Пустота

скачать книгу бесплатно


– Грустные люди кажутся мне настоящими, – заявил мальчик.

– Сомневаюсь, что твой Дровосецкий – грустный.

– Я да при чём тут Дровосецкий? Он-то политик, а я про обычных людей говорю.

– Ну как же… – устало вздохнул я. – Этот твой политик, наверное, тоже пока ещё человек. По крайней мере, он не царь и живёт совсем не в городе царей.

– Ну и что? – удивился Ваня. – Всё равно Дровосецкий – тот, кто владеет умами. Поэтому он уже не совсем человек… Он выше.

– А ты хочешь владеть умами людей? – спросил я.

– Да, было бы неплохо, – странно ответил мальчик.

– Тогда пошёл бы лучше читать книжки, учиться, играть с друзьями, – наставлял его я, слово священник. – Попробовал бы подружиться с какой-нибудь. Это куда полезнее, чем агитировать за какого-то кандидата, мысли которого похожи обыкновенный сборник либеральных клише и истинные мотивы которого неясны никому.

– Ты же ничего не знаешь о Дровосецком! – запротестовал мальчик. – Зачем выносишь суждения? Со мной, кстати, такая же ситуация. Ты не знаешь меня, а уже учишь, словно старший брат какой-то. Книжки… Думаешь, эти книжки хоть что-то дают? Вот ты… По тебе заметно, что ты читаешь книжки. И что они тебе принесли? Только всякие фантазии, мечты, которые ничего не значат. Книжки – это просто мысли больных людей, записанные от скуки, ну или затем, чтобы просто заглушить свою тоску. Зачем это читать? Нет, я, конечно, почитываю от любопытства, но признаю, что практической ценности в чтении нет никакой. С учёбой такая же ситуация. Я учусь, но без особого энтузиазма. Всё равно в жизни победит более хитрый, более предприимчивый, а не более умный. Ты ещё сказал про девочек… Они любят красивых, предприимчивых, сильных… Со мной любой девочке будет стыдно. Я ведь рыжий, гадкий. Меня собственная сестра стыдится. Так зачем же причинять девочкам неудобства? Лучше я буду сам по себе. Мне и одному хорошо. Без девочек. Без друзей, которые, на самом деле, мало у кого есть. У меня вот нет. Просто нет людей, которым я хоть сколько-нибудь важен. Я как бы общаюсь с некоторыми, но это так, от скуки. Вроде бы мне никто не нужен, и я никому… Понимаешь?

– Понимаю, – сказал я и подумал, насколько же Ваня похож на меня… Или я на него. Такой же ребёнок, как он. Единственное различие между нами только в том, что мы с ним по-разному сходим с ума.

На этом разговор закончился. Он увидел, что я дрожал от холода (что весьма понятно, ведь одежды на мне было совсем мало) и поторопился закончить разговор.

– Ладно, мне пора, – сказал он. – Надо расклеивать листовки. А то я так приду в штаб не первым, как планировал, а последним.

– Давай, удачи, революционер, – произнёс я и, пожав мальчику руку, поспешил вернуться в подъезд.

Зайдя домой, я сразу взял в руки телефон. Пришло сообщение от Алисы. Видимо, она увидела мой дурацкий, искорёженный лайк и решила ответить.

«Привет, – написала она, – ты как? Хочешь встретиться?»

Я остановился. Конечно, я не должен был с ней встречаться… Конечно, она просто решила найти себе дружка-импотента. Конечно, она хочет рассказать о ночке со своим псевдопоэтом. Конечно, я буду чувствовать себя паршиво. Конечно, она просто решила поиздеваться. Конечно, мне она не нужна. Конечно, я соглашусь.

Почему? А что ещё делать? Либо я буду растворяться в экране компа, чувствуя, как уходит время и жизнь, либо буду слушать Алису и ощущать себя жалким, никчёмным тараканом. Наверное, второе лучше. К тому же, скоро закончатся каникулы, и ничего в моей жизни не будет. Я снова войду в это зелёное, блевотное пространство, в котором нет ничего, кроме неживых очертаний себя.

«Хорошо. Давай», – написал я.

«Тогда в кофейне на улице Толстого. Через пару часов, хорошо?»

«Хорошо», – ответил я ей.

Я снова открыл её профиль, пролистал несколько фотографий. Какая она здесь счастливая. С этим брюнетом. Интересно, почему они расстались? Что-то случилось? Он бросил её, или она его? Интересно. И что ей теперь нужно?

