Пять Ночей

– А вы что, в шахматы играете? – Кира кивнула на доску, сосланную на край стола.

– Да, играем, – кивнул я, – на всякие дебильные желания.

– Ага, товарищ вон на пять ночей похождений в стриптиз попал, – ухмыльнулся Макар

– Правда? – недоверчиво переспросила Кира. – И что, если кто-то проиграл – будет обязательно исполнять?

– Ну да. На деньги не играем, а то разосрёмся. Желание всегда оговариваем до игры. Проиграл – выполняй. Раньше в мордобой играли.

– Это как? Проигравшего по лицу что ли бьют?

– Да нет. По морде, – ухмыльнулся Макар.

– Это в карты, в дурака, – пояснил я, – второму месту достается утешительный приз. Картами по разным частям физиономии или щелбаны – в зависимости от выпавшей карты.

Кира нахмурилась, я взял колоду.

– Вот смотри. Колода перетасовывается. Проигравший загадывает карту, и все карты до неё отбрасываются. Среди оставшихся, допустим, туз – удар по ушам, король – пустышка, ничего не пробивается, дама – по носу и так далее

– И что, прямо бьёте?

– Наотмашь, – с ноткой блаженства подтвердил я. – Хочешь попробовать?

Кира молча замотала головой. Я стал неуклюже оправдываться.

– Так уж с детства пошло. Шанс слабому отомстить более здоровому обидчику. Так что хлестали всегда от души. Был у нас во дворе Игорь Рыбаков – крепкий переросток с кувалдами вместо рук. Рыба его называли. Шугал пацанов, мучил, но справедливости ради, надо признать, что его хоть и боялись, но уважали. Без него не обходилась ни одна разборка с соседними площадками. В таких драках Рыба был просто ледокол, а остальные только прикрывали его кильватер. С Игорем не страшно было лезть в драку, но проиграть ему в мордобой! Туши свет.

Я перевёл дыхание, закурил и продолжал, уже с наслаждением смакуя воспоминания.

– Но и ему как-то тоже случилось стать жертвой этой игры. После одной из раздач стало понятно, что у Рыбы карты полный отстой. Мы, как шакалята, учуявшие добычу, стали подкрадываться к нему со всех сторон, всё подкидывая и подкидывая карты. В мысленном сговоре, даже не переглядываясь, мы топили Рыбу как Тургенев Герасима. Нависший над Игорем карточный приговор маниакально возбуждал малолетних садистов. И это случилось. Славка, местный катала, прокрутив ложную тасовку, оставил выбранную Рыбой карту на самом верху, и мы в экстазе расстреляли в Игоря всю скопившуюся злость. Под ржач и улюлюканье на него сыпались градом удары со всех сторон. Опьяненные возможностью начистить Рыбе морду, мы уже не соблюдали правил и били, даже когда выпадали пустышки. В азарт вошли и наблюдавшие. Под шумок и они не упускали шанса врезать Игорю, – я на мгновение прервался, улыбаясь далекому детству. – Разбежались все быстро, как тараканы от дихлофоса, а разодранный и униженный Игорь остался посреди двора. Рожа у него была, как помидор. То ещё зрелище.

– А если бы он отказался? – спросила Кира.

– Что отказался?

– Ну, это… по морде получать.

– Не знаю, у нас такого никогда не было, – я задумался. – Позвали бы старших, они бы его усадили и сами бы ещё добавили.

– А если нет старших?

Я пожал плечами, глотнул колы.

– Вы бы все вместе на него навалились?

Надо признать, что такой расклад вообще никогда не рассматривался.

– Да нет. Вряд ли кто-нибудь решился. Рыба, он же здоровенный. Да и не могло такого быть.

– А если бы было? – не унималась Кира.

Я помолчал и ничего не нашёлся ответить.

Повисло тягучее молчание.

