Полночный синий, или Художник и принцесса

Полночный синий, или Художник и принцесса

Крисия Ковальски

© Крисия Ковальски, 2025

ISBN 978-5-0068-0456-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог. После аварии

«Наша жизнь – холст… мы – художники…

И если вдруг картина стала чёрно-белой,

То стоит взглянуть на кисть в твоей руке:

Того ли цвета акварель ты выбрал…»

Леська «Жемчужины мысли»

Луч света проникает сквозь наполовину зашторенное окно, в больничной палате на шесть человек ещё тихо. Но скоро придёт медсестра измерять температуру и раздавать лекарства. Молодой мужчина, чья кровать находится сразу возле окна, от которого нещадно дует, когда осенний порыв ветра начинает гудеть в водосточных трубах, уже не спал, а напряжённо и сосредоточенно вглядывался в тусклое окно. как будто ожидая увидеть в нём что-то важное, значительное. То, что станет ему подсказкой.

Всё чужое и незнакомое, и самое страшное то, что молодой мужчина ничего о себе не помнил. Он обнаружил это не сразу, а только когда к нему в палату зашёл следователь и начал расспрашивать о подробностях аварии.

– Вас в машине было двое. Вы были за рулём. С вами был ещё один пассажир, мужчина, на вид лет сорока-сорока пяти. Авария произошла на самом опасном участке, на горном серпантине. Ваша машина полетела под откос, но падению помешали сосны, их стволы удержали корпус машины. Вы ударились головой о руль, так вас и обнаружила бригада спасателей. Второй мужчина за несколько секунд до того, как машине слететь в пропасть, выпрыгнул на полном ходу транспортного средства и сразу же насмерть разбился об асфальт. Вы совсем не помните подробностей? – недоверчиво спросил мужчина в сером вязаном свитере, темных джинсах и с папкой протоколов в руках.

– Я ничего не помню… – растерянно повторил молодой человек, слушая подробности страшной аварии, которой пришлось пережить ему и о которой он ничего не помнит, – Я даже имени своего не помню. Неужели при мне не было ни документов, ни водительских прав, ни сотового телефона?

– Ничего, – отрицательно кивнул головой мужчина с папкой, – Ваших отпечатков пальцев нет в нашей базе данных. Лицо погибшего мужчины слишком изуродовано, чтобы его опознать. Машина обгорела так, что на ней не распознать номеров.

– Врач говорит, что память может вернуться. Если я что-то вспомню…

– Обязательно свяжитесь со мной. Я оставлю вам свои координаты.

На этом они и расстались. Прошло несколько дней, и лечащий врач предупредил, что через два дня будет готовить пациента к выписке. И вот тут то молодого мужчину охватила паника. А куда ему идти? К кому? У него есть дом? Близкие люди? Это было страшно – ничего не помнить, это как будто у тебя нет прошлого и нет будущего, это как будто тебя и нет в этом мире, полном людей. Так, в грустных раздумьях молодой человек слонялся по коридорам больницы, выходил в парк и бродил по дорожкам парка, осыпанных уже пожухлыми опавшими листьями. Моросил мелкий холодный дождь, иногда раздавался шорох шин подъехавшего к крыльцу больницы автомобиля, и тогда в сыром воздухе пахло бензином. На молодом человеке была надета пижама и старая кожаная куртка с чужого плеча, резиновые шлепанцы на босу ногу. Но он не чувствовал холода, вернее, холод не мешал ему бродить по парку. Собственные раздумья были так тягостны, что не оставляли сил, чтобы реагировать на внешние раздражители. Уже к концу рабочего дня на больничном крыльце показалась санитарка баба Нюра, когда —то она была Анной Михайловной и работала акушеркой, но сейчас, судя по её одутловатому лицу, становилось понятно, почему она превратилась в бабу Нюру.

– Эй, хлопец! – окликнула она слоняющегося по уже темному, ставшему бесприютным, парку, – Поди сюды!

Молодой мужчина приблизился к крыльцу и молча встал напротив женщины.

– Што, так ничё и не вспомнил?

Он отрицательно мотнул головой.

– И куды ж ты теперь? Горе-горемычное? Выписывают тебя послезавтра, а тебе и податься-то некуда… – вздохнула пожилая женщина и сразу же бойко добавила, – У меня зять магазин в поселке держит. Послезавтра, как раз, груз ждёт. Поможешь фуру с товаром разгрузить?

