Африканский самурай

Глава 5

Едва мы сошли на берег в порту Сакаи, как Валиньяно начал раздавать распоряжения. Он решил совершить семидневный переход из Сакаи в Осаку, потом остановиться на целую ночь перед последним переходом из Осаки в Киото. Это был не самый быстрый способ передвижения, но он должен был вызвать самую большую шумиху. Возможно, слухи дойдут до ушей Нобунаги и пробудят в нем достаточный интерес, чтобы он сам захотел с нами встретиться.

Валиньяно муштровал процессию священников с методичностью военного. Он ехал верхом впереди в торжественном черном одеянии с украшенным драгоценностями распятием на шее и вез шкатулку с частицей креста Господня. Я следовал за ним с копьем, отполированным до зеркального блеска, и пешком был почти одного роста с Валиньяно, сидевшим на лошади.

За нами шли остальные священники в более скромных коричневых рясах и сандалиях, которые едва ли были способны пережить этот путь. Священникам было поручено держать перед собой книги, но я знал, что лишь немногие из них умеют читать. Остальные должны были прилежно смотреть на страницу и петь гимны по памяти. Некоторые несли колокольчики на веревках, которыми должны были помахивать из стороны в сторону в унисон. Эту группу возглавляла троица священников, которым выпала незавидная участь держать резной деревянный крест размером больше любого из них, прекрасно понимая, как взбешен будет Валиньяно, если их ноша хоть немного наклонится в сторону. Замыкали процессию носильщики, нанятые через Мураками, которым было строго-настрого приказано не привлекать к себе внимания.

Тщательно спланированная отцом Валиньяно помпезность произвела в точности тот эффект, на который он рассчитывал. Звон колокольчиков заставлял горожан выходить на улицу, и они стояли толпами вдоль дорог, по которым мы проходили, показывая пальцами, хлопая в ладоши и оживленно переговариваясь. Иногда мне удавалось различить слова вроде «гигант», «быки» или «чернила», и я понимал, что чаще всего пальцы были направлены на меня.

Первый день прошел гладко, но с приближением к Осаке начались проблемы. Жители портовых городов встречали африканцев, которые загружали и разгружали корабли в порту, а иногда и выходили в город, когда иностранным морякам доводилось провести ночь на берегу, но в городах, удаленных от побережья, многие никогда прежде не видели чернокожих.

Люди толкались на улице, тянули ко мне руки, сравнивая размер и цвет ладоней, иногда подпрыгивали, чтобы посмотреть, смогут ли сравняться со мной ростом, а потом подбивали товарищей делать то же самое. Когда удавалось оттеснить их в сторону, они пристраивались к процессии, как и многие мужчины и женщины из мелких городишек. Наш эскорт разросся с нескольких десятков до нескольких сотен. В Осаку мы пришли на целых полдня позднее, чем рассчитывали. Здесь нас приветствовали ученики семинарии из Киото, которые пожелали присоединиться к нам на пути в столицу. Они принесли новые сандалии для священников, которые с благодарностью надели их на грязные и распухшие ноги.

Утром толпа, ожидавшая нас у ворот, оказалась намного больше той, что мы собрали по пути. За ночь вести разлетелись по всей округе, и местные жители хотели хоть одним глазком взглянуть на странно одетых европейцев и чернокожего гиганта.

– Слишком опасно, – сказал я Валиньяно. – Мы должны разделиться. Мы отправимся в Киото небольшими группами, стараясь избегать толпы, и встретимся там.

– Чушь. Мы войдем в Киото в полном сиянии славы матери-церкви, и чем больше японских душ последует за нами, тем лучше.

Валиньяно распорядился открыть ворота и отправить полдюжины лошадей, чтобы расчистить дорогу через толпу. В Киото мы отправились тем же порядком. Семинаристы выстроились позади священников, изображая кающихся грешников. Они спустили рясы до пояса и шли, склонив головы, распевая и нахлестывая себя по спинам и плечам до крови короткими узловатыми веревками и плотно связанными пучками камышей.

Толпа напирала, но позволила нам пройти. Ко второй половине дня мы достигли окраины города, и окружавшие нас люди стали вести себя более шумно. Процессия стала напоминать праздник. Мужчины пили саке из кожаных фляжек и пускались в дикие судорожные пляски. Распутные женщины распахивали кимоно, обнажая грудь, а иногда и больше, чтобы привлечь возможных клиентов. Людское море волновалось и теснило нас. Люди цеплялись за мою одежду, подпрыгивали и пытались удержаться на моих плечах, словно дети.

