Три небылицы за постой

Степан-муравей с её платья спрыгнул на стол, заваленный всякими бумагами, а служанка из комнаты вышла вон, и на цыпочках поспешила прочь. Стоит Степан, и не знает, как сделать так, чтобы колдовскую отраву завтра утром не дали царевне. Тут увидел он невдалеке от себя чернильницу, из которой торчало гусиное перо, и сразу же сообразил, что нужно сделать. Он взобрался на чернильницу, по перу спустился внутрь, окунулся в чернила и, выбравшись наружу, на одном из листов бумаги самим собой начал выводить крупные буквы: «В ЛЕКАРСТВО ЦАРЕВНЫ ПОДМЕШАЛИ КОЛДОВСКОЕ ЗЕЛЬЕ». Казалось бы – что за сложность написать несколько слов? Но это – человеку легко и просто. А каково писать самим собой крохотному муравью? Тех чернил, что были на нём, хватило всего на полбуквы. А чтобы дописать вторую половину, снова пришлось взбираться на чернильницу, опять окунаться в чернила… И так – почти всю ночь. Лишь ближе к утру закончил Степан-муравей писать, и тут же свалился обессиленный прямо среди бумаг.

Проснулся он от стука двери и чьих-то шагов. В комнату вошёл седовласый мужчина в белом докторском одеянии, с бородкой и с очками на носу. Он подошёл к самому большому шкафу и достал из него ларец с лекарством для царевны, и сразу же направился к выходу.

– Стой! – крикнул ему Степан. – Глянь сюда и прочитай, что я написал!

Но услышит ли человек голос муравья? И тут Степан увидел лежащий на столе маленький серебряный колокольчик, которым вызывают слуг. Не мешкая, он подбежал к нему и, с великим трудом приподняв его тяжёлый язычок, с силой ударил по стенке колокольчика. Придворный лекарь, который был уже в дверях, оглянулся и остановился. И сказал удивлённо:

– Это мне почудилось, или колокольчик уже сам звонить начал? А ну-ка, гляну, что там такое…

Подошёл он к столу, и сразу же увидел написанное Степаном. Ещё больше удивился лекарь, очень разволновался и, позвонив колокольчиком, распорядился слугам прислать к нему начальника дворцовой стражи. Тот пришёл очень скоро, да ещё и привёл с собой придворного мага. Этот маг, конечно, магом был не самым сильным, но в чародействе, всё же, разбирался. Провёл он рукой над ларцом с лекарством, и объявил, что и в самом деле в ларец злая рука всыпала особое зелье, приняв которое человек обязательно превратится в жабу. Причём, изготовил его колдун необычайно сильный, к тому же, чужеземный, с чьим колдовством справиться очень и очень непросто.

– И кто же этот злодей, что всыпал зелье? – спрашивает начальник стражи.

– Могу сказать только то, что он и сейчас находится во дворце, – ответил маг. – А кто он – будем знать только вечером, когда на небе вновь появятся звёзды. Они мне всё расскажут.

– Эх, какая досада! – огорчился главный стражник. – До вечера этот тать, если его не заковать в железо, ещё немало зла сотворить может. Идёмте все с докладом к государю – он о обо всём этом обязательно должен знать.

И все трое тут же отправились в покои царя. А царь ещё только успел умыться и собирался завтракать. Но как только услышал, с чем к нему пришли лекарь, стражник и маг, так сразу же и про еду, и про всё остальное забыл. Быстренько оделся, и – чуть не бегом, в покои царевны Алёны. Та тоже уже была на ногах, сидела у окна и вышивала при свете восходящего солнца. Глядит Степан-муравей, который прицепился к одежде придворного лекаря, а все стены царевниных покоев увешаны портретами всяких там царевичей, королевичей, принцев всевозможных, да ещё и султаничей и эмиричей в придачу. Только печальна была она почему-то – ни на отца, ни на тех, что пришли с ним, даже не взглянула. Сразу понял Степан, что одолевает её тяжкая кручина. А ещё он вдруг почуял, что где-то совсем близко от него то, что он так искал по всему дворцу – тот цветок, который мог бы вернуть ему облик человеческий.

