скачать книгу бесплатно
…Следующая неделя закрутила в предсессионных заботах (отчет по преддипломной практике руководителю показался слишком маленьким, пришлось срочно расписывать еще на десяток страниц), усложнившихся отношениях с Машей (она считала, что он ее не замечает), в редакционных заданиях, которыми его загрузил Лапшаков, да в беготне по факультетам (уже по заданию Замшеева), где он должен был оказать помощь редколлегиям стенгазет. О Барышникове он вспоминал лишь когда пробегал мимо неприметного кабинета в одном из корпусов, и тогда это воспоминание вызывало неприятное чувство, но скоро забывалось, поэтому он ни на какую встречу не пошел, да и, признаться, забыл о ней. Вспомнил уже на следующей неделе (опять же только потому, что проходил мимо кабинета Барышникова), решил, что если он понадобится, тот сам найдет, и совсем перестал об этом думать.
Вдруг за пару дней написал рассказ, первые строки которого родились в читальном зале после нудных расчетов прочности вышки при ликвидации прихвата (последний штрих в отчет). Герой рассказа, который был немного старше самого Сашки, жил в старом доме, стоящем над берегом реки (недалеко от Байкала), с молодой женой. Он был странно пассивен и одновременно чуток к жизни, потому что только он один слышал, как по ночам дом скрипел…
Финал получился совершенно неожиданным даже для Сашки, его герой просто исчез, хотя можно было предположить, что он утонул… Или ушел невесть куда…
Ему самому сочиненное понравилось. Не терпелось кому-нибудь прочитать рассказ, но тайное общество уже давно не собиралось, у его членов наступила горячая пора, Дима Лапшаков был суетливо озабочен, ничего не слышал и никого не видел. Соседи по комнате, которым он попытался читать, через пару страниц явно заскучали, и он просто пересказал им сюжет. Миша Кужиков сказал, что история скучноватая, и убежал к своей очередной пассии. Витя Иванов попросил почитать все, но Сашка сказал, что читать не станет, а даст, когда перепечатает.
Теперь он по вечерам мучительно, двумя пальцами, пытался напечатать рассказ на редакционной пишущей машинке, а днем подчищал хвосты, сдавал зачеты, спорил с доцентом Гавриловым, который не соглашался с некоторыми выводами его преддипломного отчета. И еще обсуждал в туристическом клубе планы на зимний лыжный поход в Саяны, куда они собирались сходить вместе с Машей сразу после сессии.
За неделю он рассказ напечатал, еще раз прочел сам, тот ему понравился, опять захотелось услышать чье-нибудь мнение, попытался собрать «Хвост Пегаса», но не получилось. Случайно в коридоре столкнулся с Лариской Шепетовой (она вышла замуж, жила теперь в городе и стала хоть и не очень симпатичной, но весьма фигуристой взрослой дамой). Лариска встрече искренне обрадовалась, сама предложила зайти куда-нибудь в кафе поболтать, потому что не видела никого «из приятных ей людей» тысячу лет, и они зашли в ближайшее кафе. По пути выяснилось, что она перешла на заочное отделение, живет теперь в Новосибирске и там действительно вышла замуж за профессора, доктора наук.
– Он у меня старичок, но еще бодренький, – весело сообщила она, потягивая вино. – Вдовец. Светило науки. Дети, правда, постарше меня, но ничего, подружились…
Оказывается, она познакомилась со своим старичком этим летом, он прилетал к ним в экспедицию навестить сына, который был главным инженером.
– У нас с ним, с сыном, как раз романчик наметился, а тут папа объявился… – со смешком призналась она. – Папа мне сразу понравился. Уютный старичок, умненький… У вас, мальчиков, только одно на уме, ты же знаешь, – сказала она и, отставив в сторону зажатую между пальцами с длинными наманикюренными ногтями сигарету, подалась вперед, почти воткнувшись в него высокой упругой грудью.
