скачать книгу бесплатно
– Хорошо, я прислушаюсь к твоим словам. Покойной ночи!
– И вам покойной ночи, Пульхерия Ивановна! – поклонился Ванька.
Молодая барыня ушла, за ней поспешила Палаша, напоследок опять стрельнув хитрым взором в Савку.
– Ох и перетрусил я! – облегчённо вздохнул отрок. – Помстилось вдруг, что это барин пришёл, спиной-то не вижу! А это барыня наша!
– Это барыня наша… – тихо повторил Ванька. – Ангел во плоти… Давай на боковую, друг мой, пора.
На следующий день к вечеру, но пораньше, Пульхерия Ивановна вновь пришла и попросила «Письма русского путешественника». Отдавая «Московский журнал», она сказала:
– Особенно мне понравилось написанное на странице 28. Посмотри, я там карандашом отчеркнула. Скажешь потом своё мнение, не забудь.
– Слушаюсь, барыня.
– Не забудь! – строго повторила она.
Когда Пульхерия ушла, Ванька отложил журнал и продолжил работу, лишь вечером перед сном он смог открыть страницу 28, и тогда на руки ему выпал маленький листочек бумаги, на котором было написано: «Как бедная Лиза, тако же и я обречена умереть от любви к тебе, бесчестный ты человек! Сегодня Он уехал вместе с Фёдором, приходи в опочивальню, как все заснут. Я буду ждать. Твоя П.»
– Твоя П. – пробормотал парень. Кровь ударила в голову, сердце забилось, как птица в клетке. «Пойти!» – была первая шальная мысль. «Как я могу?? Обмануть барина, Елизавету Владимировну, всех?? – усомнился разум. – Нет, нельзя, нельзя её, голубушку, опасности подвергать!» «А если только повидать да голос нежный послушать?» – посоветовало сердце. И Ванька последовал голосу сердца, сам себе поверив, что лишь посмотрит на неё – и всё.
Пульхерия отпустила его после третьих петухов, памятуя, что возлюбленному предстоят тяжкие труды за конторкой. Глядя, как он прикрывает своё совершенное тело мужицкой одёжей, задумчиво сказала:
– Ванечка, если тебя одеть в барский кафтан, башмаки да сорочку, никто и не догадается, что ты крепостной.
Ванька замер.
– Ты очень образованный, знаешь языки, науки, говоришь лучше иных дворян, когда язык не коверкаешь нарочно!
– Пульхерия Ивановна, вы к чему клоните? – тихо спросил парень.
– К тому, Ваня, – твёрдо сказала девушка, – что бежать нам нужно, но не скрываться по лесам и болотам, а поселиться открыто в каком-нибудь городке, назвавшись потомственным дворянином Ковалевским, по моей фамилии, а я буду твоей женой. Ты ведь ничего обо мне не знаешь, да?
Ванька мотнул головой
– Так послушай. Родители мои покойные – потомственные дворяне, отец очень уж в карты любил играть, всё, что у него было, соседу проиграл. Но окончательно погубил их пожар, разоривший последнюю деревню, которая у нас осталась. Батюшка пробовал брать заём на восстановление хозяйства. Но ему никто не давал, потому как слава у него была плохая, страстного игрока. Он стал опять играть и окончательно влез в долги. Матушка в одночасье померла, а он пустил себе пулю в лоб. – Пульхерия помолчала. – Так я стала сиротой. Все знают, что у них был ребёнок, а уж кто там родился – мальчик или девочка – такая мелочь, которую и не упомнишь…
– Но у вас же дядя и тётя в Бронницах живут, их все знают…
– Ваня, нам необязательно бежать в Бронницы или Москву. Городов на Руси много!
– Но ведь надо какую-то грамоту верительную, что я дворянин… Деньги нужны, Пульхерия Ивановна! Дворяне живут на доходы с имений, а мы?
– Обнищавшие дворяне и служить могут, и ремеслом деньги добывать. Грамоту я могу раздобыть у дяди, там и печать родовая есть. А деньги… Украдём!
