Африканский самурай

– Покажи, откуда ты родом!

Нобунага дал отрывистую команду. Девушка с оранжевыми искорками в глазах скользнула в сторону, не поднимая головы, прежде чем я успел сказать ей еще хоть слово. К Нобунаге поспешил слуга с тряпичным свитком в руках.

– Ваш монах Органтино поднес этот дар, – произнес Нобунага, с гордостью разворачивая свиток.

Это оказалась прекрасно нарисованная карта мира, настолько подробная, насколько позволяли знания португальских моряков. Он выжидающе посмотрел на меня. В его глазах я заметил жажду новых знаний, любопытство, о котором говорил Органтино.

Я неуверенно посмотрел на него, не желая разочаровывать. В каюте капитана я часто видел карты, но это были карты морей, а не земель. Я попытался представить себе, как те карты соотносятся с той, что сейчас развернулась передо мной. Я ткнул пальцем туда, где, как мне казалось, находилась Африка, и Нобунага своими пальцами отмерил расстояние оттуда до Японии.

Если он был поражен, как велико это расстояние, то меня удивило, насколько оно мало. Труд моряков мало меня интересовал, но моих знаний хватало, чтобы судить о расстоянии по карте, и если мне казалось, что я нахожусь на другом конце света от того места, где меня захватили в рабство, то Нобунаге хватило размаха пальцев, чтобы покрыть все расстояние.

– Я бы хотел однажды увидеть это чудесное место!

Я был рад его веселости, но помнил совет брата Органтино. Настроение Нобунаги могло измениться в мгновение. Времени на раздумья не было. Все началось неплохо, но до безопасности было еще далеко.

Принесли еще саке, еще еды. Мужчины перед помостом смеялись и шутили, но сохраняли достоинство, ни на миг не забывая о присутствии Нобунаги. Только трое мужчин, сидевших на помосте ниже Нобунаги, хранили молчание.

Я пригляделся к ним: старший – седовласый и лысеющий, второй – более дородный с густой черной бородой и усами, третий – жилистый, с уродливым лицом и проницательными глазами. Все трое были одеты в шелковые кимоно, но поверх них были украшенные изящным шитьем накидки, широкие в плечах и сужающиеся к поясу. Они сидели, привычно подвернув пятки под себя. В основном они сидели неподвижно, но когда совершали хоть малейшее движение, оно приобретало церемониальную торжественность. Я отметил, что в этом зале только им было дозволено носить мечи, тогда как мужчины, сидевшие вдоль стен зала, были безоружны.

Мне хотелось спросить, кто они такие, но я решил этого не делать. Когда Нобунага наелся, он снова хлопнул в ладоши.

– Приведите сказителя. Пусть поведает нам о «Божественном ветре»!

Ранмару наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Нобунага оказывает тебе честь. Эта история – одна из его любимых.

Вскоре двери в дальней стене снова раздвинулись, и в центр зала вышли трое мужчин. На первый взгляд они были с ног до головы облачены примерно в такие же доспехи, какие носили воины, что привезли меня из иезуитской церкви. Приглядевшись, я увидел, что, в отличие от тех всадников, в доспехах этой троицы не было металла, если не считать шлемов. Доспех полностью состоял из толстой кожи и казался немного более громоздким и стеснявшим движения. Он походил на более старую версию доспехов конных самураев, и, если это действительно был какой-то костюм, у этих мужчин не было времени так быстро его надеть. Единственная возможность заключалась в том, что в доме целая армия слуг была готова в любой момент исполнить любую прихоть Нобунаги.

Трое мужчин поклонились, опустившись на колени, потом вскочили на ноги с таким изяществом, словно на них не были надеты тяжелые костюмы. Зал затих, и первый из троицы заговорил громким и четким голосом.

– Три столетия назад монголы послали к нашим берегам свои корабли. Тиран Хубилай-хан покорил Китайскую империю и задумался о новых завоеваниях. Япония еще была неведома Хубилаю, но до его слуха дошли рассказы о набегах наших пиратов на прибрежные деревни Китая и Кореи, и так он узнал о нас. В день, когда монгольские паруса впервые показались у наших берегов, случился пожар в святилище Хатимана, божества войны. Это знамение не предвещало ничего хорошего.