Быстренько с лекаря спустился он на пол, и поспешил к окну, где весь подоконник сплошь был уставлен самыми разными цветами. Ну а пока бежал через покои, слушал разговор царя с дочерью. А спросил царь её о том, почему уже целый месяц пребывает она в печали и никого не хочет видеть? Почему отказала всем заморским женихам, хотя до этого, вроде бы, и была не против за кого-то из них выйти замуж?

– …Я ж специально, ещё весной, приказал вывесить в твоих покоях портреты всех женихов, чтобы хоть какой-нибудь тебе да приглянулся, – корит царь Алёну. – Ты же, я помню, согласилась как-то раз встретиться с принцем Кургундским. Он-то тебе чем не мил?

– Глупый он и скучный, – вздохнула царевна. – У него только и разговоров: сколько у его отца сундуков с золотом, да какой он сам красавец писаный. Так что, зря ты устроил эту затею с портретами женихов – я их никого и не вижу вовсе.

Нахмурился царь, косит глазом в сторону лекаря.

– Ну, что скажешь ты? Можешь ли излечить мою дочь от этой меланхолии, или мне нужно искать другого лекаря? – спрашивает он.

– Государь, тут лекарства не помогут, – разводит тот руками. – Лучше, спросил бы ты Алёну о том, чего она сама хочет. Это ей скорее помогло бы!

– Ну и чего же хочешь ты? – смотрит царь на свою дочь.

Подумала та и сказала:

– Хочу выйти замуж за того, кто сердцу мил, чтобы жить с ним в любви и согласии. Не хочу я быть отданной кому-то как вещь или канарейка, которую на рынке продают.

– А, что, – удивляется царь, – у тебя такой на примете имеется?

– Да, имеется, – грустно улыбнулась царевна. – Только обещай мне, что если скажу, кто он, ты будешь к нему милостив и справедлив.

Покряхтел царь, покряхтел, но кивнул согласно.

– Ладно, даю своё слово царское, что… Гнева на него не обрушу. И кто же он?

– Молодой стражник Данила, – призналась Алёна.

У бедного царя от таких слов даже скипетр выпал из рук. Хлопает он глазами, своим ушам поверить не может. Вот только все остальные стоят, как ни в чём не бывало, словно это им и не в диковину. Кое-как отдышался царь, спрашивает сердито:

– И давно у вас с ним эти самые шуры-муры?! Как же вы с ним так хитро встречаетесь, что никто ничего не заметил, и мне не доложил?

– Батюшка, ну что у тебя за слова – «шуры-муры»?.. И не встречались мы с ним вовсе. Просто лишь иногда, когда он охраняет сад, я стою у окна, и мы с ним видим друг друга. А в первый раз я его увидела всего месяц назад. Лишь раз взглянула, и сразу же поняла: вот он, мой избранник. Мы даже ещё ни одного слова друг другу не сказали. Но без него мне уже и свет не мил.

Всплёскивает царь руками, кипятится:

– Что за чепуха?! Тут, понимаешь, портреты месяцами висят – она их не замечает. А какого-то безродного стражника в окно увидела – и всё, любовь у них. И с чего ты взяла, что тоже ему понравилась? Ведь ещё неизвестно, что ему нравится больше – ты сама или твоё приданное?!

Усмехнулась царевна.

– Разве слова тут важны? Всего один взгляд может сказать куда больше, чем самая долгая речь. И разве важны титулы? Разве важно и то, сколько у кого-то сундуков с золотом, или нет их вообще? Я ведь поэтому никому ничего и не говорила, чтобы не навлечь на Данилу беды. Об этом только мы с ним вдвоём знаем…

Слушая её, отчего-то вдруг закашлялись и начальник стражи, и лекарь, и маг.

