Три небылицы за постой

– Ну и где же он сейчас? – спросил царь Дементий Премудрый.

– Едет к твоему дворцу, государь, на коне, сияющем чистым серебром. Скоро ты его увидишь!

Удивились витязи, притихли. Что бы это значило? У кого из тех, что выезжал на битву, конь был серебряной масти? Да, белой масти кони были, но – белой, а не серебряной! Про питьё и еду забыли богатыри, глаз от дверей не отрывают – кто же это он?!

А Николка въехал в город, и по мощёной камнем улице направился во дворец. Сам всё думает про то, как бы ему ещё хоть раз увидеть царевну Настеньку. Вдруг слышит, какой-то мальчишка закричал на всю улицу:

– Смотрите! Витязь на серебряном коне! Витязь на серебряном коне!

Удивился Николка – это где он такого увидел? Оглянулся – вроде, никого… И тут его взгляд упал на коня, и своим глазам он не поверил: его вороной конь вдруг стал белее снега и засветился серебром! Не знает он, что и думать о таком чуде. Народ со всех сторон стал сбегаться. Кто-то из толпы кричит:

– Вот же он, наш настоящий избавитель!

Спешился Николка перед воротами царского дворца, а стража дорогу ему загородила, во двор не пускает. Твердят, что, мол, самим царём не велено им никого пускать. И могло бы так случиться, что если бы не обещание данное Пантелею, махнул бы рукой Николка, и поехал бы прочь. Но не мог он обмануть мать и её сына, что чудом смогли встретиться. Стал добиваться, чтобы открыли ему ворота, а иначе, пригрозил, выбьет их плечом. Тут слышит он голос знакомый:

– Ну, здравствуй витязь, вот мы и свиделись!

Оглянулся Николка и видит перед собой того самого десятского, что приезжал в их деревню звать удальцов на битву с Трёхглавым. Правда, теперь десятский в чинах вырос до сотского. Стал он спрашивать стражников: а сам ли государь отдал приказ никого не пускать? Замялись стражники. Признались, что такой приказ от имени царя им передал зять царский – Фолопий.

– А с каких это пор Фолопий стал называть себя царским зятем? – нахмурился сотский. – Свадьбы не было, под венцом они с царевной не стояли, она его своим женихом не назвала. Что за глупости? А ну-ка, открыть ворота!

Деваться некуда, подчинились стражники, открыли. Пошёл Николка во дворец. Входит в пиршественный зал, и тут же настала там мёртвая тишина. Всяк по-своему удивился. Царь Дементий дар речи потерял потому, что победителем чудовища оказался не князь, не боярин, а простой крестьянский сын. Царевна Настенька даже слова не могла вымолвить от радости, снова увидев своего ненаглядного. У боярского сына Фолопия от страха, что сейчас все узнают про сотворённую им подлость, и язык отнялся, и ноги как не свои стали. Идёт Николка к царскому столу, а со стороны бояр шепотки злые доносятся:

– Это что за невежа неотёсанный? Как смеет он, мужик лапотный, идти, и нам, знати родовитой, не кланяться?!

А Николка подошёл к царю, поклонился и сказал:

– Пришёл я, государь не за наградами, а просить милости твоей для разбойника Пантелея, который в малолетстве был похищен шайкой Карпилы. Правда, хоть и вырос он среди разбойников, но никакой вины на нём нет – настоящим разбойником он так и не стал. А сегодня после многолетней разлуки встретил он свою мать, и просит о том, чтобы было позволено ему остаться жить в посаде и продолжить ремесло своего отца.

Подумал царь и махнул рукой:

– Быть посему! С этого часа считать Пантелея ни в чём не повинным, свободным и вольным человеком. А почему ты стал просить за него?

И рассказал Николка, что напала на него по пути к столице шайка разбойничья, которая хотела его убить, да сама и полегла в жестокой сече.