– Да, – кратко ответил молодой мужчина, вот уже несколько дней в его памяти всплывает неясный образ очень красивой белокурой девушки, и он очень хотел достать бумагу и карандаш, чтобы запечатлеть её в рисунке, чтобы она стала более реальной и осязаемой, но об этом он не стал говорить вслух, мучаясь вопросом – кто она? Плод его воображения или реальный образ?

– Вот и хорошо. Пока в подсобке пожить можешь. За это коробки с товаром таскать будешь. А там присмотришься, может на хату к кому из поселковых попросишься.

Он вернулся в палату, на ужин не пошёл, лежал, отвернувшись к окну и бесцельно смотрел на стекло, размытое каплями дождя. И вот сейчас, перед рассветом проснулся и почувствовал, что очень голоден. Дождь опять разошёлся, и сквозь порывы ветра было слышно его мерный стук по карнизу.

К обеду пришла баба Нюра и принесла ему старый спортивный костюм и поношенные кеды. Он надел не совсем чистую одежду с чужого плеча, про себя заметив, что ему неприятно надевать чужое и не совсем чистое, и в своей прошлой жизни он бы никогда так не сделал. Но сейчас выбирать не приходилось, и он был благодарен этой пожилой, страдающей алкогольной зависимостью женщине за то, что она проявила участие к его жизни. Он попросил бумагу и карандаш. К вечеру санитарка принесла ему то, что он просил, и он устроился на подоконнике и стал рисовать, не обращая внимания на разговоры и шум голосов в палате. Впрочем, его не беспокоили с расспросами, сочувственно посматривали и не пытались расшевелить его и заставить вспоминать.

Его рука взяла карандаш уверенным движением и начала выводить на чистом листе уверенные размашистые линии. Он рисовал с упоением, забыв о присутствующих рядом людях, забыв о том, что ничего не помнит. Он видел, как линии становятся изящной женской фигурой, длинные волнистые волосы, красивое лицо с задумчивым взглядом больших глаз в обрамлении густых ресниц, тонкий аккуратный носик, нежные чуть пухлые губы. Девушка на листе бумаги была прекрасна. И она была обнажена. Его рука с детальной точностью прорисовала все её изгибы. Он растушевывал линии, полутени, и не сразу понял, что её прекрасное обнажённое тело покрывается сложным запутанным узором из верёвок. В его окончательном рисунке красивая обнажённая девушка обмотана верёвкой как паутиной, но обмотана так красиво, что кажется, это изящное тело бабочки запуталось в паутине. Что это? Опять его больная фантазия? Или это уже было, было…

От умственного напряжения разболелась голова, и он отложил карандаш, аккуратно согнул лист вчетверо, не желая кому-либо показывать свой рисунок. Но загадочная девушка не спешила покинуть его сознание. Теперь она виделась ему не на бумаге, а в тёмной комнате с приглушённым светом, обнажённая, связанная и безумно желанная. Кто она? И кто он? Кто он, если ему принадлежала эта прекрасная и полностью подчинённая ему девушка?

Когда настало время выписки, за ним пришла баба Нюра и принесла старую, но чистую, отглаженную одежду своего покойного мужа – старомодную клетчатую рубашку, брюки, носки и разношенные кеды, которые оказались тесными. Но парень всё равно натянул их на ноги, потому что больше надеть всё равно было нечего.

– Не выкидывала. Как знала, что понадобится. Пойдём, сынок, к нам. В тесноте, да не в обиде, как говорится…

А что он мог возразить? Ему действительно некуда идти, и это осознавать это было страшно. И он, поблагодарив бабу Нюру, пошёл с ней.

Его поселили в летней кухне в закутке между печкой и старым пыльным буфетом, в котором хранились сушёные травы и старая глиняная и алюминиевая посуда. Спал он на узком топчане. Но, как ни странно, новое место показалось ему очень уютным, от протопленной печки шло тепло, очень вкусно пахло разнотравьем, и на душе становилось спокойно, тревожные тягостные мысли отступали. Он и не подумал обижаться за то, что ему не выделили место в доме. Когда они пришли, то он увидел незатейливое хозяйство бабы Нюры – старенький, но аккуратно покрашенный маленький домик, старая дощатая летняя кухонька, чуть покосившийся сарай, гряды с овощами, небольшой сад с кустами уже переспелой чёрной смородины, крыжовником и раскидистой, но приземистой янтарной облепихой, такой рясной, что ветви под ней наклонялись к земле.