– Да если сказать по правде, царевна, то об этом уже весь дворец знает… – признался лекарь. – И не от Данилы – он нем, как рыба. А от графини Аглаи, той злыдни, что по каждому пустяку своим служанкам оплеухи раздаёт, и бранится при этом, как пьяный сапожник. Она сама пробовала Данилу себе в ухажёры определить, только он на её богатства не позарился. Она-то и заприметила, как вы друг на друга смотрите, и тут же об этом по всему дворцу разнесла.

– Что, что, что?.. – ещё больше удивился царь. – А почему об этом я ничего не знаю?! В моём дворце творится невесть что, все об этом знают, а я – нет?!!

– Что, что, что?!! – ахнула царевна. – Эта злая мегера Аглая пыталась отбить у меня моего Данилу? Ну, погоди, разлучница, сегодня же все твои патлы повыдергаю!.. Ой! О чём это я? Видишь, батюшка, мы ещё даже ни разу не встретились с Данилой, а его у меня уже отобрать норовят!

Рассердился царь, топнул ногой:

– Всем молчать и отвечать только на мои вопросы. Ответствуй мне, начальник стражи: откуда он взялся, этот Данила? Что за птица? Какого роду-племени?

– Помнишь, государь, – начал говорить главный стражник, – как годов пятнадцать назад, во время войны с королевством Наглицким, ты самолично повёл в бой нашу конницу? В тебя выпустил стрелу наглицкий лучник, и убил бы насмерть, если бы не прикрыл своей грудью простой конник Кондратий. Был он ранен, но, слава богу, выжил. Ты его ещё изволил пожаловать своим царским перстнем. Помнишь? Так, вот, Данила – его сын. И ещё доложу. Вчера в стражницкой лакей Фотейка был схвачен в тот момент, когда в сундучок Данилы подкладывал украденные из твоих покоев золотые кубки и серебряные ложки. Я его допросил, и он мне признался, что на это грязное дело его подбил принц Кургундский.

Совсем царь опешил, узнав про такое.

– Да, не может этого быть! – кричит. – Чтобы благородный человек кого-то подговаривал совершить подлость?!

– Государь, а с чего бы это он был благородным?! – машет рукой начальник стражи. – Его папаша свой трон как занял? Родного брата отравил, и стал королём. А сынок-то – весь в отца. Как говорится, яблочко от яблоньки недалече падает. Теперь я догадываюсь, кто надумал колдовским зельем обратить Алёну в тварь болотную. Из Кургундии, государь, этим ветерком тянет. То-то я гляжу, последнее время графиня Аглая больно уж часто стала письма из королевства Кургундского получать. Видно, сговорились они с принцем тамошним, что он себе царевну хитрым манёвром раздобудет, а Аглайке уж тогда – Данила достанется. И оба они при своих интересах.

– Меня собирались превратить во что-то гадкое? – снова ахнула царевна.

– Да, не во что-то, а в жабу… – вздохнул царь. – Только в толк не возьму, для чего этому прыщу кургундскому понадобилось такое свинство?

– Как зачем, государь?! – объясняет лекарь. – Как только стала бы царевна… Гм-гм… Тварью болотной, ты бы объявил, что всякий, кто её от злых чар избавит, немедленно станет её мужем. Ну а принц-то – уж тут, как тут, с готовым лекарством. И всё – шито-крыто.

– Ну и мошенники! – дивится царь. – В жизни бы не подумал, что принцы на такое способны. Ну, всё ясно! Кургундцу сегодня же даём от ворот – поворот. Эй, кто-нибудь! Портрет его уберите с глаз моих долой. Но ты, Алёна, знай: всё равно замуж тебе выходить за кого-то этих, что остались. За Данилу я тебя не отдам!

– Ах, так! – Алёна тоже топнула ногой. – Тогда велю немедленно дать мне то колдовское зелье! Я его сейчас же приму, и стану жабой.

– Это ещё зачем? – снова выронил свой скипетр царь.