– Со мной случай в армии был, – решил поддержать беседу Макар. – Перед Афганом бойцов через учебку пропускали. Полгода сплошной муштры. Если не бежишь, то ползёшь; если не ползёшь, значит, над тобой танкисты катаются. И был у нас замкомвзвод Толик. Просто рама. Не знаю, чего он на меня взъелся, но метелил при каждом удобном случае.

Макар затянулся. Неспешно выпустил дым, упёрся остекленевшим взглядом в зажигалку.

– Пытался я ему сдачи дать. Только он совсем с катушек слетал. Херачил от души.

– Так есть же офицеры, – не выдержала Кира, – мог бы им рассказать, они бы его наказали. Ведь так?

– Конечно, так. Наказали бы. Выговор влепили. А меня бы потом в батальон обеспечения весь оставшийся срок парашу выгребать.

– И что? Так и терпел? – спросил я.

– Ага, нашел терпилу, – сквозь зубы процедил Макар, – Я ему то пинка перед строем отвешу, то в столовой борщ на голову вылью.

Макар снова взял паузу, втягивая кислый дым тлеющего фильтра.

– И что дальше? Вы помирились? Да?

– Дальше я попал в госпиталь.

Кира подалась к Макару, будто хотела обнять, но осталась на месте, только глаза заблестели.

Рассказчик отчуждённо молчал.

– Да не тяни ты жилы. Дальше что?

– Снова борщ, снова госпиталь.

Макар задумчиво улыбнулся, потер висок, оскалился.

– Не помню уже, что там конкретно произошло, но скоро Толик нашел себе новую жертву. Про меня напрочь забыл. А я с саперной лопаткой так до конца учебки и не расставался.

Макар затушил остатки фильтра обожженными пальцами.

– А через полгода этого ада Афган уже не показался чем-то кошмарным. Там другие правила. Там офицер солдату брат. Сержант от пули сбережет. Одна сигарета по кругу. А письмо из дома – самый драгоценный подарок.

Ночь вторая

Проводив Киру готовиться к ночному представлению, мы опустошили поредевший бар, переругались с беспокойными соседями и отправились в последнее пристанище неунывающих скитальцев ночного города. Вероятно, «критические дни», включая, разумеется, и ночи, наступают одновременно и повсеместно. Словно отвечая этой насмешке природы, стриптиз был также критически перенасыщен взрывоопасной смесью обезумевших феромонов. Именно в такие ночи вершатся самые злодейские преступления, делаются самые гениальные открытия. Поскольку гениальностью мы не отличались, а становиться жертвой насилия мне как-то не улыбалось, я предложил посидеть сегодня по-тихому, скромно удовлетворяясь созерцанием обнажённых женских тел. Но Марго зарезервировала для нас вчерашний столик и с пожеланием «наслаждайтесь» кинулась обставлять зал дополнительной мебелью. Макар огляделся по сторонам, встречая любопытные взгляды.

– Знаешь, почему на порносеансах билеты на второй ряд стоят дороже, чем на первый?

– Почему? – не въехал я в сарказм вопроса.

– Со второго можно наблюдать ещё и за первым.

Я огляделся. Похоже, весь зал сидел на втором ряду.

– Да уж. Может, нам диван повернуть лицом к залу да начать мастурбировать?

– Ага, а потом вздрогнуть от присутственного покашливания и завизжать: кто здесь?

Мы говорили громко, народ стал ржать и отворачиваться. Тем временем со сцены выбросился трап, и под аккомпанемент марша и бурный шум встречающих по нему стали спускаться истосковавшиеся юнги в матросских сорочках, миниатюрных юбочках с бутылками рома разного достоинства. У Киры оказался самый дорогой. Привет от Марго, усмехнувшись, подумал я. Киру уже окликали «соскучившиеся друзья и родственники», но она умоляюще смотрела в нашу сторону. Заглушая скрежет прогрессирующего скупердяйства, я встал и с картинной улыбкой распахнул объятия, выдавливая из себя трепет долгожданной встречи. Кира взвизгнула, подпрыгнула, хлестнув себя пятками по попке, и бросилась мне на шею.