– А у папы обхождение, внимание, ухаживание, подарки… Нет, любовь, Сашенька, это не телесные утехи, это нечто душевное и тонкое…
Она нравоучительно подняла палец и, вздохнув, выпустила дым, обвела взглядом полупустой зал, сортируя мужчин, торопливо жующих, вальяжно потягивающих коньяк, занятых своими дамами или же одиноко и сосредоточенно опрокидывающих рюмки. Проницательно заметила:
– Ты, похоже, этого еще не знаешь…
– Ларис, тебе в гадалки идти надо…
– А, все это так… – она вдруг помрачнела и старательно придавила окурок в пепельнице. – Давай выпьем за нас. Чтобы все у нас было хорошо…
– Ну, у тебя-то…
– У меня, можно сказать, промежуточный этап, – она пододвинула пустой бокал, нравоучительно произнесла: – Угадывай желание женщины, Сашенька…
Он суетливо налил ей и себе, а когда поднял бокал, уже знал, что квартира у старичка из пяти комнат, денег много, и она ни в чем не знает нужды, даже вроде заканчивать институт совсем ни к чему, но все же закончит и будет работать – не хочет ни на чьей шее сидеть.
– Старичок-то мой квартиру на меня переоформил, хотел и остальное – дачу, «Волгу», да я остановила, – зачем с его детьми ссориться. Коленька, тот, правда, сам по себе живет, ему все равно, а вот дочка, Анастасия, не любит меня, все боится, что после смерти папеньки ей ничего не достанется.
– Сколько же старичку-то?
– Ой, Сашенька, нам не дожить… Почти семьдесят…
– И что же, – не удержался Сашка, – дети будут?
– Да о чем ты? – она даже руками всплеснула. – Мне бы за ним приглядеть… – И неожиданно призналась: – Я ведь жалостливая… Я и с мужчинами больше из жалости сплю…
– А хочешь, я тебе рассказ прочту? – вдруг предложил он.
– Какой рассказ?.. – она пронзила его взглядом темных, непонятного цвета глаз. – А, поняла… Прочитай, – неожиданно согласилась.
Он достал из портфеля рукопись, находящуюся в отдельном отсеке, чтобы не спутать с курсовыми и конспектами, и, подсев поближе, стал негромко читать. На второй странице она пододвинула листки к себе, сказала, что прочтет сама, и они уже молча, тесно прижавшись друг к другу (отчего Сашка чувствовал идущий от нее жар), стали пробегать черные строчки глазами и так параллельно дочитали до последнего предложения.
Она молча закурила, сложила листки в аккуратную стопочку.
– Писателем станешь, – произнесла буднично. – Про нас напишешь когда-нибудь. Про меня… Мол, неглупая была, а с лица воду не пить…
– Ты симпатичная, – неуверенно и невпопад произнес он, осмысливая услышанное и пытаясь понять, серьезно она сказала или с иронией.
– Да ладно, что, я себя в зеркало не вижу… Но старичку моему нравлюсь… И не только старичку… – и вдруг, почти касаясь губами его щеки, прошептала: – А любить я могу лучше многих…
Сашка не нашелся, что и сказать, стал запихивать листы обратно в портфель, почему-то жалея о сделанном и ловя себя на мысли, что теперь ему уже безразлично, что скажут о рассказе другие, да и сам рассказ стал тоже неинтересен, словно не им написан. Он удивлялся этой метаморфозе, а Лариска расплачивалась с официантом, отмахиваясь от его возражений и поглядывая на золотые изящные часики (и обручальное кольцо у нее было массивное, свидетельствующее о достатке), оказывается, она сегодня улетала.
– Ольгу встретишь – привет передавай от меня, – вспомнила о подруге. – Я ее полгода уже не видела.
