Я не кошка

– Если задела, извините. А что касается страха… мы живем среди людей и своими поступками, любыми, кого-то, да задеваем. Та же Валерия – она сделала плохо маме. Возможно, потеряв смысл жизни в лице дочери, эта женщина быстро угаснет, заболеет, умрет на зло. Что за что платить приходится? Некоторых последствий не предугадать, как сильно другие отреагируют, тоже не всегда ясно. А страх из-за этого пожрет всю жизнь? Ну уж нет!

– Выводы из личного опыта или насмотрелись?

Мне аж весело стало. Со стороны наверняка анекдот – сижу здесь, умничаю, а сама «зеленая», в сравнении с его возрастом.

– И так, и так, а главную мудрость подчерпнула из устойчивого выражения, а не из книг великих философов…

Вадим опустил глаза на листы, но не на строчки, среди которых эта фраза точно была:

– Вы не кошка.

– И жизнь одна.

Глава десятая

Два выходных до следующего рабочего дня. Может, другим это время требовалось для восстановления, или с психикой были скрытые побочки, которые нуждались в устранении, но я промаялась. Давно не случалось такого, чтобы я не находила себе места или занятия…

Вытащить на прогулку Юлю-Юлу не вышло. Ее планы познакомить с практически женихом, провалились из-за его занятости на работе, а теперь и ее семейные обстоятельства догнали – мама приболела, не до развлечений с подругой. Отец закопался в книгах и бумагах, к сестрам не хотела, бродить одной в пасмурную погоду – не улыбалось.

Да что со мной? Любовное томленье, синдром, с которым пока не сталкивалась? В теории знала – мы, женщины, очень склонны к фантазиям. Один внезапный взгляд, одно брошенное слово неделю назад от мужчины, который нравится, и пища воспаленному мозгу обеспечена на много дней! А что он подумал, а зачем он это сделал, а почему в тот момент, а как я выглядела, а вспоминает ли он ту нашу короткую встречу?

Я сидела в своей мансарде вечером, накануне нового рабочего дня, и понимала – разговор с Вадимом не собирался выветриваться из головы. А вот почему он пришел в корпус – только ради проверки нового вызова? Он так всех операторов время от времени контролирует? А зачем спросил рисковая ли я? Чего хотел выяснить? Про гибель жены сказал без мрачности в голосе, – отболело уже, или он заморозил все свои чувства? Он, он, он…

Никакой трезвый взгляд со стороны не помогал мне избавиться от проживания наиглупейших состояний. И в тоже время вся таяла, вспоминая, что несколько минут мы сидели наедине друг с другом, разговаривали, и Вадим смотрел на меня со сдержанным любопытством.

Как со мной работать? Не доставлю ли я проблем? Не посыпятся ли вызовы порушенными в хлам жизнями из-за Сони-мясника?

– Нет, он не это прощупывал взглядом!

И швырнула подушку под скошенный потолок. Напридумываю, и ладно! Я готова к разочарованию, но прямо сейчас буду только мечтать!

До одиннадцати утра все засиделись за скучным и рутинным – день поисков. Я даже не пыталась вникнуть, как все работало, но некая программа на монитор выводила картинки, цитаты, отдельные слова, значки, фотографии природы или животных, и нужно нажимать мышкой «плюс» или «минус».

Как находились люди? Кто понимал и принимал сигналы о том, что им нужна психологическая помощь извне? Как они подбирались под оператора и на что влияет этот набор? Свихнуться же! И Юла, сказав «фантастика» – не выразила всего масштаба.

О тестах, которые до сих пор в обязательном порядке проходит все трудоспособное население, отец рассказывал – их ввели за год до его выпуска из школы. О компьютерах никто и не слышал еще – а служба уже была? Государственной тайны нет, подписку о неразглашении не требуют – хочешь, рассказывай, чем занимаешься. Официально контора все равно зовется «Муниципальная служба ментальной помощи», по трудовому договору оформляют, зарплату платят, а что способ, мягко говоря, похож на переселение душ… да кому это интересно? Психологическое образование работников? Хоть пять высших имей и годы практики, но только тот самый тест определяет – можешь ты потянуть или нет. С одной стороны – магия! С другой – рутина!