Наверное, Клык. Интересно, ей очень понравилось спать с ним, или нет? Он читал ей свои стишки? Шептал их ей под ушко, когда трахал её? Или они обошлись стандартными фразами? Интересно.

Я попытался успокоиться. Сесть почитать. В конце концов, у меня было ещё два часа. Я пошёл в гостиную, взял с маминой полки книгу о нераскрытых преступлениях. Наугад выбрал первую попавшуюся статью в середине книги. В ней писалось об убийствах девушек на Шоссе 16 в Британской Колумбии. Самое интересное, что было в статье, – сведения о пропавших девушках и женщинах. Самой младшей, насколько я понял, было всего двенадцать лет. Она исчезла ещё в 1978-ом году, но останки малышки нашли лишь в 1995-ом. Она была найдена в овраге у на горе Суокум. Это на расстоянии 20 километров от места, где нашли велосипед девочки. 20 километров.

Наверное, ей было очень страшно. Наверное, она даже не представляла, что значит умереть. В 12-то лет. И ведь кто-то её убил. Кто-то сделал так, чтобы маленькая девочка не прожила больше 12-ти лет. Кто-то, убивший её, сейчас живёт обычной жизнью, словно ничего и не произошло. А я сижу здесь. И могу лишь наблюдать за всем этим. Наблюдать и смиряться со злом, которое всегда побеждает добро, что бы там ни говорили в сказках. Я бы хотел быть супергероем, уничтожить всех злодеев, вернуться в прошлое и спасти всех умерших девочек, но я не могу… Я очень слабый. Простите меня.

Я прочитал ещё о каких-то убийствах, в который раз посмотрел на криптограммы Зодиака, его коды… В очередной раз увидел список его жертв. Это дурацкий знак, бесконечные попытки привлечь к себе внимание. Маньяк за маньяком. Все с психическими расстройствами. Зачем всё это? Наверное, все они просто искали способ накормить зверя. Наверное, они просто бедные люди, которые пострадали оттого, что их вовремя не пристрелили, оттого, что их матери вовремя не сделали аборт, оттого, что их вовремя просто не превратили в пустоту. Что лучше, пустота или зло? Вот такое, всепоглощающее зло. Нет, пустота куда лучше. Может быть, поэтому я выбрал её.

Наконец, время было убито. В этой книге как раз не хватало маньяка, который вонзает нож лени в здоровое тело времени. Этим маньяком стал я. Ха-ха.

Я собрался и вышел на улицу. Дул сильный ветер. Он засыпал людей, и они становились похожими на ходячих снеговиков. Забавно. Всё вокруг было белым. На небе светило солнце, похожее на соломенную шляпу. «Мороз и солнце – день чудесный».

Снег хрустел под ногами, словно сухарики, которые не могут выдержать натиск зубов. Лицо щипалось, шипело, шевелилось. Кажется, болел какой-то из миллионов прыщей. Сейчас он был солнцем в галактике, он горел, полыхал, но скоро должен был потухнуть и уступить трон другим прыщам, которые только набухали, только росли для того, чтобы убить меня и вскоре умереть. Чтобы забыться, уйти с моего лица, похожего на одну большую яму, выкопанную как братская могила для уродства.

Мимо пролетали змееподобные грузовики, тараканоподобные автомобили с большими, страшными глазами, которые ещё и горели в темноте… Б-р-р-р!

Трещины зданий казались воротами в Нарнию. Потухшие фонари – паучьими лапками, торчащими из-под земли. Окна – маленькими клопами, усевшимися на сером камне.

Над камнем было сонное небо. Может, всё это серое, грязное небо – лишь испачканная подошва Бога? И Он вот-вот на нас наступит, раздавит нас, как маленьких, жалких муравьев. И поделом. Серый снег, серый дом, серое небо. Кажется, что отсутствует горизонт.

Снег скрипел, словно старая перина. За тучами пряталась тарелка гороховой каши, которую некоторые по глупости называют Солнцем. Я отражался в зеркалах кафе. Там была мои одежда, руки, глаза. Маленькие, некрасивые. Значит, я ещё не исчез. Значит, я ещё позволяю себе занимать какое-то место на этой планете.