Казалось, всем присутствовавшим в зале эта история была хорошо знакома, но все слушали увлеченно, и в первую очередь Нобунага. Я рискнул подольше задержать взгляд на его профиле. Его волосы были туго стянуты в низкий пучок на затылке. Трепещущий свет ламп подчеркивал тенями линии его скул и подбородка. Он не просто наблюдал за актерами, он пожирал их взглядом, словно ему самому хотелось принять участие в повествовании. Троица актеров выстроилась в оборонительный порядок, положив ладони на мечи.

– Первый удар монгольские корабли нанесли по Цусиме, и мы оказались не готовы к их варварской тактике. Никогда прежде чужеземная армия не ступала на наши земли, и монголы пронеслись по ней, истребляя нас.

Пока ведущий актер продолжал повествование, двое товарищей за его спиной живописно падали на пол, вставали и падали снова.

– Славный самурай Сукэсада взял в руки меч и сразил двадцать пять захватчиков в рукопашной, но монголов было слишком много, и они победили.

Актеры вытащили из ножен деревянные мечи и стали принимать воинственные позы.

– Они высадились на остров Ики и встретили столь же бесстрашное сопротивление, но с тем же результатом. Прежде чем войти в залив Хаката, они прибили тела японских воинов гвоздями к носам своих кораблей и развесили их на мачтах, обагрив паруса благородной кровью наших соплеменников. Японское войско собралось на берегу, ожидая восхода солнца и начала высадки, но ночью поднялся ветер. Он налетел с такой силой, что под его напором падали вековые деревья на опушке леса. Порывы срывали черепицу с крыш храмов и швыряли ее во вражеские корабли. Вода сердито бурлила и вставала стеной, чтобы обрушиться на борта. Паруса надувались и лопались, и монголам приходилось кричать, чтобы стоящие рядом могли их услышать. Корабли унесло в море, и, когда наступило утро и ветер утих, монголы сбежали к более безопасным берегам.

Мужчины оперлись на мечи, изображая усталость, и вознесли благодарственную молитву тайфуну, спасшему их. Ведущий актер поднял голову.

– Семь лет минуло, прежде чем монголы вернулись. Вторая война походила на первую. Цусима, потом – Ики, за ним – залив Хаката. Они сели в лодки и устремились к берегу, словно блохи. Наши стрелы осыпали их волна за волной, но монголы продолжали грести к берегу. Каждый сраженный монгол служил товарищу щитом. Враги швыряли тела своих погибших в нас и атаковали, укрываясь за ними. Монголы нахлынули, словно море, и живых было бы не отличить от мертвых, если бы в глазах одних не бушевала ярость, уже угасшая в глазах других. Когда они подошли слишком близко для наших стрел, мы взялись за мечи и принялись рубить эту ужасную орду, но оказались не в силах сдержать напор. Мы падали, нас стаскивали с коней и убивали. Строй нарушился, бойцы отступили под прикрытие леса, оставив берег. Пляж был усыпан телами убитых с обеих сторон. Но когда уже казалось, что все пропало, небо вновь затянули тучи. Море потемнело, поднялись волны с гребешками пены. Когда ударила первая молния, корабли монголов уже раскачивались, сначала опасно кренясь на один борт, потом едва не опрокидываясь на другой. Капитан одного из кораблей совершил ошибку и развернулся поперек волны. С опушки леса мы видели, как корма судна взмыла вверх и опрокинулась вперед. Толстая главная мачта треснула от удара о воду, и палуба разлетелась в щепки. Из разорванного днища дюжина монголов с криками посыпалась в бурлящее море, бесславно уйдя из нашего мира в мир иной. Еще один корабль опрокинулся и целиком ушел под воду с тихим шумом, похожим на биение сердца умирающего. Остальные капитаны действовали решительнее, быстро подняв якоря и позволив ветру отнести их в более спокойные воды открытого моря. Монголов на берегу охватила паника. Несколько десятков опрометчиво устремились к кораблям, бросаясь в бурные воды. Проплыв совсем немного, они уходили под воду и тонули. Другие рассеялись вдоль берега в обе стороны. Но большинство стояли на месте до тех пор, пока мы не подняли луки и не успокоили лошадей. Следующие несколько дней мы рубили монголов на берегу и в лесах. Выследили их всех до единого и прикончили. Никогда более их корабли не возвращались к нашим берегам. Вновь «Божественный ветер» выступил на стороне Японии и смел наших врагов.

