скачать книгу бесплатно
Думаю, здесь необходимо небольшое пояснение. В Забайкалье существовала традиция в день начала основных полевых работ, к коим относились сев, сенокос и уборка хлебов, топить утром баню. После помывки молились усердно при зажженных свечах, прося вспоможения у Господа Бога и лишь затем выезжали в поле делать зачин. При этом день «зачина» ни в коем разе не являлся праздником или воскресеньем.
Эта была лишь одна из немногих земледельческих традиций. Так, например при посеве конопли зарывали в землю вместе с семенами несколько яиц. В засуху приглашали священников на молебен и ходили с иконами по полям. Накануне Родительского дня накрывали на ночь столы, насыпая тонкий слой муки и утром проверяли, не приходил ли родитель.
При уборке хлеба оставляли небольшую полоску несжатой «Волосу[79 - Волосъ или Велесъ – божество в древнерусском языческом пантеоне, «скотий бог», бог удачи и плодородия, покровитель сказителей и поэзии.] на бородку». Эта языческая традиция ведет свою родословную из глубины веков.
Анисья знала, в какой день насыпать муки на стол и когда стопить баню. Сказано вечерось, значит вечерось. Сбросив с себя в предбаннике пропотевшую лапотину[80 - Лапотина – одежда], Сергей долго и ожесточенно парился, витая в мыслях о завтрашнем дне. От души напарившись, облачился свежее, прокатанное вальком нижнее белье, сшитое Анисьей из синей китайской дрели. Вечером все домочадцы долго пили чай в горенке, пропахшей ароматом мяты, развешенной пучками по стене, и даже Степа страдавший плохим настроением, угнетавшим его целых полдня, уминал один за другим такие любимые им колоба.
Следующим утром сговорился он пойти с Прошкой рыбачить карасей. Когда приехал отец, привезя плуг, Степа сидел на предамбарье[81 - Предамбарье – место, бревенчатая пристройка перед амбаром], налаживая нехитрую рыбацкую снасть – нестроганый таловый прут, леса из конского волоса, поплавок – гусиное перышко, грузило – камушек и лишь один крючок был покупным. Иглянки, так звали деревенские сорванцы крючки, можно было купить в лавке у Марка Нижегородцева.
На днях, или как говорили гураны-забайкальцы «надысь», нагрянули в лавку к деду Марку внучонок Степа с закадычным другом Прошкой в надежде разжиться китайским леденцом на палочке. Баловал казалось такой скупой Марк своих внуков.
Тот день врежется в память Прошки на всю его оставшуюся жизнь. Марк только что вернулся из города, накупив всякой всячины, от кашемировых платков с кистями до уже известного нам плуга всемирно известной марки «Липгартъ». На радостях подарил он внучонку Степе мечту каждого деревенского пацана – новенькую с иголочки казачью фуражку. Не осталось от него незамеченным лицо Прошки – вот повезло же Степе с дедом, мне бы такого деда или хотя бы фуражку!
И что вы думаете? Подозвал Марк его к себе, и сняв с полки, натянул казацкий картуз с желтым околышем на оторопевшего пацана. Прошка вначале не мог поверить своему счастью. Это на самом деле мне? Сунув еще по леденцу, Марк шлепнул тяжелой ладонью по прилавку. Все, бегите на улицу. Не отвлекайте.
Весь день щеголял Прошка в новенькой фуражке, и спать бы лег в ней, если бы не заругалась мать.
Разряженный, в такой же как и друга Прошки фуражке с желтым околышем, в голубенькой сарпинковой рубахе в беленький горошек и синих дрелевых штанах, пошитых матушкой из материала купленного у контрабандиста Лехи Разуваева живущего в грязном переулке, приткнувшегося окурком к Акатуевской улице, расположился Степа на предамбарье, распутывая узлы и петли в лесе. Младший братишка Сергунька ухитрился достать с вышки[82 - Вышка – чердак] лежащую там снасть и поучился забрасывать, пытаясь попасть крючком-иглянкой в поросячье корыто. Спутав, положил на место. Не я мол это, так и было. За этим занятием, распутывать лесу, и застал отец сына.
– Ты куда это лыжи навострил? – осведомился он безо всяких там цацек, которым учили в поселковой школе.