– А тогда, батюшка, тебе, хочешь – не хочешь, придётся-таки отдать меня за Данилу!

– А как же вы с ним жить-то будете? – у царя от удивления глаза стали как десятирублёвики серебряные. – Он – человек, ты – тварь болотная… Как?!

– Как-нибудь проживём! Главное, будем друг друга видеть всякий день и всякий час. Он меня будет комариками и мошками потчевать, в саду выгуливать… – смеётся царевна.

– Тьфу ты, глупости несёшь несусветные! – осерчал царь. – Да если ты станешь жабой, он на тебя и глянуть не захочет. А, давай-ка это сейчас проверим. Немедля вызвать сюда Данилу-стражника. А ты, дочь моя, стань вон за той занавеской, чтобы тебя не было ни видно, ни слышно.

Вскорости явился Данила, доложился, как положено. Глянул на него царь, и даже крякнул с досады: и, что б такому королевичем не родиться? Кургундца-то и близко с ним не поставить. Говорит царь:

– Ведомо мне стало, Данила, что шибко ты в мою дочь, в царевну Алёну влюбился. Да вот, беда у нас приключилась нынче: кто-то подсыпал ей зелье колдовское, и сей же миг превратилась она, прости господи, в жабу. Так что, сам понимаешь – теперь она тебе и вовсе не пара. Что скажешь?

Сник от услышанного стражник, даже покачнулся в такой внезапной горести. Но тут же укрепился духом и ответил твёрдо:

– Сердцем чую, государь, что где-то рядом она. Уж, не знаю, в каком сейчас облике – в своём человеческом или каком-то другом, но любить я её всё равно не перестану, во что бы её ни превратили.

– Вот, незадача-то! – сокрушается царь. – И что мне делать с этими двоими твердолобыми?!! Как есть: два сапога – пара. Ладно уж, выходи, Алёна. Не препятствую – забирай своего Данилу. Но только помни, дочка, что теперь мой престол не унаследуешь! Я-то надеялся, что ты меня сменишь… Вон, и с иноземцами на их языках лучше их разговариваешь, и столько умных книг перечитала… Правительница была бы – лучше и не придумать. А теперь – что? Будешь женой простого стражника. А наследником я объявлю твоего брата, малого Ваньку, как только он подрастёт. Вот, как тебе это? А?!

Подошла царевна к Даниле, взяла его за руку и сказала:

– С ним, батюшка я и в шалаше жить согласна.

Сказал и Данила:

– Государь, я знаю, кто собирался причинить зло Алёнушке. Перед тем, как меня вызвали сюда, мой товарищ рассказал мне, что нынче ночью у лекарского кабинета заприметил он служанку главного министра, как раз, когда она из него выходила.

Старший стражник даже рукой об руку хлопнул.

– Ну, говорил же я тебе, государь, что твой главный министр измену затевает? Напомню, что это именно он перед тем, как на нас пошла турзямская орда, чуть не всю нашу рать распустил по домам! Я тогда ещё подумал: уж, не в сговоре ли он с султаном?

Выслушал его царь, и немедля повелел вызвать главного министра. А Степан-муравей тем временем на подоконнике бегал от одной цветочной вазы к другой, чтобы проверить: какой же из растущих в них цветков поможет ему стать человеком? Только вот добраться до них было очень уж непросто. Вазы-то все из дорогого фарфора, гладкой, как стекло, глазурью перламутровой покрыты. Так что, пока царь и все, кто с ним был в покоях царевны, разговоры да споры вели, Степан, выбиваясь из последних сил, взбирался по последней вазе к дивному, тёмно-красному цветку. И только перевалился он через её край, чтобы дойти до стебля цветка, как вдруг увидел невдалеке от себя уже трижды опостылевшую ему Нужду Беспросветную.

Совсем плоха стала старуха – согнулась, чуть не до земли, ноги её подгибаются, руки еле держат клубок. Но в глазах ведьмы – всё та же злоба, всё та же алчность.