– …Теперь, государь, нет больше разбойников в Карпиловых лесах, все дороги там открыты и для конного, и для пешего. И ещё скажу, государь. Пантелей рассказал мне, что подговорил Карпилу и дал ему за мою голову кошель золота, кто-то из тех, что сейчас сидит за этим столом.

И снова настала гробовая тишина. Витязи удивляются, меж собой переглядываются. Один лишь Фолопий побледнел, как полотно, сидит, ни жив, ни мёртв.

– Отрадные вести ты принёс! – одобрил царь Дементий. – Но почему же не спрашиваешь о награде? Ведь это же ты сумел лишить Трёхглавого его колдовской силы? Или не ты?

Улыбнулся Николка в ответ.

– Государь, для меня главная награда – мир на той земле, где я родился и живу. А бить себя в грудь кулаком и кричать о том, что это я один со всем справился – было бы недостойно настоящего воина.

Услышали его слова сидящие за столом, и стало им стыдно за своё самохвальство. А Николка продолжил:

– Уж, коли на то пошло, государь, то не было бы избавления от чудовища, если бы не подмога семи кузнецов, что не пожалели ни своей кузни, ни кузнецкого снаряжения, и разбили-таки усилиями великими колдовское каменное яйцо, в котором таилась вся сила Трёхглавого. А что бы я сделал, если бы не подарок вдовы кузнеца из посада – этот меч и доспехи, что крепче, самого крепкого булата? Поэтому не буду я хвалиться и одного себя победителем называть.

Задумался царь. Никак не ожидал он услышать от крестьянского сына столь рассудительных и мудрых речей, исполненных настоящего благородства. Иной на его месте, гляди-ка, запросил бы себе богатства и славы вдвойне против обещанного. А этому, как будто, вообще ничего не нужно.

– Так ты, что же, сам отказываешься от всего того, что мною было обещано? – спрашивает царь.

– От всего, кроме одного-единственного – руки твоей дочери Настеньки. Без неё мне и свет не мил. Если только, конечно, она сама не против…

– Я согласна! – ответила Настенька, и показала ему на своей руке серебряное колечко.

Уже на следующий день их обвенчали, и сидел Николка за свадебным столом в богатой одежде, не в силах поверить своему счастью, что с ним теперь будет его любимая. Веселятся гости, молодых поздравляют, но только неспокойно на душе у жениха. Чувствует он, что кто-то готовит им обоим злую западню, кто-то их обоих собирается погубить. И как только подали молодым поднос с яствами и вином, взял он свой кубок и незаметно обмакнул в него чудесную раковину. Дал её Настеньке и шепнул, чтобы сделала она то же самое.

– Зачем? – удивляется царевна.

– А чтобы наша с тобой свадьба не обратилась в наши похороны… – ответил ей Николка.

Не стала больше расспрашивать его Настенька, и следом за ним окунула раковину в свой кубок.

Как стали гости провозглашать здравницы в честь новобрачных, по обычаю отпили они из своих кубков по самой малости. И тут же словно неведомая сила в них влилась, здоровья у обоих втрое прибавилось, радость и веселье переполнили душу. А боярский сын Фолопий в это время смотрел на них из-за другого стола, и всё ждал: когда же они оба упадут замертво, чтобы больше уже не поняться? Он ещё утром, когда шло венчание, приказал своему слуге подсыпать молодым в кубок отравы. Но они хоть и выпили из отравленного кубка, а умирать почему-то и не подумали. Наоборот, царевна стала ещё краше, а Николка стал на зависть любому заморскому принцу. Одолели Фолопия сомнения: а яду ли ему дала старая ведьма, которой он отдал за него триста золотых? А что, если она чего-то напутала, и вместо отравы дала целебное зелье, придающее сил и здоровья?

«Так оно и есть! – думает Фолопий, сам аж зубами скрежещет. – Напутала хрычовка окаянная. Ну, раз уж деньги я отдал, а отравить эту деревенщину и царевну не получилось, так хоть самому себе сил прибавить. Где там склянка с зельем?»

