Читать книгу Черный крест (Кристина Выборнова) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Черный крест
Черный крест
Оценить:

3

Полная версия:

Черный крест

Еловый лес слева от меня исчез, сменившись очень ровным белым полем со странными темными проплешинами… А, это же не поле, а местное озерцо со стандартным названием – то ли Круглое, то ли Рыбное. Тогда село должно быть совсем недалеко, его от озера отделяет только перелесок…

Как только я подумал эту мысль, из-за деревьев выехала и воздвиглась на фоне мрачного серого неба не менее мрачная постройка. Судя по лесам, это и был храм, но я никак не ожидал, что он будет такой громадиной, которой впору стоять в каком-нибудь Петербурге на главном проспекте, а уж никак не в здешней Тьмутаракани. Он состоял из четырехугольного основания с полуразрушенными лестницами и рядами белых колонн и возвышающейся над ним круглой башни с недоделанным куполом и действительно без креста.

Заглядевшись на храм, я не сразу заметил, что по бокам потянулись деревенские дома, бревенчатые и длинные, как вагоны поездов. Некоторые были в современном стиле обиты яркими пластмассками и имели евроокошки, но это не нарушало общее ощущение мрачности и пустынности, которое прочно царило вокруг.

Я медленно вдавил тормоз, пристроился к обочине почти у подножья храма и вылез из машины, разминая затекшие ноги. Ощущение пустынности и непонятного гнета усилилось, потому что когда заглох мотор, на меня упала какая-то пронзительная тишина. Несмотря на день, никаких людей на улице не виднелось, машины не ездили, животные не орали, только тихо падали крупные, комками, снежинки. Храм возвышался над хилой деревенькой, как перенесенный из другой реальности, подавляя все своей непомерной громадностью. Я поежился, и, держа руки в карманах, поднялся по разбитым мраморным ступеням на площадку, откуда рос ряд колонн. Вблизи колонны оказались очень толстыми и облупленными (из-под белого слоя облицовки торчали красные кирпичи), а по высоте – просто бесконечными. Я постоял рядом с одной из них, положив на нее руку, пока мне не начало казаться, что я уменьшаюсь и скоро превращусь в букашку у подножья храма… Убрав руку, я тряхнул головой. Ну и штуковина, боже ты мой! Если старый священник действительно упал из-под купола, вряд ли от него много осталось… Я вздрогнул от неожиданно-ледяного ветра, залетевшего мне под по-московски расстегнутое пальто, тщательно застегнулся, замотался шарфом, начиная жалеть об отсутствии шапки-ушанки, и прошел за колонны к дверям храма. Двери оказались двустворчатые, полукруглые и громадные, чуть не в три моих роста. Они были сделаны из какого-то черного металла и плотно покрыты мелким узором, из-за чего весьма напоминали двери Тамерлана на небезызвестной картине Верещагина. Я подергал за ручку, потом, наоборот, потолкался, после чего с запозданием увидел черный замок, слившийся с дверью по цвету. Признаков восстановления, кроме лесов, тоже что-то не виделось и не слышалось: по-прежнему стояла тяжелая, глухая тишина.

– Вы к батюшке?

От писклявого голоса, резко раздавшегося где-то у меня под ногой, я подскочил чуть не до вершины храма и одним прыжком развернулся спиной к дверям. Владельцем голоса оказался закутанный ребенок неопределенного пола и примерно десяти лет. Он стоял на нижних ступеньках лестницы и, задрав голову, спокойно смотрел на меня.

– Батюшка – это в смысле священник? – уточнил я, неприятно поразившись звучности своего голоса и умению храма создавать эхо. – Да, к нему.

– Тогда пошлите, – доброжелательно сказал ребенок, махнул рукой и, сбежав по ступеням, кинулся куда-то поперек заснеженной дороги. Я в несколько скачков догнал его и пошел рядом.

Мы обошли храм по кругу (попутно я обнаружил в нем еще одни мощные двери) и остановились перед длинным домом из потемневших бревен. Рядом, почти впритык, стояло небольшое деревянное строение, похожее на мини-модель замка. У него был крошечный купол луковицей, а выше светился крест: к счастью, ярко-золотой.

– Это временный храм, – проследив за моим взглядом, сказал ребенок. – Пока большой храм строят, батюшка тут служит. Вот, видите, звонница, – он ткнул влево красноватой от холода рукой. Там стояло что-то вроде беседки, с потолка которой свешивались ряды колоколов разного размера. Подавив желание подойти и постучать по ним, а то и сыграть какой-нибудь мотивчик, я пошел за ребенком к крыльцу.