О-хре-неть!

Волна ликования, очаровывающий взгляд, воспалённое сердцебиение невесомой фигуры, спрятанный в остановившемся времени тягучий поцелуй… я, казалось, выскользнул за рамки физических законов. Презрев гравитацию, я готов был прыгнуть на потолок, но раздражённый голос вернул тяжесть материальным объектам и обрушил меня на диван.

– Ты, артист, хорош придуриваться. Не так много выпили, чтобы ты самолётики изображал.

Я расхохотался в лицо Макару, пытаясь придать конфузу смысл утончённой игры. Вроде прокатило. Отпустил Кирину руку, боясь встретиться с ней глазами, и потирая ладони, уставился на «призовую» бутыль.

Вот это дела!

Проложив на карте маршрут в обход любому вероятному столкновению, я направился в туалет, где долго держал уплывающее сознание под струёй холодной воды. Обтёр голову бумажным полотенцем, проверил слуховые и зрительные рецепторы, галлюцинаций не обнаружил, зачем-то высунул язык – на месте; открыл дверь и выпал в шумный коридор. Старый маршрут был уже раскрыт, перегорожен живой изгородью, выстроены платные пешеходные дорожки, да и вообще клуб подвергся основательной реконструкции. Наняв поводыря из местных, шёл, как по восточному базару, обходя все ряды, нумера, знакомясь с постояльцами и их сегодняшними принцессами.

Вот приватные люксы, что по карману только детям «нефтяников», а выстеленные грубой доской, в виде собачей конуры с ковриком, цепью и ошейником – только их родителям.

Вот бесстрашная Красная Шапочка достаёт из корзинки пирожок и угощает им утомившегося охотника. Скромно сведя коленки, она восхищённо смотрит на этот бастион жира и мужества. Вытирает салфеткой его засаленные губы и улыбается здоровому аппетиту. Разомлевший герой снисходительно треплет её по макушке.

Вот закованная в жёсткий корсет мадмуазель нежно флиртует с застегнутым на все пуговицы гражданином. Со своим уставшим от чужого благополучия взглядом, он видится мне служащим сейфового хранилища. Какая пытка – каждый день отпирать ящики с чужими сокровищами. Его визави, улыбаясь, пробегает пальцами по расслабленной руке, щекочет второй подбородок, пытаясь подобрать отмычку от его собственного карманного сейфа.

Перезрелый, чисто выбритый мужчина в бакенбардах и белоснежной сорочке с упоением смотрит на томящуюся блондинку. В знак безграничного доверия он готов вручить ей на хранение сердце и ключи от воздушного замка. Он снова молод, силён, обожаем и готов на всякие пикантные глупости.

С высоты барного табурета, куда загнала меня проводница, я самодовольно окидывал место действия взглядом режиссёра, взирающего со сцены в зал. В этом театре каждый изображает более откровенную и страстную версию самого себя. Рабы и властелины, феи и горгоны, жертвенные грешницы и высокомерные праведники, как мотыльки, живут всего пару часов, постепенно сползая в яму цинизма и хамства.

– Слышал, да? В Штатах ураган «Ирма» ужас что натворил.

Я обернулся. На соседнем табурете угнездилась опечаленная пташка, облачённая в траурное нижнее бельё и явно ожидающая положительного ответа.

– Ага, – пробормотал я, осознавая, куда сейчас докатятся последствия шторма полуторагодовой давности.

– Мы тут с девчонками гуманитарную помощь собираем. Тёплые вещи, там, одеяла. Но можешь и деньгами.

Я внёс посильную сумму ради всеобщего блага. Что ж тут поделаешь: America First.

