Чита – Харбин

скачать книгу бесплатно


– А ты откель взялась, как на камушке родила?сь, – парировал доморощенный пиит, в отличии от Степы, ни сколь не смутившись посторонней слушательнице.

Глаша, ничего не ответив, вскинула гордо голову и пошла по направлению к ручью, куда она, собственно, и собиралась идти. Чаевать пора, мужиков кормить. Она, как и Степа, была уже с раннего утра на ногах и откосила с братом первый уповод. Для своих пятнадцати лет, исполнившихся ей на Троицу, выглядела Глаша старше ее одногодков-подруг. С малых лет пришлось ей впрячься в тяжелую крестьянскую работу, замещая отца. Часто болевшая в последнее время мать хлопотала по домашнему хозяйству, Прохор был последние три года в работниках, зарабатывая себе на казацкую справу, вот и пришлось девчонке взяться за гуж, не жалуясь, что не дюжа. Отец ее, Георгий, терзался этим, но с одной здоровой рукой работник был из него аховый. Целыми днями, с утра до позднего вечера гнал он рубанком стружку в мастерской, а получив расчет, пускался во все тяжкие, чтобы пропившись до нитки, начать все сначала.

Степа, вспомнил кстати, что и ему пора к ручью за водой, и оставив друга стоять, поспешил в балаган за ведерком. Уже возле бившего из-под замшелого валуна родника нагнал он скорую на ногу Глашу. Несмело дотронувшись до ее округлого плеча, Степа проговорил вполголоса.

– Здравствуй Глашенька.

Отбросив прядь волос Глаша повернулась, обожгя озорным взглядом. Ее тугая грудь, выпиравшая из-под сатиновой кофточки, заставила забиться сердце Степы кузнечным молотом. Волна неизведанных доселе чувств охватила его, затмив разум. Не помня себя, он приблизился к ней, и их губы слились в долгом поцелуе. И также как прошедшей ночью, Глаша оттолкнула его от себя, и схватив ведро с водой побежала по тропинке к стану.

– Глашенька, приходи вечером к скале, – крикнул ей вслед Степа, но его слова остались без ответа.

Весь день был Степа сам не свой, представляя себе, как они будут водить хоровод у Шаманского камня и ночью, он будет идти вдвоем с Глашей по спящей степи, и одинокая перепелка будет петь им нескончаемую песню «Фить-пирю, спать – пора».

Но все его мечты полетели в тартары. Глаша не пришла ни этим, ни следующим вечером к скале, и старалась избегать встречи с ним. Спросить о ней Прохора Степа стеснялся, и пребывал в неведении, что же послужило причиной столь странного поведения Глаши.

Лишь на третий день, утром, он смог увидеть ее и переброситься несколькими словами. Как ни в чем не бывало, Глаша заговорила с ним первой, подарив ослепительную улыбку.

– Уморилася я Степа те дни. Два дня пластались с Прошей, чуть ноги доносила до балагана. А ты-то ходил на вечерку?

– Был, но скушно было мне без тебя.

Еще краше улыбнулась Глаша, да так, что сердце Степы готово было от радости выпрыгнуть из груди.

– Вечером приходи к Шаманке, – промолвила она, и опустив долу лучистые глаза, вскинув на плечо грабли, пошла к ожидающему ее Прохору.

В этот день копнили и Нижегородцевы. Утром, еще не успела обсохнуть роса, приехала из поселка Анисья, привезя с собой целый короб домашних разносолов. Поднявшись до первых петухов настряпала она пышных шанег с творогом, пирожков с осердием, нажарила большую латку[146 - Латка- чугунная сковорода в форме корытца с высокими краями.] свежей баранины. Вчера вечером пришлось одному иргену расстаться со шкурой. Анисья резала сама. Вжик по горлу, ноги на крюк, шкуру на забор. Настоящая казачка – коня на скаку остановит, барана в горящую печь покладет. Ни убавить, ни прибавить.

Кроме того, в коробе нашли себе место малосольные огурцы, сметана, зеленый лучок, ну и простокиша-тараг, которую так любит сыночек Степа.

Напрасно думал Степа, что его ночные похождения остались никем незамеченными. И Георгий, отец Глаши, и Сергей, оба были молодыми, знали откуда дует ветер, ветер первой любви.

– Забрунел однако наш Степа, – зашептал, щекоча усами щеку жены Сергей.

– С кем? – вскинулась Анисья.

Сергей лишь мотнул головой, указав на соседний балаган Рукосуевых.

– Ты это доглядывай, как бы чего не вышло. Молодые ишо.