– Если встречу. Она вроде как в академический ушла, рожать… – сказал Сашка, думая, как разбрасывает их жизнь. Давно ли была летняя гроза, прибайкальская степь, его поход к заливу, и вот уже обе подруги замужем, да и он сам вроде как собирается жениться…
– А писателем ты будешь, не сомневайся, – сказала вдруг Лариска и, чмокнув его в щеку, села в невесть откуда взявшееся такси. – До встречи, – и хлопнула дверцей…
Он постоял и неторопливо зашагал в сторону студгородка, крепко прижимая портфель с рукописью и прочей чепухой и думая, что Лариска не такая уж и безобразная…
…Незаметно пришел Новый год. На этот раз он встречал его в общежитии. Прежде с Аркашей Распадиным бывали в разных компаниях, а теперь и тот семейный, и соседи по домам разъехались, – им недалеко, не то что ему, а с Машкиными родителями праздновать ему не захотелось, на что та сильно обиделась и отказалась от предложения встретить Новый год где-нибудь вдвоем.
В последний декабрьский вечер он перетанцевал со всеми младшекурсницами (и перецеловал, кажется, тоже всех) и в первый день наступившего нового 1974 года, отоспавшись в полупустом общежитии, поехал к Маше в Ангарск, где чинно посидел за семейным столом, а потом так же семейно, с родителями, Маша проводила его до вокзала, и со своей практически невестой ему даже не удалось в новом году (хотя очень хотелось) поцеловаться, родители у нее были строгими и несовременными. Поэтому между ним и Машей так и остался холодок.
Потом началась сессия, которую он сдавал досрочно, чтобы сходить в поход.
Наконец, в середине января вместе с друзьями-туристами и Машей (с трудом уговорил ее родителей отпустить под свою ответственность) отправились в Восточные Саяны.
Думали, получится бодрящая прогулка, но всю неделю, пока преодолевали заснеженные перевалы и нарушали девственность нетронутого снега в таежных распадках, мороз держался за тридцать, и, засыпая с Машей в одном спальнике, они крепко прижимались, согревая друг друга. И хотя теперь никто не мешал им целоваться и делать все, что заблагорассудится, единственное, чего им хотелось друг от друга, – тепла.
Вернулись они из похода немножко другими, более спокойно относящимися друг к другу, словно уже были мужем и женой. По возвращении Маша пригласила его к себе, и на этот раз он остался после семейного ужина. Ему постелили на раскладушке в Машиной комнате, и он не стал нарушать предложенные условия, даже не попытался прилечь с ней рядом, только придвинул раскладушку к ее кровати, и они долго еще шептались, вспоминая поход, ребят, мудрые и одновременно суровые горы…
После этой ночи Сашка перестал оценивающе разглядывать первокурсниц, решив, что от судьбы не уйдешь, но, заглянув к Сереге с Мариной (которая вот-вот должна была родить, а оттого была некрасивой и капризной), а потом посидев вечерок у недавних молодоженов Распадиных (Рита уже чувствовала себя в доме хозяйкой) и послушав их разговоры о семейных заботах и перспективах, решил не торопиться делать Маше официальное предложение. Во всяком случае, до защиты диплома.
В первую же учебную неделю его через Замшеева нашел Барышников. На этот раз он сразу же начал с того, что его интересует исключительно Борис Иванович Черников и ни о каких зимних горных тропах ему вешать на уши лапшу не надо. Жовнер искренне обрадовался этому конкретному предложению и сказал, что в этом случае ничем помочь не может, потому что Черникова не видел и, судя по всему, тот уехал.
– Никуда он не уехал, – сказал Барышников, сверля Сашку не по возрасту умудренным взглядом. – Здесь он, в городе. Со студенточкой живет, кочегаром работает… Вот по адресочку к нему и зайдешь, восстановишь отношения…
Он назвал адрес.
– Нас интересует, с кем он поддерживает отношения в Москве, – сказал Барышников. – Какую литературу получает, с кем общается…
О чем говорят его знакомые…
– Мы не настолько близки… – начал было Сашка.
– Ничего… У тебя есть повод, покажешь свой рассказ…
– Какой рассказ? – отчего-то заикаясь, произнес Сашка.
– Да про дом… падающий…
Барышников усмехнулся.
– Откуда вы знаете? – все так же заикаясь, не скрывая удивления, произнес Сашка.