Каждый день он вставал рано, выпивал пустой чай и шёл в магазин, где к восьми утра ждали машину с грузом. Работа оказалась совсем простой – перетаскивать картонные коробки с молочной продукцией из машины в подсобку небольшого супермаркета. Но вместе с тем молодой мужчина чувствовал, что никогда раньше ему не приходилось заниматься такой работой. Хозяин магазина, полноватый и приземистой кавказец дядя Амат произвёл расчёт сразу же, дал несколько сотен рублей двум грузчикам. Но эти деньги парень не стал тратить, принёс и отдал бабе Нюре. Она взяла бумажные купюры, бережно сложила их пополам и убрала в карман своей кофты, а после позвала парня за стол, налила тарелку борща. Вкус показался странным, не привычным. Очень мало мяса и много кислой капусты, бульон немного подкрашен томатом. Парень был уверен, что если и ел раньше что-то подобное, то очень редко. Но суп съел, хоть и без особого аппетита, голод не позволял привередничать. После обеда он поблагодарил хозяйку, спросил, чем помочь. Баба Нюра оживилась и попросила наколоть для бани дров.

Парень взял в руки топор, оценил его тяжесть, повертел в руках… Как-то непривычно… Но размахнулся и попробовал расколоть толстую чурку. Сначала не получилось, топор отскочил, чудом не попав по его руке. Молодой мужчина снова озадаченно посмотрел на топор в своих руках. Он, что… совсем физически не работал, что ли?! В смысле не топор, а он сам, молодой мужчина. А что же он тогда делал? Чем занимался? В голове ни одной мысли… Поэтому парень дальше вдумываться не стал, снова попытался разрубить чурку. Вскоре после нескольких неудачных попыток он приноровился, и у него начало получаться. Через два часа он переколол все чурки, которые лежали в куче возле деревянного почерневшего от дождей и времени забора, и аккуратно сложил их в поленницу.

– Какой молодец! – похвалила баба Нюра, – А то уж и не знала, кого просить. Ну иди, хлопец, отдохни. Завтра с утра Амат зовёт тебя за грузом ехать.

– Надолго? – поинтересовался парень.

– До продуктовой базы в районном центре. Часа три туда и столько же обратно. А тебе куда спешить-то?

Парень пожал плечами, потирая пыльные от древесной коры ладони. И вправду, спешить было некуда и незачем.

Вечером он долго бродил по песчаному берегу небольшой и тихой реки, смотрел на закат. Лилово-малиновое небо над горизонтом и медленно плывущие по нему перистые облака вызывали в душе какое-то смутное тревожное чувство. Хотелось взять кисти, краски и на холсте передать красоту этого заката. Он ещё долго стоял, а потом и сидел на вынесенном на берег бревне и смотрел на почти зашедшее за реку солнце. А когда солнце исчезло, оставив после себя только слабые тёмно-малиновые отблески, небо потемнело и приобрело насыщенный синий оттенок. «Полночный синий», – подумал молодой мужчина, и вдруг в этот же момент его сознание прожгла догадка. Он знает этот оттенок синего, он так привычно на глаз определил цвет… Кажется, когда-то он уже видел такой закат над рекой и даже рисовал его кистью. И точно смешивал в палитре цвета, чтобы добиться такого насыщенного глубокого синего цвета, который поглощает, манит тайной своих холодных глубин… Молодой мужчина посмотрел на свои руки, жилистые и мускулистые, с большими ладонями и на удивление длинными пальцами. Да, это пальцы художника. В этом он больше не сомневался, и непривычное волнение снова охватило его. Что он рисовал? Где его картины? Назад он вернулся ещё в более взволнованных чувствах, более растерянным и несчастным, как до прогулки на реку.

В эту ночь он спал без сновидений, а рано утром его разбудила баба Нюра, накормила пшённой кашей и дала поручения.

– На базе купишь мне мешок муки, там наполовину дешевле. Вот тебе деньги. Да смотри, не забудь.

– Ну это-то уж я запомню, – отозвался парень.

– Что же ты без имени будешь? – вдруг спохватилась баба Нюра, – Давай я тебя Рамилем называть буду. Был у нас в посёлке один парень из Казани, чёрненький, кудрявый, темноглазый как ты.

– Хорошо, называйте Рамилем, – легко согласился молодой мужчина. И вправду, нужно же ему какое-то имя хотя бы для того, чтобы люди к нему как-то обращались. У всех есть имена, только у него нет имени. Вернее, тоже есть, но вспомнит ли он его когда-нибудь? И снова душу сковала тоска. Пытаясь отогнать от себя грустные мысли, Рамиль направился к магазину, где его уже ждал грузовик дяди Амата. Как и обещал, Рамиль загрузил машину товаром и купил мешок муки для бабы Нюры.