Всыпал в свой кубок остаток ведьминого снадобья, размешал с вином, и выпил. И тут же в глазах у него потемнело, в голове помутилось, дыхание остановилось, и он умер, даже не уразумев, что же с ним такое стряслось. Только тогда и поняли Николка с Настенькой, когда бездыханного Фолопия выносили из-за стола, что он-то и был тем тайным злодеем, который творил подлые дела. Видя это, испугалась знать, начала меж собой шушукаться, что, мол, как видно, и в самом деле хранит этого крестьянского сына неведомая сила – ни меч, ни яд его не берёт. Уж лучше не желать ему зла, а то к самим же оно и вернётся.

И стал с той поры царевич Никола жить во дворце со своей Настенькой в любви и согласии. Только не любил он без дела по углам околачиваться да на пирах напихивать себя всякими яствами. Что ни день – едет по городам и весям, смотрит, где какие неурядицы, где какие кривды творятся. А как час выдастся, идёт перенимать у царя Дементия мудрёную науку – как страной править. Чай, это куда труднее, чем пасти стадо коров! И когда настал тому срок, начал он править сам, и остался в летописях тамошних как царь Никола Справедливый. И никто-никто даже не мог припомнить, что когда-то, очень давно, был он бездомным сиротой Николкой Ничьим, который пас по лесистым буеракам деревенских коров. Лишь Настенька, когда они оставались наедине, просила его сыграть на жалейке…

* * *

СКАЗ ПРО СТЕПАНА-ДРОВОСЕКА, ДОБРОГО ЧЕЛОВЕКА

и про злую ведьму Нужду Беспросветную

Как часто людям в жизни приходится выбирать между добрым и злым, между светлым и тёмным, между правдой и кривдой… И вся-то беда в том, что выбирая правду человек, не так уж и редко, оказывается в убытке, а выбрав кривду – с прибылью, пусть и неправедной. Так уж устроен наш белый свет, из-за чего, иной раз, кажется он сажи чёрной чернее. И вот ведь какая хитрость: всяк, даже распоследний вор и злодей, усердно угождающий злой кривде, всегда надеется и желает, чтобы уж с ним-то другие поступали только по правде. И что же было бы с этим белым светом, если бы все сущие на нём разминулись с правдой, и жили лишь так, как нашёптывает злодейка кривда?!!

      В старинном, богатом стольном граде, что широко и привольно раскинулся на трёх холмах, с южной стороны широкой рекой омываясь, а с северной – в леса дремучие упираясь, жил мастеровой человек по имени Степан. Работящий он был и умелый по всякой части, как про таких говорят – золотые руки. За какую работу ни возьмётся, всё сделает и в срок, и по уму, и по совести. Про него и говорили: У Степана – без обмана. Его слово было как гвоздь вбитый: дал – назад и зубами не вырвать. Правда, не всяк заказчик по совести ценил его мастерство. Скажем, сработает Степан резные наличники на окна хором купеческих – глаз не оторвать, а купец, чтобы заплатить меньше обещанного, начинает кривиться и изъяны выискивать. Дескать, и вон там, вроде бы, кривовато, и вот здесь, как будто, косовато… И вместо десяти обещанных монет серебром, даёт всего пять. Вроде того, тебе и этого много будет. Или, к примеру, подрядится Степан выложить двор боярский камнем разноцветным. Сделает ровно и красиво – залюбуешься. А боярин, знай, недовольствует: никудышная работа! Лучше бы я другого нанял. И плату раза в три урежет.