– Всё, Степан, пришёл тебе конец! – шипит она, грозя костлявым кулаком. – Ты сейчас дотронешься до этого цветка и снова станешь человеком. Но что ты скажешь царю, если он спросит, откуда ты взялся? Тебя посчитают вором и разбойником, незаконно пробравшимся во дворец, и прикажут отрубить голову. Одумайся! А я ещё на неделю продлю твою жизнь. За это время ты успеешь совершить три чёрных дела, и тогда я сама верну тебе человеческий облик, и дам целый мешок золота!

Но сказал ей Степан:

– Нет, Нужда, не буду я тебя слушать. Все твои слова – ложь. Но даже если меня и казнят, то умру я человеком. А сотворив чёрные дела, облик-то я, может быть, и верну, только вот человеком быть перестану.

И, уже не обращая внимания на неслышимый людьми истошный крик ведьмы, подбежал к стеблю цветка и дотронулся до него. Тут же за окном завыл ветер, закружился вихрь и увидел себя Степан таким же, каким и был раньше. Потихоньку спустился он с подоконника на пол и, не выходя из-за шторы решил дождаться, когда все выйдут из этой светлицы, чтобы потом ему незаметно можно было выбраться из дворца. Стоит и слушает, как царь задаёт вопросы прибежавшему главному министру. А тот, когда понял, что отпираться бесполезно, и что ещё немного, и его голова слетит с плеч, решил пойти на хитрость. Спросил его царь, для какой надобности и по чьей воле он собирался дать царевне колдовского зелья, а главный министр вдруг упал на четвереньки, и давай лаять по-собачьи: «Гав! Гав! Гав!..»

Спрашивает царь лекаря:

– Он, что, этот дурак, и в самом деле с ума сошёл?

Тот поглядел, поглядел, и отвечает:

– Государь, сумасшедшим он только сейчас притворяться начал, а вот хитрым и продажным дураком был всегда!

Услышал это Степан, и так ему стало смешно, что не выдержал он, и во весь голос расхохотался. Услышав его, все тут же замерли. Даже министр от удивления лаять перестал. Подбежал к окну начальник стражи, отдёрнул штору, и все увидели стоявшего за ней бедно одетого мужика в косоворотке с опояской, в латаных штанах и старых, стоптанных сапогах. Первым опомнился стражник Данила. Спрашивает:

– Мастер Степан, как ты тут оказался?

– Ты его знаешь? Откуда? – обернулся к нему царь.

– Так это же, государь, первейший мастер в нашем стольном граде. Он и блоху подкуёт, даже когда она скачет. Моему другу он как-то сработал сбрую для его коня. Так ему теперь мы все завидуем – уж, и красива эта сбруя, и надёжна, и удобна.

– Вон как… – дивится царь. – И как же это ты мастер Степан сумел пробраться в мой дворец и для чего прятался в покоях царевны?

Поклонился ему Степан и сказал:

– Будь здрав, государь, здравствуйте и вы, люди придворные. Скажу вам, как на духу, что не разбойник я, и не вор, а ещё минуту назад был неприметным муравьём, в которого превратила меня злая ведьма Нужда Беспросветная. Помог мне вернуться в человеческий облик вот этот чудодейственный цветок. А ещё был я вепрем, был вороном… Много мне пришлось пережить.

– Ну, рассказывай, рассказывай, как попал во дворец, а мы посмотрим – правду ты говоришь, или одурачить нас хочешь! – приказал ему царь.

И поведал Степан, как встретил в лесу злую ведьму Нужду, и как за его отказ творить чёрные дела, она обратила его в дикого кабана. Услышав про то, как кабан помог выбраться из болота молодому охотнику, царь его остановил:

– Погоди-ка! Да, помню, был такой случай на охоте! А ты откуда об этом знаешь?

– Так, как же мне не знать, государь, если тем вепрем я и был? – развёл Степан руками.

