скачать книгу бесплатно
Российское правительство могло полностью положиться на верность и добросовестность бурятских и тунгусских казаков, доверив им охрану и оборону границы. Так, например, в 1755 году буряты-хоринцы обязались по первому извещению о нарушении границы выставить дополнительное ополчение в 2500 человек, и в случае крайней надобности они были даже готовы пожертвовать своей жизнью для защиты интересов России, которую они считали уже Отечеством.
Все это являлось плодами взвешенной национальной политики, проводимой русским правительством после завоевания Забайкалья. Так 6 марта 1783 года Екатерина II подписала указ о принятии мер к более тесному сближению с инородцами и предоставлению к производству в чины тех из них, кто окажется достойным.
Такое отношение «русских варваров» к покоренным народам Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока, не идет в никакое сравнениес колонизацией «цивилизованными» европейскими странами Америки и Австралии. Американские индейцы и австралийские аборигены, частью физически истреблены, частью загнаны в резерваты или проданы в рабство, могли бы лишь позавидовать такой участи. В Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке никогда не было крепостного права, царящего ко времени покорения земель к востоку от Урала в европейской части России.
Карта Забайкальского казачьего войска.
Темно-розово окрашено расположение трех конных бригад вдоль границы «Цинскаго государства», включавшего в себя сегодняшнюю Монголию. Желтым цветом выделено размещение пеших бригад.
Для защиты восточных рубежей 17 марта 1851 приказом императора Николая I, по инициативе и по проекту генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева (с 1858 именовался Муравьевым-Амурским) было образовано Забайкальское казачье войско. «Щит Забайкалья от возможных посягательств Китая», как назвал Забайкальское войско граф Муравьев, первоначально формировался из сибирских казаков, бурятских и тунгусских отрядов, а также крестьянского населения (перешедшего в казачье сословие), проживающего в приграничных районах Забайкальского края.
В 1851-72 годах Забайкальское казачье войско делилось на 3 пеших (казаки долин рек Газимур, Ингода, Онон и Унда) и 3 конных бригадных округа, каждый из которых подразделялся соответственно на 4 батальонных или 12 сотенных округов.
В 1872 Забайкальское казачье войско разделено на 3 военных отдела[59 - Список станиц Забайкальского казачьего войска см. приложение 1.1]: 1-й – на юго-западе Забайкальской области (центр – город Троицкосавск), 2-й – на юге (город Акша), 3-й – на востоке (город Нерчинск), в 1898 образован 4-й отдел – на юго-востоке (село Нерчинский Завод).
Костяк 1-го и 2-го отдела, так называемых «верховых караулов» составили коренные казаки и инородцы (буряты и тунгусы), служившие раньше в конных бригадах, дислоцированных вдоль границы. Казаки этих отделов выделялись высоким уровнем благосостояния, обусловленным благоприятными условиями для разведения скота в степной и лесостепной зоне.
3-й отдел был сформирован из пеших батальонов, набранных из крестьян и части городовых казаков. 4-й отдел был сформирован в 1898 году из «оказаченных» крестьян, являвшихся потомками бывших нерзаводских каторжан, расселенных на землях вокруг истощенных серебряно-свинцовых рудников и таежных охотников нижнего течения Аргуни.
Казаки 3-го и в особенности 4-го отдела, получивших название «низовых караулов», с самого начала были поставлены в невыгодное экономическое положение по сравнению с казаками-старожилами из «верховых караулов». Отведенные им земельные угодья были не так обширны и плодородны. Из-за больших лесных массивов, занятие скотоводством являлось весьма затруднительным, или даже в некоторых таежных станицах 4-го отдела (например станица Уровская) практически невозможным. Тем не менее они несли такие же повинности, платя подати и снаряжая за свой счет сынов на казачью службу.
Эта была одна из бомб замедленного действия, которой будет суждено взорваться в Гражданскую войну. Коренные казаки первых двух отделов относились неприязненно к «оказаченным» крестьянам из 3-го и в особенности 4-го отделов, ставя себя на ступеньку выше.
Другой причиной расслоения забайкальского казачества на два непримиримых лагеря, был земельный вопрос, но об этом несколько позже.
Первоначально, на первых этапах завоевания Забайкалья, казаки, влачившие нищенское существование, получали от царской казны денежное и хлебное довольствие. Так например в 1644 году было послано жалованье 114 нерчинским казакам, несшим службу в Даурских острогах за 6 лет службы (1659–1664 гг.) в размере 1380 рублей и, кроме того, «26 половинок гамбургского сукна разных цветов на кафтаны, по 4 аршина на человека; холст в 1000 аршин; 1000 сажень сетей для рыбной ловли и 1200 рублей для покупки хлеба».
Такое положение дел было очень накладно и местные воеводы пытались исправить положение, пытаясь наладить снабжение продовольствием на месте.
Первый опыт русского хлебопашества в Забайкалье, в Даурии, оказался однако весьма плачевным. Дауры, населявшие до середины XVII века долину реки Шилки, относились к числу тех немногих коренных народов, кто занимался земледелием по левому берегу Аргуни. Пришедшие сюда русские казаки встретили даурские селения с хорошими деревянными домами и полными закромами хлеба, бобовых и других культур. Дауры держали много скота и домашней птицы, их женщины носили шелковые одежды.
На требование русских, перейти под власть русского царя и платить ясак, дауры, платившие дань маньчжурам, ответили отказом. В ответ последовали захват даурских селений, взятие в заложники (аманаты) знатных людей, жестокое обращение с населением, захваченных женщин казаки распределяли между собой. Не в состоянии оказать достойное вооруженное сопротивление, малочисленным, но превосходящим по вооружению и в особенности по выучке казакам, дауры, бросая дома и несжатые поля, бежали за Аргунь под защиту маньчжуров.
Бежал за Аргунь и впоследствии прославившийся, как один из основателей Забайкальского казачьего войска, князь Гантимур, относящийся к даурским князьям рода Баягир. Убедившись, что русские хотят сделать его своим данником, он перекочевал со своим родом в Манчжурию.
Все попытки казаков убедить дауров вернуться обратно не увенчались успехом, и они были вынуждены сами взяться за чапыги плуга. Гантимур же, выждал время созревания хлеба и произвел нападение на Нерчинский острог (1654), вытоптав и сожгя весь хлеб, он обрек казаков на голодное существование.
Прошло еще двадцать пять лет, прежде чем на берегах Шилки, возделываемых когда-то даурами, заколосились опять поля. С назначением Федора Войекова воеводой Нерчинского воеводства (Нерчинский острог был вновь отстроен) возобновилось занятие земледелием. Новый воевода поставил своей первостепенной задачей – самостоятельное обеспечение гарнизона продовольствием за счет забайкальской пашни. До этого времени снабжение, в том числе и хлебом, производилось из России, и обходилось государственной казне очень дорого.
В 1681 году были сделаны пробные посевы хлеба. Уже первые труды окупились сторицей. С одного пуда семенного зерна удалось собрать: 13 пудов пшеницы, 12 пудов ячменя, 7 пудов овса, 17 пудов гречихи. Именно гречиха, с легкой руки воеводы Воейкова станет в будущем одной из популярных зерновых культур, из высеваемых в Забайкалье. Знаменитые гречневые блины – колоба, будут украшать стол забайкальцев в будни и праздники.
Выращивать хлеб в условиях короткого забайкальского лета, то, что до этого удавалось даурам, так и не вернувшимся обратно на родину их предков, получилось и русских казаков. Год от года росли их успехи, и уже скоро стало немыслимо видеть пади и елани без чернеющих вороным крылом двойных паров, без щетинящихся дружными нежно-зелеными всходами прямоугольников возделанной пашни.
Радующая глаз картина посевов имела однако и червоточинку. Уже давно канули в лету те времена, когда казаки на сходках выбирали своих походных атаманов. После многочисленных реформ казачья вольность сократилась до размеров заячьего хвоста. Выборными оставались лишь должности поселковых и станичных атаманов и должности (казначеев и доверенных лиц, помощников атамана) не выше станичного управления.
Должности атаманов отделов и казачьих офицеров, особенно среди высшего состава, занимали назначенные сверху люди, имеющие мало общего с богатыми традициями казачества. Ввиду хронической нехватки местных кадров, выходцев из казачьей среды, в Забайкальском войске на эти посты назначались армейские офицеры. Так на 1 января 1904 года доля генералов, штаб- и обер-офицеров Забайкальского казачьего войска среди представителей невойскового сословия составляла 53,5 % (для сравнения в Донском казачьем войске менее 1 %).
В результате реформ 1857–1858 годов, в сторону их увеличения штатов управления, Забайкальское казачье войско получило во владение земли, принадлежащие русским, бурятским, тунгусским казакам; крестьянам, проживавшим по пограничной линии и зачисленным в казаки, а также земли Забайкальского городового полка и станичных казаков Верхнеудинского округа. Офицерам и казакам выделялось: штаб-офицеру – 400 десятин; обер-офицеру – 200; казаку – 30; церковному притчу – 99 десятин.[60 - Н.Н. Смирнов «Забайкальское казачество», 2008]
Офицеры пользовались наделом пожизненно. Такое неравенство в распределении земельных участков вызвало недовольство среди рядовых казаков, так как основной источник их дохода был с земли. С большего надела, естественно, был и больший доход. Неравномерное распределение земли ставило рядового казака в финансовую зависимость от казачьей верхушки.
Кроме вышеперечисленного происходило расслоение непосредственно среди казачьей общины – на бедных и богатых казаков, вставших в годы Гражданской войны соответственно на сторону красных или белых.
Казачья жизнь никогда не была малиной. Казаки несли сторожевую службу и в случае войны должны были принять на себя первый удар врага. Испокон веку расплачивались они за свои привилегии, явные и мнимые, кровушкой. Много пролили они ее, много было в казачьих станицах вдов и калек.
В первые годы становления России на забайкальских просторах казаки жили со скотоводства, охоты, рыбной ловли, ну и с того, что «бог пошлет». Ну что тут поделаешь? Кровь Сеньки Разина, будь она…, во веки веков благословенна.
Пашенное дело среди казаков эпохи завоевания Сибири было не развито. Причины на то – частое перемещение с места на место, кочевой образ жизни, переводы по месту службы из острога в острог. После установления границ Российской империи стали оформляться станицы, казаки перешли к оседлому образу жизни, и были приучены заниматься земледелием, ставшем со временем основным источником их доходов.
Именно приучены. К началу ХХ века казаки не получали за службу денежного или провиантского довольствия, а лишь выделенный им земельный надел, продолжая нести при этом бремя воинской повинности. Если уж совсем по-русски, быть казаком в то время означало – и пахать и мечом махать.
Хотя некоторые потомственные казаки из «верховых караулов», родившиеся и выросшие в Забайкалье, так и не взялись за чапыги плуга, живя с доходов получаемых от занятия скотоводством.
Мужики-переселенцы, обращенные по инициативе графа Н. Муравьева в казаков, принесли в забайкальские степи культуру земледелия, прибросив ее к особенностям местных условий. Резко континентальный климат с жарким засушливым летом и малоснежной суровой зимой являлись далеко не идеальными условиями для возделывания зерновых культур. Озимые вымерзали из-за незначительного снежного покрова, позже срока посеянные яровые попадали под засуху или могли быть выбиты градом. В Забайкалье довольно часто случались ливневые дожди с сильными грозами. Ко всем прочим неудобствам относился очень короткий вегетационный период, чреватый тем, что хлеб не успевал вызреть. Говоря современным языком, Забайкалье являлось, и является, зоной рискованного земледелия. Посеять-то посеешь, а уберешь ли, так это еще бабушка надвое сказала.
Но русский мужик находчив, и не звался бы мужиком, если бы он не смог найти выход из любого, казалось бы безвыходного положения.
Сея на нескольких, разбросанных по округе участках, хлебороб избегал того, что весь хлеб могло выбить градом. Выбило на одном – вырастет на другом. Не созрел хлеб на корню, тоже не беда – досохнет в суслонах. Пашни распахивали на южных склонах, неспроста именуемых в Забайкалье – солнепеками. На солнепеках земля оттаивает раньше на две-три недели чем в «сиверах[61 - Сивера – северные склоны сопок]», что позволяет раньше приступить к севу.
Это всего лишь три небольших примера из арсенала находчивого забайкальского земледельца.
В отличии от Сибири, где мужики, раскорчевавшие для себя участок тайги, становились полноправными хозяевами отвоеванной у леса пашни, или по крайней мере считали себя таковыми, в Забайкалье в казачьих поселениях получила развитие другая система землепользования. Полученные из кабинетных земель угодья принадлежали казацкой общине. Каждый казак исправно платил причитающиеся на его пай (земельный надел) подати, что однако далеко не означало равноправия в использовании земельных ресурсов. Богатые казаки, имеющие по несколько пар лошадей и быков, распахивали большие участки залогов[62 - Залог (или залежь) – целина или заново распаханная пустовавшая несколько лет пашня.], давших название система полеводства – залежная, малоимущие же казаки с одной лошаденкой не могли с ними тягаться, оставаясь с носом.
При такой системе землепользования хлебороб пользовался распаханным участком несколько лет и после того, как урожай снижался, забрасывал его, распахивая новый залог. Такая система землепользования была возможной в Забайкалье благодаря наличию свободных площадей пригодных для возделывания зерновых культур и низкой плотности населения.
Распаханные залоги «двоили», т. е. перепахивали на два раза. Первый раз пахали в начале лета, когда появлялось время после завершения посевных работ. За лето пашня «затягивалась[63 - Затягивалась – зарастала]» пыреем и острецом, служивших при осенней перепашке паров «зеленым удобрением». Обыкновенно распаханный участок использовался не более пяти лет, после чего забрасывался и служил в качестве сенокоса или пастбища.
В первый год землепользования, по пару, высевалась наиболее требовательная к плодородию пшеница (от 1 до 2 лет), затем 2–3 года овес или ярица (яровая рожь). Последней в севообороте была всегда гречиха. Связано это было с тем, что гречиха хорошо «родила» и на истощенных почвах, и кроме того, гречиха засоряла почву из-за легко осыпавшихся семян. Цветение гречихи длится до одного месяца, следствием этого является неравномерное созревание и потери во время уборки. Как махнул косой или серпом, ударил по сухому стеблю, так посыпались наземь драгоценные зерна.
Но и здесь нашли выход земледельцы, скашивая гречиху в сырую погоду[64 - В сырую погоду созревшая гречиха почти не осыпается]. Досушил в снопах, обмолотил, будешь всю зиму кушать гречневые блины-колоба от пуза, правда без ароматного гречишного меда.
Гречиха является отличным медоносом, но очень любопытен тот факт, что многие жители Забайкалья того времени считали пчел за «вредных мух» наносящих ущерб хлебным посевам и даже огородным культурам. Понимаешь ли, садятся на огурцы, заразу разносят.
Доходило до того, что некоторые ловили пчел и посадив их в спичечный коробок, приносили к соседу-пчеловоду, с требованием «не распускать этих вредных строк[65 - Строками именуют в Забайкалье диких пчел.]». Отведав медовухи истец обыкновенно менял свое мнение и понимал пользу пчел при опылении растений.
Обязательной культурой возделываемой на каждом крестьянском огороде был маньчжурский табак. У каждого казака в поселке висели на чердаке связки-папуши сушившегося табака. Почти все казаки были заядлыми курильщиками, а некурящие, так сказать, мелко покрошив, «прятали» щепоть табака, кладя за щеку. Ух и хитрецы!
К ним относился и отец Степы, казачина с ухарскими, шильями закрученными кверху усами. Лихо заломленная набекрень, видавшая не один дождь фуражка, с выцветшим на солнце желтым околышем, наборный казачий ремень, ноги, выгнутые колесом, о коих говаривал их хозяин во хмелю «адали воротина, хучь эргена прогоняй[66 - Как ворота, хоть барана прогоняй]», просторные штаны из синей китайской далембы ниспадают на добротно промазанные тарбаганьим жиром ичиги, перехваченные ниже колен ремешками из сыромяти, украшенных на концах медными колечками, начищенными до блеска куском кирпича, вот он казак Забайкальского войска Могойтуйской станицы Сергей Маркович Нижегородцев, нареченный в честь своего славного прапрадеда Сергея Нижегородцева Первого, относящегося к основателям тогда еще Могойтуевского караула. Три мужских имени были у Нижегородцевых в почете: Марк, Степан и Сергей. Четырех сынов подарила жена Анисья Сергею Марковичу – старший звался Михаилом, второй Степаном-Степой, пропадавшим день и ночь напролет в степи у абы Бурядая, потом шел Сергунька, окрещенный именем отца и его славных прадедов – Сергеем Сергеевичем Нижегородцевым, ну и младшенький, годовалый бутуз Александр Сергеевич, чуть ли не Пушкин.
Отец Степы пребывал в наиотличнейшем расположении духа. Тому были веские причины. Посевная закончилась в этом году рано. Весна выдалась дружной, враз согнав снег на солнепеках, оголив чернеющие вороновым крылом двойные пары. Запахло в Могойтуе, будоража истосковавшуюся душу землепашца знакомым с детства щекочущим духом цветущего ургуя, расцветившего синими заплатами покрытые прошлогодней бурой ветошью[67 - Ветошь – пожелтевшая, высохшая на корню трава] склоны сопок. Медовый аромат исходящий от мохнатых желтовато-серых котиков вербы мешался с терпкой гарью весенних палов, пряным ароматом зацветающего багульника и смолистым запахом просыпающейся из зимней спячки тайги, всем этим непередаваемым словами весенних букетом, несомого ветерком с рассвеченных розовыми покрывалами багульника отрогов Могойтуйского хребта, синеющих за спящим подо льдом Ононом.
Четыре недели жил Сергей Нижегородцев с сынами на таежной заимке в Рысьей пади. От зари до зари трудились они не разгибая спины в поле. Зачин делали в конце апреля, когда в Рысьей пади и окрестных сиверах еще лежал снег и еще только набухали почки, когда заканчивали, сея последней гречиху, степь, черная после весенних палов покрылась сплошным разноцветным ковром из цветов и береза манила в баню шепчущей на ветру зеленой липкой листвой.
Пела душа Сергея, когда он поглядывал на подросших сыновей. Старший Михаил, в свои неполные четырнадцать лет, коренастый крепыш, перепахивал на двух парах быков делянку прошлогодних паров. Хоть и двойной был пар, но ползучий пырей пророс шильями прошлогодней теплой осенью, оставь так, задушит пшеницу цепкой удавкой из корневищ. Второй сын, Степа, одиннадцати лет, боронил следом за старшим братом на двух конях. Весной оно как, полежит пахота день, не разобьешь комки потом молотком. А так шло как по маслу. Михаил пашет, Степан успевает боронить и пахоту брата, и за сеющим на соседнем участке пашни отцом, заделывая семена в землю. Отец шагает равномерной поступью, проваливаясь по щиколотку в мягкой пашне, раскидывая из висящего на плече рогожного мешка верной рукой сеятеля рассыпающееся китайским веером золотистое зерно. Всякая работа в поле важна, а сеятеля вдвойне. Не то взойдет пшеничка, полосками, пусто-густо, только семена погубишь. Поэтому и сеяли всегда умудренные опытом хлеборобы.
Третий сынок, любимец семьи Сергей Сергеевич, тоже не сидел без дела. Погонял неспешно переставляющих ноги быков, тянущих с кажущейся неохотой, а может и нет, поскрипывающий деревянный плуг. Звонкий голос шестилетнего пацана «Цоб, Мишка, цобе!» взлетал птахой в синее-синее небо. Задорно малому помогать братьям и отцу. Перебежав от Мишки к Степе, хватался на минуту-другую за вожжи, после чего скакнув воробышком, перебирался на деревянную борону, пытаясь удержаться на ее решетчатой спине. Борона, шеперясь железными зубьями, прыгала по неровностям пахоты, пытаясь сбросить балансирующего наездника. Сергей старший, крутнув кверху поникшие усы, улыбнулся во все лицо масляным блином. Казак растет! Коли на бороне устоит, то и конь не сбросит. Верно, Сергей Маркович!
– Серьга! Беги костер поправь! Чаевать пора! – слышится голос Сергея, и вот уже ноги в руки припустил Сергей Сергеевич к заимке, выполнять указание отца.
За черноусой пшеницей-кубанкой, посеянной по подработанному двойному пару, сеяли ярицу и овес по перелогу[68 - Перелог – земля после первого съема урожая, или кратковременная залежь – участок земли, бывший прежде под пашней, оставленный без обработки на несколько лет для восстановления плодородия почвы.], последней гречиху по старой земле[69 - Старая земля – зябь, вспаханная по после двух съемов урожая.]. По сырцу[70 - Сырец – весновспашка, т. е. земля вспаханная в год посева.] Нижегородцевы не сеяли даже в худые годы. Сколько посеешь, столько и пожнешь, так чего же семена впустую тратить.
Обыкновенно Нижегородцевы управлялись с посевом к началу июня, а нынче еще и май не кончился, а семена в земле, да и какой!
В тот самый день, когда закончили сев, пошел мелким ситничком теплый дождь, затянув густой кисейной сеткой заросшие вековыми елями пади и засеянные елани. Нет лучше погоды для хлебопашца управившегося с весенне-полевыми работами. Окинет он довольным взглядом мокнущие пашни, утрет со лба мозолистой ладонью капли дождя перемешавшиеся с соленым потом и скажет с расстановкой «Бог даст с хлебушком нонче будем. Щас после дожжика как на дрожжах все попрет!»
И верно, не пройдет и недели, как зазеленеют покрывшись густой щеткой всходов поля, радуя глаз сеятеля. Хорошо посеял, без огрехов, не стыдно будет перед посельщиками.
Нежданно-негаданно подвалившая удача (раненько отсеялся) подвигла Сергея Нижегородцева на землеробские подвиги. Давно он уже положил глаз на просторную елань покоящуюся версты две выше их заимки в Рысьей пади. Лежала она на отшибе от Могойтуя, можно было даже сказать у черта на куличках, радуя каждый год телят и жеребят Сергея Нижегородцева зеленым остречным сеном. Рос на залитой солнцем елани острец, первая трава Забайкалья[71 - Трава-острец, один из видов злаковых произрастающих в Забайкалье, чрезвычайно ценная в питательном отношении и дающая превосходное сено] просто на славу. Словно голубое море колыхался он волнистой зыбью, перевитый кудрявой вязилью и расцвеченный желтыми маками да синими гребешками дикого клевера.
Когда-то давным-давно, по рассказам старожилов, была на той елани пашня Сергеева прапрадеда, служившего пятидесятником Могойтуевского караула. В пади, где было позже построено зимовье заимки, убил он одной зимой осторожную рысь. С тех пор и стала именоваться падь Рысьей.
Кремневка, из которой удачливый пращур спустил желтоглазую рысь с сосны, а может и лиственницы, никто про то за давностью времени уже и знал, передавалась из поколения в поколение у Нижегородцевых по наследству старшему сыну.
Как это водится с фамильными преданиями, с годами дикая кошка-рысь выросла в размерах почти до амурского тигра-амбы, заходившего, опять же согласно преданьям и в эти места. Как бы то ни было, желтовато-пятнистая шкура рыси висела с кремневкой на стене у деда Марка, являясь местом паломничества любознательных внуков и подгулявших казаков, проверяющих на ощупь качество полинявшего меха. Хорошие бы унты получились!
Облезшая шкура рыси и кремневка с облупившимся от времени прикладом по решению деда Марка должны были одним днем стать наследством младшего сына Сергея Нижегородцева. Тому сам бог велел, кому как ни Сергею Сергеевичу владеть этой семейной реликвией. Если у вас в голове перепуталось с Сергеями, то вы далеко не одиноки.
Сергей, который Маркович, мечтал о другом. Распахать старую залежь, надеясь получить с нее отличный урожай пшеницы-кубанки. Ох и сыпанет, пудов триста с десятины!
Так и сказал Сергей, поведав о своем истовом намерении отцу. Марк внимательно выслушал, погладил аккуратно расчесанную на две половину посеребренную сединой черную бороду и соглашаясь с сыном, немного поправил. Триста не триста, но двести пудиков верных, после чего загадочно улыбнулся и повел наследника в поднавес, где хранились привезенные им из Харбина ручные веялки и конные жнейки. Среди сверкающих лаком собратьев выделялся красным пятном новенький железный плуг.
– Эмиль Лихард[72 - Фабрика земледельческих машин и орудий «Товарищество Эмиль Липгарт и К°» выпускало до 1918 года различную сельскохозяйственную технику. В настоящее время фирма ОАО «Щуровский цемент», Московская область, г. Коломна.], двухнумерной! – выпятив колесом грудь в расстегнутом до увесистого живота сюртуке с желтыми петлицами на отворотах, украшенному двумя рядами светлых орленых пуговиц, выдал на-гора с явной ноткой гордости в голосе Марк, представляя новинку.
Брови Сергея полезли от удивления кверху и остановились в положении без четверти двенадцать.
Да брат, это тебе не рогалюха[73 - Рогалюха – соха], смастеренная из корявой даурской березы. Могут ведь люди.
Марк, довольный произведенным эффектом, открыл каталог и принялся растолковывать сыну, как да что.
– Вон энтим колесом, – показал он на правое по ходу плуга, – глыбину ставить. А которое слева катится, для опоры значит, чтобы плуг ровно шел.
– А энто что, – указал Сергей на предплужник, маленький плужной корпус располагавшийся перед основным корпусом.
– Дерноснимъ.
– Ааа, – протянул протяжно Сергей, – ясненько. Дерн срезает.
– Вот и вименно, – добавил Марк, оглаживая свою роскошную бороду.
Сергей за неимением растительности на подбородке, теребил усы. Да, знатная штука, ничего не скажешь. И колеса вон для борозды придумали, и отвалка, и лемех сменный. Сколько он интересно стоил, спросить тятю разве.
Марк опередил.
– Ну что ндравится? Забирай! Мне сыну ничего не жалко! – после чего, уже вполголоса добавил, – отпашешься, Гришке Потехину дай, пущай тоже порадуется.
Сергей закряхтев согласился. Ясненько мол, еще тот не родился, который тятю через игольное ушко протянул. Хитер, ох хитер. За год-два по двугривенному с казаков денежки за плуг вернет. Хотя мне-то какое до того дело, мне платить не надобно, ну и ладушки.
Марк и на самом деле собирался давать местным мужикам плуг в аренду, взимая плату за день по полтиннику. Как будто бы и немного, а насбирывается.
Недельку казак попахал, потом обливаясь – у Марка баран в хлеву заблеял, а через месячишко, глядишь, и корова замычит. А плугу чего ему сделается, он ведь железный. Манеркой кумекать надобно, постукивая себя по голове, приговаривал хитренько улыбаясь Марк.
– Целик[74 - Целик – целина, непаханая земля] подымать три пары быков надо. Две не потянут двухнумерной[75 - Плуг с двумя корпусами], – сказал голосом знатока Марк, – так что бери еще пару моих, а то разжирели на вольных хлебах.
То было не в бровь, а в глаз. Давно сошли мозоли от чапыг плуга на руках Марка, понявшего суть жизни. Деньги трудом землепашца не заработаешь, горб – да. Пару быков держал скорее по старой привычке. Что за двор без них, да и коровам не скучно. Кавалеры.
Настроение Сергея улучшалось от минуты к минуте. Сначала получил от тяти новенький с иголочки плуг, а теперь вот сулит еще и пару своих быков. Да, денек удался!
Все еще не веря нечаянному счастью, Сергей, робко спросил.
– Дак, тятя, а когда плуг да быков взять-то можно?
– Забирай сразу, чего тут долго телиться.
Через четверть часа пара крутобоких быков, пережевывая лениво жвачку, покачивая рогами с накинутыми на них волосяными налагычами[76 - Налагычи – повод, одевается быкам на рога] катили играючи блестящей свежей краской плуг по пыльной деревенской улице. Рядом с ними вышагивал важной походкой Сергей с заломленной набекрень фуражке с начесанным на козырек роскошным чубом, раскланиваясь чинно с сидящими на лавочках стариками провожающих взглядом чудо невиданной техники.
И хотя Сергей жил совсем неподалеку от отца, на той же улице, каких-то десять домов выше, этого хватило, чтобы весь Могойтуй узнал, что «Марк Нижегородцев купил сыну аглицкий плуг, двухнумерной, марки Лихарт». Сергею было наплевать, что треплют языками посельщики. Лихарт так Лихарт, по мне што ни поп, то и батька, лишь бы пахал глыбже.
Подъехав к родному подворью, Сергей остановился, окинув довольным взглядом свой дом под крытой железом шатровой крышей. Шесть больших окон, зеркально блестя, смотрели на улицу радуя взгляд разноцветьем на подоконниках. Любила его Анисья цветы, как и другие женщины в Могойтуе. Что казаку добрый конь, то его женке красивая герань. Красные и розовые герани горели светлячками, прекрасно сочетаясь с небесной голубизной свежеокрашенных филенчатых ставень и резных наличников. Из-за забора, сработанного из толстенных тесанных плах, вставленных в пазы листвяжных столбов, виднелись тесовые крыши добротных сараев и амбаров. Все было сделано по-хозяйски, на века. А как же иначе. Тут в грязь лицом ударить никак нельзя!
Такими же добротными были остальные дома по всей улице. Жили в них сплошь одни родственники; Нижегородцевы, Потехины и Поповы, относящиеся к старожилам Могойтуя.
Улыбнувшись в усы, Сергей отворил парадные ворота, открываемые лишь по случаям выезда в город, какие выпадали очень редко, да и то лишь в зимнюю пору. Для будних дней, составлявших всего ничего триста шестьдесят дней в году, были предназначены воротца из жердей на заднем дворе, где завозились солома и сено, снопы и дрова. Там же, выстроившись в ряд, находились хозяйственные постройки. Среди них возвышался «батькой» объемистый сенник, громоздившийся над стайкой для коров. Душистое сено попадало из сеновала через люк прямо в кормушки буренкам. Для телят, козлят и другой новорожденной живности имелось рубленное из бревен зимовье. Земляной пол, сложенная из дикого камня печь, сплетенные из таловых прутьев клетушки и мордушки для поросят и ягнят, чтобы мамку ища мордочками в горячую печь не сунулись. Все по-хозяйски, с доглядом. А как же иначе. Нижегородцевы мы!
Чуть дальше, у омета прошлогодней соломы, крытые драньем повети, где выстроились рядком телеги и сани, немного особняком стоят кошева с красной суконной полостью и подрессоренная бричка, вдоль стен развешаны на деревянных костылях седелки, хомуты и другая конская упряжь, обильно смазанная дегтем. Под крышей сушатся оглобли и черенки, там же висят гирляндой березовые веники. Сама баня чернеет крышей в огороде, рядом с колодцем. Во всем чувствуется хозяйская рука, нет даже хватка, являющаяся плодом смекалки, помноженной на трудолюбие. Под лежачий камень вода не течет, учил Марк своих детей, так же, как и свое время учил его отец, нашедший вечный покой на деревенском погосте Могойтуя.
Проведя быков на задний двор, Сергей поспешил в дом, обрадовать хозяйку хорошей новостью. Взойдя на выкрашенное охрой крыльцо, он отворил дверь в сени, откуда пахнуло запахом свежеиспеченного хлеба. Дверь в дом стояла отворенной. Анисью застал он в кути. В прилипшей к телу красной бумазеевой кофточке хлопотала она возле русской печи, вынимая из чела румяные пшеничные калачи, раскладывая их на расшитый петухами наквашонник[77 - Наквашонник – полотенце, которым накрывают посуду для теста (квашню)].
Сергей залюбовался на минуту женой, глядя на ее ловко снующие руки и ладный стан. Красавица она у меня, лебедушка, не расперло ее, как вон других баб, идут по улице, с боку на бок переваливаясь, утка не утка, торба не торба.
Только сейчас заметила хлопочущая у печи Анисья вошедшего мужа.
– Чего гляделки-то повылупил, словно рубль серебряный на дороге нашел? – заругалась она, недовольная и в тоже время польщенная вниманием мужа. Все бы обнимался до миловался, а как глянет совратитель окаянный, аж в груди млеет.
На этот раз не спешил Сергей обнять жену за стан. Потянув за руку, повел во двор, показать привезенный от отца плуг.
Но увы, реакция Анисьи была более чем сдержанной. Какая-то железяка красная, на черта рогатого обличьем смахивает. Машинку бы швейную Зингеръ мне привез, вот это да! А то надоело к свекровке бегать.
Ничуть не удрученный мнимым безразличием Анисьи, Сергей прогудел.
– Матушка, завтрось утречком баньку истопи, залог со Степой пахать поедем.
– Чаво ты бухтишь, каку еще баньку, до покоса еще как до турецкой пасхи.
– Вот и я говорю, – упорствовал на своем Сергей, – стопи, зачин на елани делать будем.
– Вишь ты богохульник какой, – взвинтилась богобоязненная Анисья, – не бывать тому, совсем рехнулся. Вечерось стоплю, мойся коли хошь, но один, без меня, сразу тебе говорю.
Зная, что жену не переспорить, Сергей согласился, пойдя на попятную. Вечерось, так вечерось[78 - Утрось – утром, вечерось – вечером.].