– Пульхерия Ивановна, я… – парень, внезапно обессилев, опустился на край кровати. У него в голове не укладывалось, как эта молодая женщина смогла придумать такой отчаянный план, какая она смелая и безрассудная одновременно.
– Ванечка, я всё понимаю, – став на колени, она обняла его за шею и прижалась к спине. – Тебе тяжело решиться на побег, потому что ты никогда в жизни никакие решения не принимал. Но я хочу, чтобы это была твоя воля, и торопить тебя не буду.
Пульхерия поцеловала его в шею и взъерошила волосы:
– А пока будем переписываться через книги. И никто не догадается! Пиши мне, Ванечка, желанный мой! И я тебе писать буду. Муж мой книги не читает, – брезгливо бросила она. – Ему и в голову такое не придёт.
– Воля ваша, барыня, – обречённо вздохнул парень. За второе свидание Пульхерия совершенно поработила его душу, забрав в маленькую ручку нити всех желаний.
– Мужчины бессильны перед женской красотой, – ложась спать, прошептал Ванька пришедшие на ум строки. – Или не так? «Пред женской красотой мы все бессильны стали» – это, кажется, из французского, – уже засыпая, подумал он.
«Люблю я вас, ведь вы – блаженство
Души моей, вы – рай земной!
Ваш лик – одно лищь совершенство,
И я отныне ваш – и телом, и душой!» – переписка, продолжившаяся между молодыми людьми, вновь пробудила в Ваньке страсть к стихоплётству. Теперь никто не мешал ему по ночам царапать пером по бумаге, воплощая свои чувства в вирши. Но слова, которые он находил, казались ему безликими и скудными для выражения силы своего чувства и описания неземной красоты своей возлюбленной. Он испытывал настоящие муки творца, когда черкал и черкал бумагу в поисках того самого, единственного, слова.
Впрочем, Пульхерия находила все его строки бесценными, а самого стихотворца – настоящим сокровищем, который сам не разумеет, насколько богат талантом и высок духом.
«Это всё равно, что ты крепостной по рождению, по духу и уму ты истинный дворянин, честный и благородный!» – убеждала она его в ответных письмах.
– Да уж, честный и благородный… – тосковал Ванька. – Кого только уже не обманул… Всех!
Ему, правдивому по природе, не привыкшему врать и увиливать, подобное положение вещей было в тягость, разумом он понимал, что иначе нельзя, но на душе было муторно… От бессонных ночей, от душевных переживаний он похудел и спал с лица, так что Елизавета Владимировна пожурила его за чрезмерное усердие и велела Парфёну уменьшить часы учения, оставив Ваньке некоторое время на отдых. Парфён Пантелеймонович и не возражал, он был весьма доволен учеником, его разумными ответами и не менее разумными вопросами. Они обсудили волнующую парня тему телесных наказаний в деревнях, и Парфён согласился, что приказчики порой занимаются самоуправством и что необходимо поставить в известность барыню, чтобы обсудить это, когда приказчики приедут в имение с отчётами.
Ванька предложил внести изменения в условия, в которых прописывались обязанности, срок службы у помещика, на что Парфён ответил, что это уж чересчур, что мужика надо держать в ежовых рукавицах, особенно сейчас, после подавления крестьянского бунта. На то есть особый указ императора Павла.
– Нашего брата надо и посечь, для острастки, – строго сказал Парфён.
– Но матушка никогда розгами не наказывает, и у неё в имении порядок и послушание, – не сдавался парень.
– А потому, – управляющий назидательно поднял указательный палец, – что её все уважают, добра она и справедлива ко всем. Зазря никого не отругает даже. Елизавета Владимировна – кладезь премудрости и милосердия, один её взгляд строгий – и ты уже вину чувствуешь. Так, или я вру?
– Вестимо так.
– То-то и оно. И розги не нужны, сам себя наипаче накажешь, муками совести.