Толпа преградила путь носильщикам, и они остановились. У кающихся грешников отобрали плети, и теперь мужчины в толпе с громким смехом и криками охаживали ими друг друга. Крест повалили на землю, а хор оставил всякие попытки петь. Валиньяно вертелся в седле, оглядываясь по сторонам, и впервые за все время нашего знакомства утратил уверенность.

Волнение толпы толкало одних вперед, других – назад, все больше отделяя нас друг от друга. Под напором тел кто-то упал, и его затоптали. Толпу распирало во все стороны, словно огромные меха. На землю посыпались прилавки с едой. Немногочисленные богатые горожане, которых несли в паланкинах, оказались в полной беспомощности прижаты к стенам домов. Нищие, аптекари, художники, купцы – все побросали свои места в поисках убежища. Слышался хруст бьющихся горшков, треск рвущихся холстов. Из покореженных клеток на волю вырвались животные, внося свою нотку в общее смятение. В толпе то и дело вспыхивали потасовки, раздался треск дерева – кем-то проломили стену.

Передо мной лошадь Валиньяно в испуге встала на дыбы, и ему с трудом удалось успокоить скакуна. Он указал в сторону церкви и выкрикнул что-то неразборчивое, крепко натянув поводья. Церковь, стоявшая всего в нескольких кварталах от нас, была построена в том же стиле пагод, что и другие окружавшие ее здания, чтобы новообращенные японцы чувствовали себя уютнее, но, к счастью, была достаточной высоты, чтобы ее было отчетливо видно из-за домов.

Слова Валиньяно утонули в общем шуме, но его жест был ясен – каждый сам за себя.

Древком копья я расчистил себе узкую дорожку и побежал, расталкивая мужчин и женщин. Пьяные гуляки бросились в погоню, и по улицам за мной устремилась извивающаяся змея. Я старался бежать по направлению к видневшейся крыше церкви, но временами приходилось сворачивать. На узких улочках и в еще более узких переулках я то упускал ее из виду, то находил снова. Толпу охватил охотничий азарт, они радостно кричали и возбужденно звали остальных. С меня с треском сорвали рубаху, и счастливый обладатель трофея вскинул его над головой, но его тут же поглотила толпа соотечественников.

Чувствуя, как горят легкие и ноги, я бежал что было сил, стараясь приблизиться к цели при любой возможности. В квартале от церкви я свернул за угол и уперся в тупик. Дорогу преграждал деревянный забор. Я повернул обратно, но было поздно. Вход в переулок уже заполнялся самыми расторопными из преследователей.

Я навалился на забор, надеясь, что он поддастся, и, к собственной радости, услышал треск. Занозы глубоко впивались в руки, а за моей спиной бесновалась толпа, радуясь такой демонстрации силы. По рукам и пальцам струилась кровь, но теперь ворота церкви были прямо передо мной. Двое лысеющих мужчин в монашеских одеяниях жестами зазывали меня войти. Я без сил повалился на землю, и они закрыли за мной ворота на толстый засов.

– Идем.

Священники подхватили меня под руки и повели внутрь. Валиньяно с горсткой других священников был уже там.

– А остальные? – спросил я.

– Еще за воротами, но с ними все должно быть в порядке. Бо́льшая часть толпы побежала за тобой.

Словно чтобы подчеркнуть слова Валиньяно, из-за стен послышались напевные требования вывести за ворота черного гиганта. Деревянные столбы заскрипели под напором толпы. Валиньяно выглянул наружу.

– Ворота выдержат?

– Мы не рассчитывали, что понадобится крепость.

Ответивший священник походил на человека, который провел в библиотеках больше времени, чем на кораблях. Под свободной рясой он казался почти толстым, но лицо будто состояло из одних углов – скулы едва ли не просвечивали сквозь кожу, нос напоминал изогнутую острую стрелу. Лицо его было чисто выбрито, а бледно-зеленые глаза мерцали удивительным спокойствием. Он поцеловал руку отца Валиньяно.

– Я – брат Органтино. Жаль, что мы не встретились в более спокойной обстановке, но мы рады, что вы в безопасности. – Он обернулся ко мне. – Нужно заняться твоими ранами.