– Утрось карасей с Прошкой рыбачить на Парфенову.
Парфеновой звалось озеро, где водились караси с лопату, малую саперную правда.
– Вот и я говорю, иди Гнедка с выгона пригони, завтри утрось залог на заимку пахать поедем, там на озере и порыбачишь.
Степа сполз тощей задницей с отполированного до блеска бревна предамбарья, заныл, надеясь отлынить.
– А чё Мишка не может, все я да я.
Когда уже обещал тятя, что в степь к абе Бурядаю могу поехать и вот на тебе бабушка Юрьев день. Даже на рыбалку сходить некогда.
Сергунька полющий с матушкой в огороде гряды, показал Степе язык. Ну что выкусил, это тебе за то что сёдни утрось мне подзатыльника ни за что ни про что отвесил. Подумаешь удочку евоную спутал.
Сергей-старший посуровел взглядом. Это что еще такое. Слово отца закон.
– Мишка жерди рубить поедет. Вон заплот в огороде совсем прохудился, того и гляди соседские свиньи табак помнут.
Табак они конечно жрать не станут, факт, а вот огурцы да картошку пятаками из роют.
На том разговор и закончился. Ни говоря уже больше ни слова Степа взял в завозне наборную уздечку и отправился на деревенский выгон за пасущимся там жеребцом Гнедком, надеясь завернуть на обратном пути к Прошке и сказать, чтобы тот отправлялся завтра на рыбалку один.
Пока сходил на пастбище, нашел ушедшего аж к дальним околкам Гнедка, солнце скатилось за Онон, окрасив небосклон на западе багрянцем вечерней зари. Околок, возле которого Степа нашел пасущегося жеребчика, утопал в белом цвету диких яблонь и развесистых кустов черемухи. В напоенном аромате вечернем воздухе слышались неумолчные трели и посвист щеглов, чечеток и других неведомых мальчику птиц.
Развязав путы на ногах коня, Степа одел на него прихваченную из дома уздечку и огляделся, надеясь увидеть пенек или валежину, откуда он может взобраться на Гнедка. Но ничего подходящего к сожалению не увидел. Пройду за околок, решил он, может там какая коряжина валяется. Обойдя околок он ахнул, увидев на лужайке целую стайку ландышей. Нарву маме, вот обрадуется.
Дело спорилось. Нежные восково-белые цветы оттеняла густая темная зелень ланцетовидных листьев, обрамлявших букет в руке мальчугана. Только сейчас он сообразил, что с букетом ему будет еще трудней взобраться на спину Гнедка. Что же мне делать? Идти пешком до деревни? Нет, пока дойду стемнеет, да и подумает еще кто, что не смог оседлать коня, засмеют, плохой мол казак.
Именно это подзадорило Степу. Воткнув собранный им букет ландышей в развилистую ветку дикой яблоньки, Степа улыбнулся. Полдела сделано. Обвив левой ногой переднюю ногу стоящего как вкопанного Гнедка, он ухватился левой рукой и подтянувшись, обхватил правой рукой шею лошади, после чего закинув правую ногу, очутился на крупе все еще стоящего истуканом Гнедка. Вот ты уже и казак. Выплюнув попавший в рот конский волос, Степа потрепал Гнедка по лоснящейся потом шее. Молодчага. Подъехав к яблоньке, забрал букет цветов, ударил пятками по бокам верного Гнедка и вперед.
Галопом подлетел Степа к дому Прошки, осадив коня у самых ворот. Перепуганные куры разлетелись квохча по сторонам. Бабки Бугачиха и Солониха, сидящие на лавочке у дома на противоположной стороне улицы, подслеповато щурясь, пытались установить личность лихого наездника.
– Чей такой энто? – спросила старуха Бугачиха глуховатую соседку. Та, опершись на клюку, прошепелявила беззубым ртом.
– Ась?
– Чей энто виноходный[83 - Виноходный – иноходец] говорю, – закричала Бугачиха прямо в ухо Солонихе.
– Ааа. Марка Нижегородцева внук кажись.
– Ох и оглашенный! Увсех курят передавил, – продолжала орать на всю улицу возмущенная Бугачиха.