– Не разувайтесь, – махнул он рукой, одновременно сбрасывая замусоленную пуховую шапку и оказываясь белобрысой девчонкой. Я охотно не разулся (крыльцо было затоптано грязными следами) и зашел, наконец, в дом.

Глава 3. «Почитай отца своего и мать свою…"


Большая пустая комната, полутемная, поскольку свет шел только от трех окон вдали, походила на филиал детского сада: по ней носились, что-то пища и галдя, не меньше семи человек детей, по возрасту еще мельче моей провожатой. Скромная мебель, как то: длинный стол, разномастные стулья, плита и холодильник – терялась в этой детской беготне, а пол к тому же усыпали кучи каких-то бумажек, обрезков и мелких игрушек. Я застрял на пороге, чтобы ни на что и ни на кого не наступить, и постепенно разглядел в полутьме нескольких взрослых людей, которые невозмутимо омывались этим детским морем. К одному из них и подбежала моя девчонка с радостными словами:

– Папа! К тебе человек пришел! Идите сюда. Не бойтесь! Чаю хотите? – это уже, видимо, было сказано мне. Я мотнул головой и медленно двинулся сквозь комнату, не очень представляя, как себя вести в таких необычных условиях – в моей работе я имел дело с семьями священников лишь чуть чаще, чем никогда. Религиозные вопросы – дело тонкое, даже хуже политических, и я всю жизнь сильно старался в них не лезть. Моя обычная ерническая манера общаться с подозреваемыми уж точно не поспособствует делу. Сказанешь им что-нибудь не то – еще обидятся, а мне их содействие нужно… Черт, и куда я приперся, с моим-то мировоззрением! Надо было Светочку посылать – она вроде по воскресеньям в церковь ходит…

Идущий ко мне невысокий, кругленький, кудрявенький, с короткой бородкой мужик в черном… гм… платье мои сомнения только удвоил. Я даже толком не знал, как его положено по субординации приветствовать. «Святой отец», что ли? Или это относится только к монахам? Или тот же «батюшка»? Но кто из нас кому годился в батюшки, вопрос был спорный: священник подошел поближе, и я понял, что ему от силы лет тридцать, чуть меня помладше. При взгляде на его краснощекую приветливую физиономию с добрыми голубыми глазками всякие «отцы» и «батюшки» намертво застопорились у меня на языке. Я решил держаться официального «полицейского» тона и сухо спросил:

– Дмитрий Сергеевич Медянников, правильно?

Священник заморгал и несколько испуганно кивнул, дети, как по команде, смолкли, а плохо видные мне двое других взрослых, тоже как по команде, встали и чуть ли не руки за спину заложили. Мгновенно создалась та напряженная атмосфера, которая возникает при появлении среди обычных людей кого-то из органов. Сам морщась от нее, я тем не менее продолжил:

– Дмитрий Сергеевич, я капитан Розанов Колин Александрович из спецотдела «Прикрытие», по поводу убийства Анатолия Ларина, предыдущего священника, и покушения на вас. Вас должны были предупредить, что я приеду.

Позы взрослых мгновенно сменились на расслабленные – обрадовались, что я не по их душу. Дети пока молчали.

– А… – сказал священник, и растерянный его взгляд сменился на приветливо-понимающий. – Да-да, конечно, предупреждали. Но мы и не думали, что вы так…

– Выгляжу? – докончил я. – Не обращайте внимания, в нашем спецотделе можно не стричься и даже не бриться, как вашему брату.

– Да нет! – рассмеялся он. – Мы не думали, что вы так быстро приедете. Обычно это все дольше бывает, когда полиция… – он оборвал себя и снова улыбнулся: – Ну садитесь, садитесь, гость дорогой! Вы же с дороги. Наверное, часов пять ехали с Москвы? Сейчас матушка придет, познакомимся как следует. Глаша, разберите с Любочкой стол.

Глашей оказалась та самая белобрысая провожатая. Она деловито кивнула и, доставая огромную кружку, поинтересовалась:

– Вы черный чай будете, зеленый или фруктовый?

– Давай фруктовый, – сказал я, садясь за стол: с ней мне было легче говорить, чем со священником.

– Ага… Люба, ты куда пошла? Стол-то разбери, я занята…

Прозрачно-бледная Люба глянула на меня искоса и спросила шепотом:

– А вы у нас жить будете?

– Понятия не имею, но вас тут вроде и без меня много.