И здешние работники один-в-один кучка сотрудников любого из городских предприятий, обычные. Инженеры, чертежники, бухгалтера – кто угодно, кто в больших залах работает за своим личным столом, а вечером идет в магазин, за ребенком, домой, потом гуляет с собакой, готовит ужин, смотрит телевизор… операторы, как я, помнят вызовы сном – наверное, это помогает не свихнуться. Контролеры – как-то отслеживают дальнейший прогресс и докладывают – изменилась ли жизнь к лучшему у госпожи Ольховской, например? Эффективна моя терапия? Удалось закрепить за сутки нужные паттерны?

– Хочешь убить интерес мужчины – начни проявлять инициативу. Это закон, который работает как закон природы. Даже сами знаки расположения должны быть тонкими, не роняющими достоинства женщины.

Тут уже без меня началась дискуссия между Валешиной и Мартой. При чем почтенная старожил фразу бросила, не собираясь спорить, а «подожглась» уже Оля – прямо как я недавно среагировала, начав лекцию.

– Неприлично открыто вешаться, все мужчины это считают вульгарным и могут лишь попользоваться на халяву, но не влюбиться всерьез. Да, Истрова – камень в твой огород, не скрываю.

– Не скрывай. Только кто эти «все»? Ты действительно у всех спросила?

– Цепляешься к слову?

– Ты утверждаешь, а я подвергаю сомнению. Мужчины! – Я окинула взглядом операторов и контролеров в зале – сильную часть нашего коллектива. – Готовы пройти опрос?

– Дамы, не втягивайте нас в свои разборки. Лично я не настолько глуп, чтобы, зная всю подоплеку, делиться мнением. Мне еще жить и работать.

– Угомонитесь.

Я была готова закрыть тему, но Валешина уперлась, желая утвердиться в своей правоте. Или ей отчего-то сильно хотелось меня ткнуть носом в недостойное поведение?

– Понимаешь, это бич современных отношений, легкодоступность женщин испортила мужчин. Зачем стараться, завоевывать, проявляться поступками, когда любая после пироженки в кафе готова к постели. Сегодня одна, завтра другая, недостатка нет – бросаются, как голодные собаки на кость. А нормальные, знающие себе цену, остаются в одиночестве. Не конкурентки они тем, кто отдается за просто так.

– Оленька. – Сухо произнесла Марта. – Тебя уже в другую степь слегка понесло. Инициатива от женщины, пусть даже явная, не равно распущенности. Не вини в своем целомудренном одиночестве несуществующую армию шлюх.

– Что вы! – Валешина ненатурально вскинула руку к груди. – И не думала! К тому же я не одинока, у меня не три, но один ухажер есть. Ценит, влюбляется, добивается благосклонности, все как положено. Подумываю согласиться, когда замуж предложит, и в моем случае избранник будет уверен, что выбрал не дешевку.

– А сейчас ты чего добиваешься?

Спросила Марта, но та повернулась с ответом ко мне:

– Доказать глупенькой, что ее поведение со стороны выглядят не мило и создает неприятную репутацию. Ты не такая, Соня, и о тебе не должны думать неправильно.

– А что с моим поведением? Я ведь Вадима Михалыча даже за зад не ущипнула ни разу! Такой соблазн, но ведь сдерживаюсь, как раз сохраняю лицо.

Кто-то двое из зала коротко засмеялись. Слушатели все, а зрителями себя не показывали – смотрели в мониторы, клацали мышками, кто еще с поиском не закончил. У меня минут десять назад имя на завтрашний вызов ушло, поэтому я свободно смотрела в лицо оппонентки, задаваясь вопросом…

– Оля, чем я тебе насолила, что ты ко мне так прицепилась? Чего тебе неймется, давай проясним.

– Не насолила. Твои выходки ужасают и жутко делается – куда скатишься с годами, если продолжишь?

– Выходки? Какие?

– Провокационные. Эти навязчивые комплименты, эта развязная открытость, бесцеремонные суждения. Пользуешься смазливой внешностью, юностью, как оружием, не боясь, что прилетит по голове. Знаешь, как говорят – есть ужас, какие дуры, и прелесть, какие дурочки. Ты последняя, знаешь, что простят капризы и неприличия за мордашку.

Я чуть рот не открыла, обалдевая от таких обвинений, как Марта опять вклинилась с комментарием:

– Это мне по возрасту положено бурчать на молодежь, завидуя, что сама так уже не могу. Но ты, ты ведь еще сама далеко не старая, Оля.

Я не удержалась:

– Не-не, как раз похоже, что старая. Внутренне седая брюзга.