Весь зал встал с радостными криками. Актеры сняли шлемы и низко поклонились сначала стоявшим на помосте, потом в обе стороны, потом снова помосту и, пятясь, вышли той же дорогой, которой и пришли. Нобунага горделиво вскинул подбородок, словно описанную только что победу одержал он сам. Один из мужчин в зале поднял свою чашку в сторону Нобунаги и прокричал: «Тенка фубу!»

Крик подхватили другие, и вскоре все собравшиеся в зале уже стояли, поднимая чашки в честь Нобунаги с криками:

– Тенка фубу! Тенка фубу!

Я не сразу понял, что это значит.

Тенка фубу.

Земля под властью одного меча.

Глава 7

Когда я вернулся в иезуитскую церковь в сопровождении четырех воинов Нобунаги, время уже было позднее. После повествования о «Божественном ветре» собравшиеся ненадолго притихли, но вскоре атмосфера кутежа воцарилась вновь. Один из мужчин, сидевших вдоль стены, смело потребовал от чужеземца украсить вечер своим рассказом, и я, по настоянию Нобунаги, согласился.

Я уразумел, что в зале, к моему облегчению, были в основном воины. Политики всегда вызывали у меня неловкость, но в компании солдат я чувствовал себя спокойно. Я принялся рассказывать о том, как победил султана с парой телохранителей. Все они были верхом на верблюдах. Если в японском языке и было слово «верблюд», то я его не знал, поэтому описал огромных лошадей, на полторы головы выше японских скакунов, с короткой лохматой шерстью и горбами на спине, в которых они хранили запасы воды, позволявшие целыми днями ходить по пустыне и не пить. По залу понеслись удивленные шепотки, когда я описывал высоких коней с горбами, несущих правителей и воинов, подробно рассказывал о пышных одеяниях и искривленных клинках моих врагов.

Я попытался воспроизводить драматические жесты актеров, рассказывая об этом бое, и, когда я снова сел на татами рядом с Нобунагой, собравшиеся радостными криками приветствовали мою победу. Особенно громко они кричали, когда я описал, как выбил султана из седла, ударив его верблюда по морде голой рукой. Когда Нобунага обернулся ко мне и тихо спросил, сколько правды в моем рассказе, я ответил: «Ни единого слова, мой господин», на что Нобунага широко улыбнулся и снова наполнил чашку.

Когда под конец пира меня отпустили, я попятился к выходу из зала, кланяясь своим хозяевам, но глубже всего Нобунаге. В дверях я громко ударился затылком о притолоку, чем рассмешил напоследок собравшихся, и ушел.

Теперь, стоя у ворот церкви, я глубоко вдыхал ночной воздух и собирался с мыслями. Я был не слишком пьян, но сильно устал еще до начала пира, и глаза слипались, а мысли в голове еле шевелились. Воин постучал в дверь, и во дворе послышались шаги ног, обутых в сандалии. Меня ждали.

Ворота открылись, и по другую сторону я увидел брата Органтино. Сначала он посмотрел на меня с облегчением, потом – с любопытством. Он чуть поклонился воинам, которые развернулись и ушли, не проронив ни слова.

Органтино коснулся моего рукава.

– Ты пил?

– Мне показалось, что отказаться будет неучтиво.

– Отец Валиньяно будет недоволен. Идем. – Органтино вздохнул, но мне показалось, что на его губах играет слабая улыбка.

Ворота захлопнулись за мной, и мы вошли в здание. По знаку Органтино нам принесли чай, и чашка с горячим напитком почти полностью скрылась в моих толстых пальцах. Валиньяно и впрямь был недоволен, и лицо его выражало презрение. Однако за время, проведенное среди моряков, он научился быть менее требовательным к добродетельности других. Во всяком случае, если эти другие были ему полезны.

– Судя по всему, тебя приняли хорошо.

Я кивнул. Больше всего мне хотелось лечь на циновку и уснуть, но этому желанию не суждено было исполниться. Я пил чай, наслаждаясь его теплом.

– Там было много народу, они несли дары, стремились засвидетельствовать почтение. Но впустили немногих. В зале было где-то две дюжины мужчин, которые сидели на полу, еще трое – на помосте, и над ними – сам Нобунага.

– Что тебе удалось узнать о нем?

Я умолк, пытаясь обобщить свои наблюдения и понять, что из этого могло быть полезным. И понял, что, по правде говоря, Нобунага не выдал почти ничего.

– Он был дружелюбен. Вел себя скромно, хотя по тому, как смотрят на него остальные, ясно, что его боятся. Он поддерживал пьющих, но сам пил мало. Как и говорил брат Амброзиу, ему нравятся иноземные дары. Он очень гордится картой, которую подарил ему брат Органтино.