– И не говори суседка, никакого понимашь уважения к старости.
Кого, или что, имела ввиду бабка Солониха, курей ли, или людей престарелого возраста, выяснить из произнесенной фразы не представлялось возможным.
Вышедший Прошка был чернее тучи. Отец укоротил и ему крылья, наказав с завтрашнего дня идти в работники к богатому казаку Якову Потехину. Взял он у него по весне три пуда яричной муки, посулив Якову отправить сына, когда тому потребуется помощь. Вчера заезжал Потехин. Постучав рукоятью кнута в окно, прогудел.
– Присылай пацана, долг платежом красен. Пахать поедем.
Узнав о неудаче постигшей друга, Степа совсем повеселел. Попали мы оба, как кур во щи! Оба погонычами[84 - Погоныч – (погонщик) от слова погон – кнут] работать будем!
Так-то оно так, но Прошка будет чертомелить батраком у чужого дяди, а ты Степа трудиться с родным отцом на своей пашне.
Степа никогда не задумывался о том. И даже тогда, когда были они в степи у абы Бурядая. Ему было просто хорошо с Бурядаем и Прошкой, которого нанял к себе подпаском Марк Нижегородцев.
Вернувшись домой в наилучшем расположении духа, Степа застал отца молящимся при зажженных свечах за вспоможение новоприобретенному Липгарту. На аглицкий плуг надейся, но и сам не плошай.
Мать хлопотала в кути, как впрочем всегда. Букет ландышей, подаренный ей Степой, прижала к лицу вдыхая цветочный аромат. Божья благодать!
Чмокнув сына в щечку, поглядела украдкой на мужа. Вон, за плужок то, как истово молится, а вот чтобы цветов мне из лесу привезти никогда не догадается, не то что Степа.
В следующую секунду Анисья уже забыла о мнимой невнимательности мужа и захлопотала, сожалея в душе о том, что Бог не дал им дочку. Была бы и мне помощница.
– Степушка, беги в баню сынок, да кушать будем. Белье и утиральник[85 - Утиральник – полотенце] в предбаннике лежат.
Выскочив из дома Степа столкнулся нос в нос с Сергунькой, отпрянувшим в сторону. Попотчует брательник еще подзатыльником.
Степа сунул руку в карман портов и вытащил оттуда свистульку, на которую Сергунька уже давно положил глаз.
– На посвисти, токо не сломай.
Весь вечер во дворе Нижегородцевых слышался соловьиный пересвист Сергуньки-разбойника, пока мать не отобрала ее и отправила свистуна в постель.
Следующим утром поднялись рано, как впрочем и всегда. Нижегородцевы относились к раноставам[86 - Раноставы – люди-жаворонки, поднимающиеся ни свет ни заря.]. Не зря же появилась поговорка, кто рано встает – тому бог подает. Анисья, прихватив горбушку хлеба, пошла чилькать[87 - Чилькать – доить корову. Я уж корову-то почилькала.] коров, числом в шесть голов. Мужики тоже не сидели без дела. Из сарайки, где сушились заготовки для тележных осей и втулок, изготавливаемых как и многое другое из дерева, железо-то дорого, доносился писклявый звук ручного точила. Мишка крутил рукоятку, отец, высунув от усердия кончик языка, точил топор. Капли пота лились градом с раскрасневшегося лица Мишки. Ух и тяжело же крутить точило размером с тележное колесо. Синие искры сыпались веером в сумеречном свете, оседая на утрамбованные ногами стружки на земляном полу. Несколько раз попробовал Сергей жало, но все еще не был доволен результатом своей работы. Острие топора проверял он, срезая волосы на руке выше предпястья. После пятой или шестой попытки бритье увенчалось успехом и пучок рыжеватых волос перекочевал на широкое лезвие плотницкого топора.
– Адали бритва! – проговорил восхищенно Сергей и положив наточенный топор в натопорню из голенища отслужившего свой век валенка, полез в карман, извлеча оттуда жестяную коробку, на крышке которой лишь смутно угадывалось стершееся от времени изображение китайской барышни с веером и замысловатые росчерки иероглифов. Изначально в коробке хранились кисленькие леденцы, но уже давно выветрился их аромат и жилище куртизанки пропахло «наскрозь» ядреным запахом табака-зеленухи.