– Найдем, найдем место! – успокоила меня Глаша. – Мы любим, когда гости! Папа тоже любит!

Ни я, ни упомянутый папа не успели отозваться на этот пассаж, потому что из-под моего локтя высунулся встрепанный пацан лет семи и поинтересовался:

– А вы милицанер? А стрелять умеете? А пистолет есть? А покажите?

– Гавриил, сынок! – предостерегающе нахмурил Дмитрий реденькие рыжие брови в попытке казаться суровым. Паренек с развесистым именем тоже не особо впечатлился, нырнул мне за спину, вынырнул у другого локтя и повторил свои вопросы.

– Не милиционер я теперь, а полицейский, – сказал я ему шепотом. – Переименовали нас. Стрелять умею и пистолет есть, а вот показывать не буду и обыскивать меня не советую.

Пацан грустно вздохнул и унырнул под стол, а взамен ему вылезли две почти неразличимые девочки лет трех: наверное, близняшки. Одна прошепелявила «здрасьте», а другая без предупреждения принялась деловито карабкаться на мои колени.

– Палаша, не надо, не мешай, иди вот ко мне, – попытался убрать ее Дима (даже мысленно я был не в силах звать его отцом Дмитрием), но я махнул рукой:

– Пусть сидит, мне без разницы. Дмитрий Сергеевич, мне надо как-то войти в курс дела. Давайте, чтобы потом нам обоим не было мучительно больно за бесцельно проведенное время, я сразу скажу, что я неверующий, некрещеный, креститься не собираюсь, Библию и другие канонические тексты уже читал, не проникся; молиться, каяться, исповедоваться и все остальное ваше профессиональное при всем уважении к вам не буду. Человек я сугубо светский, или, учитывая мою профессию, даже полусветский, поэтому если я скажу и сделаю что-то, что резанет вам ухо, не обессудьте. Работа такая.

– Да что вы, я и не думал вас… агитировать, – Дима вдруг снисходительно глянул на меня и хихикнул высоким голоском. – Таким занимаются, скажем так… Не очень умные люди. Не беспокойтесь и говорите, как хотите.

– Ну спасибо… Но я это все вам сообщил не для того, чтобы побравировать атеизмом. Просто тонкость в том, что мне, видимо, придется некоторое время походить за вами, причем и на службы. Мешать я вам не буду – вы своим занимайтесь, а я – своим, просто предупреждаю, что разбираюсь в этом всем как свинья в апельсинах, поэтому могу твердо пообещать разве что не своротить подсвечники и не ронять иконы, в остальном – заранее пардон.

– Аа, вот как… – понял священник и пощипал себя за бороду. – Ну ничего, и с этим разберемся, даст Господь. Кем бы вас только представить… Или можно говорить, что вы из полиции?

– Нет, пока нельзя. Я много что могу, в том числе и в хоре петь, и даже некоторые молитвенные распевы знаю – из телика запомнил – но мне надо бы свободно двигаться, а не торчать столбом.

Священник глянул на меня быстро и улыбчато – наверное, представил, как я со своей крашеной башкой и мрачной физией возвышаюсь среди бабулек в церковном хоре – но выразился по делу:

– Тогда в хор действительно не стоит. И алтарником вас не сделаешь, если не крещены… – он замолчал и задумался. Я механически отпивал выданный Глашей жидкий чай с намеком на какой-то фрукт во вкусе и бездумно пялился на трясущийся в углу холодильник, а сидящая на коленях девчонка что-то там ковыряла в моих волосах – кажется, пыталась завязать прядь возле лица узлом.

– …Вот, нашел мысль! – вдруг ожил Дима рядом с моих ухом. Я вздрогнул и перевел на него взгляд. – У нас ведь часто бывает, что приходят люди пожить: помогают по мере сил, кто со стройкой, кто с хозяйством, ну и в храм на службы ходят. Обычно у них проблемы, конечно, какие-то в жизни…

– Ага, дядя Володя так у нас жил! – вклинилась бледная Люба.

– …Так вот, я подумал: может, и вам представиться таким человеком, у которого беда случилась и он к Богу пришел?

Вот он в точку попал насчет беды – недаром священник. После всех моих закидонов действительно самое время удалиться замаливать грехи. Невесело усмехнувшись этой мысли, Диме я кивнул:

– Да, вполне будет подходяще. Заодно мое незнание ваших правил можно будет оправдать. Отработку я вам тоже могу обеспечить, правда, вряд ли на строительстве, если не хотите, чтобы у вас еще кто-нибудь упал с лесов: тут я полный профан.