Я посмотрел на свои руки, грязные и кровоточащие, с занозами, торчащими из порезов. Органтино взмахнул рукой, и вынесли таз с водой. Я морщился, пока молодой священник промывал раны.

Валиньяно стал выяснять, что с остальными. Камень, брошенный из-за забора, громко стукнул по черепице крыши. За ним – другой. Выкрики толпы из просто пьяных стали оскорбительными. Над воротами показалось несколько голов – люди карабкались друг на друга, чтобы посмотреть, что происходит внутри. Ворота прогнулись внутрь.

Тон криков снова изменился, головы развернулись в другую сторону и скрылись из вида. Послышался стук копыт и звук не то палки, не то посоха, ломающего кости. Крики, паника, хаотичный топот ног, и через несколько мгновений – тишина.

– Откройте ворота.

Органтино бросил взгляд на отца Валиньяно, потом размашистым шагом вышел во двор, снял засов и открыл ворота. Въехала дюжина всадников, одетых в черные доспехи и вооруженных длинными посохами, которыми разгоняли толпу, и двумя мечами на поясе. Сзади на седлах были укреплены флаги с одинаковой эмблемой: четыре лепестка, черные с золотом.

Всадник, ехавший во главе, спешился.

– Господин Нобунага хочет видеть человека, ответственного за эти волнения.

Брат Органтино чуть поклонился.

– Мы рады исполнить волю господина Нобунаги, но просим передать вашему господину, что волнения устроили не мы.

Мужчина оттеснил Органтино плечом и поднялся по ступенькам церкви. Царивший всего несколько мгновений назад хаос сменился тишиной, нарушаемой лишь позвякиванием доспехов воина и храпом одной из лошадей за его спиной. При виде меня его глаза расширились. Рука сдвинулась ближе к рукояти меча, и он чуть присел, словно изготовившись к бою.

Рядом со мной стоял Валиньяно, поправляя свое одеяние.

– Я – отец Алессандро Валиньяно, визитатор Индии и представитель Его Святейшества Папы Римского. Я прибыл из Португалии через Рим. Теперь я отвечаю за эту миссию, и мы были бы весьма рады встретиться с вашим высокочтимым господином.

Если воин и потерял самообладание, то очень быстро взял себя в руки. Он выпрямился и убрал руку от меча.

– Господин Ода Нобунага послал за чернокожим человеком и больше ни за кем. И мой господин желает видеть его немедленно.

Глава 6

Мне дали время переодеться, и только. Брат Органтино нашептывал мне на ухо советы, помогая надеть чистую рубашку и дублет.

– Он может быть… непредсказуем. Но редко поступает неразумно. Если он встретит тебя тепло, не расслабляйся. Если он будет зол, не паникуй. Он не ожидает, что ты знаешь их обычаи, поэтому, возможно, будет терпим к ошибкам, но не слишком. Главное – он любопытен. Если ты сможешь рассказать ему то, чего он не знает, он это оценит.

Я пытался понять слова Органтино, но он шептал так тревожно, что это вызывало у меня только лишнюю неловкость. Меня учили иметь дело с опасностью, а не заниматься политикой. Я много раз был свидетелем гладкой и вкрадчивой дипломатии Валиньяно, но во всех этих случаях моя роль сводилась к тому, чтобы стоять тихо, выглядеть внушительно и высматривать опасность. Это он должен был предстать перед Нобунагой, а не я.

Отец Валиньяно еле сдерживал гнев, поняв, что ему придется остаться. В какой-то момент мне показалось, что он набросится на солдат Оды и потребует приглашения. После того как он с таким тщанием подготовился, чтобы привлечь внимание Нобунаги и добиться у него аудиенции, к японскому военачальнику предстояло отправиться мне, а Валиньяно остался не у дел. Честно говоря, мне отчаянно хотелось, чтобы вместо меня говорил священник. Вместо этого я должен был предстать перед Нобунагой после того, как вызвал беспорядки в его столице. Каждая пуговица, которую застегивал брат Органтино, казалась слишком тугой, каждый его совет – слишком сложным.

Валиньяно томился в углу, непривычный к ситуации, которую не мог полностью контролировать. Он наблюдал, как мы перешептываемся. Ему хотелось подойти к нам, чтобы самому дать мне указания, но строгие взгляды ожидавших солдат заставили его сдержаться. От него помощи не будет.