– Ты что жопничаешь, там целый город смыло…

– Вали на хрен! – отрезал я, но тут же был заклеймён гневными взглядами полуодетых самаритянок.

Пришлось раскошелиться ещё.

– Хороший мальчик. Мы тебя в постоянные спонсоры запишем. Станешь известной персоной, будешь автографы на банкнотах раздавать.

Заманчивая перспектива. Может нам газету в виде доллара печатать и обменный курс весьма выгодный. Опять меня понесло. Надо выбираться из этой благотворительной трясины, а то засосёт.

Я пробрался к своему столику, где Макар энергично обменивался рублеными фразами с Марго. Увидев меня, Марго бросила на оппонента пренебрежительный взгляд, развернулась и ушла за кулисы.

Киры не было.

– Что вы не поделили? – спросил я.

– Да так. Ничего пока предъявить не могу, – зло процедил Макар, – что, кошелёк, ещё закажем?

– Да куда в тебя столько лезет?

– В меня? – Макар указал взглядом на компанию пустых стаканов, помеченных губной помадой разных оттенков.

– Упс! А где Кира?

– Готовиться ушла, у них какое-то шоу сейчас начнётся.

Заказали ещё. Снова выпили за дружбу. На сцене появились персонажи Тюремного танго11, участницы домашнего насилия и безобидных измен. Они, в садистском упоении, жалуясь на недостаток социальной поддержки, рассказывали свои истории.

Как тяжело тащить раскаявшееся тело на шестнадцатый этаж, чтобы снова выбросить его из окна, потому что в прошлый раз забыла выкрикнуть сакраментальную фразу12.

О странностях пищеварительной системы, переварившей два кг мышьяка и не справившейся с несколькими мг снотворного для домашних питомцев.

О ядовитом хлоре, который действует, только если предварительно обрушить на любимого потолок.

Мы выпили за европейские ценности и их реальную цену. Захорошело. Осуждённый всеми минздравами никотин придал импульс жизненным силам. Подошла Опра в body из чёрной кожи, водрузила свой могучий зад на сразу потерявшийся стол, затянулась моей сигаретой и, воткнув каблук мне в пах, поведала, как Kentом отравилось её домашнее животное. Признаться, я бы тоже отравился, будь я на его месте.

Зал отчаянно рукоплескал, с умилением подбадривая невинных убийц.

Не сразу, но страсти улеглись, добродетельный пыл сменился безразличием, а непересыхающий бар поблагодарил присутствующих особо дорогими сортами виски. Выпили без тостов, не чокаясь, будто кого-то похоронили.

На сцену выплыли крестьянки в сарафанах и кокошниках, расточая печаль своего унылого настоящего и будущего. Кира двигалась во второй шеренге, тупо упёршись взглядом в какую-то несуществующую точку. Два притопа, два прихлопа, образовали хоровод, пошли по кругу. Я помахал Кире рукой – её взгляд не сдвинулся места. Да и пошла ты на хрен.

Допили, рассчитались за дорогие дары и двинулись к выходу. Плавная мелодия сменилась хип-хопом, народ воодушевлённо зашумел. Я обернулся: девицы, потеряв головные уборы вместе с бельем, неистово мотали головой, размахивая искусственными косами.

Боже, мне тут ещё три ночи кантоваться!

Культпоход

Персональный ритуал воскрешения после тяжёлой попойки зависит от физиологии и ситуативного местопробуждения. В большинстве случаев автопилот приземляет судно в порт приписки, не потеряв в пути пассажира. Физиология, как правило, тоже не подводит. В голове пустота, рождающиеся мысли гибнут от болевого шока. Яркий дневной свет, чириканье воробьёв, все эти прелести трезвой жизни раскалывают черепушку пополам. От густого перегара атрофировались обонятельные рецепторы, пустой желудок рвётся наружу. Цель на ближайшие 8 часов – просто дожить до вечера.