Оттого, хоть и было Степану до седин ещё далековато, а лиха он успел хлебнуть столько, что иному и на три жизни хватило бы. Отчего-то не везло ему, хоть тресни. Казалось бы, такой работящий, такой умелый и расторопный, должен жить – как сыр в масле кататься. А на деле, жил он в постоянной бедности, как говорится, перебиваясь с редьки на квас. Трудясь от зари до зари, рук не покладая, зарабатывал он только чтобы хоть кое-как свести концы с концами. Случалось и такое, что, сделав непростую и трудную работу, он вообще оставался без копейки, а то и при убытках. Благо, Марья, жена Степана была ему под стать – умелая да работящая. И огород был у неё всем на зависть, и для соседей шила и вязала. А тоже не в злато-серебро наряжалась. Придёт Степан домой, отдаст жене медяки, а она добавит к ним свои и не знает, на сколько времени их растягивать, чтобы хоть как-то одеть и обуть двоих сорванцов и накормить кроху-дочку.

Правда, бывало, хоть изредка, но и Степану улыбалась удача. Срубил он как-то избу зажиточному гончару, так тот с ним не только расплатился, как подобает, так ещё и своему ремеслу обучил. Накупил Степан на радостях обнов жене и детям. А его «половина» остаток денег тут же спрятала – кто знает, как оно дальше повернётся? И – как в воду глядела. Взялся Степан строить новый дом богатому купеческому приказчику, а когда возводил стены, его словно кто-то в спину толкнул, и упал он с высоты прямо на брёвна. Расшибся – еле до дому дошёл. Прибежал к нему приказчик, раскричался: или немедленно иди дом достраивай, или расторгну с тобой договор и найму других. А куда и как пойдёт Степан, если он не может даже встать?

Ну а приказчик и рад тому. Нанял других строителей, хоть они и знали дело намного хуже. Кое-как с огрехами достроили дом, и половинной оплатой были довольны. А уж как приказчик-то радовался тому, что столько денег выгадал, оставив Степана без оплаты! А мастеровой, чуть подлечился, решил другим делом заняться. Вспомнил уроки гончара и тоже занялся гончарным ремеслом. Поставил круг гончарный, сложил печь для обжига, привёз хорошей глины, и начал делать всякую посуду. Его жена-умелица расписала их яркими красками да покрыла глазурью. Собрался Яков на ярмарку. Только везти на чём? Посуды – гора, на себе не перетаскаешь. А лошади – откуда ей взяться при жизни такой? Нанял он возчика. Погрузил на телегу горшки, миски и плошки, и отправился в предместье, где на площади и зимой и летом шумела ярмарка. И, гляди-ка, была бы ему неплохая прибыль – добротная, красивая посуда получилась. Да в дороге случилось непредвиденное – в одном месте на самом косогоре у телеги как нарочно соскочило с оси колесо. Будто кто чеку специально выдернул. Рухнула телега под откос, и от посуды одни лишь черепки остались.

Затужил, загоревал Степан – целый месяц работы пропал впустую. Те деньги, что жена приберегла, к этому времени уже закончились. Только то и было на столе, что на огороде выросло. Снова начать бы плотничать или кузнечить – так, как назло, заказов ни одного. Как тут быть?! Тут услышал Степан, что по новому царскому указу разрешили беспошлинно брать в лесах сухой валежник, чтобы очистить их от сухостоя. И решил он пойти в дровосеки. Тоже не мёд работа. Сначала пешком вёрст десять надо идти по лесам, нарубить валежника, а потом на себе тащить вязанку в город. Ну, а что поделаешь? Взял топор, верёвку, и – спозаранку в лес по дрова. На ногу Степан был лёгкий, в плечах крепок, так что, за день дважды успел обернуться. К вечеру принёс домой денег, да ещё и мелюзге своей по леденцу.

Так и пошло. Хоть и не очень сытно, но жить стало можно. У умелого-то да старательного – всякое дело в прибыль. Но уж, как известно, если к кому привязалась нужда, то избавиться от неё дело непростое. Всякую уловку найдёт, проклятущая, чтобы человеку жизнь испортить. По своим ремёслам работы Степан так и не нашёл, да и с дровами отчего-то вдруг стало непросто. Встретил его как-то в лесу царский лесничий, и давай браниться:

– Как ты смеешь, негодный, государево добро без спросу брать?!