За воротами церкви еще оставались немногочисленные гуляки, но они жались к стенам и прятались в переулках, чтобы очистить дорогу всадникам клана Ода. Я следовал за ними пешком. Меня до сих пор не связали. Я надеялся, что это хороший знак, но, вероятнее всего, шагал навстречу собственной казни.

Храм Хонно-дзи представлял собой обнесенный стеной буддистский комплекс всего в нескольких кварталах от иезуитской церкви. Ни Нобунага, ни любой из тех, кто там находился, никак не мог пропустить переполох, царивший меньше часа назад. Я вдруг ощутил усталость. Впечатления этого дня давили на меня, но нужно было постараться. От этого зависела не только моя жизнь. Теперь я стал первым посланником миссии отца Валиньяно, и, хотя брату Органтино и удалось установить относительно дружественные отношения с Нобунагой, от этой встречи могло зависеть будущее церкви в Японии.

Слухи о том, что странного чужеземца вызвали ко двору, разлетелись по Хонно-дзи, и за воротами собралась небольшая толпа, чтобы посмотреть на меня. Эта толпа была куда спокойнее буйной оравы на улицах города. Люди держались на почтительном расстоянии и разглядывали меня с любопытством, но в остальном не показывали ничего. Их лица оставались безразличными, я не мог прочитать в них ни дружелюбия, ни вражды. Меня повели во внутренний двор и дальше, мимо приземистых, скромно украшенных домиков.

Полагаясь на свою подготовку, я изучал окружающую меня обстановку. Бросалось в глаза отсутствие в буддистском храме любых изображений Будды. Я вспомнил, как брат Амброзиу рассказывал о сожжении храма на горе Хиэй и недавней осаде икко-икки, воинствующих монахов, с чьим влиянием на дела в Японии пытался бороться Нобунага. Статуи, конечно же, убрали, да и сам факт, что Нобунага использовал храм в качестве временной резиденции, скорее всего, был не столь уж и тонким намеком для остальных буддистских монахов. С политикой придется быть осторожнее. Валиньяно хорошо обучил всех нас, но все равно я еще слишком многого не знал.

Мы поднялись по ступеням большого здания чуть в стороне от основного святилища. В приемной толпились самураи, купцы, мелкие феодалы и прочие видные люди, каждый с необычными и изысканными дарами. Я вдруг отчетливо понял, что вот-вот встречу одного из самых видных людей Японии с пустыми руками, но с этим уже ничего нельзя было поделать.

А еще я впервые за последнее время был безоружен. Даже во время сна я всегда держал копье под рукой. Теперь стоять без оружия мне было так же неловко, как большинству было бы неловко стоять голым. Как бы спокойно ни обращались со мной конные самураи, не было никаких сомнений: я здесь пленник, а не гость. По приемной пронесся шепоток. Моя макушка касалась низкого потолка, и все взгляды были устремлены на меня, хотя большинство присутствовавших и проявило достаточно уважения, чтобы притвориться, что это не так.

Старший из всадников тихо проскользнул в главный зал и вернулся спустя несколько мгновений. С ним был юноша с нежной бледной кожей и угольно-черными глазами. Он был одет в замысловатое оранжевое кимоно, зеленые узоры на котором подчеркивали небольшие серебристые пятнышки. Один из ожидавших феодалов приветствовал его по имени – Ранмару. Но тот в ответ лишь вежливо кивнул.

Ранмару жестом подозвал меня, и взгляды некоторых просителей тут же стали враждебными, потому что меня вызвали раньше них.

Меня остановили у самого входа. Юноша, которого звали Ранмару, представил меня как «черного монаха», но было не время исправлять его. Я пригнул голову в дверях и вошел в зал. Войдя, я тут же бросился ниц, коснувшись лбом пола и оставшись в этой позе. Валиньяно сделал все, чтобы подготовить своих спутников. Он обучал меня обычаям японского двора, и, по крайней мере, в этом случае я нехотя признал, что благодарен Валиньяно за внимание к деталям. Когда меня похлопали по плечу, я снова встал в полный рост.

Главный зал оказался огромным помещением с высоким сводчатым потолком. Деревянные балки, пересекавшие потолок, были раскрашены в яркие цвета, и на некоторых были нанесены изображения из буддистских легенд. Чем бы ни было продиктовано решение убрать статуи во дворе, здесь решили ничего не менять. Если в этом была какая-то уступка, значит, Ода Нобунага соглашался с тем, что его власти есть предел. Но лучше было не делать таких предположений, не разузнав побольше.