Ванька замолчал. Муки совести и правда, изгрызли его совершенно. И выхода из капкана не было. Никто не поможет и страдания не облегчит. И сделать так, чтобы никому боль не причинить, – не получится. Елизавете Владимировне, от которой он ничего, кроме добра, не видел, принести горе и стыд, позор перед обществом: жена сына сбежала с крепостным! Только от одной мысли об этом у Ваньки всё нутро холодело и волосы вставали дыбом. А оставить всё как есть – любушку свою свести в могилу…
«Аки буриданов осёл я», – мрачно думал он, не замечая, что Пульхерии уже удалось совершить переворот в его сознании: он, впитавший с молоком матери покорность и смирение, начал думать о побеге как о чём-то вполне осуществимом.
«На самом деле, грамоту я знаю, могу поступить к какому-нибудь помещику на службу, управляющим. Мало ли кому грамотеи нужны. Денег нет, а жена – вот она, её содержать нужно. Что ж поделать, придётся и послужить», – храбрился он по ночам, придумывая оправдания для своего будущего работодателя.
Но поставить своё счастье выше счастья своих хозяев для Ваньки пока было за гранью возможного, по той простой причине, что понятие «счастье» не входило в лексикон крепостных. Если бы ему вздумалось заговорить об этом с тем же Савкой, Федотом и даже с Парфёном, его бы не поняли. Счастье для крепостных крестьян – это радение о благополучии хозяев, которым они принадлежат душой и телом, которые решают, дышать им или умереть, это исполнение любых барских прихотей. Точка. Всё остальное – бунт, а для бунтовщиков предусмотрена казнь или каторга, что почти одно и то же.
Пульхерия больше на эту тему с возлюбленным не разговаривала. Несмотря на свой юный возраст, она была девицей начитанной и умной, не только вышивать да рисовать умела и на фортепьянах играть. Судьба тоже не баловала её. Оставшись без родителей совсем малюткой, даже без бабушек и дедушек, потому как поженились её матушка и батюшка уже в возрасте, она попала к дяде Николаю Пантелеймоновичу, старшему брату её отца, бездетному. Конечно, и дядя, и тётя несказанно обрадовались, что станут опекунами крохотной сироты, окружили её заботой, устроили в Смольный институт, чтобы она получила хорошее образование, и Пульхерия всем сердцем любила дядюшку и тётушку, и горько ей было, что своим поступком нанесёт она им душевные раны. Но в отличие от Ивана, Пульхерия была человеком вольным, могла судить, делать выводы и строить планы на будущее. Она прекрасно понимала, что опекуны, несмотря на всю свою любовь, сразу ухватились за возможность выдать её замуж за богатого претендента, побоявшись, что других женихов в её-то бедственном положении может и не быть вовсе. Не было даже помолвки и положенного сватовства. Пульхерия не винила их за это, в конце концов, она сама сделала выбор, а дядя и тётя её лишь поддержали, но всё же стремительность свадьбы говорила сама за себя.
Наблюдая же за своим супругом, девушка поняла, что как бы она ни смирялась, полюбить его она не сможет, во-первых, а во-вторых, Пульхерия заглянула в его сердце и увидела там такие тёмные пещеры, что даже находиться рядом с ним ей было страшно, а уж провести всю жизнь – немыслимо. «Лучше смерть!» – не шутя думала она. Поэтому при любом решении возлюбленного Пульхерия не собиралась оставаться в имении. Но она была уверена, что Иван осмелится бежать, просто ему нужно время, чтобы в его сознании утвердилась мысль о побеге. Терзать своего любимого разговорами она не собиралась, были и другие ниточки, с помощью которых можно было добиться желаемого.
Пульхерия категорически не хотела подвергать риску жизнь Вани, поэтому кроме двух свиданий у влюблённых было ещё только одно, общались они маленькими записочками через книги, в которых она неизменно убеждала Ивана, что он достоин лучшей доли, что его рабское положение – лишь насмешка судьбы, а с ней вполне можно поспорить. Впрочем, и записками девица не злоупотребляла, боясь непредвиденных казусов. «Бережёного Бог бережёт», – была уверена она.