Стал говорить ему Степан, что на то есть царский указ, что берёт он только сухой валежник, и никакой кражи в том нет. Однако лесничий и слушать его не желает, он своё гнёт:

– Ты – вор! В тюрьму тебя посажу!

Видит Степан – дело худо, нет у человека и капли совести, раз и царский указ – ему не указ. Ну а тот, поорав и потопав ногами, вдруг заговорил по-другому:

– Ладно, не буду доводить дело до суда, но только ты теперь будешь отдавать мне половину заработанных денег. Понял?

Пришлось дровосеку согласиться – а куда денешься? Если и этого заработка лишишься, тогда совсем конец. Сел он на пень и задумался – как дальше жить? Теперь ему только на хлеб и будет хватать. А одеваться на что, а подати чем платить? Совсем дело плохо … И вдруг почудилось ему, будто кто-то стоит неподалёку и смотрит на него недобрым взглядом. Оглянулся Степан и увидел какую-то крючконосую старуху с клубком пряжи в руках. Смотрит она на него змеиным взглядом, ехидно ухмыляется, и нитку, что сама по себе непонятно откуда вытягивается, на клубок мотает.

– Кто ты и что тут делаешь? – удивился Степан.

– Кличут меня люди Нуждой Беспросветной, – ответила старуха скрипучим голосом. – Знают меня и боятся очень многие. Ты тоже знаешь – изведал мой характер сполна. Но это ещё что! Дальше будет такое, что все твои нынешние беды и неурядицы райским житьём покажутся. Глянь на мой клубок, и сам прикинь, сколь вольготно и весело живётся мне на этом свете. Знаешь, что это за нить? Это беды и горести людские. Коль где-то человека на пятак обманут – на мизинчик нитка удлинится. Ежели пожар приключился – на десять локтей прирастает. А уж коль случится мор – день и ночь приходится мотать клубок без передышки.

– А зачем тебе эта пряжа? – спросил её дровосек.

– Из пряжи горестей сотку полотно бедствий великих для того, чтобы сшить платье для всемогущего Владыки Тьмы. Проскачет он со своим войском неисчислимым по всей земле, и настанет конец роду людскому. Жалко только, что ещё три года прясть и ткать придётся… Спросить тебя хочу, Степан: ну, как, жить в нищете ещё не надоело? Не надоело видеть своих детей в заплатах и жену изнурённую заботами?

– Как же не надоело? – хмурится Степан. – Кому же это в радость видеть свою семью, живущей без достатка?

Ухмыльнулась Нужда и заговорила вкрадчивым голосом:

– Есть способ разбогатеть быстро и сразу. Всё ведь очень просто! Главное – во всём слушаться меня и моей сестры Кривды. Слушай меня внимательно. Сейчас по лесной дороге будет ехать тот самый купеческий приказчик, что недавно тебя обманул. Он везёт суму с золотом, чтобы купить для своего хозяина дорогих заморских тканей. Я покажу тебе место, где ты сможешь его подкараулить. А как дождёшься – хватай свой топор, набрасывайся на него, и руби. Заберёшь себе его коней и всё, что он с собой везёт.

– Что ты говоришь, старуха?! – нахмурился дровосек. – Это ты меня, что же, на разбой подбиваешь? Ты в своём уме, если советуешь такое? Я и слышать об этом не желаю.

Скривилась Нужда недовольно, злобно ему шипит:

– Глупец! Ты даже глупее, чем я думала! Ладно, есть другой способ стать богатым. Покажу тебе место в лесу, где под деревом зарыт большой кувшин серебра. Выкопаешь его и возьмёшь себе. Но только обязан будешь стать ростовщиком. Будешь давать деньги людям в долг, и требовать возврата вдвойне.

