Полная версия:
Правило номер 8. Погружение. Часть 1
Тем временем, у Эстеллы Фукс зрел в голове некий план. План мести – если сказать точнее. Мести за тот самый случай, у бара. Она, сама того не понимая, вынашивала его эти долгие три года. Теперь она поняла, что у неё в руках постепенно собирались все инструменты, и лишь последнего не хватало, – до того ноябрьского завтрака с бутербродом. Теперь всё есть, теперь она примется за исполнение. Из школы обратно домой она по-прежнему ходила, нарочно выбирая самые длинные и запутанные пути, длинее, мрачнее, дремучее обычных. Все свои действия она сейчас сверяла по часам, сразу после ужина и подготовки домашних заданий старалась поскорее улизнуть подальше из дома. Она понимала, что одних заброшенных парков для подготовки недостаточно, пора исследовать местность дальше, гораздо дальше от их района. Надо заметить, что для сторонних прохожих, когда они встречались ей на пути, её подготовка не являлась чем-то необычным или привлекающим внимание. Стелла просто ходила, бегала, а когда её тело уставало – бороздила улицы быстрым шагом. Выглядело это со стороны, что и говорить, довольно странно, но странным это было бы только для того, кто бы действительно за ней постоянно следил. Те же редкие прохожие, что ей иногда встречались, видели только, что она куда-то спешит. И почему бы подростку не спешить?
Постепенно новые привычки стали приносить определённые результаты. Привыкшее изначально, с самого детства, к серьёзным тренировкам, тело её, казалось, только радо было наверстать упущенное за три года. В мышцах вновь начала проявляться сила. Сильно отросшие вдруг волосы стали приобретать непривычный медный оттенок, как у матери. И мало того: Стелла готова была поспорить, что какие-то странные, не с первого взгляда уловимые, но всё же явные изменения начали происходить не только с её телом, но и даже с чертами лица. Оно становилось каким-то чужим, не её, непривычным. Впрочем, последнее, касательно лица, она могла, как и многие подростки её возраста, сама себе просто надумать. Но в любом случае, Стелла была, можно сказать, довольна происходящим. Эта новая девушка ей начинала нравиться, у неё был взгляд не просто озлобленный или потерянный, но осознанный. Эта девушка точно знала, чего хочет, и не собиралась просто так глядеть пол-дня на дождевые капли и слушать пластинки. Даже глядя на капли и слушая музыку, она была бы сосредоточена, постоянно, как натянутая струна…
Омрачало сложившиеся обстоятельства одно: ставшая вдруг очень навязчивой забота родителей, причём обоих. Они, правда, раздражали. Не хотелось этого признавать, но… что было, то было. Не проходило и дня, чтобы Стелла не задумывалась о том, как сильно хотелось бы ей жить где-нибудь далеко, чтобы не было этих постоянных разговоров о ней: разговоров, которые отец и мать регулярно устраивали, нависнув сверху подобно двум строгим учителям. Почему-то им вдруг понравилось временами совершать подобное, хотя до этого, ранее, они вели себя, по мнению Стеллы, вполне сносно и такого себе не позволяли. Не лучше были разговоры, что они вели между собой в соседних с ней комнатах – уверенные, по всей видимости, в том, что она их не слышит. Кое-что она была бы только рада не слышать, честное слово. Бывало, изредка Стелле становилось стыдно за эти свои мысли. В такие минуты она чувствовала, что должна быть терпимее и мягче, ведь все нравоучения этой «сладкой парочки», по сути, являлись выражением самой что ни на есть естественной и любящей заботы о ней. Она повторяла себе это довольно часто, вспоминала, как хорошо им жилось когда-то в «доме-саде», как весело было ей играть во внутреннем дворе, пугать по утрам запрятавшихся в ветках ив пташек, затем смотреть вечером, как умильно те пьют воду из фонтанчика, перед тем, как спрятаться