– Нам положено все знать, – не удержался от снисходительнодовольной улыбки тот. – Если что есть еще, приноси, я почитаю…
Кстати, потом расскажешь, как Черников оценит…
Сашка был обескуражен. Идя по коридору, он старался понять, откуда Барышников знает о рассказе. Кужиков и Иванов отпадали, они были нормальными студентами, далекими от общественных дел и тем более от органов. Дима Лапшаков, которому он давал прочитать, судя по всему, так его и не прочел, отговорившись тем, что тот для газеты явно великоват. Читали еще Баяр Согжитов и Володя Качинский (первый отметил, что хорошо, но не актуально, а второй похвалил, но усомнился, чтобы его где-нибудь напечатали). Еще Лариска Шепетова и Маша, которой он в один из вечеров просто пересказал сюжет…
Не они же?.. Но откуда-то знает Барышников, значит, либо читал, либо ему пересказали… Кто?
И, как он ни вертел, ни крутил, все больше склонялся к тому, что тот мог узнать только от Лапшакова. Во-первых, редактору по должности положено дружить с ведомством. Во-вторых, тот мог показать рассказ Цыбину, посоветоваться, а тот, в свою очередь… Все это было как-то не по-настоящему, словно в каком-то романе или из жизни тех же революционеров, за рукописями которых охотилась тайная полиция… Это напоминало увлекательную игру и возбуждало. И рассказ, который он совсем недавно не считал достойным внимания серьезных взрослых людей, становился все весомее, значительнее. Но все же главным было мнение Черникова, с которым ему в любом случае, как он теперь понимал, предстояло встретиться.
…Они заглянули по адресу вместе с Машей в одно из вечерних гуляний вдоль Ангары. В старинном и ветхом двухэтажном деревянном доме в центре города, возможно, помнившем еще ссыльных декабристов (а уж революционеров наверняка), Черников с юной то ли женой, то ли сожительницей занимал довольно большую и на удивление уютную комнату. Он встретил гостей сдержанно, словно припоминая стоящего перед ним смуглого молодого человека и еще дольше изучая совсем незнакомую ему краснощекую блондинку. Наконец, отступил в сторону, приглашая проходить.
– Будем чай пить с бубликами, – неожиданно радостно объявил он и воткнул в розетку электроплитку, на которой уже стоял невероятно блестящий чайник. – Могу еще кашей пшенной накормить, – предложил, окинув внимательным взглядом оглаживающую юбку Машу. – Хотя навряд ли станете есть без масла… Нынешний студент не голодный и упитанный…
– Спасибо, – сказал Сашка, подталкивая Машу к старенькому, вытертому до белизны венскому стулу, стоящему возле круглого стола, и присел рядом с ней на другой точно такой же. – Кашу не будем, а вот от чая не откажемся. С мороза-то… – и, оглядывая комнату, в которой, кроме стола и кровати, вдоль стен на самодельных белеющих деревом полках стояли вереницы книг, добавил: – А у вас уютно…
– Юленька старается, чистоту любит.
Черников расчистил часть стола от раскрытых, сложенных в перевернутом виде одна на другую книг. – А что ж ты, Александр, свою девушку не представляешь?..
– Извините, Борис Иванович… Это Маша…
– Маша – это хорошо, – с тайной интонацией какого-то неведомого остальным знания произнес тот. – Маша, чай и бублики – это истинно русское…
Он поставил беленькие с золотистой полоской по верху чашки, наклонив одновременно такой же белый с полоской заварник и блестящий чайник, стал наливать в Машину. Вопросительно произнес:
– Погуще?
– Нет, достаточно, – заторопилась она, вытягивая вперед узкую белую ладонь.
– На пианино играете? – вдруг произнес Черников.
– На скрипке, – подсказал Сашка.
– По-настоящему? – прищурил глаза тот.
Маша вопросительно взглянула на него и усмехнулась, отбрасывая застенчивость, почувствовав, что нравится этому желчному, немолодому и тем не менее чем-то манящему мужчине. И тот первый отвел взгляд, водрузил чайник на прежнее место, выложил на середину стола связку бубликов.
– В школе я был влюблен в девочку, которая играла на скрипке, – произнес, словно читал чей-то текст. – Она была некрасивая, угловатая, очкастая, но когда шла с блестящим футляром по нашей грязной улице, мне так хотелось, чтобы она меня любила…
– А она? – поинтересовалась Маша, накладывая в чашку сахар.