– Вы правда строить не умеете? – поразился из-под стола Гавриил. – А наш папа второй этаж построил в нашем прошлом доме. И вторую комнату. И туалет!

– Супер, – сказал я, показав ему большой палец. – В общем, из того, что вам подойдет, я умею еще петь и рисовать. Ну и танцевать, но это не совсем…

– Как раз наоборот! – оживился священник. – У нас тут есть активные пожилые прихожане, они были бы рады, если бы вы с ними позанимались танцами. Бабушки у нас заводные, а развлечений мало, сами понимаете. Да и насчет живописи… У нас же художники большой храм как раз расписывают. Если вы правда в этом понимаете, сможете подвизаться хотя бы помощником.

Я подумал.

– …Да, все идеи хорошие, думаю, все и используем. Только проблемка с вашими детьми: я, конечно, сам виноват, что при них представился, но надо, чтобы они не проболтались о моей работе. И присутствующие здесь взрослые, кстати, тоже.

Присутствующие взрослые, которые оказались двумя женщинами неопределенных лет, испуганно вылупили глаза и сделали клятвенное выражение лиц: дескать, только смерть вырвет у них правду обо мне.

– Не беспокойтесь, мы все тайны хранить умеем, дети у нас не болтушки, не так с матушкой воспитываем их, – заявил Дима уверенно. Я такой уверенности, глядя на мелюзгу и зная человеческую сущность, не испытывал, и был рад, когда священник добавил:

– …К тому же, им болтать будет особо не с кем. Они у меня на домашнем обучении, друг с другом в основном и играют.

– Ну и ладненько, а в остальном положимся на ваше высшее начальство.

– На кого?

– Ну, на Бога, то есть.

– Положимся, – рассмеялся Дима. – А вот и матушка Елена пришла! Здравствуй, любимая! Вот, познакомься, это к нам милиция приехала, капитан Розанов. У нас пока поживет.

Матушку столь же не хотелось величать матушкой, как ее мужа – батюшкой. Это была круглолицая девушка лет двадцати пяти, с тонкой, но длинной косой, одетая в просторное платье и по виду глубоко беременная, хотя, возможно, просто сказались на фигуре многочисленные роды. Она улыбнулась мне так, будто мент в доме, где и без него тьма народу – это предел всех ее мечтаний, и пропела:

– Здра-авствуйте! Как хорошо, что вы приехали – мне так неспокойно за батюшку было с тех пор, как на него напали… У нас места тут не очень много, ничего, если вы с мальчиками в комнате поместитесь? С Гавриилом и Серафимом?

– Помещусь, но выделите мне шкаф или что угодно, чтобы оно запиралось на ключ и ключ этот не имел дубликатов. Потому что сочетание множества детей с боевым оружием обычно оканчивается плохо.

– Выделим, – сказал за жену Дима. – Ну, давайте поедим – и устраиваться, а то мне скоро идти вечернюю служить. Вы же со мной пойдете, Колин?

– Да, придется.

Вякнув эту короткую реплику, дальше я сидел статистом и наблюдал, как обширное семейство готовится к не менее обширной трапезе. Две бабы непонятного возраста оказались дальними родственницами Димы: они помогали Лене расставлять посуду. Одновременно наряд детей под командованием Глаши организовывал себе меньший по размеру и более низкий столик. Еды было много, хоть и довольно простой, типа картошки, овощей и куриных лап. Перед тем как начать хрумкать, вся братия, понятно, помолилилась, пропев ритуальные слова умеренно фальшивыми голосами. У меня после всех пертурбаций и так-то невеликий аппетит свял совсем, и я просто усилием воли заставил себя сжевать что-то адекватное своему объему, чтобы потом в работе не валиться с ног. Периодически мне на колени залезал тот или иной ребенок, я их не гнал и продолжал жевать. Дима поглядывал на это со все большим интересом и наконец не выдержал:

– Вы, наверное, росли в большой семье?

– Угу, в огромной, – подтвердил я. – В одной комнате тридцать человек. Детдом называется… – я тут же пожалел, что ляпнул это, увидев на лицах окружающих взрослых характерную смесь жалости и брезгливости, и сменил тон: – Собственно, потом нас с сестрой усыновили, так что дальше мы жили нормально. А привычка к куче народа вокруг у меня, возможно, профессиональная.