Пройдя ещё немного, я встал под покрывало остановки, завешанной рекламами с мордами потухших звёзд. Рядом стояла красивая девочка. Очередная попытка природы заставить меня чувствовать себя жалким ничтожеством. Мир шепчет, наклоняясь ко мне: «Посмотри, какие у неё прямые, бело-розовые волосы… Как йогурт с клубникой… Или, может быть, вишней… Не знаю. Посмотри на её губы! Они такие мягкие, румяные, как пончик. Глаза, похожие на две капли яда. Белые дорогие кроссовки, носки, тоже белые, будто испачканные в сперме, кусочек ног… Тортик. Остановись!!! Аа-а-а-а! Безумие. Ресницы – точно веточки тонких берёз. Тебе нравится? Она стоит, такая надменная, готовая размазать тебя по асфальту. Посмотри на неё. У ней такой холодный взгляд. Он устремлён вдаль, в небо».

А мой взгляд роет землю, точно крот. Крот роется во мне, прогрызает ходы, командует мной, поедает всё живое, оставляя только пустоту.

«Её улыбка – лепесток, твоя – ссадина, – продолжает трындеть природа. – Огромная такая, прочерченная уродством. Посмотри на неё. Её шея – стена, о которую разобьётся твой страх. Он не исчезнет, нет, просто превратится в острозубый и голодный стыд. Бессмысленный и жестокий. Ты хочешь этого? Нет. Тогда и не смотри на неё. Не смей. Отвернись. Сделай вид, что тебе всё равно».

Щипцы улиц схватили меня и кинули в общую банку с колорадскими жуками, которая на самом деле была обыкновенным автобусом. Казалось, он должен увезти нас куда-то далеко, в царство мук и холода. Наверное, москвичи в этом случае произнесли бы слово «Сибирь». Но нам оно не подходит. Нас Бог сослал в Сибирь ещё до рождения.

Автобус бело-зелёной пилюлей летел по воспалённому кишечнику дороги. В пилюле сидела толстая, жабоподобная кондукторша. Проходя по автобусу, своими округлыми боками она вдавливала людей в поручни, сиденья и окна. Тех, кто отказывался отдавать ей дань, кондукторша с восторгом пожирала. Наверное, всё было не совсем так, однако мне так казалось. Чудовище медленно ползло ко мне, двигалось, грозилось сожрать меня, не оставив ни косточки. Я просунул ей две монетки в надежде удовлетворить голод чудовища. И мне повезло. Оно открыло свою широкую пасть, брякнуло что-то и плюнуло в меня маленьким билетиком. Отлично.

В двери глаз пытались пролезть всё те же виды. Квадратные, треугольные, обычные. Нелепые машинки, как куски мыла, скользили по ванной города, зачем-то обгоняя друг друга. Люди с унылыми лицами посыпали бумажный пол автобуса недовольными, разочарованными взглядами. Эти взгляды путались, завязывались в дурацкие узелки, но в итоге всё равно сгорали в пустоте, как сгорают целые эпохи.

Люди казались лишь набором чёрточек, на которые достаточно подуть, чтобы они окончательно и бесповоротно исчезли. Но иногда, вы знаете это, черточки перерастают во что-то большее… В прутья клетки. И человек становится просто набором клеток, с которыми сам же борется. Но разве с клеткой можно бороться? Прутья клетки ведь так противно скрипят… Они же лишают тебя сна. Прутья клетки медленно входят в твою кожу, пронзают конечности, и вся эта композиция похожа на одно большое распятие.

Автобус прошёл по кишечнику города и выпустил меня на свободу. В холодный мир, который только и делает, что выбирает себе мишени.

Вот и я стал его мишенью. Холод пронзил меня до дрожи, заставив меня бежать к тому кафе, где сидела Алиса. К теплу. Она что-то писала мне. Возмущалась, что я не беру телефон. Знала бы она, что я не давал ей своего номера.

Я ещё раз взглянул на адрес кофейни и побежал быстрее. Всё тело покрылось потом. Оно пыталось спрятаться от холода в воде, но воды было ничтожно мало… Оно существовала только понарошку, чтобы позлить меня, не более. Каждая капля липкого пота жалила, кусала меня, но приходилось терпеть. Я не должен был кричать на улице. Только в себя. Разрежь криком сердце. Прочитай в крике намёк на стон. Стон ведь намного больнее. Это задушенный крик.

Я вошёл в кафе. Пота на моём теле прибавилось. Горло раздирал холодный воздух, который хотел помучить меня, поскоблить стенки моего голоса, сделав его хриплым и неприятным.

Алиса сидела за дальним столиком. Я посмотрел на неё, как на маленькую, но самую яркую звёздочку на большой, немеющем небе.

– Что за бред?! – воскликнула она, как только я подошёл к ней. – Я столько раз тебе звонила! Ты всё это время не брал трубку! Потом кто-то её взял, но он сказал, что не знает никакого Фёдора!