Литр минералки, имитация уборки, тонны падающей в душе воды, сортир, снова падающая вода, дезинсекция полости рта и на-ко-нец-то кофе! Растянулся в кресле, укутавшись в гостиничный халат. Помогает, кстати, погрузиться в ностальгическую иллюзию: вот сейчас раздастся лёгкий стук, и хорошенькая горничная вкатит в комнату тележку с французским завтраком. Долго гипнотизирую входную дверь, но сами понимаете – стыренные вещи лишаются прежних привилегий. Пью кофе. Отходняк.

Посетить спортклуб? Присоединиться к комнатному пелотону сайкл, спрятавшись от встречного ветра кондиционера за широкими спинами лидеров гонки? Всегда удивлялся, как эти упитанные обожатели фитнеса так неистово крутят педали, что умудряются выехать в коридор. Разгоняют пульс до скорости гоночного болида, а затем высаживаются в одноимённом баре и высасывают несколько галлонов спортивного молока. Сколько хожу в спортзал, ни разу не встретил мужика, который в результате изнурительных тренировок действительно приобрёл бы спортивную фигуру. Ну его тогда на хрен. Охрипший дверной звонок заставил покинуть кресло.

– Дрыхнешь? – Макар по-хозяйски прошел в комнату, огляделся, принюхался. – С сексом, видать, тебе сегодня не подфартило.

– У тебя что, других друзей нет? – огрызнулся я, – может, мне одному сегодня хочется отдохнуть.

– Да не, нормально. – Макар развалился в кресле, потрепал Толстого, швырнул на тумбочку.

– Тебя одного только оставь, так ты с книжками дружить начинаешь.

– Книга – лучший друг человека.

– Ага, ты это собакам расскажи, пусть они тебя до дыр зачитают. Ладно, какие планы?

– Посидеть дома, не пить, не курить… книжек не читать. Устраивает?

– Хороший план, – Макар достал сигарету, закурил. – А план «Б»?

– Все то же самое, только в обратном порядке.

– Ок. А выпить у тебя осталось, а то я даже ещё не похмелялся?

– Вчера всё выпили. Может, прогуляешься, свежим воздухом подышишь? Вон погода какая хорошая.

Макар затянулся, улыбаясь заманчивой перспективе, демонстративно стряхнул пепел на пол.

– Да не, я лучше у тебя посижу.

– А план «Б»?

– Ну вот видишь, всегда можно договориться! – Макар воодушевленно вскочил. – Одевайся, есть у меня на примете одна яма, там сегодня тусняк намечается.

– Так время только пять, – попытался соскочить я.

– Самое время для той компании.

– И что за компания?

– Типа домашнее арт-шоу. Художники, артисты, студенты из той же оперы. Богема, мать её.

– Нарики, что ли? – я поморщился, оглядываясь на родное кресло.

– Да не тормози ты, – дёрнул меня за локоть Макар, – не сбежит твоя мебель. Можешь даже на замок её запереть.

– Слушай, ты сам когда-нибудь от себя отдыхаешь?

– Вот так и отдыхаю, – усмехнулся Макар, бросая в меня джинсы. – Одевайся.

Захватив по дороге пакет с двумя литрами, мы подкатили к дому постперестроечного модерна. Его незамысловатые архитектурные формы с элементами производственного «декора» свидетельствовали о творческих потугах старорежимных архитекторов, напоровшихся на пофигизм унаследованных технологий.

Вошли в подъезд, Макар позвонил по сотовому:

– Валёк, мы подошли, спускайся.

В трубке кто-то охнул. Похоже, нас не ждали.

– Лифт тут такой. Без ключа не работает, – пояснил Макар.

– Смелое решение! А что лестница?

– Та же фигня.