Думала, Валешина натурально подорвется от ярости, но она лишь покраснела и процедила:

– Если ты так в себе уверена, что на самом деле все в рамках приличия и твоей репутации ничего не грозит – скажи Вадиму Михалычу лично то, что сейчас сказала. Про зад и щипок, не отрицаешь ведь, что соблазн есть, не соврала ради шутки. Если уверена, что он о тебе как о самоклеящейся подстилке не подумает – скажи. Или струсила?

– Ты меня на «слабо» берешь? Я не поведусь.

– Не ведись. Но что ты теряешь в итоге? А… все-таки репутацию.

– Да пошла ты.

Разговор закончился, но народ в зале, наоборот, стал перекидываться шепотками от стола к столу и посмеиваться. Меня это не задело, но задуматься заставило. На что я способна? Где предел моей откровенности и грань, за которой уже я о себе буду думать, как о неприличной девушке?

Общепринято некрасиво домогаться человека вообще, публично – особенно. Меня бы не обрадовало, если вдруг контролер Валентин Иваныч заявит, что хочет лапнуть меня за грудь. Само желание я бы не осудила, а подачу да – эстетики лишено.

Прошло десять минут и до обеда оставалось полчаса, как руководитель объявился из арки коридора и пошел к дальнему столу, – как раз к Валентину:

– Листка не хватает. У себя искал нет, у вас где-то выпал или случайно к другим примешался. Посмотрите?

На меня с выжиданием уставился весь ближний круг, даже Марта поджала до бантика губы и блеснула искорками в блеклых глазах.

– Вадим Михалыч, я хочу пригласить вас на свидание!

«Хочу вас ущипнуть» – это слишком. Нашла единственно приемлемый вариант и громко озвучила. Он обернулся через плечо, слегка сведя брови в выражении «не то расслышал?».

Права Валешина – а что теряю? Ничего. А приобрету – возможно, бесценный опыт публичного позора. Повторила отчетливей и без робости:

– Или вы меня пригласите, разницы нет. Это не на спор и не шутя, я говорю о том, чего на самом деле хотела бы.

Тишина повисла гробовая. Насколько от мужчин далеки интриги и мелодрамы, но и они замерли, превратившись в любопытных зрителей. Потерянный листок отчета застыл на полпути, и контролер вылупился на руководителя в ожидании реакции. На него все в эту секунду смотрели с вопросом – «и что ты на это скажешь?».

Проблема… Как воспитать? Как заставить соблюдать границы? Как, если грубо, «заткнуть» самую озабоченную и неудобную во всех смыслах служащую? Проще всего – уволить. Вот такие варианты пронеслись у меня в голове, пока Вадим Михалыч сам в задумчивости, постучал ребром папки о стол.

– Софья Николаевна, давайте проясним…

– Давайте.

– Почему вы так откровенны в заявлениях на мой счет?

– Потому что вы не согласитесь. Я могу сколько угодно признаваться в любви, мне не грозит ответственность и взаимность – все знают, что вы не заводите служебных романов, железно. Вас мое поведение скорее допечет, чем понравится. Это все равно, что дразнить тигра. Любой будет храбрецом, если уверен, что хищник в клетке и не кинется. – Нашла место и для той самой фразы: – Вы – не кинетесь, даже если я вас за зад ущипну. Рискую лишь тем, что из зоопарка выгонят, уволите, если без метафоры.

Вадим согласно кивнул.

– Спасибо, в точку. Я тоже пришел к такому выводу, думая о причинах вашей…

У меня в голове в паузу заминки проскочили слова «навязчивости», «липкости», «маньячности».

– …самоуверенности. Хорошо. Вы сегодня свободны вечером?

– Да.

– Я приглашаю. Мне за вами заехать или встретимся где-то в городе?

– Лучше в городе.

– Договорились. В семь у ворот Парка «Вернисаж». Спасибо, Валентин Иваныч, это тот лист.

Взял искомое и ушел. А мне бы кто челюсть придержал! Я несколько секунд продолжала смотреть в проем пустой арки, где тот скрылся, и моргать забыла.

Марта сухо хлопнула в ладоши:

– Браво, девочка. Слов нет, только браво.

Глава одиннадцатая

После работы у здания я взяла такси и поехала домой, не тратя время на метро. Влетела через калитку, через крыльцо, в коридоре скинула обувь и меня тут же поймал папа:

– Сонечка, у нас гости. Хорошо, что ты пораньше, Константин Хлебников здесь, собирался тебя дождаться и украсть на вечер.