– Прости, – пробормотал я. – Наверное, я сказал тебе не тот номер… Ошибся где-то.

– Да ничего… – неожиданно спокойно промолвила она. – Просто я сижу здесь одна, звоню тебе, как дура. Жду парня, с которым толком-то и не знакома. Ладно, прости.

– Да нет… – потерялся я. – Ты имеешь право на меня злиться. Я же опоздал. Да ещё и дал тебе неправильный телефон.

– Тебе не надо оправдываться, – сказала она. – Ты вообще знаешь, что девчонки не любят, когда парень оправдывается? Это признак слабохарактерности.

– А может, это характерно для всего поколения? – произнёс я.

– В смысле? – не поняла Алиса. – Причём тут поколение, речь-то о тебе.

– Мне кажется, что в нашем поколении женщины куда сильнее мужчин, – объяснил я. – Во всех смыслах. Они быстрее принимают решения, стремятся к чему-то, у них есть цель. Они понимают, чего хотят от жизни, быстро учатся, не опускают руки, воспринимают всё серьёзно и ответственно. А вот мужчины не такие… Они воспитывались женщинами, поэтому не смеют перечить им. Они мягкотелые, они воспринимают всё только как шутку, боятся принять решение, хотят спрятаться.

– Да послушай! – перебила она. – Это необъективно! Нельзя всех под одну гребёнку.

– Наверное, ты права, – признал я. – Существует много этих правильных, серьёзных, ответственных парней. Просто в моём окружении таких практически нет.

– Ну, я вполне допускаю, что у тебя весьма фриковатое окружение, усмехнулась она. – Не думаю, что оно может быть отражением целого поколения.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Наше поколение – это что-то очень странное. Абсолютное неумение что-либо делать при каких-то неуёмных амбициях.

– Ты так считаешь? – удивилась она – По-моему, амбиции заставляют учиться, или нет?

– Возможно, – бросил я и спросил самое главное: – Почему ты захотела со мной встретиться?

– А ты этого не хотел?

– Не хотел, – зачем-то сказал я.

Это же ложь. Глупая ложь, в которую я почему-то пытаюсь поверить.

– Поэтому ты дал мне неправильный телефон? – спросила Алиса, бросил на меня презрительный, испуганный взгляд.

– Да, – честно признался я. – Скажи, зачем тебе это? Ты красивая девочка. У тебя наверняка много поклонников, которые написывают тебе целыми днями. Ты вчера этого Клыка сраного соблазнила! Зачем тебе ещё со мной общаться? Я не понимаю. Это даже неинтересно. Ты уже поняла, кто я такой. Ноющий обо всём задрот.

– Что, блин?! – возмутилась она. – Зачем ты прибедняешься постоянно… Я что, должна объяснять, почему с тобой общаюсь? Что за бред? Я просто вижу в тебе интересного человека. И почему ты так сказал про Артура? Почему он сраный? Ты же его совсем не знаешь!

– Про него всё и так понятно, – махнул я рукой. – А вот про тебя – нет. Кто ты такая? Ты то кажешься мне взрослой, то, как наивная фанатка, лезешь к артисту в постель, стоит ему только тебя позвать.

– Слушай, это уже перебор, – прошипела она.

– Да мне насрать, что перебор, а что – нет! – вскрикнул я. – Это поведение шлюхи. И да, я могу так сказать, пусть и это очень по-мудацки. Если не хочешь после этого со мной общаться – уходи, мне насрать.

– Тебе типа на всё насрать, правильно? – с обидой в голосе промолвила она.

– Правильно, – подтвердил я.

– А мне кажется, ты просто делаешь вид, но на самом деле это совсем не так, – раскусила она меняя. – Это просто защитная реакция. На самом деле ты чувствуешь себя униженным… Тебя никто не любит, Федя. А ты и любишь, и ненавидишь почти весь мир. Мне кажется, и меня ты тоже и любишь, и ненавидишь одновременно. Ты ведь ревнуешь, я вижу. Ты завидуешь Артуру, потому что у него есть всё, а у тебя нет ничего.

– Он бездарность, – бросил я. – Чему мне завидовать?

– У него есть девушки, хоть какое-то, но признание, – сказала она. – Он чувствует себя мужчиной, а ты… Я не понимаю, что ты чувствуешь. Но мужественности в тебе точно нет, и от этого ты страдаешь. Но в тебе есть какое-то главное чувство, основа всего остального, фундамент.