Ставни на окнах вдоль стены были усыпаны золотыми листьями, но в остальном стены были совершенно голыми. Вдоль них на татами сидели мужчины в ярких кимоно, украшенных цветами или рыбами. Большинство сохраняли неподвижность, но некоторые искоса бросали взгляды в ту сторону, где стояли мы с Ранмару.

В дальнем конце помещения на помосте в несколько ярусов были расставлены изящные шелковые ширмы. На нижнем уровне помоста боком ко входу сидели трое мужчин, а за ними, на самом высоком уровне – Ода Нобунага.

У него была короткая треугольная бородка цвета воронова крыла и аккуратно подстриженные усы. Волосы были зачесаны назад и забраны в тугой пучок на затылке. В отличие от мужчин, сидевших рядами вдоль стен, на Нобунаге было простое кимоно цвета лесной зелени, но ткань явно была более высокого качества и слегка переливалась в свете фонарей. Нобунага поднял руку и жестом подозвал нас.

Двери зала закрылись за нами, и я позволил Ранмару отвести меня к помосту. Там я снова опустился на колени и поклонился, коснувшись лбом холодного пола.

Я услышал шорох. Ранмару опять коснулся моего плеча, и я, подняв голову, увидел перед собой Нобунагу, стоявшего сложив руки за спиной. Нобунага чуть склонил голову набок, изучая меня. Потом жестом приказал мне встать. Поглядев снизу вверх на возвышавшегося над ним чернокожего человека, он еле заметно улыбнулся. Он протянул руку и коснулся моей шеи, слегка сжав кожу между пальцами, потом посмотрел на их кончики, посмотрел на место, где он потер мою шею, чтобы убедиться, что кожа не посветлела. Я не знал, дозволяется ли мне говорить, но решил рискнуть.

– Если моему господину угодно, я немного говорю по-японски. Надеюсь, достаточно хорошо, чтобы не вызвать неудовольствия моего господина.

Было слышно, как ошеломленно открыли рты мужчины, сидевшие вдоль стен. Потом донеслось приглушенное бормотание. Даже мужчины на нижнем ярусе помоста, до сих пор сохранявшие полную неподвижность, подняли головы. Более разную троицу было трудно себе представить. Первый был маленький, худой и уродливый, с плотно сжатыми губами и близко посаженными глазами. Второй был толстый и румяный, черты его лица словно перетекали в складки кожи под подбородком. А третий был старше, почти совсем лысый, только на висках торчали клочками седые волосы.

В глазах Нобунаги тоже промелькнуло удивление, но улыбка не сходила с его лица, словно он пытался разгадать подвох.

– Снимешь рубашку? – спросил он.

Я подчинился, расстегнув сначала дублет, потом стянув надетую под него блузу. Нобунага взмахнул рукой и приказал принести умывальный таз. Появились три служанки. Две несли деревянную кадку с водой, а третья – щетку. Они опустились на колени и скрыли лица, подняв принесенные предметы над головами.

Нобунага снова улыбнулся мне, окунул щетку в воду и начал скрести мою кожу сначала на груди, потом на руках, потом обошел меня и потер спину. На мгновение я вспомнил унижение, когда в меня тыкали пальцами грубые белые люди, осматривавшие нас перед погрузкой в трюм корабля, следовавшего в далекие края.

Любопытство Нобунаги выражалось куда более уважительно.

Я старался стоять неподвижно, прижав подбородок к груди и обернув запястья рукавами рубашки, словно цепью. Прикосновения щетки отдавались болью, особенно там, где я сегодня поранил руки, пробиваясь через забор, и в местах старых ран на спине и груди, оставивших на коже морщинистые рельефные следы. Нобунага бросил щетку в кадку, и служанки бочком, словно крабы, отодвинулись в сторону, не поворачиваясь спиной и не поднимая головы.

Он снова осмотрел мою кожу, ущипнул меня, посмотрел, не останутся ли следы на пальцах, и удивился, увидев, что цвет не изменился.

– Как тебя зовут?

Я назвал Нобунаге имя, которое дали мне португальцы. Нобунага с видимым трудом попытался повторить его.

– Ясукэ.

Я кивнул, не желая ему перечить.

– Эта кожа. Как такое возможно?

– Я родом из дальних земель, господин. Это цвет моего народа.

– И они все такие же высокие?