Точно! А я впопыхах не признала припаркованную у забора машину недавнего поклонника. Подумала, очередной нуждающийся приехал за юридической консультацией. Заглянула в кабинет:

– Добрый вечер.

– Софи.

Три Володи – с ними проще, а тут… Пару месяцев назад к нам приехал для консультации видный внешне, солидный по состоянию, то ли брокер, то ли банкир Константин, и забыл про свое дело, когда я вторглась в кабинет с подносом и чашками.

Две встречи, и я поняла, что он мне не нравится. Обходительный, а интуиция морщила носик на необликаемый в конкретное «душок». Сказала прямо, что общаться не хочу, но он сделал вид будто не принял отказ всерьез, брякнул про длительную командировку и исчез. «Сохранил лицо», как говорится. С тех пор месяц прошел.

– Меня не надо «красть» на вечер. Если у тебя к отцу дело, это одно, а ко мне не приезжай. Сказала тогда и повторяю сейчас. – Усмехнулась про себя, глядя на его слегка растерянное выражение лица. – Ладно, всего доброго. Мне бежать надо. Пап, на пару слов!

Увела отца подальше от кабинета и шепнула:

– Я иду на свидание! С Вадимом! Могу приехать очень поздно, так что ты не волнуйся. Я наверх, принять душ, переодеться и снова на такси. К семи успеть должна.

– Перехвати перекусить! Ты еще не знаешь, куда тебя твой прекрасный принц поведет, чтобы голодной не осталась!

– Не останусь, ты меня знаешь. Если сам не догадается, попрошу его меня накормить!

Состояние было очень странным – я верила, и одновременно до последней минуты сомневалась, что не придумала себе эту встречу! Правда? Правда-правда?

Такси довезло быстро, пятнадцать минут до времени, но Вадима я уже увидела у ворот. Он переоделся в другую рубашку, более летнюю и легкую, закатал рукава, избавился от костюмной жилетки и переобулся из рабочих туфель в темные летты: кроссовки на узкой подошве, самая популярная и удобная городская обувь. Отметила все, и главное – свободный стиль ему шел намного больше делового. Вадим явно по жизненной профессии, кем бы ни был до работы руководителем, не кабинетная и не чинушная крыса. Эта вольная «шкура» ему роднее.

– Не против, если полтора часа на парк потратим?

– Нет. Я плана в голове не держу, так что, если у тебя есть свой – веди.

– Хорошо, что раньше семи добралась. Не опоздаем к началу.

И кивнул к воротам.

Я перекинула сумку удобнее. Захватила с собой кофту на случай холодного вечера, май – еще не лето, и подвязала рукава за ремешок, чтобы не потерять, если соскользнет. С любопытством посмотрела вперед – к началу чего идем?

– Открытый театр?

– Почти. Сегодня там не пьеса и не концерт, а представление «Арт-Миг», столичный художник создал шоу с крутящимися полотнами. Афиши не попадались?

– Нет… а ты наугад выбрал, или самому нравится изобразительное искусство?

– Не наугад. Но то, что нравится, очень избирательно – по всем жанрам не любитель.

Довольно легко получалось. Без отчеств друг друга пока не называли, но на «ты» перешли, и я не чувствовала неловкости, которая, боялась, что появится. Даже нашлось что спросить и что ответить. Я улыбнулась и расслабилась – пусть идет, как идет. Чудесный вечер!

В открытом амфитеатре почти все места заняли заранее. Играла музыка, народ стекался ручейками к центру, и я думала, что придется стоять, но Вадим что-то углядел, продвинулся к левому краю, меня за локоть придержал, направляя по нужному вектору, и вывел к ступенькам. «Галерка», но пара свободных мест на сплошном ряду нашлась.

К представлению все готово – конструкция с гигантским холстом, ряд баллончиков с краской, остальное для антуража якобы «мастерской» – подиумы, драпировки, пара гипсовых бюстов. Минуту спустя на две площадки зашли парень и девушка в белых, облегающих одеждах. Приготовились, будто гимнасты, и на момент музыкального затишья приняли позы, замерев. Натурщики.