Сергей довольно осклабился. В меня пошел сынок, ртом мух не ловит. Глядишь и породнимся с однополчанином. А Глаша-то молодцом, на работу хваткая, хорошей женой ему будет.

Отведав привезенных Анисьей кушаний, принялись сгребать сено. В пять граблей работа спорилась. Сергей, Анисья, Мишка, Степа и младшенький Сергунька бегали споро вдоль валков, сгребая их в кучки. Скошенное в зачин было полностью сухим, что попало под косу во второй день было еще понизу зелено.

– Вертай, к обеду подсохнет! – дал команду Сергей, орудуя ловко граблями, что кочегар лопатой у паровозной топки.

А поднявшееся в зенит солнце жгло все нещадней. Анисья натянув до бровей головной платок, утерев с лица пот, окинула довольным взором сенокос. Сдвоенные валки протянулись колбасами, сбегая в лощину. Много нагребли, копен шесть добрых будет. Поди хватит, поедим, да копнить надо. Ну да, мужикам моим видней. А бронзовые от загара Нижегородцевы мужеского пола, мелькали, снуя кузнечиками, не думая откладывать в сторону ручные грабли. Сергунька, вертелся вьюном возле матери, следуя ей по пятам. Анисья и сама соскучилась по сыновьям и мужу, глуша тоску расставания работой. С раннего утра и позднего вечера мелькал ее платок в огороде, в пригоне, во дворе дома. Все последние дни не выходило у нее из головы мысль о старшеньком Мишке. Ох господи, хошь бы пронесло, и зачем люди воюют? Кто эту войну проклятую выдумал. Чтоб ему ни дна ни покрышки.

Наскоро пообедав, принялись копнить. Отдохнувшие за три дня кони похоже даже обрадовались возможности потаскать волокушу.

Конная волокуша (или толкающие грабли) представляла из себя бревно квадратного сечения, длиною примерно в полторы сажени. На концах бревна располагались два катка (лыжины). По всей длине бревна имелись восемь отверстий, куда были вставлены плоские заостренные деревянные зубья, длиною в сажень. К верхней части (бревна) были прикреплены стойки с оборудованными перилами, служащими для задержки собираемого сена. С обеих сторон бревна- волокуши при помощи постромок были впряжены лошади. Волокушу-грабли устанавливали в начале валка и тащили зубьями вперед. Сено, удерживаемое перилами, собиралось на гребне. При заполнении волокуши ее подвозили к месту складирования в стог.

Такой метод уборки сена имел преимущества, позволяя значительно сократить объем ручного труда, имея однако недостаток, заключающийся в весьма неудовлетворительном качестве сгребания сена. Попросту говоря, после прохода конной волокуши часть сена оставалась лежать на своем месте или вываливалась на пути к стогу, «радуя» ручных грабельщиков.

Этим и занималась сейчас Анисья, подскребая оставшееся несобранным и выпавшее из волокуши сено. Конями правил Сергунька, Мишка и Степа орудовали деревянными вилами, подавая навильники пахучего сена на копну. Из ближних валков к копне носили вручную, с дальних подвозил волокушей Сергунька. Сергей стоял на стогу, топча и укладывая сено. Такие «топтаные» копны меньше садились и проливались дождем. Работа кипела, и неизвестно, кому из Нижегородцевых было легче; снующей пчелкой Анисье, мечущим навильники на копну Мишке и Степе, или укладывающему сено Сергею. Но одно можно было сказать точно – самым важным на покосе чувствовал себя Сергунька, управлявший двумя лошадьми. Его неокрепший голосок звенел серебряным колокольчиком, заставляя других улыбаться и трудиться с удвоенной силой. Сила солому ломит, сообща осилим. И действительно, словно по мановению волшебной палочки, преобразился сенокос. Семь копен-добрых молодцов выстроились в неровный ряд, один одного краше.

С хорошим настроением уезжала до смерти уставшая и счастливая Анисья в село. Глянув напоследок на своих мужиков, взобралась, подсаженная мужем в седло, и покачиваясь от усталости, пустила Рыжку рысью по направлению к дому. Садящееся солнце окрасило киноварью макушки далеких сопок, а мимо тянутся вереницей колосящиеся поля, пестрящие цветами елани, скошенные покосы, и где-то там, за спиной, остались их первые в этом году копны. Сколь их нужно будет еще поставить, сколь пота пролить, чтобы казачке Анисье Нижегородцевой быть счастливой как в этот, самый заурядный в череде забот день.