Органтино благодарно кивнул.

– Жестокий или милосердный? Мудрый или глупый? Наблюдательный или наивный? – нетерпеливо спросил Валиньяно.

– Я слишком мало видел, чтобы что-то утверждать.

Валиньяно фыркнул.

– А те трое, что сидели на помосте перед ним?

Я как сумел описал всю троицу и увидел, что Органтино кивает. Когда я закончил, он дополнил мой рассказ.

– Полководцы Нобунаги. Коротышка с морщинистым лицом – Тоётоми Хидэёси. Пользуется репутацией прекрасного стратега, да и в политике разбирается неплохо. Когда войско Нобунаги осадило замок Инабаяма, Хидэёси подружился с местным крестьянином и узнал от того о козьей тропе, ведущей к задней стене замка. Хидэёси с небольшим отрядом прошел по этой тропе, ночью взобрался на стену, поджег склады, чтобы отвлечь внимание гарнизона, и открыл главные ворота, в которые вошла армия Нобунаги. Так осада, которая должна была тянуться многие месяцы, завершилась в один день. Толстяк, которого ты видел, – это Токугава Иэясу. Он сам – тоже даймё, правитель провинции Микава, но присягнул на верность Нобунаге и до сих пор эту присягу не нарушал. Он смел, иногда даже слишком, но также терпелив и исключительно предан. Однажды он удерживал замок против войска клана Такэда всего с пятью самураями. Он приказал открыть ворота, зажечь все светильники, а одного из своих людей поставил бить в барабаны. Такэда могли одержать легкую победу, просто войдя в ворота, но решили, что это ловушка. Войско Такэда разбило лагерь под стенами замка, вместо того чтобы захватить его, и это дало осажденным возможность дождаться подкреплений. Третий полководец, старший из трех, это Акэти Мицухидэ. Этот человек питает бо́льшую склонность к искусству и философии, нежели к войне, но тем не менее по-своему опасен. Он сыграл важнейшую политическую роль, организовав поддержку свержения Нобунагой сёгуната Асикага. До этого он несколько лет был ронином, самураем без хозяина. Он долгие годы служил клану Сайто и не сразу примкнул к Нобунаге после их поражения, поэтому не был связан клятвой ни с одним из даймё. Мы не знаем, что заставило его передумать, но, говорят, он еле сводил концы с концами. Это обычное дело для ронинов – потеря хозяина означает и потерю земельных владений, после чего они довольно быстро скатываются в бедность. Многие, чтобы выжить, становятся бандитами, но Акэти, говорят, не пал столь низко. Мне как-то рассказывали, что однажды, когда он устроил небольшой ужин для друзей, его жена продала свои волосы, чтобы оплатить его. Когда он об этом узнал, то был так поражен, что поклялся никогда не брать наложницу, какого бы высокого положения ни добился.

– Хм… По крайней мере, человек чести.

Я вспомнил, как сурово Валиньяно смотрел, когда уводили разрыдавшуюся наложницу Аримы. Хотя священники и не могли жениться, ходили слухи, что некоторые частенько посещают бордели, и у Валиньяно всегда вызывало отвращение даже упоминание о подобных слухах. Неверность была для него тем грехом, которого он не терпел.

Валиньяно потер глаза – это означало, что он устал не меньше меня. Я снова сделал глоток чая в предвкушении скорого завершения беседы и возможности поспать.

– Нам не следует подходить к их понятиям чести с нашими мерками, отец Валиньяно.

– Напротив, брат Органтино. Именно это мы и должны делать. Мы можем украшать свои церкви так, чтобы они походили на местные храмы, изучать их язык и их обычаи, но мы не должны жертвовать своими моральными принципами. Мы должны привести их ближе к Богу, брат, а не позволить им оттолкнуть нас от Него.

– Разумеется, – склонил голову Органтино в знак извинения. – Я сейчас же приступлю к организации аудиенции для вас, отец.

Чашка выскользнула у меня из руки и со стуком упала на пол. Сквозь смежающиеся веки я увидел, как на меня, сидящего в углу комнаты, укоризненно смотрят оба священника.

– Кажется, мне пора спать, – сказал я.

* * *

Брат Органтино сдержал слово, и спустя два дня я снова стоял перед Нобунагой.