Потом он поведал про то, как уже вороном разбудил путника и этим спас его от разбойников. Тут подал голос начальник стражи:

– Докладывали мне, государь, что неделю назад в Непроходьевских лесах какой-то путник своим посохом двоих разбойников отдубасил. Что было, то – было. И, правда, разбудил его ворон.

– И где теперь эти тати? – спрашивает царь.

– Посох-то, государь, как видно, чудодейственным оказался. Тем же днём отреклись разбойники от своего ремесла, покаялись и пошли в рыбаки. А ещё стали петь в церковном хоре. Ой, как поют, говорят! Заслушаешься…

Когда Степан рассказал про то, как помог умирающему мальчику, тут же откликнулся придворный лекарь:

– Да, да, я слышал об этом. Про случай сей, государь, мне докладывал лекарь из слободки. Единственный сын молодой вдовы заболел тяжко и неизлечимо. И в тот день, когда он должен был умереть, в её сад прилетел чёрный ворон. С дерева, под которым лежал мальчик, он сбросил яблоко. Больной его отведал, и тут же стал здоров.

– Что ж во дворец не догадался принести яблоко из того сада? – сердито посмотрел на него царь. – Такой целебный плод обязательно должен быть в нашей лекарне.

– Государь! – даже застонал лекарь. – С того дерева уже к вечеру всё вживую ободрали сбежавшиеся со всего города калеки и иные страждущие. Даже листвы не осталось! Сейчас в саду у бедной вдовы не протолкнуться – человек сто там сидит, и все ждут, когда к ним прилетит ворон-исцелитель и начнёт сбрасывать целебные плоды.

Рассказал Степан и про то, как помешал султану турзямскому начать войну. Слушает его царь, и не знает: верить или не верить?

– Погоди-ка… Ты сказал, что, будучи вороном, выклевал глаз паше. А султан говорил, когда мы с ним договор о мире подписывали, что это какой-то лазутчик напал на него с кинжалом, которым и выбил ему глаз. А паша, значит, вырвал у лазутчика кинжал, и убил его самого.

Тут уж, не выдержав, рассмеялся начальник стражи.

– Государь! Мне перебежчики докладывали, что глаз паше и в самом деле выклевал ворон. А то, что сказал султан – забудь. Это кто ж будет такую правду про своего полководца выкладывать? Чай, на весь мир посмешище!

Рассказывая про свои злоключения в облике муравья, Степан подтвердил злой умысел главного министра:

– …Да, это он при мне давал указание своей прислуге всыпать колдовское зелье в ларец с лекарством для царевны.

Рассказал он и про то, как всю ночь писал записку лекарю.

– Ай да муравей! – удивился тот. – А я вижу на бумаге следы муравьиных ног, и никак в толк не возьму, кто и как выводил эти буквы…

– Что скажешь обо всём этом, маг? – спрашивает царь.

– То и скажу, что поведал этот человек чистую правду! – объявил тот.

– Только, есть ли она на белом свете, эта правда?.. – спрашивает царь, как бы сам себя.

– Есть, государь! – твёрдо ответил Степан. – Пока я был в зверином облике, на своей шкуре понял, что она в нас самих, есть в каждом из нас. Только, вот, не всяк хочет слышать её голос.

– Ну и чем же тебя наградить за все твои благие дела? – спрашивает царь. – Хочешь, назначу тебя главным придворным мастером?

– Благодарствую, государь! – ответил Степан. – Да только у себя в слободке мне вольнее дышится. Вот, если бы, поменьше стало у нас там всяких надсмотрщиков, указчиков, мытарей, то и этим бы я стал доволен.

– Добро! – решил царь. – Принести мою печать. Писарь, пиши указы. Первый указ. Главного министра назначить придворным шутом, потому, как он куда лучше по-собачьи лает, чем государственными делами правит. Начальника стражи назначить главным министром. Новым начальником стражи назначить стражника Данилу. Второй указ. Мастера Степана освободить от всяких податей и поборов, оградить от бесчинств и притеснений.