вновь в кроне дерева; как она с благоговением слушала заветы отца о том, что не стоит птичек обижать и пугать; как здорово было по весне и летом подкармливать плавающих в пруду залётных уток, созерцать вид с балкона (искусству созерцания её обучила мать – заслуженный сотрудник хоть и слишком современной, но всё же настоящей художественной галереи), вспомнить, наконец, пианино и улыбку той же матери, когда её дочь на нём играла; вспомнить, помимо этого, разные гимнастические агрегаты, огромный фехтовальный зал, – что располагались в самом центре того огромного города, на окраине которого они сейчас проживали; и те приятные зимние праздничные вечера, когда они собирались всей семьёй и пели какие-то нелепые песни… приезжал дед (вначале с бабушкой, а позже, когда бабушка умерла, один), рассказывал разные истории из своей юности… в общем, всё это было, разумеется, очень здорово, но Стелла знала вот, что: существовала некая Эстелла Фукс в том мире: жила эта маленькая девочка с каштановыми волосами в «доме-саде», мечтала о собственном домашнем питомце, и о музыке, и о достижениях в гимнастике, и о многом другом… а существовала нынешняя девушка – рыжеволосая, сухощавая, обозлённая (то ли девушка, то ли зверь, по-правде) и не знала она, кажется, толком, какая у неё фамилия, как её имя, и кто она вообще такая, знала только, что хочет отомстить. Стелла приняла эту «девушку-зверя» как должное: с тех самых пор, как случилось то, что случилось, она, один-единственный раз допустив промах с «побоищем» в классе, вообще старалась быть незаметной и принимать то, что с ней происходит, без участия каких-либо сильных эмоций. Что произошло, то произошло, и назад этого не вернуть, но она обязательно отомстит, только нужно подождать немного, сил набраться, опыта… продумать тщательно стратегию и тактику – как, помнится, её учили в детстве вести себя перед поединком на фехтовании. И злость, эта нервирующая злость на родителей являлась здесь совсем ненужной эмоцией, лишней, неразумной, но…
…но чтобы она не делала, какие бы психологические «приёмчики» не применяла, однако сбивающие с нужного настроя мысли возвращались к ней вновь и вновь, – и стимуляцией этим приступам служила очередная порция маминой и папиной опеки. И так было постоянно, день за днём. Стелла стала сама себе напоминать заядлого грешника, который каждое утро исправно ходит в церковь – замаливать грехи, а к вечеру успевает накопить новых, едва ли не вдвое больше, чем у него было с утра. Мысленно ругая себя за невыдержанность и грубость, она никак не могла заставить себя хоть изредка помолчать, прислушаться, смириться с тем, что слышит каждый вечер.
«Эстель, ну в самом деле, нельзя быть такой злючкой…»
«Эсси, дорогая, ты правда могла бы послушать кого-то, кроме себя… разве нет?»
«Действительно, что тебе стоит, а, Эсси? – Думала Стелла иногда, в тишине своей комнаты. – Промолчи ты, хоть раз. Можно ведь даже не слушать, что они там говорят. Просто молчи. Ты ведь молчишь, когда неразлучники: те, голубой и зелёный, что живут у мозгоправа в кабинете, – начинают чирикать? Ты же не вступаешь с ними в дебаты, правда? Так и здесь. Ну же!»
Терзаемая впитанными ею задолго до того, как начала активно проявляться её тяга к независимости моральными принципами, Стелла, разговаривая с родителями, всякий раз стала представлять забавное птичье щёлканье и вздыбленные хохолки. Какое-то время это работало.
С приходом апреля всё изменилось. Во-первых, попугаи вдруг неожиданно «переехали» к мозгоправу домой. Как дословно произнёс этот идиот, поглаживая свои редкие седеющие волосы и поправляя на носу огромные очки: «…дети очень просили птичек домой, да и некоторых посетителей попугаи стали нервировать. Не все, кто бывает в этих стенах, такие же воспитанные юные особы как ты, Эстелла».