Накануне войско господина Нобунаги прошло величественным маршем по улицам Киото. Отец Валиньяно снова расспрашивал меня о приеме в Хонно-дзи, и я описывал произошедшее во всех подробностях, которые только мог припомнить, – как он тер меня, как неправильно произнес мое имя, как выступали актеры, а заодно рассказал о своих наблюдениях за людьми в зале, за тремя полководцами и за самим Нобунагой.

Пока я говорил, по улице у наших ног текла торжественная процессия. Сначала – кавалерия. Воины в легких доспехах на лоснящихся лошадях. На седлах укреплены флаги с эмблемой клана Ода, лениво покачивавшиеся на ветру, пока воины вели коней легкой рысью. За ними шли асигару – пешие воины в кожаных шлемах и свободной одежде, с металлическими наплечниками и кирасами, состоявшими из рядов кожаных пластинок, закрывавших грудь, словно чешуя. Они маршировали за знаменами Ода и несли нагинаты – оружие, напоминавшее мое собственное копье, но с более тонким древком и более длинным, изогнутым наконечником, вероятно, в большей степени рассчитанное на то, чтобы цеплять и рубить противника, чем мое оружие, предназначенное для колющих ударов и, если нужно, метания.

Самураи Нобунаги в этом параде не участвовали. Они ожидали во внутреннем дворике императорского дворца вместе с тремя полководцами: пожилым философом Акэти Мицухидэ, суровым и верным Токугавой Иэясу и жилистым стратегом Тоётоми Хидэёси. Здесь же были император и сам Нобунага.

Мы стояли на втором этаже иезуитской церкви, наблюдая за процессией, шедшей по улицам Киото в сторону императорского дворца. Я наблюдал глазом военного – изучал, как воины двигаются, чем вооружены, какое расстояние между людьми в строю, насколько слаженно они действуют. Валиньяно и стоявший рядом с ним Органтино наблюдали глазами политиков.

– Зачем такая демонстрация силы? – спросил Валиньяно.

– Император по-прежнему остается божественным правителем Японии, – пояснил Органтино, и я заметил, как дернулась бровь Валиньяно при слове «божественным». – Однако он не обладает военной мощью. В делах обороны император всегда полагается на сёгуна. Со временем сёгуны подменили собой императоров в качестве фактических правителей Японии и в каждую провинцию назначают своего сюго – губернатора. Но власть сёгуната тоже пошатнулась, и провинциальные сюго стали своевольничать. Начали оставлять себе собранные налоги, вместо того чтобы отправлять их в столицу, и воевать с соседними провинциями, пытаясь расширить свою территорию. Сюго, назначенные управлять провинциями от имени сёгуна, стали независимыми даймё или военачальниками, что привело к расколу Японии и войне, которая продолжается уже сто лет.

– Но теперь Нобунага окончательно сверг сёгуна и вновь объединяет провинции. Императору приходится полагаться только на него.

– Вот именно. Здешняя политика – сложное равновесие между традициями и реальностью. Император никогда не должен терять лицо. Нобунага воздает ему почести этим парадом, в то же время давая императору понять, что теперь он – главная военная сила в Японии. При этом он показывает остальным даймё, что контролирует императора, то есть за ним и главная политическая сила в Японии.

– Тот, кто имеет власть над короной, сильнее того, кто эту корону носит.

Органтино кивнул, и Валиньяно продолжил наблюдение за парадом, по обыкновению что-то обдумывая.

* * *

Когда нас ввели в ворота, храм Хонно-дзи представлял собой настоящее море человеческих тел. Мужчины и женщины повсюду снимали украшения, собирали еду, одежду и оружие, грузили телеги, кормили, поили и подковывали лошадей. Завершив представление для императора, Нобунага явно спешил покинуть Киото.

Когда нас вызвали, Валиньяно взял собственную свиту – кроме брата Органтино и меня его сопровождали еще с десяток священников рангом пониже, которые тащили тележки и ящики. Один из стражей у ворот начал было досмотр, но другой быстро его остановил. Похоже, Нобунага отдал приказ относиться к нам с уважением. Тем не менее копье и меч у меня отобрали, и в приемную я снова вошел без оружия.

Без двух дюжин людей, рассаженных вдоль стен, главный зал казался намного больше. Нобунага сидел на верхнем ярусе помоста с поистине императорским достоинством. Троих генералов, которые сидели на помосте перед ним двумя днями ранее, сегодня не было. Только изнеженный темноглазый юноша по имени Ранмару, который ввел нас в зал и занял место рядом с Нобунагой.