– Тогда у нас в храме вам будет уютно, – рассмеялся Дима. – Места-то маловато, а приход большой…

Окружающие на его реплику неожиданно тоже засмеялись такими ласковыми голосами, что я получил передозировку добра и света и просто молча уткнулся в телефон.

По окончании трапезы мы действительно пошли на службу во временный деревянный храм. Насчет уюта священник преувеличил – там было скорее душно, хотя и светло (это меня с точки зрения слежки порадовало), – а насчет «маловато места» преуменьшил: места там не было вовсе. Храм изнутри походил на обычную избу с маленькими иконами, развешенными по деревянным стенам. Дима и набившаяся внутрь куча народу стояли почти нос к носу, в углу теснился хор из четырех дамочек и тощего паренька с неожиданным басом. Вся эта масса колыхалась, зажигала друг об друга свечки, молилась, крестилась и дышала, выкачивая и так спертый воздух.

Я, заложив руки за спину, встал в углу, противоположном хору и ближнем к Диме. В телефоне я просидел не зря, успел почитать про устройство храмов и теперь понимал, что большое скопище икон на стене рядом со мной – это иконостас, занавесочка отделяет вход в алтарь, а у Димы в руках дымится кадило, а не паникадило (последнее оказалось названием церковной люстры). Тут, правда, паникадил не предвиделось – горела пронзительная лампочка ватт на сто и без абажура, люди бросали друг на друга резкие глубокие тени. Пахло какими-то местными благовониями – наверное, ладаном, и от дыма из Диминого кадила постоянно тянуло кашлять и чихать, что я и делал, прикрываясь воротником пальто.

Служба тянулась неторопливо, так что у меня были все возможности порассматривать прихожан и прикинуть, нет ли среди них того, кто хотел заехать Диме по башке. Основную часть присутствующих составляли, конечно, женщины преклонных лет и старушки, но некоторые притащили с собой детей от нуля до шестнадцати лет. Было несколько мужиков, но таких худеньких и низкорослых, будто их специально кто-то отбирал по дрыщеватости. Один из них, с трудом достающий мне до пояса, попросил меня передать ему свечку таким женским голосом, что мое ответное «держите» прозвучало как сочный бас. Мужичок принял у меня свечку и начал креститься, а я глядел на него и его собратьев в глубоком сомнении. Да, судя по всему, на этой службе Диму не от кого охранять, если они не додумаются отравить ему святую воду или закатать взрывчатку в свечу…

К концу службы я выучил расположение всех предметов в мини-храме, успел прикинуть род занятий и возраст всех присутствующих, прочитал все надписи на иконах, какие мог разобрать, и наконец, сдавшись, полез в телефон. Сообщений, конечно, ни от кого не было, только любезная Карга прислала напоминалку, что «ждет отчет завтра». «Вера Николаевна, – написал я ей в ответ, – что ж вы так сухо, сразу про отчет? Спросили бы хоть, как я добрался. А может, я вообще до места не доехал и лежу где-нибудь в канаве?»

«Не паясничайте, а займитесь делом», – отозвалась начальница.

«Займусь, если вы мне наконец пришлете фото с места гибели священника и отчет об осмотре тела. Вчера уже просил», – отпечатал я, злобно давя виртуальные кнопочки. Манера Карги вечно обрывать и цыкать раздражала в переписке сильнее, чем живьем.

«Вышлю в 21», – кратко брякнуло мне в ответ. Я кивнул, забыв, что меня не видит никто, кроме Димы и прихожан, для которых все мои кивки, как и я сам, – одно большое пустое место, и опустил глаза, потому что кто-то пощупал меня за локоть. Это оказалась рыхлая бабка с выпученными блеклыми глазами.


– Убери телефон! – зашипела она. – Стоит тут, не крестится, не молится, икону Спасителя загородил! Не веруешь в Господа – не ходи в Божий Храм, не смущай людей!

В другом состоянии я был бы даже рад развлечению в виде перепалки со старушенцией, но сейчас ее слова о том, что меня никто не ждал даже здесь, неожиданно нехорошо во мне отозвались. Вспомнились Ксюшка, Оксанка, Женек, мой странный вещий сон, и вдруг захотелось зареветь, как в детстве. Стараясь не моргнуть, чтобы и правда не полились слезы, я посмотрел на старуху и сказал негромко:

– Бабка, это же вроде у вас в Библии есть фраза «не суди, да не судим будешь»?

– Ты мне мои грехи не считай! – взвилась она. – Я-то покаянием все отчищу, а ты-то со своим телефоном прямико-ом во врата Адские покатисся!