На самом деле любопытно и завораживающе. Я любила все, что связано с художественным творчеством, – несбывшаяся мечта. Сколько себя помнила, всегда с придыханием относилась к атмосфере художественных классов, студий, настоящих мастерских, в которых все в беспорядке и наполненно мелочами подлинного пользования. Не как в магазинах, а «живое» – в баночках, в тряпочках, в разобранных натюрмортах, недописанных холстах и заляпанных мольбертах! Тут декораторы постарались!

Мне уже захотелось сказать Вадиму спасибо за то, что привел сюда. Не банально и так попав в мое по-хорошему уязвимое место! Но я только коротко взглянула на него, переключившись вниманием на сцену.

– Дамы! Господа! Рад видеть вас своими гостями! – Вышедший поклонился. – Начнем!

Оказалось, что холст не простой. Издалека приглядевшись, заметила ярлычки наклеенных по краям бумажек, но подоплеки не разгадать. Заиграло, зашумело аплодисментами, пара натурщиков сменили позы, а художник взял в руки первый баллончик. Он набрызгал на холст линий, раскрутил его, остановил под углом в сорок пять градусов от изначального положения и набрызгал вторым цветом клякс. Минут десять продолжалось непонятное действо, создавалась абстракция сине-зеленых оттенков, но все терпеливо ждали. Раз, два… на очередной раскрутке он зацепил бумажный ярлык и содрал первую неровную ленту. Потом еще несколько. И цветное полотно будто «разрезали» белые не закрашенные кусочки чего-то длинного и волнистого. Новое он забрызгал самым темным зеленым. Опять повернул, опять содрал, уже тоненькие, как струны, белые линии залил струей салатового оттенка.

Из-за того, что холст постоянно крутился, останавливаясь по диагонали, ромбом, вверх ногами или даже без остановки, не получалось ухватить глазами – что же он рисует! Окончательная композиция всякий раз ускользала. И музыка не просто так – ритм и действия ускорялись, автор красками буквально – жонглировал, а пара натурщиков не замирала, а начала плавно пританцовывать, превратившись из статичных фигур в алебастрово-белую пластику.

Под финальное «бах!» на холст улетели крошечные шарики, ударившись и разбившись с брызгами. Рывком содрался последний из наклеенных ярлычков… я ахнула вместе с общим возгласом!

Морская глубина, водоросли, камешки и ракушки. Сверху через толщу изумрудных волн пробивались солнечные лучи, а к песчаному дну за крупной жемчужиной протягивала руки русалка. Настоящая магия! Минуту назад это были лишь линии, я их видела и помнила, но теперь это оказались волосы, распустившиеся в невесомости. Разбившиеся шарики – пена от волны и пузырьков воздуха из-за ее нырка. Кляксы розового и желтого – рыбки, которых она спугнула, но не все успели спрятаться! Потрясающе и волшебно! Несколько минут мы все видели, как по крупицам собирается целый мир, и только в последний миг он взорвался кристальной ясностью – показав нам себя!

– С ума сойти!

Белая зависть к чужому таланту придушила от восторга. Я хлопала, и готова была ладоши отбить, не жалко!

Натурщики в белом ушли и, пока ассистенты заносили на конструкцию другое абсолютно черное полотно, их сменила пара в черных нарядах. Не облегающих, а, наоборот, излишне перегруженных драпировками. Началось с лиричной мелодии, в ход пошли широкие кисти и густые краски из ведер. Ловкость рук с жонглерством уступили место… дирижированию. На это было похоже. Монохром в пятнах, оттенки из самых глубоких темных, будто выплывали на каждом этапе более светлыми слоями. Теперь я знала секрет! Знала и всеми силами воображения пыталась угадать – что он творит, что рисует? Туман? Птиц? Руины? Призрака? Мозг кипел, сидела как на иглах, подавшись вперед и ловя каждое новое движение кисточки, каждый срыв черного лоскутка. А музыка из спокойной, нарастала тревожностью, забивала перепонки раскатами глухих барабанов и до мурашек становилось зябко. Натурщики-танцоры метались в движениях, не сходя с места, и складками легкой ткани создавая иллюзию – их какая-то сила хочет вырвать с корнем! То, что предстоит увидеть – не так прекрасно, как русалка с жемчужиной.

Остатки белого из ведра художник плеснул размашисто. Будто бы мраморную статую полоснули по горлу и ее каменная кровь брызнула ярким шлепком. Сорвал последние покровы и в тот же миг музыка оборвалась на одной ноте тихой, нежной свирели.