На исходе октября, когда основные сельскохозяйственные работы были завершены, в последнюю субботу должен был состояться домашний суд. На нём барыня выслушивала дворецкого, Семёна Парамоновича, который докладывал о провинностях дворовых, и Парфёна Пантелеймоновича, рассказывающего, в каких деревнях какие работы идут, кто из крестьян болен, кто ленится работать и кто за это наказан. Наказания крестьян Елизавета Владимировна оставляла на усмотрение Парфёна – там были строгие инструкции, за что и как – и эта обязанность тоже должна была перейти к Ивану, а вот дворовым, которых она знала хорошо, иногда предпочитала определять меру возмездия самолично.
Выслушав все доклады, барыня немного помедлила, а затем, широко улыбнувшись, сказала:
– Сегодня наказаний не будет, всем провинившимся объявляется амнистия!
Крепостные обрадованно загудели. Елизавета Владимировна подождала, пока они затихнут, и продолжила:
– Мои дорогие, в нашей семье произошло радостное событие: Божьей милостью у моего сына и вашего барина Александра Андреевича будет наследник! Помолитесь за здоровье молодой хозяйки Пульхерии Ивановны! От меня же всем без исключения угощение, вино и отдых на три дня!
Поднялся общий гул, радостные восклицания, дворовые, толпясь, выстроились в очередь, чтобы поздравить и барыню, и барина, и его жену со счастливым событием. Скинув шапки, желали здоровья, кланялись в ноги или прикладывались к руке и отходили.
Услышав новость, Ванька испытал двойственное чувство утраты и одновременно облегчения: он почему-то подумал, что теперь Пульхерия откажется от своего плана и ему не придётся ничего решать. Парень тоже подошёл к хозяевам, искренне поздравил и Елизавету Владимировну, и Александра Андреевича, приложился к ручке Пульхерии и почувствовал, как её пальчики шевельнулись, оставив в его ладони крохотный бумажный комочек. В записке было только одно слово, обрушившее весь мир: «Твой».
***
В избе Арины Тимофеевны полным ходом кипела жизнь: в данные три дня отдыха она захотела перебить печь, потому как старая, оставшаяся от бабушки Игнатьевны, изрядно чадила и хлебы в ней выходили кривобокие. Сняв рубаху и перевязав волосы, чтоб не лезли в глаза, Ванька принялся за работу. Он решил полностью разобрать старушку и выложить новую, с дымовой трубой.
Для начала усадил хозяйку на табурет и измерил расстояние от верхней пуговки на воротнике Арины Тимофеевны до сиденья табуретки, что помогло ему определить высоту свода внутренней части печи.
– Но, – сказал он Савке, который, естественно, тёрся рядом, – не более двух футов. Устье печи должно быть на полторы ладони шире плеч хозяйки, а высота его равна их ширине. Шесток в глубину должен быть равен размеру от локтя до кончиков вытянутых пальцев. Высота печи должна быть равна росту матушки плюс две ее ладони.
– Сколь много ты знаешь! – восхищённо протянул Савка, а Арина ласково взъерошила парню волосы:
– Глина-то не высохнет, мастер? Пока меня обмеряешь?
– Нет, матушка, без этого нельзя! Мне вятич печник Агафон втолковал. Вам же около печи ежедневные труды отдавать часов по пять, по шесть, а то и боле, поэтому она должна делаться под хозяйку. Не переживайте, сейчас бревенчатый сруб поставлю и начнём.
Ванька ловко возвёл печное основание, на сруб положил выпрошенный у кузнеца Гаврилы железный лист. Обычно укладывали толстые брёвна или половинки плах, но парень решил сотворить печь на века. На лист насыпал слой глины, поставил печной столб, сделал перевязку. Пока всё сам. Затем возвёл из бруса опечек так, чтобы удобно было бить глину. И вот тут только попросил помочи. Помогали все: Арина, Савка, даже малышня тёрлась тут же, держа мешочки с солью, которую насыпали между слоями глины, чтобы она лучше сливалась. Хотя ребятня больше мешала, чем помогала, их, понятное дело, никто не прогонял: пусть смотрят и учатся. Если не мастерству, то хотя бы радению.