Двери лифта медленно со скрежетом раскатились, будто раздвигали каменные блоки древнего саркофага13. Представшая глазам полость, повибрировав, приняла на время устойчивый вид. Обладатель заветного ключа жестом предложил войти. Я с недоверием оглядел его тщедушную фигуру. Сутулый тощий парень в белой мятой рубашке с чуть подкрашенными глазами. По образованию, судя по всему, – гей. Мы зашли внутрь, Валёк обреченно нажал кнопку. Лифт, словно очнувшись от короткого сна, заурчал, переваривая содержимое, закряхтел и, раскачиваясь в разные стороны, медленно зашагал по ступенькам на второй этаж. Хоть бы не споткнулся.

Квартира оказалась на удивление светлой, вмещающей толпы блуждающих персон вполне стандартной ориентации, за исключением двух-трёх сомневающихся в своей вере еретиков. В домашней экспозиции гармонично переплетались предметы собственного обшарпанного интерьера и пришлые образцы эстетического вольнодумства. У двери на уровне лица в портретной рамке красовалась миниатюрная фигура писающего мальчика.

– Выключатель, – вальяжно пояснил Валёк.

– Хорошо хоть не душ, – отозвался я.

– Ты ещё душа не видел, – ехидно обнадежил Макар, – а этот лучше не трогай, заслюнявили.

В первой комнате, в точности повторяя каждую деталь оригинала, стояла живая «Девушка у окна»14. Трудно описать впечатление, название которого не знаешь. Мне ужасно захотелось прикоснуться к девушке, попросить ее обернуться, встать за спиной. Не понимаю, как в родной сестре можно было разглядеть столько сексуальной задумчивости.

– Что у вас там за фигня с вечным двигателем? – раздался сзади возмущенный шёпот Валька.

Я вздрогнул и обернулся.

– А что с ним не так? – испуганно промямлил инженер самого субтильного вида и пубертатного возраста.

– Он не только двигается, но и греется. А вечный обогреватель совсем уж не комильфо. Впустил вас на свою голову, – сокрушался распорядитель выставки, – а у меня в подвале фонтан с горизонтально падающей водой ржавеет.

Инженер всхлипнул и умчался устранять побочные успехи своего творчества.

Макар отволок меня в другую комнату, где я упёрся в обезображенный портрет Джоконды с потёками кислоты. Портрет висел на стене, через которую бежала глубокая наклонная трещина. Смещёнными узорами потрескавшейся штукатурки она создавала реалистичную иллюзию съехавшей части стены. При виде этого я сам чуть не треснул.

Напротив «Джоконды» висела репродукция «Чёрного квадрата», до пикселя воспроизводящая мельчайшие штрихи художника, за исключением фрагмента опрокинутой шахматной доски, торчащей из черноты. По ней, как с «Титаника», скатывались и исчезали в бездне человеческие фигурки.

– И что здесь? – спросила тощая девушка у своего лысого собеседника.

– Признанный может позволить себе посредственность, – на полном серьёзе пояснил тот, – и посредственность всё равно за это заплатит.

– Малевич рисовал… – вмешался было юноша, исходящий восторгом от заложенных в него знаний.

– Началось. Пятьдесят оттенков чёрного, скрижали внутри полотна, таинственность замысла. – Лысый вздохнул. – Послушайте, молодой человек. Искусство – это не умение красиво сказать или положить на холст свои фантазии. Искусство – это когда гений, сталкивая невидимый никому камушек, рождает лавину, целое направление, и многое в мире приобретает новые смыслы. А «квадрат» – в лучшем случае желание ошеломить.

Лысый развернулся и повёл свою спутницу подальше от нашумевшего полотна.

Невыслушанный юноша попытался швырнуть багаж знаний в меня, промахнулся, в сторону Макара даже не поглядел.

– Что они здесь курят? – в лучших традициях Голливуда проворчал я.

– Правильный вопрос! – глаза Макара заблестели, обшаривая взгляды посетителей на предмет содержания наркотических средств. – Стой здесь. Никуда не двигайся, – скомандовал он и скрылся в хаотично расставленной галерее тел.