Нижегородцевы были из староверов. Слово «были» точно отражало затухающие семейные традиции, где лишь женщины поддерживались унаследованных от предков порядков, казаки же, отслужив срочную службу возвращались домой «перекрещенными», научившись пить царскую водку и курить табак. Не иначе было и с Сергеем. Совращенный Бахусом, познал он вкус вина, но курить чертовское зелье все же боялся. Матушка учует, на порог не пустит. Но запретный плод как известно сладок. Положить щепоть табака за щеку, это еще не курить, успокаивал грызущую совесть Сергей. Пока не женился прятался, ну а потом. Потом пришлось сажать табак на огороде, чтобы соседские свиньи ломали плетень, Сергей точил топор, а сын Мишка ехал рубить жерди. Все взаимосвязано на этом свете, только пораскинь мозгами, найдется оправдание и выпивке, и щепотке табака во рту.
Собрав Мишку в лес, принялись грузить плуг на телегу. Он хоть и на колесах с железными втулками, но жалко было Сергею волочить его в такую даль своим ходом. У телеги оси и втулки деревянные, намазал их погуще дегтем, что им сделается. Ну и про запас повесил сзади на телегу лагушок с дегтем, нехай на колдобинах болтается. А плуг? Это же вещь новая, купленная, беречь надобно. Сотрешь железную ось, где потом новую возьмешь? Это же не телега, из березового чурбака не выстрогаешь. Головой думать надо. Вот она проверенная веками крестьянская психология – бережливому бог вспоможение шлет.
С улицы послышалось протяжное мычание коров, людской говор и звук рожка пастуха, говорившие о том, что пора выпускать коров на пастбище. По устоявшейся традиции хозяева провожали своих буренок до окраины села, дальше они шли пятная росную траву дымящимися лепешками, сопровождаемые хлесткими щелчками кнута и зычными окриками коровьего пастыря «Ты куды поперлась язва!». Этим утром коров в табун провожал Сергунька, довольно посвистывая в свистульку, подаренную ему Степой. Детская обида она как вешний дождик. Прошла тучкой, и вот уже опять светит ясное солнышко. Хороший у меня брат!
Один брат Сергуньки, большак Мишка, трясся в это время уже в телеге, подъезжая к березнику, где он вчера навалил стройных березок на жерди. Деревца, которые потолще, пошли на колья, остальные, обтесанные с двух сторон, сверкая девственной белизной, лежали свалены в кучу ожидая своего часа, попасть на изгородь и быть измазанными трущимися о них свиньями. Ивовые прутья лежали на отмочке в лыве посредине околка. Мягче будет заплетать городьбу, может еще и на морду[88 - Морда – рыболовная снасть, имеющая вид двух вставленных один в другой конусов, сплетенных из ивовых прутьев.] останется, думал Мишка, сворачивая самокрутку. Курил он лишь изредка, да и то крадучись, боясь быть пойманным матерью или отцом, размышляя однако, как взрослый мужик. Из веток березовых пока не завяли, веников навяжу, чего добру-то зазря пропадать.
Анисья хлопотала возле мужа и сына, собирающихся ехать на заимку.
– Мужики, там поесть собранное в чумашке[89 - Чумашек – корзинка из бересты] стоит. А пить что с собой возьмете?
– Тараг[90 - Тараг – бурятский кисломолочный напиток, приготовляется из подогретого снятого молока, куда добавляется закваска «гyрэлгэ». Подается холодным, заправленным сливками или свежим молоком.], – ожил Степа.
– Какой еще араг? – не поняв сказанного переспросила Анисья.
– Да простокиши захотел – включился толмачом Сергей. Он, как и почти все казаки в Могойтуе балакал по-бурятски и монгольски, что было впрочем, что в лес, что по дрова. Пути казаков пересекались с бурятами-пастухами, да и на срочной службе на пограничных кордонах жили они с бурятами под одной крышей, не забывая захаживать в гости к монголам. Казачки же проводили жизнь в кути да огороде, выбираясь по воскресеньям в поселковую церковь, куда как известно последователи учения Будды дорогу не знают.