У парней были специальные большие деревянные молотки-чекмари, у Арины пестик. Ванька показывал и объяснял, остальные слушали и выполняли. Накладывали слой за слоем толщиной два вершка, которые били, уплотняя. Один бил, другой утрамбовывал легкими движениями – это хорошо удавалось хозяйке: рука у неё была чуткая. Заостренным концом деревянного молотка в каждом слое Ванька делал пазы, затем Савка и Арина накладывали новый слой и били округлым концом молотка, чтобы получше уплотнить.
Под подовый слой Ванька насыпал речного песку, который принесли Аксютка и Стёпка, объяснив, что так печь будет жарче. Затем сложил «свинку», немало повеселив детей этим названием, – специальный короб из досок с полукруглым верхом.
– Будет вас матушка сюда на лопате мыться отправлять, как Баба-Яга! – Дашка и Пашка, перемазанные глиной, хихикали.
– А почему «свинка»? – поинтересовался Савва.
– Не знаю точно, но говорят, так прозвали, чтобы в печь могла целая свинья без труда влезть.
Затем Ванька начал формовать верхнюю часть печи: чувал и дымоход, вырезал ножом устье, сделал прорезь для заслонки, печурки, то есть небольшие ниши для трубы самовара, сушки рукавиц, хранения спичек, и специальные отверстия для выгреба угольев и пепла. Выбрал загнету – углубление в подовой части печи, куда хозяйка будет сметать угли для поддержания ровного жара. Установил заслонки, вьюшки и дверцы для подтопка. Рядом с топкой вмазал котел для горячей воды.
Всё, что парень делал, он объяснял, пояснял, почему так, а не иначе надо действовать. Рассказывал он складно, занятно, помощники слушали открыв рот.
– Ты ровно сказку говоришь, я сама заслушалась! – смеялась Арина Тимофеевна.
К вечеру печь была готова. Работники, трудившиеся не покладая рук весь день, повалились кто куда. Ванька, утирая покрытое бисеринками пота лицо, окончательно вымазал его в глине и стал похож на языческого идола: серые глаза весело поблёскивали сквозь подсыхавший красноватый слой.
– Умаялся, чаю, сил нет? Заботник мой! – Арина бережно отвела волосы со лба парня и расцеловала в обе щеки. В глазах её стояли слёзы.
– Да что вы, матушка! Этот труд мне в радость! Сейчас топить будем! Стёпка, тащи спички, свинку будем жечь!
Печь затопили, она загудела. Чтобы проверить тягу, печник с замиранием сердца поднёс к топке тонкий листок бересты. Листок потрепало и, вырвав из пальцев, утянуло в трубу.
Ванька с облегчением вздохнул и перекрестился на икону:
– Ну, с Божьей помощью, сладили!
Домашние последовали его примеру.
– Ну что, работнички, идите мыться – и к столу, праздновать будем!
Ванька с Савкой затопили баню, быстро искупали мальчишек, Аксютка помыла Дашку, потом парни отмылись сами и вышли на двор отдохнуть и подождать хозяйку, которая отправилась в баню после всех, предварительно приготовив немудрёное угощенье. Пока мама мылась, дочери собрали на стол, и все сидели чинно, ожидая Арину Тимофеевну.
– Детки мои милые, – сказала она перед трапезой, – давайте помолимся Богу и вознесём ему молитву за то, что он послал нам тебя, Ванечка! – в глазах женщины опять заблестели слёзы.