На обратном пути мешок выгрузили возле дома бабы Нюры, а сам Рамиль ещё минут на сорок задержался в магазине, разгружая товар. Амат ещё раз перепроверил товар по накладным, удовлетворённо кивнул и предложил Рамилю:

– Давай завтра ко мне на заправку, в кафе. У меня одна официантка заболела, не выйдет. Подменить надо. На неделю.

– Ладно, выйду, – легко согласился Ильяс.

Когда он пешком вернулся домой, на пороге его ждала баба Нюра. Рамиль занёс мешок с мукой в сарай, отдал сдачу, а потом бабя Нюра сообщила:

– Ой, а ко мне племянник приезжает, ему спать будет негде. Попроси Амата, чтобы он на заправке тебе разрешил ночевать.

– Ладно, попрошу, – покладисто согласился молодой мужчина. А что ему оставалось ещё делать?

Баба Нюра снова окликнула его:

– Рамиль! Иди хоть поешь. Я вчерашний борщ подогрела и пирог с капустой испекла. Да сначала сходи ведро воды из колодца принеси.

Молодой мужчина взял ведро и направился к колодцу на соседнюю улицу. На обратном пути, когда он нёс полное ведро с колодезной водой, вдруг так резко почувствовал свою неприкаянность, что остановился и с тоской посмотрел вдаль. Где и сколько ему ещё придётся скитаться?

В кафе он освоился быстро, принимал заказы, приносил подносы с едой, уносил грязную посуду. Посетителей было не много, только к обеду и к вечеру зал наполнялся дальнобойщиками. У Рамиля оставалось время помочь на кухне и в подсобке.

Прошло четыре дня, как он работал в кафе на заправке. А на пятый день возле шиномонтажной остановилась роскошная машина красного цвета. За рулём оказалась молодая девушка. Она вышла из машины, поправила волосы и направилась в кафе. В это время Рамиль зашёл в зал, чтобы забрать грязную посуду со столиков, за которыми обедала компания дальнобойщиков.

Девушка встала в дверях, взглянула на молодого мужчину и застыла. На её красивом лице отразилось недоверие, изумление, радость.

– Ильяс! – позвала она громко, на весь зал, – Господи… Вот ты где!

Рамиль сразу понял, что обращаются к нему. Он почувствовал такое сильное волнение, что в груди сдавило, а в висках молотками застучало, оглушая. А что, если эта девушка его родственница?! И она знает его имя?! Сердце забилось так быстро, что боль от его толчков отдавалась в рёбра, дыхание перехватило, и Рамиль так быстро пошёл к дверям, забыв про оставленный на столе поднос.

Девушка была красива. Длинные, идеально гладкие чёрные волосы собраны в хвост, умело нанесённый неброский макияж, три тонких золотых цепочки на тонкой шее, узкие штаны из чёрной кожи туго обтягивают бёдра, бежевый очень тонкий и очень нежный кашемировый свитер. Рамиля не удивило то, что он, оказывается, хорошо разбирается в тканях и фасонах. Он оценил сразу – эта девушка выглядит очень ухоженно, потому что имеет средства.

Он подошёл, и ему вдруг стало неудобно и неловко из-за своего вида – стираная и давно вышедшая из моды линялая рубашка с чужого плеча на размер больше, спортивные растянутые на коленях штаны, поношенные кеды, которые нестерпимо жмут.

– Ильяс! – возбуждённым голосом обратилась к нему девушка, – Боже, как ужасно ты выглядишь… Ну наконец-то я тебя нашла! Ты не представляешь, чего мне это стоило, каких усилий!

– Вы меня знаете? – спросил он, в его душе вспыхнула такая жадная отчаянная надежда узнать о себе хоть что-то, что дыхание снова сбилось, а сердце больно сдавило, – Простите, я ничего не помню.

– Как это?! Неужели совсем ничего? Так вот почему ты домой до сих пор не вернулся… – потрясённо произнесла девушка и снова возбуждённо затараторила, – Мы наняли сыщика, с которого толку нет никакого. Месяц прошёл после аварии, а они так ничего и не смогли нам сказать! Только бесчисленные протоколы писали. А ты, оказывается, в этой придорожной забегаловке работаешь… Ты выглядишь жутко, Ильяс! Одет в какое-то старое тряпьё. Кто бы сейчас тебя увидел и не узнал бы. И мне бы не поверил, если я скажу, что ты так можешь одеться.