Это была плохая новость. Во-первых, Стелле сразу в голову закралась мысль, что птиц не забрали домой, но какой-то больной истерик просто-напросто распахнул клетку, и в лучшем случае попугаи улетели в открытое окно, в худшем – погибли насильственной смертью. Радости событие отнюдь не прибавило. В пользу того, что птицы, всё же, остались живы, говорил факт, что в апреле окна кабинета были постоянно открыты. И дети у него действительно были – двое. Да и рассказывая историю, врач явно не нервничал. Так что Стелла решила до правды совсем уж не допытываться, однако с исчезновением реальных птиц у Стеллы потерялся стимул к вдохновению во время разговоров с родителями.
Впрочем, ей нашлось, на что переключиться. С некоторых пор она начала замечать на себе какие-то странные взгляды со стороны окружающих. Как человек, разрабатывающий некий план действий, связанный с реальной опасностью, она привыкла на всё обращать внимание и чувствовать всякое постороннее воздействие на себя, взгляды в том числе. Спустя некоторое время Стелла поняла, что это были за взгляды и с чем их появление было связано. На неё засматривались. Основной мыслью, когда она это осознала, стала крайне ненужная сейчас, но при этом весьма приятная для чувства себялюбия гордость от осознания нежданной, – раскрывшейся для неё, правда, совершенно внезапно, – собственной привлекательности.
«Предположим, тебе не нравится внимание, но ведь это можно использовать себе на пользу, как орудие». – Внезапно осенило Стеллу. В тот вечер родители очень кстати ушли на какую-то очередную то ли музыкальную, то ли художественную вечеринку, а она твёрдой рукой взяла с журнального столика материн модный журнал, к которому до этого интереса не проявляла ни малейшего. Надолго, впрочем, её не хватило. Чтиво про макияж, причёски, украшения и прочее оказалось довольно скучным, но вот что касается статей про одежду и её сочетание меж собой, – этот материал она проштудировала основательно, и впредь в подобных журналах старалась выискивать только заметки на эту тему. Одежда, а не лицо – первое, на что обратит внимание незнакомец. Это важно.
При всём при том, острое, почти болезненное желание двигаться набирало обороты. Желание движения стало буквально изводить, не давать спать ночами, изматывая во время школьных будней, требующих дисциплины и усидчивости. Вечерние прогулки становились все более длительными, а часы продолжали безжалостно, безучастно отсчитывать секунды и минуты. Времени на то, чтобы вдоволь «подышать воздухом» и при этом сделать в срок все домашние задания (которых с каждым днём задавали всё больше) катастрофически не хватало. Часы продолжали безжалостно тикать. В конце концов, нервы не выдержали.
– Что ты думаешь о выпускных экзаменах, Эсси? – Спросил как-то за ужином озадаченный отец. Он всегда звал её так, уменьшительно, упорно не желал называть полным именем, будто боялся, что стоит ему его произнести, как его милая дочурка сразу превратится в некого доисторического монстра и проглотит его живьём. – Ты много времени проводишь на улице, и мало за учёбой. Сейчас надо бы подумать о своем будущем, а не о прогулках, как считаешь?
Стелла как раз на тот момент была мысленно занята очередным продумыванием деталей своего «плана мести». Она в последнее время очень часто о нём думала: и за едой, и перед сном, – и крайне не любила, когда её отвлекают от этого занятия. Никогда до этого она не позволяла себе подобного, но произнесённая в тот вечер родителем фраза (произнесённая в момент крайне важных для неё умозаключений) подействовала на девушку примерно с тем же успехом, как появление пирожного с кремом воздействует на ребёнка, – которого, по каким-либо причинам, надолго отлучают от сладкого. Проще говоря, ей просто «снесло крышу». Быть может, дослушай Стелла слова отца до конца, – это помогло бы ей избежать неприятностей в самом скором будущем. Но слушать она не собиралась. Она в бешенстве выскочила из-за стола. Странный, нарастающий в ушах шум заглушал собой все голоса, все звуки, – и любые доводы, пытающиеся противостоять ему, казались враждебными. Громкий стук вилки, которая с лязгом отлетела от тарелки с едой и упала на пол, не дал отцу продолжить.