– Пустота, – подсказал я ей.

– Это вряд ли, – покачала она головой. – Ты сжигаешь себя изнутри, это же видно. Тебе всегда больно. Тебе больно смотреть на меня, говорить со мной, со всеми. Ты чувствуешь себя каким-то иллюзорным, ненастоящим. Ты же знаешь концепцию Беркли: «существовать значит быть воспринятым». Так вот тебя никто не воспринимает и не хочет воспринимать. Ты не существуешь. Ты ходишь, как привидение, никому не нужный. Ты не ощущаешь, что двигаешься, правильно? Наверное, да. Ещё ты боишься всего. У многих было то же самое! Я тоже когда-то боялась. Но потом перестала. Начала преодолевать саму себя. Поэтому, в частности, я переспала с Артуром. Он классный. Красивый. Он пытается быть искренним. Это меня привлекает. Когда я увидела его, то захотела его трахнуть. И мы провели прекрасную ночь. Мы выпили, съездили в клуб… Там было много его друзей, других девчонок, с которыми он спал. Но из всех них Артур выбрал меня. Я за это ему благодарна. Кстати, он отлично делает кунилингус. Знаешь, существует очень мало парней, которые действительно умеют его делать. Мне тут даже повезло. Может, ты прав, и я повела себя, как шлюха. Но я хотя бы получила эмоции, разбавила пустоту, на которой ты так зациклен. А что делал ты в этот вечер?

– Ничего.

– В-о-о-о-т, – протянула Алиса. – Если бы я после концерта тоже пошла домой, у меня бы тоже было только «ничего», я бы тоже не была воспринятой, а так я получила лучший вечер в жизни. К тому же, теперь он, возможно, будет со мной встречаться. Всё как у взрослых, да? Вот ты, я думаю, так хочешь почувствовать себя хоть на секундочку взрослым, но не можешь. Ты боишься. Боишься, что взрослый мир тебя уничтожит, что ты в нём сгоришь. И правильно. Наверное, ты ещё слишком слаб для всего этого. Поэтому тебе проще закрыться, ни о чём не думать.

– Ты знаешь меня только один день, – наигранно усмехнулся я.

Словно то, что она сказала, не было правдой. Было. Ещё как было.

– И что?! – воскликнула она. – Сколько таких, как ты? Это же синдром поколения. Слабые мальчики и сильные девочки, ты сам только что сказал. Ты просто слабый мальчик, который пытается раствориться в этой дебильном самоистязании… По тебе и так всё видно. Видно, какой ты несчастный. Наверное, ты чувствуешь, как жизнь уходит от тебя. Это правда?

– Возможно, – улыбнулся я. – Ты хорошо сказала про то, что я чувствую себя ребёнком, играющим в песочнице для взрослых. Да, у меня есть ощущение, что пока у всех происходит жизнь, у меня не происходит ничего. Я никогда не занимался ничем серьёзным. Наверное, у меня и серьёзных проблем никогда не было. Всё какие-то пустяки. Мне и любое решение мне принять сложно. Просто потому что каждое из них – это проникновение в настоящий мир, который вызывает у меня только страх. Видишь, какая ты догадливая… Я словно в стороне от существования, я никем не воспринят, да. Я вроде есть, но как-то не по-настоящему. Я какой-то искусственный. Какой-то до одури нелепый. И самое страшное даже не в том, что я сейчас такой, не в том, что у меня сейчас нет настоящей жизни, а в том, что, кажется, у меня никогда её не будет. Мне нужно измениться, я понимаю, нужно кардинально измениться, но я не могу.

– Почему? – спросила она.

– Из-за пустоты.

– Я не понимаю, что называется пустотой, – сказала Алиса. – На мой взгляд, пустота – это когда ты совсем ничего не чувствуешь.

– Нет… Пустота – это когда все твои мысли, все твои действия и чувства ни к чему не приводят, ну или приводят к безразличию. Пустота это и есть отсутствие движения, это понимание, что ничего не изменится, что бы ты ни сделал. Это отсутствие стимула, настоящего желания что-то изменить и кого-то любить. Пустота – это болото, полное смирения со своей ничтожностью. Пустота проделывает в тебе огромную дыру, в которую улетает всё хорошее, светлое.

– А ты попробуй её чем-то заполнить.