Из всей её болтовни самым ценным было то, что он узнал своё имя. Ильяс! Оно сразу же легло на душу, сразу же отозвалось в его сознании: «Моё! Моё имя…» Сладостно отозвалось, щемяще-радостно.

– Простите, – снова повторил Ильяс, желая прервать болтовню девушки, – Вы, наверно, издалека приехали. Проходите, садитесь за столик, расскажите мне кто я… И это ужасно… Это так ужасно ничего о себе не знать. Как-будто и нет меня. Я себя потерял, понимаете?

– Да уж… – сочувственно кивнула девушка, – Я Эльмира, твоя невеста, а тебя зовут Ильяс Тагаев. Ты племянник Тагира Тагаева, не помнишь?

– Нет. Но вы не представляете, как я рад узнать своё имя. Вы вернули мне себя, спасибо вам, – с волнением в голосе произнёс молодой мужчина. Он и вправду чувствовал себя так, словно снова обрёл значимую часть себя. Ильяс Тагаев. Как всё-таки хорошо снова найти своё имя. Но она, кажется, упомянула, что является его невестой. И он растерянно добавил, – Вы извините, но я вас совсем не помню…

– Ах, да! Я Эльмира Салихова. Мы помолвлены. У нас скоро свадьба. Твой дядя настаивал, чтобы как можно скорее… Садись в машину, Ильяс, поедем домой. Я только заправлюсь. Собственно, и сюда-то я чудом заехала с трассы, только потому что бензин кончился.

– Извините, Эльмира, но я не могу так сразу… Дайте мне, пожалуйста, время, хотя бы до завтра. Я сам вернусь. Мне нужно подготовиться. Это нелегко…

– Д, я понимаю… – сникла девушка, – Конечно, понимаю. Если кто-нибудь из твоих друзей и бывших однокурсников случайно увидят тебя в таком виде, они в шоке будут. Но только не тяни с возвращением.

– Оставьте мне адрес, по которому я должен приехать. Извините, мне нужно собраться с мыслями…

Как только Эльмира вырвала из блокнота листок с адресом, Ильяс взял поднос с посудой и поспешил в кухню. У молодого мужчины возникло тягостное, но отчётливое чувство, что он сбегает. И сразу же догадка раскалённой иглой прожгла его сознание. А что, если он не хочет ничего вспоминать?! Ни эту девушку, не вызвавшую в нём никаких чувств, кроме неловкости за свой внешний вид и беспомощность из-за потери памяти, ни то, что случилось перед аварией… А может, он и назад возвращаться не хочет? Ведь что-то же помешало ему сесть в машину этой девушки.

Вечером он пошёл к бабе Нюре, потому что обещал ей помочь по хозяйству. Она усадила его за стол и принялась с жадным интересом слушать, как Ильяс рассказывал о разговоре с этой девушкой. Ильяс сидел за столом, обхватив голову руками и крепко сжав виски ладонями. Перед ним стояла тарелка, доверху наполненная борщом, но есть ему совершенно не хотелось.

– Я не знаю эту девушку. Я ничего к ней не почувствовал.

– Таки она ж твоя невеста… – выдохнула потрясённо баба Нюра, – Видно, что она из очень обеспеченной семьи, вона какая машина…

– «Майбах», – внезапно сказал Ильяс, – У меня был такой, только чёрный.

Он сам не понял, как в памяти возник образ дорогого мерседеса, тёмно-синего, переходящего в чёрный, как цвет ночного неба. Полночный синий… И то чувство абсолютной уверенности, что этот автомобиль принадлежал когда-то ему, удивило молодого мужчину до лёгкого шока.

– Мне страшно, баба Нюра… Мне почему-то страшно возвращаться в мою прошлую жизнь, – с отчаянием признался он.

Пожилая женщина подошла, положила ладонь ему на плечо, тяжело вздохнула и ответила:

– От прошлого никуда не денешься, сынок. Побудь денёк-другой здесь. Я тебя никуда не гоню. Соберись с мыслями, вона ты какой потерянный…

Ильяс взглянул на тарелку с супом, к которой так и не притронулся и сказал быстро, решительно, разгоняя мрачные мысли:

– Баба Нюра, может вам ещё дров наколоть?

– Эх, какой ты прыткий, – засмеялась она, – Дров-то больше нету, все вчера переколол. Пошли в огород, я тебе лопату дам, грядки мне к зиме перекопаешь.