Анисья, качая головой, пошла к погребу, достать оттуда корчажку с простоквашей. Говорила же, не надо было пускать его к нехристям, наберется там словей всяких непотребных. Араг ему, видишь ли, подавай. Да это еще цветочки. Сусликов есть с дедом Бурядаем научился, надысь пригрудить[91 - Надысь – недавно, на днях; пригрудить – привезти] хотел. Не хватало еще дом поганить. Ох Господи, что творится на белом свете. Понавыдумывают словей всяких, все еще сокрушалась Анисья, одних букав-то скоко – араг, то ли дело простокиша – коротко и вразумительно.
Не скоро получилось в тот день Сергею и Степе Нижегородцевым выехать на заимку. Задержались они в деревне. Повысыпали казаки горохом на улицу, обступили телегу с плугом, ощупывают диковинку, обсуждают, кто на что горазд.
– Мериканский! – заявляет авторитетно один.
– Тю дура, ерманская соха энто! – поправляет другой.
– Заткнись кобылка[92 - Кобылка, гужеед или жернова – презрительная кличка крестьян казаками]!
– Типун тебе на язык, знай паршивец край, да не падай!
Спорят до хрипоты, курят до тошноты, гвалт и дым столбом стоят.
Да не спорьте вы мужики, русский это плуг Липгартъ, как и швейная машинка Зингеръ. Ну почти.
Фабрика «Эмиль Липгартъ и К°» была детищем российского фабриканта, гласного Московской государственной думы, общественного деятеля Эмиля Липгарта (1838–1907) и занималась выпуском различной сельскохозяйственной техники, а также цемента, извести и алебастра.
Наибольшую популярность снискали орудия для обработки земли, отмеченные многочисленными призами сельскохозяйственных выставок, получив с 1874–1896 годы шесть золотых и одну серебряную медаль.
В 1918 году по декрету большевиков предприятия Липгартов будут национализированы, наследники эмигрируют в Германию, а плуги Липгартъ, как и многое другое хорошее, почит в бозе.
Ну а пока жизнь прекрасна, малиновым звоном заливаются жаворонки в поднебесье и Нижегородцевы едут на заимку в Рысьей пади поднимать залог, распаханный когда-то их прапрадедом Сергеем Нижегородцевым, основавшим с другими казаками Могойтуевский караул.
Как не спешил Сергей, в день приезда выехать в поле не удалось. Тары-бары-растабары, болтливые мужики, хуже баб возле колодца, пока скатили вдвоем со Степой с телеги тяжеленный плуг, да еще дорогой быки-дурни уперлись, ни взад ни вперед, скотинка бестолковая, но в крестьянском хозяйстве нужная.
Быки являлись в те годы основной тягловой силой в селах Восточной Сибири и Забайкалья. Они более сильнее и выносливее лошади, но отличаются завидным упрямством. Быка, или быков, их запрягают чаще парой, значительно труднее приучить ходить в борозде, чем лошадь. Иной раз перед парой быков тянувших плуг, впрягалась лошадь, которая направляла строптивцев на путь истинный. При кошении сенокосилкой или сгребании сена в валки конными граблями «рогоносцы» были бесполезны. Здесь требовалась сноровка, быстрое и беспрекословное выполнение команд и лошадь являлась прекрасным помощником человека. Тянуть тяжело нагруженные арбу или телегу, перекатывая во рту жвачку, то и дело останавливаясь, неторопливо переступая копытами – такая работа по быкам, подходило под их стать, что с горы что в гору. Боже упаси пробежаться, ежели только за красавицей-коровенкой из соседнего двора. Да и то, маята одна, да и только.
Именно так наверное думали быки, остановившиеся на полдороги. Кое-как, где уговорами, а больше длинным плетенным кнутом на таком же длинном черенке, поучал Сергей рогатых упрямцев, не желавших идти к укрывшейся в буйной зелени заимке Нижегородцевых.
Как приехали, не мешкая Сергей поехал на Гнедке к елани, чтобы по-светлому[93 - По-светлому – до наступления темноты] отбить загонку. На первый взгляд пахать дело нехитрое, но это далеко не так. Проложишь не так первую борозду, просчитаешься, собьешь все руки потом, клинья да углы выпахивая. Сергей был воробьем стреляным, на мякине не проведешь. Срубив жердь, он вымерял шагами ширину загонки, и забив кол, отесал его с одной стороны. Теперь его издалека заметно будет. С другой стороны елани забил такой-же, но уже нетесаный.