Две недели сенокоса пролетели для Степы и Глаши как один миг. Весь день работали они не покладая рук на покосе: косили, гребли, копнили, ожидая с нетерпением вечера, чтобы жечь костер у Шаманки и идти вдвоем под луной, взявшись за руки к стану. Неумелые поцелуи ночных свиданий, и говорящие больше любых слов взгляды, при казалось случайных встречах на стане и у ручья.

Последние три дня Степа с Глашей были вместе весь день. Завершая страду, метали сено в зароды. Могойтуйцы, как добрые казаки, всегда выполняли тяжелую работу сообща, помогая друг другу. Первый день Нижегородцевы, сметавшие свое сено в копны, пришли на помощь Рукосуевым. С раннего утра гребли сено в валки, ближе к обеду принялась копнить. Словно муравьи набежали помощники, волоча сено к стогу-муравейнику, росшему не по дням, не по часам, а по минутам. К вечеру весь покос был утыкан «муравейниками», а усталые и счастливые муравьи провожали глазами вечернюю зарю, сулящую им и на завтра жаркий солнечный день. Погода не подвела, стояла ведренная, радуя хозяев зеленым сеном.

Следующие два дня метали сено в зароды. Сошлись в один веселый суглан четыре семейства, чаевавшие у одного костра. Сено, что есть тащи, все в зарод мечи!

Ребятишки подвозили на лошадях копны, подтаскивая их обведенной вокруг веревкой. Мужики и бабы взялись за вилы, девчата подскребали клочки сена. На зароде стоял Сергей, любивший и умевший вершить зароды. То еще не сено, что стоит в копнах. Оставь его так, постоит месяц-другой, и останутся почерневшие под дождем лепехи, а сложенное в хорошо завершенный зарод обрадует оно хозяина зимой, когда приедет он на лошадке и скидывая кипы пахнущего медовым разнотравьем сена, вдохнет полной грудью духмяный аромат лета и скажет довольно «Ух и приятственный дух же, сам бы ел!».

Кипит работа, мелькают вздымаемые навильники, подхватываемые на лету Сергеем. Умело подать наверх – полдела, перехватить и уложить – вторая. Один к одному ложатся пласты сена, улежавшегося в копнах.

– Середину, середину забивай, чтоб не пролило! – слышится совет Поршня. Сергей улыбнулся в усы. Вишь как переживает, когда его зарод мечут. Не бойсь, не впервой.

Отвечать Поршню Сергей ничего не стал, сенной трухи полный рот будет. Живчиком ходит он по качающемуся зароду, показывая вилами, куда подать очередной навильник. Не успел и глазом моргнуть, как очередной пласт сена, поданный умелой рукой, нашел себе место, зовя следующий. Раз, раз, еще раз, и так бессчетное количество. Взмокли от пота рубахи мужиков да парней, потемнели кофточки баб да девчат. С головы до ног облеплены сенной трухой.

– Ничего бабоньки, поднажмем ишо чуток, значитца зиму с сеном буренка будет! – подзадорил известный всем балагур. Редкая фраза соскользнет с губ, мелькают грабли, вилы и вот уже поплыл над головой очередной навильник сена.

Чем выше вырастал стог, тем меньше становились навильники. Теперь подавали одни мужики и парни, взяв в руки вилы с длинными черенами. Теперь требовалась сила, навык и особая сноровка.

В этом году в первый раз работал такими вилами и Степа. Жидковат еще, полмужика, но коли подскребает за тобой красавица Глаша, пушинкой взлетают наверх навильники, сила молодецкая так и плещет через край. Анисья краем глаза следила за молодыми. Хоть бы чего не сотворили по глупости. Рановато им ишо. Степе шестнадцать, Глаше пятнадцать, молодо-зелено.

Когда завершили последний зарод, уложив на него связанные вершинками березки, солнце уже скрылось за горизонтом. Тихая и теплая ночь опускалась на землю, на темнеющем на глазах небе зажглись сотнями светлячков звезды, и баюкающая слух тишина действовала умиротворяюще на вымотавшихся за день людей. Повисли плетьми изможденные руки, хотелось упасть на стерню и лежать без единого движенья до рассвета. Ручные грабли и деревянные вилы оставили, прислонив к последнему зароду. Завтра разберем, где чьи. Весело переговариваясь, пошли к балаганам, где стучали топорами ребятишки, разжигая костер. Последний вечер молодежь осталась со «стариками», не пойдя к Шаманке. Пили подсоленный карымский чай и пели дружно старинные казацкие песни.

То про Аргунь, про реку:

За Аргунью, за рекой
Казаки гуляют.
Э-гей, ой-да не робей,
Казаки гуляют.

Про ластушку-касатушку:

Занималась алая зоря,
Ты не плачь, маяшенька зазря
Ластушка, касатушка, не плачь,
Кари глазки от меня не прячь.