После физической работы на свежем воздухе стало немного легче и спокойнее, внутренняя дрожь отступила, даже аппетит появился. Поэтому, когда вечером пришла продавщица Галина и принесла банку парного молока, это оказалось кстати.

– А мы с Рамилем теперь в одном магазине работаем, – пояснила она бабе Нюре и сразу же обратилась к молодому мужчине, – Ты такой бледненький, Рамиль.

Ильяс вымыл руки под умывальником во дворе и принял стакан молока из рук Галины, быстро и жадно выпил, и только после этого сказал:

– Ильяс. Я узнал своё имя.

– Сам узнал? – удивилась Галина, не отрывая наглого призывного взгляда круглых карих глаз с его лица.

– Приезжали к нему. Невеста, – с готовностью сообщила баба Нюра. Галина в миг заметно погрустнела, сникла и задерживаться не стала. После её ухода, баба Нюра заметила:

– Хорошая девка. Да и ты ей понравился. Она, правда, хорошая. Если бы твоя невеста не нашлась, тебе бы пара хорошая была. Она разведёнка, правда. С ребёнком. Но баба простая, работящая. И, главное, порядочная. Раньше Амат заправку держал. Галя у него официанткой в кафе при заправке работала. Потом дела у Амата плохо пошли, разорился он, бизнес прикрыл, людей ему пришлось уволить. Так Верка Павлова в суд на него подала за то, что компенсацию ей не выплатили, а Галя не стала жаловаться. Так через год Амат снова на ноги встал, супермаркет открыл и Гальку сам на работу позвал. Сказал, ты, мол, тогда в моё положение вошла, теперь я только тебя хочу на работу взять.

Ильяс слушал рассеянно, сидел на топчане, по-турецки скрестив ноги и наблюдал, как баба Нюра скрюченными от артрита руками моет посуду.

На следующий день ближе к полудню, когда Ильяс наводил порядок в подсобке и протирал пыль с полок, его окрикнул дядя Амат.

– Ильяс! К тебе девушка пришла.

И не успел Ильяс выйти, как в дверях подсобки показалась невысокая худенькая девушка, светловолосая и голубоглазая. На ней тонкое шерстяное платье цвета капучино, поверх платья серое пальто. Ильяс, решивший, что вернулась Эльмира, не ожидал увидеть совершенно другую девушку. А она стояла и смотрела на него пристально, не мигая, в красивых голубых глазах застыла холодная злость, нежно-розовые губы подрагивают и пальцы сжаты в кулачки. Ильяс, не обращая внимания на мельтешащего в коридоре любопытного Амата, смотрел на девушку, чувствуя, как в его груди растекается мягкой тёплой волной нежность. А в сознании отчётливая мысль: «Боже, какая красивая… Нарисовать её хочу…»

– Мы знакомы? – спросил он, продолжая разглядывать девушку и ощущая смутное беспокойство, но не такое, как вчера при встрече с Эльмирой. Это было беспокойство другого рода. Он чувствовал острую тревогу за неё и пронзительную, до боли пронзительную, нежность.

– Хватит притворяться, Ильяс! Я не Эльмира, ни слову твоему не поверю! – неожиданно злобно воскликнула она. И несмотря на то, что в её голосе прозвучала только злоба, Ильяс уловил мягкость и бархатистость её голоса, её голос, как и она сама, вызвал в нём трепет, показался родным, прекрасным…

А девушка, гневно сверкая глазами, продолжала:

– Хватит строить из себя дурака! Я всё равно тебе не поверю. Не поверю больше! Никогда! Подлец! Бессовестный мерзкий подонок…

Ильяс растерялся от такой реакции девушки и так же растерянно произнёс:

– Но я, правда, ничего не помню…

– Где мой ребёнок? Скажи, где мой ребёнок?! Я никуда не уйду отсюда, пока ты не скажешь, где он! – истерично закричала девушка и вцепилась в рукав его рабочей куртки. Из её светлых чистейших аквамариновых глаз полились слёзы.

– Господи… – опешил Ильяс, но быстро взял себя в руки, подхватил бьющуюся в истерике девушку и осторожно прижал к себе. Она била его кулачками по груди, пыталась вырваться, а он стоял, держал её крепко и чувствовал такое своё родное, тёплое, близкое… К нему вдруг вернулось чувство дома. Он не знал, кто она, ни её имени, не понимал цели её приезда, ни того, что она от него с таким отчаянием требует, но чувствовал такое благодатное успокоение и счастье, какое не ощущал с тех пор, как пришёл в себя на больничной койке.