Здесь завтра на утренней заре, плуг вонзится в вековую дернину, разорвет ее железными клыками, или, если отбросить пиитический вздор, на этом месте казак Сергей Нижегородцев начнет пахать залог.
Еще черти бились на кулачках, как Нижегородцевы были на ногах. Едва начало светать выехали в поле. Раноставы-перепелки высвистывали в густой траве елани, еще не зная, что им придется искать себе другую квартиру.
Шесть лоснящихся от сытости быков, запряженных попарно в ярмо, помахивая хвостами, равнодушно перекатывали во рту жвачку, косясь на хлопочущих возле плуга хозяев. Впереди быков запрягли Гнедка. Сергей все еще сомневался, что двухкорпусной плуг будет под силу быкам.
– Хошь бы вытянули, – так и сказал он, перед тем как сняв с головы фуражку, перекрестился на восток и промолвил, – ну все, с богом, зачнем.
Степа сидел верхом на Гнедке, которому предстояло тянуть нить загонки, направляя быков.
– Держи прямо на жердь сынок, – повторил еще раз Сергей.
Струганный шест, сливающийся с начинающим белеть рассветом, был едва заметен глазу. Степа, напрягая зрение, перевел взгляд на затухающие краски ночного неба.
– На ручку Николиного ковша[94 - Николин ковш – созвездие Большой медведицы]?
Сергей всмотрелся, ища знакомые очертания. Вот постреленок, глазастый какой. И верно, крайняя звезда висела, словно привязанная над вбитым шестом.
– А ты откель, про ковш-то знашь?
– Аба Бурядай сказку про него рассказывал.
– Ааа, – протянул протяжно Сергей и ничего уже больше не спрашивая хлопнул кнутом. Гнедок дернулся с места, быки налегли на ярмо, и плуг с хрустом распоров дернину, вонзился, уходя в землю. Первый пласт упал на дно борозды, заваленный тут же землей из-под второго корпуса. Прямой, словно по линеечке черный след протянулся к ручке Николиного ковша. Плуг шел ровно, словно привязанный, отдохнувшие за ночь быки шли слаженным шагом, не переставая даже жевать жвачку. Сергей был готов петь от заполонившего его счастья. Никакого сравнения с сохой, то и дело выпрыгивающей из борозды, оставляющей за собой невспаханные полоски дернины или жнивья. После первого, самого тяжелого круга стало ясно – быки потянут плуг и без помощи коня. Высвободившегося Гнедка решили использовать на бороновании. Не мешкая перепрягли коня, и работа закипела снова. Передней парой шли быки Сергея, за ними взятые у отца и замыкающей, третьей парой, снова Сергеевы. Бороздовым[95 - Бороздовой – бык, следующий при пахоте предыдущей борозде.] шел Чалый, загонным[96 - Загонный – бык, идущий по кромке невспаханной земли параллельно бороздовому быку.] красно-бурый криворогий Мишка.
Словно добрые казаки на плацу выполняли они слаженно команды хозяина. По окончании борозды окрик Сергея: «Цоб Мишка круче!» и криворогий Мишка опережая Чалого заворачивал резко вправо, пока не раздастся команда «Цоб Чалый, прямо, цобе!» и быки, пара за парой выровнявшись, шли, следуя кромки межи до следующего разворота.
По пятам за быками следует Гнедко, волоча деревянную борону. Рядом вышагивает, подражая отцу, чуть расставив ноги Степа, проваливаясь по щиколотку в мягкой земле. Улыбка не сходит с его лица. Хорошо-то как! В кустах высвистывают на всякие лады затейники-щеглы, а лазурной вышине безоблачного неба рассыпаются заливисто звеня серебряными колокольчиками жаворонки.