– Ну а это чем лучше? – покачал головой дровосек. – Такой же разбой, только по-другому называется. Нет, это мне тоже не подходит.

– Экий ты бестолковый да привередливый! – в конец разозлилась Нужда. – Что ему ни посоветуешь – всё не по нраву. Ну, тогда последний мой совет. Могу поспособствовать, чтобы взяли тебя на царскую службу сборщиком податей. Но подати брать будешь не так, как в законе прописано, а так, как я скажу: кто должен в казну три рубля серебром – с того будешь брать десять, кто должен пять – с того тоже десять, но уже золотом. Понял? И года не пройдёт, станешь богаче иного купца.

Отмахнулся Степан и сказал ей сердито:

– Нет, не годятся мне твои советы. Зря только своё время потратила. Лучше останусь я дровосеком, чем становиться душегубом и грабителем. Всё, старуха, уходи, недосуг мне с тобой лясы точить.

– Не-е-т!!! – завизжала Нужда Беспросветная. – Всё равно будет по-моему! Я заставлю тебя исполнять мою волю! Сейчас же превращу тебя в зверя дикого, лесного, и пока не совершишь три злых дела, самим собой не станешь. Ну а если сделаешь так, как я сказала, то награжу щедрее щедрого.

Завыла она, руками замахала, закружилась. По лесу ветер пошёл, солнце в небе помрачилось, откуда-то вылетел чёрный вихрь и помчался прямо на дровосека. Зажмурился Степан, чтобы глаза песком не засыпало, а когда открыл, то увидел, что превратился в большого дикого кабана. Тело поросло рыжей с чёрным щетиной, лицо обратилось в длинное, кабанье рыло, на руках и ногах вместо пальцев появились раздвоенные копыта. Ужаснулся он тому, что с ним случилось, и крикнул он Нужде Беспросветной:

– Что ты наделала, ведьма?!!

Но вместо речи человеческой раздалось громкое кабанье хрюканье. Та в ответ только злобно расхохоталась.

– Помни, что я тебе сказала! – проскрипела она. – И знай, что если вместо того, чтобы творить чёрные дела, будешь делать всё наоборот, превращу тебя в другую тварь – поменьше. Но если тебя и это не вразумит, станешь крохотной козявкой, которую растопчу, не раздумывая.

Топнула она ногой, и тут же исчезла, словно её никогда и не бывало. А Степан, превращённый в вепря, пошёл по лесу, куда глаза глядят, не зная, что же ему теперь делать. Как теперь без него будет жить семья? Кто ей поможет, кто поддержит? Сам он теперь помочь не сможет ничем. Да и как это сделать в его теперешнем зверином облике? Ведь теперь их даже пойти проведать невозможно. И дрогнуло сердце дровосека. Рассудил он: хочешь – не хочешь, а, как видно, придётся подчиниться тому, что велела сделать злая ведьма Нужда.

Вышел он на лесную опушку, а там пасётся стадо диких кабанов, жёлуди подбирает. Увидели вепри новичка, позвали к себе. Стал и Степан ходить, как и они хрустеть желудями. Слушает разговоры вепрей. А те меж собой уговариваются, мол, как только сумерки вечерние настанут, устроим набег на огороды в округе стольного града. Сказано – сделано. Как только солнце скрылось за лесом, пошли кабаны в сторону столицы. Вышли из лесу и остановились в раздумье – куда бы лучше податься? Говорит Степан-вепрь своим новым товарищам:

– А, давайте, пойдём на богатые огороды, что рядом с большими домами? Там, поди, всего вдосталь – и репы, и капусты…

– Не-е-е-т, – несогласно мотают головой секачи, – Лучше пойдём в другую сторону, на бедняцкие. Но богатых сторожа с собаками сторожевыми, с рогатинами, чего доброго, убить могут. А на бедняцких – один старый дед с палкой. Его ли нам бояться?