Степа был бы не прочь, если сенокос затянулся еще на неделю-другую, чтобы побыть рядом с ластушкой-касатушкой, ненаглядной Глашей. Никогда ему еще не было так жаль расставаться с дымным балаганом, где над ухом всю ночь вызванивают комары.

Одно утешало, сговорились они с Прошкой после сенокоса съездить в степь к абe Бурядаю. Отец Степы, узнав о затее, был не против. Съездите, развейтесь, когда еще придется свидится. И действительно, давно не бывал Прохор у Бурядая. Последний раз год тому назад, когда приезжал в Могойтуй на побывку.

Три года, лето и зиму мантулил Прохор Рукосуев на богача-казака зарабатывая себе казацкую справу, не ломая себе голову о творящейся несправедливости. Всегда так было, ничего не поделаешь. Ради великого дела, претерпеваем. Отцы наши, и мы сыны, гордые казаки, не посрамим себя на службе царю и отечеству.

Через два дня, как раз на Илью, Степа и Прохор выехали спозаранку в степь, отправившись искать Бурядая, кочевавшего по слухам где-то в верстах двадцати восточнее Могойтуя. Хоть и велика степь, найдем, а нет у бурятов-пастухов спросим, они все знают.

Прошке и Степе повезло. Солнце еще не стояло в зените, когда они увидели в колыхающемся степном мареве юрту Бурядая. Ее они не спутали бы с никакой другой. Дико гикнув, полетели они наперегонки в бешеном галопe, оставляя после себя клубы рыжей пыли.

Бурядай и не знал от радости, куда ему усадить дорогих гостей.

Для начала угостил их сушеными пенками-урмэн[147 - Сушеные пенки «yрмэн» готовятся из цельного молока. Молоко кипятится в течение 15–20 мин., после чего ставится в прохладное место. Через 10–12 час. деревянной лопаткой снимаются пенки (сливки), которые затем сушатся.], которыми так любили лакомиться пострелята, гостя у Бурядая будучи детьми. Кроме того, конечно же, простокиша-тараг, введшая в заблуждение мать Степы Анисью.

Бурятская кухня покоится на двух ногах – молочных и мясных блюдах. При этом угощение гостей начиналось обязательно молоком или какой-либо молочной пищей, именуемой бурятами саган эдеэн – белая пища. Бурядай конечно же был воробьем стреляным, точнее говоря опытным кречетом славного бурятского рода харгана, которого не учить тонкостям этикета кочевников.

После урмэн и тарага Степа и Прошка уплетали за обе щеки хурууд[148 - Хурууд – сухой творог. Высококалорийный продукт, удобный в дороге. Кусочки творога в форме лепешек заворачивают в тряпочки, прессуют, затем сушат. Готовый продукт хранится в тканевых мешочках, темном сухом, хорошо проветриваемом месте, чтобы уберечь от плесени.], ожидая, пока сжарится на костре ореомог[149 - Ореомог – длинные полоски брюшины, внутреннего жира, диафрагмы переплетают в виде косы длиной 25–30 см. Варят в подсоленной воде или запекают на костре в бересте, или жарят как шашлык на раскаленных углях.]. Сегодня в первый раз Бурядай угостил их и молочной водкой-архи. Подросли орлята, пусть попробуют напиток богов. Говорили исключительно на бурятском. Соскучились Степа и Прошка – по абе Бурядаю, его легендам, рассказам из жизни.

Одних только пословиц знал Бурядай великое множество, на все случаи жизни. Одной из его любимых являлась: «Х?н болохо багаhаа, х?лэг болохо унаганhаа» – «Аргамак уже в жеребенке виден, хороший человек с детства сказывается».

Ну а чем плохи следующие:

Эбтэй уладууд эрьеын арhанда багтаха.

Дружные люди под бараньей шкурой помещаются[150 - Бурятские пословицы и поговорки; http://baikal-tales.ru].

Т?ргэн горхон адагтаа х?рэхэг?й.

Быстрый ручей до устья не дотечет.

??дэнь хаяhан шулуун ??рынь толгой дээрэ унадаг.

Брошенный вверх камень упадет на свою же голову.

Могойн эреэн газаагаа, Х?нэй эреэн досоогоо.

Пестрота змеи – снаружи, коварство человека внутри.

Бага шулуугаар томо шулуу сохижо х?дэлгэдэг.

Большой камень бьют маленьким камнем.

Амбаар хэдышье ехэ hаа, д??рэг, Аман хэдышье бага hаа, д??рэдэгг?й.