– Она просуществовала в нашем городке всего одну осень и потом исчезла. А я так и не осмелился к ней подойти. Может, поэтому и остался в памяти божественный образ, внешность, на которую я водрузил свой идеал возвышенной и утонченной женщины. Как сама музыка… Из романтического прошлого… – Черников сжал бублик, и тот с хрустом разломился. – А вам, Маша, разве удобно жить в этом веке?
– А вы уверены, что нет, – утвердительно произнесла она.
Ей становилось все интереснее и интереснее, и Сашка это видел. И не удивлялся. При непривлекательной внешности Черников почемуто после нескольких первых фраз умудрялся нравиться женщинам.
– Петрарка писал великолепные стихи, посвященные Лауре, которую он выдумал, я всю жизнь буду творить образ той девочки со скрипкой, и она всегда будет самая лучшая, самая желанная…
– А ваша сегодняшняя любовь?.. Ей, наверное, очень обидно знать об этом.
– Она не знает… А впрочем, я ей рассказывал, но она считает, что с мечтой изменять нельзя… Вы так не считаете, – полуутвердительно-полувопросительно произнес он.
И тут же, словно забыл о Маше, стал расспрашивать Сашку, какие новости в институте, как поживает его большой друг Цыбин, справляется ли Лапшаков. Но, не дослушав, откинулся на стуле, стал громко швыркать чай, прервал рассказывающего Жовнера:
– Впрочем, мне это совсем неинтересно.
И уставился на него, явно демонстрируя свое знание истинной причины их визита.
Сашка взглянул на Машу, решил, что от нее не стоит ничего скрывать и, стараясь быть лаконичнее, передал разговор с Барышниковым.
Слушая, Черников все более и более улыбался, словно находил рассказ забавным и даже был очень рад всему происшедшему, а Маша отставила в сторону чашку с недопитым чаем и широко распахнутыми глазами уставилась на Сашку.
– Это все? – уточнил Черников, когда он закончил, и хихикнул, словно поставил точку. Повернулся к Маше. – А вы не знали об этом, бедная девочка… Еще чаю?
– Нет, – помотала головой та и, продолжая смотреть на Сашку, произнесла: – Он мне ничего не говорил.
– Напрасно сейчас сказал, – отрубил Черников и тоже уставился на Сашку немигающим, пронзительным взглядом, словно вытаскивая из него то, что он недосказал. – Женщины не должны знать мужских дел и тем более вмешиваться в них. От этого в государстве возникает нестабильность.
И после паузы сказал Сашке:
– Оставь рассказ, я постараюсь прочесть.
– Я не взял с собой, – почему-то краснея, ответил тот. – Как-нибудь занесу.
– Вот и замечательно… А я тебе в письменном виде отвечу на интересующие товарища Барышникова вопросы… И пусть твоя девушка так не пугается, ничего необычного не произошло.
Он крутанулся на стуле и теперь уже уставился на смутившуюся Машу.
– Он ваш друг?.. А может быть, жених?..
Подождал, пока они оба потупленно молчали.
– Впрочем, это пока не важно. А он давал вам читать свой рассказ?..
Она покачала головой.
– Правильно, любимым нельзя демонстрировать слабые стороны…
Не поясняя, что имел в виду, продолжил:
– Александр не столь зауряден, чтобы его не заметили наши досточтимые органы контроля за мыслями. Вы читали Оруэлла?.. Ну да, откуда… Постарайтесь найти, прочесть… – и, повернувшись к Сашке, уже другим, серьезным тоном произнес: – Хорошо, что ты все мне рассказал. Это свидетельствует о твоем выборе: лучше жить с открытым лицом и чистой совестью, чем стать сексотом, служить сомнительным идеям и не очень хорошим людям… Что же касается дальнейших отношений с ретивым куратором-чекистом, – он помедлил, раздумывая, – принесешь рассказ, тогда и поговорим…
И, улыбаясь Маше, весело произнес:
