
Полная версия:
Черный крест
– Что?! – изумился Дима. – Конечно, нет! Самоубийство – наитяжелейший грех!
– Убивать, насиловать и воровать тоже нехорошо и наказуемо не на небе, а прямо на земле, и тем не менее мы в полиции что-то без работы не сидим, – заметил я. – Я понимаю, что идеальный сферический священник никогда не унывает, постоянно бодр и светится изнутри, но давайте отбросим пафос, вспомним живых людей с их слабостями, или, как вы говорите, грехами, и подумаем о реальном отце Анатолии. Мог он совершить самоубийство или нет? Видимо, кроме вас, его состояние все равно больше никто не наблюдал.
Дима упорно затряс рыжей шевелюрой:
– Нет, нет, это немыслимо. Вы, наверное, не понимаете, Колин, как неправославный человек, насколько самоубийство запретно для любого истинно верующего, не говоря уже о священнике. Те муки Ада, которые ждут…
– Отец Анатолий пил? – прозаически прервал я его страстную речь.
– Я его пьяным не видел, – уже немного сердито ответил Дима.
– А трезвым?
– Вы что, шутите?
– Нет, просто некоторые ходят всегда поддатые, и насколько я помню, среди вашего брата это довольно часто бывает, особенно в здешней глухомани.
– Да, у служителей церкви бывает грех пьянства, верно, – Дима заговорил более сухо и все еще сердито, – но отец Анатолий практически не употреблял. И не увлекался, и не позволяло здоровье… Я бы очень хотел, чтобы вы его увидели, поговорили с ним, – вдруг взял он меня за рукав. – Вы бы поняли, что все вопросы, которые вы задаете, они… совсем не про отца Анатолия.
– Увижу я его только в виде фото трупа и описания места происшествия, – я выпустил последний клуб дыма, окончательно закашлялся и смял сигарету в кулаке, – на вас и лежит задача представить его мне так, чтобы я понял, что он был за человек и что с ним случилось. Ваша профессиональная манера не осуждать людей и видеть кругом ангелов и цветочки тут служит плохую службу.
– Простите, но ваша профессиональная манера подозревать всех людей Бог знает в чем здесь тоже вряд ли поможет.
– Никого я пока не подозреваю, я просто выясняю детали. Самоубийство – это не бог знает что, это очень даже логичное следствие одиночества и нездоровья.
– По мирским понятиям – может быть, – вздохнул Дима. – Но законы, по которым живем мы – не от мира сего. Я думаю, если вы не будете судить о священнике по мирским законам, вы быстрее сможете найти убийцу.
– Убийцу?
– Отец Анатолий самоубийства совершить не мог.
– Ну ладно, сдаюсь, не мог и не мог – аминь, как говорится, – я рассмеялся. – Пойдемте тогда в дом, а дальше посмотрим, когда у меня будут на руках материалы по делу. Завтра мне надо будет осмотреть большой храм, это можно устроить?
– Конечно, даже ничего для этого не надо: по утрам там работают строители и художники. Группу женщин, которые захотят заниматься танцами, я вам, думаю, тоже уже завтра соберу. Со мной вы на все службы ходить будете?
– По возможности.
– Тогда, пожалуйста, не смотрите все же в телефон, не вводите прихожан во искушение, – попросил Дима. – Ведь я же вас хотел представить как человека, который впервые пришел ко Господу от жизненных невзгод, а вы в мобильнике сидите.
– Ладно, вы правы, – признал я. – В следующий раз постараюсь соответствовать тому образу, который вы мне наврали.
– Врал ли я? – отозвался Дима с задумчивым пафосом, и, сняв один заснеженный сапог с помощью второго заснеженного сапога, зашел в дом.
Я оставил его пассаж без ответа. Ясно было, что человеку хотелось верить не только в бога, но и в меня, и от ощущения, что я сто процентов его разочарую, становилось как-то уныло. Больно уж для многих я в последнее время служил источником разочарования.
* * * * * * *
…Черный крест качается на фоне белесого неба. На самом деле качает меня: от отчаяния, от пронизывающего до костей мокрого холода. Я уже не бегу и не плыву: я просто стою. С пальцев на снег падают капли, а в голове ходит по кругу одна заколдованная мысль:
«Если б я знал… Если б я знал… Откуда я мог знать, что она пойдет тут? Откуда?»
– Почему меня не предупредили?! – это я кричу. Кому – непонятно. То ли богу, в которого не верю, то ли Ксюшке, которой уже… нет…
* * * * * * * *
– Дядя-а-а!
– Дяденька Колин!
Дяденькой меня никто отродясь не звал: я подскочил от лютого удивления и упал из безнадежного бело-холодного пространства в уютную жилую темноту. Я сидел на кровати, опираясь спиной о стенку, за которой кто-то смачно храпел и свистел, за подмороженным окном занимался розоватый рассвет, а на меня изо всех сил пялились стоящие напротив два пацана в трусах и майках… Как их там… Гавриил и Серафим, если не ошибаюсь.
– Чего вскочили? – устало обратился к ним я.
– Так вы орете, – честно ответил Гавриил. Более благообразный Серафим толкнул его локтем и сказал жалостливо:
– Дяденька Колин, вы во сне так кричали… Мы вас перекрестили, но вам не помогло.
– Надо думать, – я несколько раз перевел дыхание, чтобы привести в норму колотящееся сердце. – Что, прямо так громко орал?
– Ну, не прямо очень, – подумав, сказал Гавриил. – Мама с малышкой вроде не проснулись. Просто это как-то… страшно, – он передернул плечами и спросил с огромной надеждой в голосе: – Вам, наверное, снились черти?
– Нет, – я еле удержался от того, чтобы не добавить «к сожалению»: любые черти напугали бы меня меньше этого сна. – Мне снилось, что я в школе, меня математичка к доске вызвала, а я ни фига не знаю.
– Кошмар! – содрогнулись пацаны.
– Ну а я про что, – согласился я и встал. – Ладно, спите дальше, я пока пойду прошвырнусь.
Сказано – сделано. Покопавшись в полутьме, я выбрал из сумки более теплые джинсы, свитер, и пристегнул кобуру – несмотря на то что Димина жена выдала мне под хранение оружия сундук с амбарным замком, оставлять пистолет рядом с пацанами все равно было стремно. На ходу застегивая пальто и заматывая шарф, я крадучись прошел по маленькому коридорчику с дверьми, за которыми спало основное скопище детей и Дима с женой, прошел через большой зал и вышел в рассвет.
На улице было еще холоднее, чем вчера. Ночью, видимо, прошел снег, потому что все сугробы были вспушенными, а дорожки стали менее грязными. Как всегда, вокруг был звуковой дефицит: только вяло орал далекий петух и слышались чьи-то негромкие, как сквозь подушку, разговоры. Храм, немного розовый от солнца, выглядел гораздо дружелюбнее и даже почти завлекательно. Я послушно завлекся, проскакал по заснеженным ступенькам и увидел, что здание подобрело настолько, что решило запустить меня в себя: резные железные двери с одной стороны были приоткрыты, внутри что-то светилось и звучали те самые приглушенные голоса.
Я осторожно зашел, огляделся, и у меня вырвался весьма уместный здесь возглас «Господи!». Маленькая церквуха, в которой мы сидели вчера на службе, и этот храм отличались по оформлению примерно так, как отличается актовый зал школы от Большого театра.
Внутри действительно стояли леса, уходя на немыслимую высоту, горели тусклые переносные лампочки, пахло олифой, пол был покрыт ляпами краски и цемента, но это почти не мешало видеть высоченные изящные арки, покрытые старыми облупившимися росписями, потемневшие иконы, похожие скорее на портреты, какие висят в музеях, огромные витые подсвечники и резные столики и лавки. В полутьме, за пересекающимися столбами оконного света, золотился огромный иконостас, который своим обилием резных элементов, блестяшек, сиялок и росписей впечатлил меня практически до полуобморока. Кое-как добравшись взглядом до его вершины, я задрал голову и увидел белый свод, покрытый голубоватыми фрагментами старых росписей. Под ними паутинились леса и виднелись настилы, с которых свисали чьи-то ноги. Видимо, это работали художники или строители.
Обалдеть какой храм! Вот куда надо приводить неверующих – если даже меня проняло, то уж более склонных к религиозности людей здесь пропрет по полной.
Торопиться мне пока было некуда, поэтому я принялся неслышно прохаживаться по храму, как по музею, щупая резьбу и разглядывая картины, в смысле, иконы. Около одной из них я застрял надолго. На ней был изображен в полный рост некий парень примерно моих лет, в светлой длинной хламиде. Несмотря на тонкий ободок обязательного нимба, у него были обычные русые волосы – кажется, даже не слишком расчесанные, и очень человеческое лицо. Он смотрел большими темными глазами со смесью озабоченности и сочувствия, будто спрашивал: «Ну, что там у тебя стряслось-то?»
Да ничего не стряслось, паренек. По крайней мере, такого, где нужна помощь высших сил. Копошимси помаленьку, как говорит наша уборщица тетя Нина. Ну, сон снится – это плохо, но ничего не поделать, только собирать крупинки информации и надеяться, что они со временем сложатся в целостную картину. Ну, Ксюшка не пишет и не звонит – так это же я ее обидел, мне и подавать признаки жизни. А я не буду, все равно безнадега же, зачем продлевать агонию. Лишь бы в Москве сидела, подальше от меня и от крестов… Женек тоже с той поры ни одного дурацкого видео или анекдота мне не прислал, хотя обычно от него житья нет. Ну это вообще смех, а не проблема, с такими к богам не ходят… Сестрица вот зараза – могла бы и написать. Близняшка – а туда же, в обиды играет.
Знаешь что, неизвестный святой парень? Мне не плохо. Мне… одиноко. Конечно, я в курсе, что в несчастье ты всегда остаешься один, но в юности это как-то не так чувствовалось. Были все время какие-то дружки-приятели, можно было сходить на дискотеку, покурить непонятных веществ, заняться, в конце концов, работой, учебой или планами мести врагу – и этого хватало. Потом появилась Ксюшка и можно было, в лучших традициях некоторых матерей, «жить ради ребенка». Слушай, ну неужели я вот такой как сейчас – злобный, мстительный и мерзкий, неулыбчатый, небодрый и несмешной – никому не нужен? …Да, в вопросе-то и содержится ответ.
…Но ведь я-то обычно всегда старался их понять и поддержать: и коллег, и сестру, про Ксюшку не говорю, носился с ней как с писаной торбой. Меня коллеги ангелом называли – то-то бы Дима-священник посмеялся – дескать, и понимаю я всех, и помогаю безвозмездно, и зла не держу на то, что они чудят… Так почему когда раз в сто лет отчудил я сам, вокруг такая пустота? Парень, что я не так сделал-то? Какой-нибудь живой человек мне бы наверняка сейчас сказал, что собой надо было больше заниматься, а не вкладываться в чужих людей, чтоб потом не сидеть вот так у разбитого корыта. Какие мне, извините, божества помогут, если я все возможности наладить упорядоченную жизнь проигнорировал? И ты, конечно, не поможешь, парень, да и жалеть меня не за что; ну так хоть посочувствуй, что ли…
– Это архангел Гавриил.
От громкого Диминого голоса за спиной я дернулся, быстро провернулся вокруг своей оси, и, уставившись на священника, выдохнул:
– Где?!
Тот засмеялся в жидкую бородку, но тут же сделал серьезное лицо и повинился:
– Простите, Колин, помешал я вам… А Гавриил – вот он, – Дима ткнул перстом в того самого парня, с которым я тут мысленно беседовал. Только сейчас я разглядел у него помимо нимба здоровенные крылья. Они были сероватыми и печально спускались вдоль рук, так что их можно было принять за деталь одежды.
– Приятно познакомиться, – сказал я парню. – Гавриил, значит. Очень хорошо… Слушайте, и почему вы не служите в этом храме? Во-первых, тут и воздуху больше, во-вторых, тут целый музей…
– Пока крест не поставили и не благословили, не служим. К тому же, ведь именно здесь погиб отец Анатолий, – Дима кивнул на участок пола ближе к большому иконостасу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги
Всего 10 форматов