ты меня вытащила?
Она молчала.
Гурьев обвёл взглядом пустыню, стену…
– Завтра Сирош должен прийти. Завтра, – твёрдо сказал он. – Это радиация. Мы хватанули рентгены…
– Я поняла это, – сказала Кира Евсеевна. – Я поняла это ночью.