Взгляд с земли, из-под самых ног человека в старинных одеждах, – он воздел руки к грозе, сливаясь пальцами и взвитыми от ветра волосами с линией голых крон. Над ним – гроза! Молния! Бездна в высоту, завлекающая клубами туч и дождя.

– Он гений…

Я повернулась к Вадиму, пользуясь минутами для смены третьего акта, и не смогла молчать. Мне так хотелось выплеснуть эмоции и сказать:

– Ему дан не только талант художника, он сумел погрузить зрителя в это! Я смотрю и вижу не картину, я будто у него в мозгу, в его потоке! Обалдеть! Мы все это создаем, пока наблюдаем и слышим. Мы все – он в момент вдохновения! Разве нет? Вадим, скажи, ведь это не просто фокусы с липкой лентой, ты чувствуешь на каких глубинах он играет? Не хочу здесь быть одной чокнутой, можешь даже соврать, я согласна.

Он улыбался – довольно и спокойно, не от восторга перед зрелищем, а словно своим мыслям, и смотрел на меня. Кивнул:

– Да, чувствую. Понимаю, о чем ты, и согласен, что он не картинкой с танцами нас развлекает. Художник избавляется от одиночества, нашел способ пустить в свой мир людей, развернуть внутреннее, с чем раньше был один-на-один.

Я уже не знала, от чего разволновалась сильнее, – от представления или от того, с каким пониманием и значением Вадим сказал то, что сказал. Будто он сам – художник, и не мне ему объяснять очевидное. Век бы в его глаза смотреть! Но я отвернулась, потому что зазвучала новая музыка. А на сцене внезапно оказалось два полотна.

Время летело. Я совсем не замечала, сколько его прошло, – отпустила внимание от окружения, перестав воспринимать людей и будто оставшись единственной гостьей в амфитеатре. Парень и девушка на подиумах стояли не шевелясь, совсем, как скульптуры. Она – в черном и задрапированном, он – в белом и облегающем. Спиной друг к другу, и это тоже о чем-то рассказывало в новой сказке творца. Пока – тайна. И меня поглотило предвкушение открытия.

Полотна крутились, художник метался. Но не как безумец или пьяный, а будто раздираемый между чувствами одной картины и другой, между своими противоречиями, невозможным выбором. Что происходит? Мне реветь хотелось и смеяться одновременно. И я уже не следила за линиями и пятнами, а следила за ним – автором. Он рисовал руками. Прижимался испачканными ладонями, гладил поверхность, будто живое и чуткое, снимал наклеенные лоскуты бережно. Так убирают повязки с ран… или нет? Так раздевают любимую женщину? Не в этом ли новая грань магии, что я сама металась в непонимании – это больно или возбуждающе, то, что вижу?

Да будь он проклят!

Художник под утихающую музыку, с ритмом бьющегося и угасающего сердца, сдвинул полотна, положил руки на середину каждого и медленно потянул последние скрытые не по краям ярлычки.

Это влюбленные. Мужчина и женщина в поцелуе на самой грани картин. Она в черном, он в белом, – и хрупкое равновесие, которое позволило соприкоснуться. Малейший толчок и картины отодвинутся друг от друга обратно, разделив любящих не на сантиметры, а на миры. Натурщики стояли лицом друг к другу – каждый на своем подиуме, на своем краю сцены. Они – иллюстрация кошмара людей, что хотят быть вместе, но не могут. Они – живые. А то, что нарисовано – их мечта? Их прошлое? Их невыполнимое желание? Смерть его или ее, что вот так разлучает – насовсем?

Музыка стихла и люди молчали. Никто аплодисментами или восторженными криками тишины не нарушал. Вроде бы все закончилось, но в тоже время – нет. Люди продолжали жить внутри представления и замерли, потому что художник еще не ожил.

Буря грохнула тогда, когда тот развернулся и поклонился.

Глава двенадцатая

– У его представлений нет названий. Я случайно попал на одно, когда был проездом в маленьком южном городе. Первая картина – чудесная сказка, со стрекозами, детскими ладошками… много солнца, трава, все яркое до рези в глазах. Вторая – о дружбе. Или о брате с сестрой. Чуть серьезней посыл – о связи, что сохраняется у людей с детства. Третья – сиротство. Тоже два полотна, все красное и черное, море тоски и боли, и самое сильное в том, что он оставил белый луч надежды. Детская незамутненная вера ребенка в ту, первую сказку. Она не умирает.