– Ну и ладненько, там с тобой в следующий раз и свидимся. Если ты всех так учишь жить, как меня, тебе твоих запасов маны все равно на Рай не хватит.

– Ах ты…

– Катеринушка! – негромко, но строго окликнул ее Дима, подходя к нам со своим почти додымившим кадилом. Старушка разом завяла и сморщилась, поспешно формируя из себя ангела.

– Простите меня, батюшка! – засюсюкала она. – Грешна, грешна, ввел меня он во искушение, вот и не удержалась…

– Катеринушка, не трогай человека, – еще строже сказал Дима и втерся между бабкой и мной. Я удивленно на него глянул: нашел кого защищать. Бабка удивилась не меньше, но, кажется, приняла к сведению, что я какой-то блатной, и, быстренько перекрестившись, исчезла с радаров.

– Пойдемте, служба кончилась, – обратился ко мне Дима. – Устали, наверное, с непривычки?

– Да не особо, у нас бывали дежурства и понуднее.

– На Катеринушку не сердитесь, она иногда перегнет. Не все умеют с новоначальными разговаривать.

Глава 4. «…Есть у него ангел-наставник»


Мы вышли из духоты и света храма в темнотищу и пронзительный холод. Фонарей почти не было, большой храм только угадывался – чернющим контуром на фоне светло-черного неба. Публика тут же куда-то расползлась, а мы похрустели по снегу к Диминому дому.

– Где на вас напали-то? – спросил я, с облегчением вдыхая ледяной воздух.

– Да вот почти здесь, возле звонницы. Наверное, за ней и спрятался он, а когда я прошел, выскочил…

– Что-нибудь конкретное запомнили? Особые приметы: шрамы, родинки, татуировки, странный голос, запах?

Дима засмеялся и качнул головой:

– Запах-то был, но не странный. Тут много кто так пахнет, место-то такое, Богом забытое, развлечений нет…

– А, алкоголь? Сильно несло, прямо перегаром, или умеренно? Он шатался?

– Это я шатался, – снова засмеялся Дима, – когда он меня по плечу огулял. Нет, если подумать, пахло от него не очень сильно, на ногах он твердо стоял. В местном отделении сказали, что нападение в нетрезвом виде они расследовать не будут, поэтому я и удивился, что из Москвы вас прислали.

– А я не удивляюсь, – сказал я честно. – Что-то здесь не то. Если ваш нападающий был под градусом и дрался от нечего делать, то зачем он надел черную маску? И Ларин, опять же… Ну, отец Анатолий, по-вашему. Чего ради он под купол храма полез? Или он умел рисовать?

Дима подумал.

– Насколько я знаю, нет. Батюшка больше пением увлекался. А высоты он и вовсе побаивался: года-то преклонные, хворей много. С тех пор, как матушка его умерла, а дочка уехала в Петербург, совсем стал слабенький. Бодрости духа не терял, конечно, с Божьей помощью…

– Да-да, я в курсе, что уныние – один из смертных грехов, но мне лирические отступления в сторону генеральной линии вашей партии ни к чему. Говорите по сути.

– Простите меня, Колин, не хотел вас вводить в грех, – сморщил меня Дима. – Что вы хотели узнать об отце Анатолии?

Мы остановились возле пресловутой звонницы. Я, не удержавшись, слегка щелкнул ногтем по ближайшему колоколу и вытащил из кармана зажигалку и одинокую смятую сигарету: курил я в пресвят день, но сейчас мне хотелось одновременно погреться и расслабиться.

– У вас тут курить можно?.. Ну так вот. Вы хорошо были с Лариным знакомы?

– Как сказать хорошо… Мы жили в соседнем приходе, встречались, бывали друг у друга. Дети мои его очень любили, все спрашивали, когда опять к батюшке Анатолию поедем. Отец Анатолий человек был одинокий, нездоровый очень – но большой подвижник. Это же благодаря ему старый храм стали восстанавливать. Ведь веками стоял в руинах, а тут нашелся благотворительный фонд, собрали деньги – и пошла работа с Божьей помощью!

– Ничего себе помощь – священники с лесов валятся, – не удержался я.

– Пути Господни…

– …Неисповедимы, знаю-знаю. Давайте опять ближе к делу, – я аккуратно стряхнул пепел под колокол и прокашлялся. – Значит, Ларин в последнее время жил один, никто из родных его не навещал, да еще он и болел. Полез на леса, куда раньше никогда не лазил, нетипичное поведение… Вы никогда не думали в сторону самоубийства?

bannerbanner