Наглотавшись когда-то афганской пыли вместе с дымом анаши, мой друг без труда мог определить носителя каннабиса в толпе самых законопослушных граждан. После чего в непринуждённо-хамской манере Макара правонарушитель распознавал участкового инспектора, требующего сдать государству предметы незаконного оборота. Но в этот раз что-то пошло не так, и «участковый» показался в сопровождении хозяина экспозиции. Мне сразу захотелось ссать.

В туалете я обнаружил возвышающийся на подиуме вокзальный унитаз с присущими ему винтажными аксессуарами. Ядовито-зелёные стены, как и раньше, исписаны отчаявшимися поэтами и на современный манер служили мессенджером для региональной группы. Лампочка Ильича под газетным абажуром. Дополненный резиновым шлангом мойдодыр. Зеркало чуть больше сигаретной коробки. Прислонённая к стене декоративная решётка и свисающий из-под потолка ржавый канализационный отвод свидетельствовали, что при определённых манипуляциях Lego-сортир мог превратиться в душ. В стене две украденные у лифта кнопки. Похоже, одна для унитаза, другая для душа. Не подписаны.

Смывать не стал, руки тоже не вымыл; дёрнул дверь – заперта. Что за прикол? На двери вывеска: «Не забудьте спустить воду». И…? А где инструкция? Покосился на кнопки. Если бы здесь жили нормальные люди – для унитаза была бы нижняя. Попытался составить психологический портрет хозяина. Вроде бы адекватный. Но с учётом негативного ко мне отношения, шансы 50 на 50. Взвесил все за и против, прочитал половину стены – большинство надписей, кстати, именно на эту тему. Никаких подсказок. Чуть выше головы по стенам проползла желтоватая линия. Очевидно, до этого уровня поднимается вода в унитазе. У двери ещё мокрый спасательный жилет. Обнадёживает. Не утону.

Время шло. Где-то, нагнетая напряжение, отбивал свой злорадный ритм метроном, а я так и не приблизился к разгадке этого «куба». Зажмурившись, я ткнул какую-то кнопку. Слетел с пьедестала, дверь щёлкнула, и под грохот бурлящего водопада вывалился в безмятежный коридор.

– Уф, – выдохнул я и почему-то снова захотел ссать. Перетерплю.

– О! Вот ты где, – схватил меня Макар. – Тут такие дела, брат. У них тут притон в соседней квартире. Не хочешь глянуть?

– Ну его на хрен!

– Да не ссы ты…

– Уже, – признался я.

Макар непонимающе окинул меня взглядом, но от темы не отошёл.

– Давай посмотрим. Может, и материал какой подберёшь. Ты же про заек.

– Прозаик, – поправил я.

– Да какая к херу разница, про кого. Пошли. Посмотрим на этот зоопарк. Постебёмся.

– Слушай, – упёрся я, – я этой фигни насмотрелся. Столько раз этих обдолбанных нариков в чувства приводил. Поверь, ни один стёб этого не стоит. Если хочешь, иди. Пакет только оставь.

Макар потоптался, помялся, пакет не отдал, но последнее слово решил оставить за собой.

– Ну, ты зануда, я же знаю, ты грибы жрёшь.

– Так то ж грибы, – засмеялся я, – лекарственные. И жру их, только когда творческий тупняк наступает.

– Вот ты пентюх двуличный. Ладно. Найдём тебе сейчас тупняк. Творческий!

Мы обошли макет настольного городка, населённого культовыми сооружениями. Школа – архитектурный двойник Спанч Боба. Автовокзал – многоэтажный даблдекер15. Уличные фонари – копии настольных ламп. Музей NASA в виде летающей тарелки, похожий, правда, на упавшую на бок юлу. Смешно, наверное, там люди ходят. Мост через синюю ленту из двух упавших Эйфелевых башен. И прочие хиты шаблонов.