– Зачем? Это не имеет никакого смысла. Раньше я думал, понимаешь, что смогу стать писателем, поэтом. Дурацкая идея, правда? Я писал много, надеясь, что всё это чего-то стоит. Я написал роман, потратил на него пару лет, потом отправил издателям. Представляю, как они хохотали, читая всё это. Смешно. Думаю, им было очень смешно смотреть на такого графомана, как я. Исписал пятьсот страниц. Потратил кучу времени. И ради чего? Просто затем, чтобы потешить своё самолюбие… Мне никто не ответил. Я ждал хотя бы отказа, но меня просто проигнорировали. А я, идиот, уверял себя, что не могу жить без того, чтобы что-то писать. Думал, что не писать – это слишком сложно. Но ничего… Стоит только отдаться пустоте, полететь навстречу ей, как писать не захочется. Зачем заполнять пустой лист, пустое пространство, если оно будет лучше без моих букв? Лучше просто слиться с пустым листом. Так и в жизни, Алиса. Зачем мне чем-то заполнять пустоту своей жизни, если из этого не выйдет ничего путного? Я только испорчу жизнь другим людям. Нет. Пожалуй, во мне нет столько эгоизма, чтобы делать всё это. Я, конечно, плохой человек, но не настолько…

– Но ведь так у тебя и не будет ничего хорошего… – сказала она. – Ты только продолжишь всё терять, и никогда ничего не приобретёшь.

– Видимо, я просто не предназначен для того, чтобы что-то приобретать, – промолвил я. – Всегда ведь были лишние люди, в любые времена. Может, это просто моя судьба.

– Никогда не видела человека, который бы поставил крест на себе в двадцать лет, – усмехнулась она. – Это глупо.

– Посмотри, сколько в нашей стране самоубийств среди подростков, – сказал я. – Большинство из них, как и я, просто не нашли своего места в жизни, не отыскали стимула двигаться дальше, стали лишними, поставили на себе крест. А затем приняли единственное разумное решение – покончить с собой. Мир ведь не любит лишних людей, он отвергает их. На то они, собственно, и лишние. Так зачем жить в мире, которому ты чужд, который только и хочет, что тебя выплюнуть. Лучше просто расслабиться и полететь в бездну, исчезнуть, прекратить эту бессмысленную борьбу.

– Тогда почему ты сам её не прекратишь? – спросила она.

– У меня есть родители, – довольно банально ответил я. – Они наверняка расстроятся. Потом я не хочу, чтобы люди подумали, что я слабак, и этим поступком просто захотел привлечь к себе внимание. Наверное, для этого должно наступить время. Когда ты принимаешь смерть, ты полностью растворяешься в пустоте, становишься ей. Пока что я ещё не стал пустотой. Хотя основная причина в том, что я просто очень боюсь умереть.

– Ты говоришь, что после смерти растворишься в пустоте?

– А в чём ещё?

– Ну, некоторые люди верят в Бога.

– Хех, – усмехнулся я. – Ты внезапно захотела поговорить о Боге?

– Я уже поняла, что ты в него не веришь, – сказала она, устремив взгляд в окно. – Я, впрочем, тоже.

– Ещё бы… – вздохнул я. – Нет, раньше я много думал об этом. Ну, понимаешь, читал Достоевского, даже Библию осилил, пусть и с большим трудом. Иногда, прикинь, в церковь ходил. Стоял там, кашлял. Стеснялся креститься при людях… Не понимал, как они там иконы целуют. Это ведь такая антисанитария. Мне изначально всё это казалось очень фальшивым, как какая-нибудь расстроенная гитара. Я перестал ходить в церкви, ставить свечки, потому что понял, что это просто игра в спасителя, в тщётную надежду, которой всё равно нет. Мы – одни, и просто боимся это признать. Некому нам помочь, но мы тонем в иллюзиях просто затем, чтобы не отчаяться и не сжечь себя. Наверное, всё это очень красиво… Ну, милосердие, прощение всех и каждого, наказание для зла и поощрение для добра. Но ведь рядом с нами этого нет. Это как картинка по телевизору. Зачем нам верить в эту картинку? Ведь здесь, у нас, в нашем коконе, всё совсем по-другому. Да и если бы я действительно верил в существование Бога, то скорее всего, я бы возненавидел его. А я не хочу его ненавидеть. Мне его жалко.

– Почему?

– Он постоянно должен наблюдать повторение одного и то же зла, которое никуда не уходит, он должен выслушивать те же самые молитвы, те же самые слова. Он должен постоянно впитывать в себя одни и те же слёзы. Это существование… Оно такое однотипное, скучное, ничтожное. Создав людей, он попал в капкан, из которого никогда не сможет выбраться.