– Да, господин. Хотя и не все такие сильные. А таких красавцев и вовсе больше нет.

Шутка была рискованная, но она себя оправдала. Нобунага хлопнул меня по плечу и громко рассмеялся. Люди вдоль стен поняли намек и присоединились к нему, и эхо разнесло хохот по залу.

– Иди, садись! Сегодня ты будешь моим гостем. Мне не терпится узнать еще что-нибудь.

Я застегнул рубаху и дублет. Нобунага приказал принести еду и питье, и все вокруг закипело. По правую руку от Нобунаги постелили татами, и меня усадили на него. Ранмару занял место за моей спиной. Слуги приходили и уходили. Их было так много и двигались они так быстро, что уследить за всеми было невозможно. Перед мужчинами на подносе поставили длинные плоские доски, потом такие же доски поставили перед мужчинами вдоль стен зала, потом принесли чашки и множество тарелочек с едой. Здесь были рисовые хлебцы, рыба, дичь, которая могла быть как фазаном, так и перепелкой или диким гусем. К ним подавали редис, бобы, мелкую японскую картошку, тофу, орехи, ямс, абрикосы, персики, яблоки, апельсины и кислые сливы.

Вынесли кувшин саке, и Нобунага собственноручно налил мне первую чашку. Я понял, что это великая честь. Бо́льшую часть путешествия я избегал спиртного – лишь несколько рюмок с корабельными офицерами и ни капли с того момента, как мы ступили на землю. Долг телохранителя Валиньяно требовал от меня всегда оставаться настороже, но в этот вечер я был свободен от этой обязанности.

Предположив, что отказаться от саке, предложенного Нобунагой, будет великим оскорблением, я поднял чашку обеими руками, чествуя Нобунагу, и выпил. В сравнении с мягким португальским вином, которое мне иногда доводилось пить, я словно проглотил огонь и, поморщившись, закашлялся, но Нобунага лишь рассмеялся.

Я внимательно наблюдал за тем, как ели хозяева, и изо всех сил старался подражать им, неуклюже орудуя палочками.

– Ты хорошо справляешься, Ясукэ, – прошептал мне на ухо Ранмару. – Если нужно, можешь брать еду пальцами, просто старайся делать это незаметно.

Мысленно поблагодарив его за совет, я принялся быстро есть, пытаясь скрыть недостаток умения. Вкусы изящно сочетались, и после месяцев корабельной еды, скудного питания, которое мог предложить нам господин Арима в осажденном замке, подгорелой и пахнущей дымом еды на берегу с пиратами и безвкусных подношений во время нашего благочестивого похода в Киото, я наслаждался каждым кусочком.

Нобунага повернулся ко мне и взволнованно щелкнул пальцами.

– Сможешь поднять эту девчонку? – спросил он, указав на одну из служанок.

Та только что взяла в руки поднос Нобунаги, чтобы заменить его новым, и теперь замерла на месте. Подняв голову, она посмотрела сначала на своего господина, потом на меня, явно испытывая неловкость оттого, что ее заметили.

Я встал и улыбнулся ей, как я надеялся, ободряюще. Мой взгляд задержался на ней достаточно надолго, чтобы подметить детали: карие глаза, подведенные черным и усыпанные яркими оранжевыми точками; узкий подбородок был чуть асимметричен, словно она привыкла прикусывать губу; от ее волос исходил слабый цитрусовый запах. Потом я отбросил эти мысли и сосредоточился на улыбке на собственном лице. Мне редко доводилось бывать рядом с женщинами, а всякий раз, когда это случалось, мне нужно было сдерживать эмоции – чувства, испытывать которые я не мог себе позволить.

– Тебе нечего бояться, – сказал я и тут же почувствовал себя глупо.

Я жестом попросил ее сцепить ладони, и она, поставив поднос, выполнила мою просьбу. Я подхватил ее под сцепленные руки, казавшиеся маленькими и мягкими рядом с моей рукой, и легко поднял ее в воздух. Повернувшись, я подозвал еще одну служанку и поднял ее другой рукой.

Мужчины хлопали и радостно кричали, а я стоял на помосте и держал обеих девушек над собой. Нобунага радостно вскинул руки. У меня в голове не укладывалось, что именно об этом дружелюбном человеке мне говорили, рассказывая, как он жег храмы и приказывал убивать женщин и детей. Но я повидал достаточно войн, чтобы знать, что у некоторых людей могут быть две души.