– Мы ничем не заслужили такую милость, но Господь, по своему разумению рассудив, явил нам своё милосердие, послав нам тебя, сыночек! После смерти мужа я впервые увидела свет во тьме, когда ты вошёл к нам в дом, начал говорить со мной, учить детишек грамоте, Савву наставлять на путь истинный! Спаси тебя Бог, сынок, и пусть он даст тебе полной мерой счастья и довольства в этой жизни! – Арина в пояс поклонилась сбитому с толку и покрасневшему парню. Смущение его увеличилось ещё больше, когда все дети, включая Савку, следуя примеру матери, поклонились ему до земли.
– И всего-то печь сложил, – пробормотал он. – Что это вы, матушка, удумали! Это вы мне милость огромную оказали, безродного в дом пустили и сыном назвали…
– Ты языком-то не мели попусту! – не замедлила цыкнуть на него Арина Тимофеевна. – Снедать давайте, малые уж спят почти.
После ужина ребятня мгновенно уснула, сон сморил даже Савку, хотя тот пытался сопротивляться, тараща глаза.
Ванька помог Арине убрать со стола, помыть посуду, и она затеплила лучину, чтобы заштопать Пашкины порты. Парень присел у печи, глядя на мерцающие угли. Спать не хотелось, невесёлые думы накатили с новой силой.
– Сынок, что тревожит тебя? – неожиданно спросила женщина. – Я ведь вижу, ты сам не свой, на душе у тебя тяжко. Ежели расскажешь, мабудь, полегчает. Или я подскажу что.
И Ванька, словно ему кто язык развязал, рассказал ей всё. Всю подноготную, ничего не утаил и с удивлением обнаружил, что, действительно, стало легче.
Арина даже шитьё отложила.
– Да, сыночек, – тихо сказала она. – Я-то разумела, что моя история горька, но то, что ты рассказал… И что же ты надумал делать?
– А ничего я не надумал! – с остервенением сказал парень. – Всех я несчастными сделал, всех, кого люблю! Барыню обманываю, от которой кроме добра не видал ничего, Пульхерию Ивановну в ловушку заманил… Нельзя было мне на это соглашаться, нельзя! Пусть бы барин разъярился, не убил бы ведь… А ежели б и убил, кому я нужен… Зато никто бы не страдал! А сейчас и любушка моя мучается, и я ровно на дыбе… И что делать – не знаю! – он рывком утёр выступившие слёзы и замолчал.
– Бежать вам надо, Ваня, – неожиданно твёрдо сказала Арина.
Ванька вскинул на неё мокрые глаза.
– Бежать. Иного выхода я не вижу. Мабудь, вы будете счастливы, но оставшись здесь… – она покачала головой, – вы оба погибнете. Правда откроется неминуючи.
– Как бежать, матушка? Ведь я крепостной, Пульхерия Ивановна – барыня. Это ж позор немыслимый… И как жить? Всегда скрываться и прятаться? Каждой тени пугаться? Разве ж я такой жизни ей желаю?..
– А это уж ты предоставь женщине решать, какая жизнь ей надобна, – брови Арины сошлись в прямую линию. – Мы и сами с усами. Я вот мужа выбрала, и не жалею о том. Если б не погиб он, выкупились бы мы все на волю… И Пульхерия Ивановна, гляжу, тебя выбрала и всё обдумала, ждёт лишь от тебя шага решительного. А ты всё мямлишь, как телок! Барыне боль боишься причинить… Барыня хитра, Ванечка, держит тебя доверием на коротком поводке, как собачку. Она знает, что ты никогда копейки барской не возьмёшь, скорее руку себе отрубишь, а ей такие-то люди нужны, они на вес золота! Все воруют, но не ты, Ваня. Она знает это. Девица права: скрывайтесь, как барская чета, и никто вас не заподозрит. А на хлеб заработаешь учителем, али секретарём, али ещё как, не пропадёшь, ничё, ты смекалистый! – Арина заулыбалась. – Дитё-то твоё, чаю?
– Она говорит, да, – тихо ответил Ванька.
– Ну, мы всегда знаем, от кого понесли. Значит, парнишка или девонька тоже ждут, кого им батюшкой величать: отца родного или барина этого… Думай, сынок, решай, но недолго, пока девица передвигаться может.