И только пришлёпнул он печать ко второму указу, как вокруг дворца загулял небывалый ветер, закружились чёрные вихри и послышались чьи-то хриплые голоса:

– Ой, беда нам! Ой, куда это нас понесло?!!

И тут же всё стихло. Недоумевают царь и придворные – что же это было?

– Это, государь, – говорит Степан, – Нужду Беспросветную и её сестру Кривду унесло в чужедальние края. Может, к кургундцам, а может – к турзямцам. Только ведь, я так думаю, никуда не денешься – рано или поздно они опять к нам вернутся. И хорошо бы, чтоб к той поре в каждом из нас правда окрепла. Тогда им совсем тут делать будет нечего.

Пошёл он домой в слободку, а сам всё думает и думает, как бы семью свою разыскать. И только подошёл Степан к калитке своего двора, как вдруг увидел в конце улицы идущих к нему жену с ребятишками. Не описать, как обрадовался он этой встрече! Потом уже он узнал, что, не дождавшись его из лесу, жена собрала детей, и сама пошла на его розыски. Все эти дни вчетвером они ходили по лесам, своего мужа и отца разыскивая. Ну а сегодня словно кто-то им подсказал, что вернётся он домой, и тут же поспешили обратно.

И, вот, с той поры, как избавился Степан от Нужды Беспросветной, пошли его дела на лад. Снова стал рубить он избы, строить мосты, ладить такие хитрые штуки, пособляющие всякому делу, что иноземные мастера только диву давались. А про то, что с ним приключилось, вспоминал он лишь иногда и, смеясь, говорил любопытствующим:

– Можно и превратившись в свинью остаться человеком, а можно и всю жизнь прожить свиньёй, об этом даже не догадываясь. А чтобы свиньёй не стать, надо чаще прислушиваться к живущей в душе Правде, и никогда не верить Кривде.

* * *

ТРИ НЕБЫЛИЦЫ ЗА ПОСТОЙ

Всякие есть люди. Одни – простые, бесхитростные, отзывчивые. Если кому помочь, пособить, выручить – они первые. И доброе дело сделают, не задумываясь о корысти, не тая хитрой мысли «А мне что за это будет?», и руку помощи протянут, и словом и делом поддержат. А есть, вроде бы, и люди – как люди, но, малость, с особым норовом, с чудинкой, или, как говорят в народе, с «кандибобером». Такие всегда, даже самое простое дело, ухитряются обставить так, что из пустяка оно обращается в невесть какую мороку. Но, как известно, на всякого зайца есть своя борзая. И на любителя почудить всегда найдётся ещё чудней чудила…

Поздней осенней порой шли через одну большую деревню три путника – купец-коробейник с товаром, чернец-монах и солдат отставной, с царской службы уволенный по возрасту и ранам. Случайно свела их судьба на большой столбовой дороге в придорожном трактире, куда зашли они подкрепиться. Когда узнали, что идти им всем в одну сторону, решили идти вместе – втроём, что ни говори, всегда веселей. Только вот по большаку идти им недолго было – чтобы спрямить дорогу пришлось свернуть на просёлок. А там, известное дело, ни тебе постоялого двора, ни трактира. И вот, как подошло время к ночи, увидели они впереди деревенские дома.

Обрадовались по первоначалу – дескать, вот нам и ночлег нашёлся! Да только радовались они зазря – не больно-то кто-то из тамошних деревенских согласился их привечать. К кому ни зайдут – отказ. Постучались в один двор – там семьища, дюжины полторы душ, самим спать негде. Постучались в другой – того не лучше. В третьем – собаки такие, что в одиночку медведя загрызут, исходят лаем, на ворота кидаются, а хозяева на стук не хотят показаться… И так – по всей деревне. Коробейник уж начал всякие презенты обещать, монах – словом божественным убеждать, солдат – крестами да медалями звенеть… Вроде того, авось явят уважение к человеку заслуженному. Куда там! Нет, и – всё тут!