Органтино начал переговоры.

– Господин Нобунага, я, как всегда, очень рад вас видеть, и ваш прием оказывает нам великую честь. Также для меня большая честь представить вам очень уважаемого и высокопоставленного представителя нашей церкви, который провел много месяцев в море ради возможности увидеть вас. Представляю вам отца Алессандро Валиньяно, визитатора миссий в Индии.

Валиньяно поклонился, но не столь низко, как того требовали обстоятельства, и это наверняка было сделано намеренно. Нобунага кивнул Валиньяно, решив не обращать внимания на оплошность. От непринужденности и простоты нашей прошлой встречи не осталось и следа. Нобунага еще даже не посмотрел в мою сторону и никак не выдал знакомства со мной. Я стоял за плечом Валиньяно в нескольких шагах позади. Он шагнул вперед.

– Как сказал брат Органтино, я и в самом деле проделал дальний путь, мой господин. Я привез вам приветствие от самого папы, который выражает свою благодарность за то, что вы позволили нам нести слово Божье вашему народу. Надеюсь, наш Господь благословит труды ваши, а вы позволите нам продолжать наше дело.

Валиньяно взмахнул рукой, и вперед вынесли ящики.

– Надеюсь, господин окажет нам честь, приняв эти скромные дары.

Ящики открылись, давая возможность разглядеть подарки. Тонкие хрустальные кубки и бутылки с лучшим португальским вином, бархатные одеяния, меха и тонкой работы золотые ожерелья. Нобунага тщательно разглядывал каждую вещь, поднимал бокалы, чтобы рассмотреть их в солнечном свете, перебирал пальцами ткани, но больше не последовало почти никакой реакции, пока Ранмару не собрал подарки и не вызвал слуг, чтобы их унести. Нобунага так и не сказал ни слова.

Отец Валиньяно стоял ко мне спиной. Я не видел его лица, поэтому не могу сказать, были ли его следующие слова плодом тщательной подготовки или искусной импровизации. Но ни в том случае, ни в другом потрясение, вызванное его словами, не было бы меньшим.

– Я предлагаю последний дар, подобных которому не существует в Японии. Если церкви будет позволено продолжать работу в этих землях, мы будем трудиться под защитой господина Нобунаги. Это значит, что собственная охрана мне не нужна.

Возникло такое чувство, будто у меня сжимается кожа. Других ящиков в зале не было, больше нечего было вынести. Я уперся взглядом в затылок Валиньяно, словно тем самым мог помешать ему говорить. Остальные в зале еще не поняли, что происходит.

– Я предлагаю вам одного из лучших воинов, которые встречались мне во всех землях, где мне довелось побывать, – продолжал Валиньяно.

Присутствующие в зале начали осознавать, к чему он клонит, и понимание прокатилось по залу волной, которую я ощутил физически. У стоявшего рядом Органтино дернулась рука.

– Обученный с юных лет и проведший с оружием половину жизни, это молодой мужчина, но старый солдат. Он обучен владеть мечом, копьем, кинжалом, луком, палицей и аркебузой и сведущ в тактике. Я предлагаю вам моего слугу, которого вы зовете Ясукэ.

Волна рассыпалась, окатив всех присутствующих. Валиньяно и Нобунага, не мигая, смотрели друг на друга. Хоть как-то отреагировал только Органтино. Он посмотрел на меня с оторопью, показывавшей, что понятия не имел о том, что должно произойти. Нобунага улыбнулся, но лишь слегка, словно это была уступка, которой он ждал, и мне показалось, что детали этой встречи были обговорены заранее. Отправить посланцев, чтобы втихаря разузнать, какие дары вызовут наилучший отклик, было вполне в духе Валиньяно, но ему хватало и умения читать людей на месте, чтобы предложить то, что их больше всего заинтересует.

У меня сдавило грудь, словно воздух в легких вдруг сменился льдом. На мгновение мне захотелось что-нибудь сказать, но я не знал что. Что я мог сказать? В этом зале я был единственным, кто не обладал никакой властью. За мной не стояли ни церковь, как за Валиньяно и Органтино, ни сильный клан, как за Нобунагой и Ранмару. Меня угнали из деревни, от моего народа, разлучили с теми, кто мог мне помочь, и заставили рассчитывать лишь на благоволение и богатство тех, кто при первой же возможности был готов обменять меня на что-нибудь более ценное.