И повалила свиная орда на бедняцкие огороды. Всё подряд ногами топчут, всё подряд рылом выворачивают. Выбежал из шалаша старик с палкой. А на секача и с дубиной – попробуй, пойди! Машет палкой старик, кричит на кабанов:

– Что ж вы творите, ироды проклятые?! Эх, пропали мы теперь, пропали – всю зиму будем голодать…

А кабаньей стае – какое дело до того, что он кричит? Кабаны, знай, по огородам скачут, людское добро в навоз переводят. Не выдержал Степан, накинулся на вепрей, начал их с огородов прогонять. Поднялся тут чёрный вихрь и чей-то злобный голос на самым его ухом прохрипел: «Глупец!» Разъярились секачи – добро бы, человек за свои огороды вступился, а то такой же зверь лесной, как и они сами. Со всех сторон накинулись на него, словно бес в них вселился, своими клыками исполосовали его бока так, что живого места не осталось, и убежали в лес.

Весь в крови, еле поднялся Степан-вепрь на ноги и кое-как поплёлся в чащу. И когда силы его уже почти покинули, увидел он лесной ручей, бегущий в тени кустов. Три дня скрывался он в гуще леса, выходя лишь попить воды да омыть ею раны. На его счастье, вода в ручье оказалась целебной – к исходу третьего дня от ран и следа не осталось. Но Степан понимал, что неспроста ему от кабанов досталось, что всё это – проделки злой ведьмы Нужды. И если он и дальше будет ей противиться, то она и в самом деле может наслать на него беду ещё и похуже.

Выздоровев, Степан-вепрь снова отправился бродяжить по лесу, хоронясь и от людей, и от кабанов – теперь он и к тем не мог вернуться, и к этим ему уже не прибиться. Питался кореньями и дикими яблоками, постоянно думая, как там сейчас у него дома? Сыты ли дети, здорова ли жена? Что может быть хуже, ничего не знать и не иметь возможности помочь?! И снова пришли на ум мысли о том, что надо бы уступить злой ведьме, что надо сделать так, как хочет она. Забрёл он в дальнюю чащобу и вдруг услышал чьи-то крики:

– Помогите! Помогите! Волки! Напали волки!

Степан и сам не понял, как, не раздумывая, со всех ног бросился в ту сторону, откуда доносились голоса. Выбежал он на большую поляну и увидел насмерть испуганных детишек, сбившихся в кучу, и окружившую их стаю волков. Как видно, те в лесу собирали грибы и ягоды, и нечаянно забрели в эту волчью глухомань. А волки зубы оскалили, лёгкой поживе радуются, того гляди детей растерзают. Понял Степан-вепрь, что и тут не обошлось без ведьмы Нужды Беспросветной, что опять он должен выбирать – или смотреть, как звери расправятся с беззащитными детьми, или вступиться за них.

Не стерпела его душа, и с громким рыком вепря накинулся он на серых разбойников. Но те тоже оказались зверями матёрыми, сильными и проворными, с острыми, крепкими клыками. Злые и голодные, они и его самого разорвать были готовы, думая, что дикий кабан пришёл отнять у них добычу. Долго Степан с ними бился. Снова от головы до хвоста был искусан и изорван. Правда, и волкам не поздоровилось. Кто-то с поджатым хвостом ускакал в лес на трёх лапах, кто-то и вовсе остался валяться на поляне, поддетый клыками секача. И снова Степан-вепрь поплёлся к уже знакомому целебному ручью, чтобы там залечить свои раны. Раны и эти он залечил, душу чем излечить?! На душе лишь тоска и кручина – ведь уже почти неделя прошла, как он в облике дикого зверя живёт в лесу. И никак ему не удаётся сделать так, чтобы угодить злой старухе, чтобы вернула она ему человеческий облик. Но как это сделать, как переступить через себя? Ведь даже став вепрем, не утратил он души человеческой…