А вспаханная полоска растет как на дрожжах, заставляя биться радостно сердце хлебороба. Легко пахать, когда острый как бритва предплужник вспарывает крепкий слой дерна, скидывая его на дно предыдущей борозды. Идущий следом основной корпус заваливает дерн ровным, аккуратным слоем чернеющей вороновым крылом жирной земли. Это тебе не то что пахать деревянной рогалюхой. Расковыряешь, торчит дернина, словно щетина на роже похмельного мужика, радовался Сергей, не в силах оторвать глаз от идеальной глади свежевспаханной курящейся парком земли, очутившись, как бы невзначай, в скоромных мыслях. Гладенько, прям как попочка у поповны! Прости Господи за грешные мысли раба твоего неразумного.
Первый уповод[97 - Уповод – отрезок рабочего времени в один прием, от перерыва до перерыва.] затянулся чуть ли не до обеда. Давно уже пришла пора распрягать, но Сергей просто не могнарадоваться чудесному плугу и ровненькой пахоте. Не может быть картины краше для земледельца чем эта, так кажется бы и пахал весь день напролет не разгибая ноющей спины и не выпуская чапыг плуга отполированных до зеркала мозолистыми руками.
Солнце стояло уже почти в зените, когда быки помахивая хвостами, отгоняя надоедливых оводов, неспешно ступая, направились в сырую низинку, где возле ключа стояла сироткой оставленная утром телега.
Напившись, быки принялись хватать полном ртом сочную траву, не обращая никакого внимания на хлопочущих пахарей. Сергей разжигал костер, Степа набрал котелок воды, поставив его на закопченный трехногий таган, видевший на своем веку ни один покос и жатву. На дымок костра подошел Гнедок, засунув морду почти в костер. Его одолевала надоедливая мошкара, забивающаяся в ноздри, уши, облепляя и выжигая глаза. Так уж пусть лучше дым глаза ест, решила наверно лошадь.
На завтрак, совпавший по времени с обедом, были пшеничные калачи, корчажка сметана, стоявшая в холодной воде ключа, копченое сало, надерганная Степой черемша, росшая в изобилии в ложбинке, и русская простокиша, она же бурятский тараг, кому как глянется.
Крупно порезанную черемшу, перемешанную с солью, мазали на ломти хлеба, поливая сверху холодной сметаной. Вкуснятина! Вприкуску копченое сало, и чтобы лучше скользило – простокваша-тараг. Но это не все. Настоящий забайкалец-гуран не насытится, если не попьет чаю. В закипевшую воду Сергей сбросил кусочек кирпичного чая и щепоть соли. После чего снял с огня, и забелил сметаной. Не мешало бы затурана[98 - Затуран – поджаренная на масле мука, добавляемая в карымский чай.] конечно, но ничего, и так сойдет.
После сытного обеда, пахари забрались под телегу, вздремнуть часок-другой, пока спадет полуденный зной. От набросанных в костре зеленых веток, по ложбинке тянулся дымок, растворяясь в прозрачном воздухе. Казалось, что все живое попряталось от несносной жары, все вокруг повымерло, затихло, лишь только похрапывание пасущегося Гнедка нарушало воцарившуюся тишину. Быки напаслись, и лежали в тени кустов, вздрагивая широкими спинами и могучими загривками, сгоняя докучавших им кровососущих насекомых. Сергей и Степа крепко спали, не замечая пирующих комаров, лишь изредка, поднималась во сне рука, и сочный шлепок заканчивал жизнь крылатого разбойника маленькой кровавой кляксой.
Уставшие пахари и не заметили, как к их лагерю подъехала группа всадников. Один из них, перегнулся в седле и ухмыльнувшись, забасил.
– Бог в помощь, станичники!
Застланный врасплох Сергей подскочил, ударившись впопыхах больно головой о днище телеги, и нашарил положенный им в изголовье топор. С наступлением весны среди казаков ходили каждый год упорные слухи о шляющихся по лесам адъютантах генерала Кукушкина[99 - Беглые каторжники именовали себя адъютантами генерала Кукушкина (как пришла весна и закукует кукушка – пора в бега).]. Чем черт не шутит, может заявился какой, или хуже того несколько. Свешивающаяся с телеги холстина затрудняла обзор и Сергею были видны лишь торчавшие частоколом конские ноги. Проснулся и Степа, протирая заспанные глаза.
– Сиди тут, – прошептал Сергей сыну, откинул рывком холстину, готовясь с топором наизготовку вылезти наружу.