– Не лезь в мои дела. Слышишь?! И хватит меня так называть, мне не пять лет!
Затем она побежала (прямо в том, в чём была одета за столом), побежала к выходу, оставив распахнутой входную дверь родительского дома, побежала, переходя постепенно из лёгкой трусцы на ожесточенный бег. За ней никто не побежал. Почему?
«Перед своими школьными экзаменами я, помнится, дорогущий столовый сервиз разбила, и нарочно». – Поделилась с мужем мать Стеллы, ободряюще поглаживая его по плечу. – Мой папаша сказал потом: доченька, ты лучше в следующий раз поори на меня – дешевле обойдётся».
«Лучше бы и она что-нибудь разбила». – Опустил голову безутешный отец.
«Эй, только не мой фарфор! – Шутливо заметила женщина. – Мне его папочка подарил. Скажу ей потом, пусть побьёт твои пластинки».
«Она их тоже слушает. Тебя наказали тогда за сервиз?»
«Наказали, и весьма, знаешь ли, болезненно. Зад болел пару дней, если не больше».
«Я против любого насилия, ты же знаешь».
«Давай сделаем вид, что ничего не было. Всё пройдёт, дорогуша. Все подростки немного сумасшедшие, а тут ещё эти экзамены».
«Возможно, ты права, дорогая».
Они было довольно прогрессивны, родители Стеллы. Они поговорили и решили, что всё уляжется само собой. Они считали, что их дочь исправно пьёт по утрам таблетки зверобоя и валерианы, и просто немного взвинчена из-за предстоящих выпускных заданий. Они не знали о том, что случилось тогда, давно, сразу перед отъездом из «дома-сада».
Никто не знал.
А Стелла, – Стелла бежала в этот вечер долго, очень долго, через раскинувшееся от дальних жилых домов поле, большое, заросшее сорной травой. Она не останавливалась до тех пор, покуда у неё не начали отниматься ноги. Тогда она просто упала в траву, не имея сил двинуться. Мышцы болели, одежда насквозь пропиталась потом. Она чувствовала боль во всём теле. Но одновременно с этим она почувствовала впервые и то, чего ей так не хватало, и то, о чём родители никак не могли догадаться.
Предчувствие. Радость. Яростная радость предчувствия.
Стелла решила назвать это так.
*****Май в этом году выдался невероятно теплым. Особенно приятны были майские ночи. Месяц спустя после апрельского скандала, в ту самую роковую ночь Стелла шагала по улице, наслаждаясь приятной прохладой. День был погожий, и к ночи погода отнюдь не стала хуже, так что она совершенно не переживала по поводу того, что нарядилась совсем по-летнему. На ноги были обуты лёгкие босоножки, верхняя одежда представляла собой развевающуюся от малейшего дуновения ветерка юбку и такую же точно блузку, только оттенка чуть светлее, аккуратно подпоясанную. В темноте, подсвечиваемой лишь редкими уличными фонарями, ткань обоих предметов гардероба, юбки и блузки, казалось, даже светится изнутри. С каждым новым совершённым шагом Стелла ощущала, как плавно качаются из стороны в сторону складки почти невесомой ткани, как в унисон с ними, напротив, тяжёлые волны распущенных волос пружинят вдоль её спины и плеч. Она представляла себе эту картину, и на губах её сама собой возникала самодовольная улыбка.
«Я сделаю это. – Думала она. – Сегодня».
Многие, вероятно, осудили бы Стеллу за такое поведение. Они бы назвали сегодняшний наряд чересчур вызывающим для ночной прогулки, выбранное время – опасным, а настроение – излишне самовлюблёнными. Стелла, в общем, и сама осознавала импульсивность своего поступка. Тем не менее, она считала: у нее имеется повод вести себя так, вызывающе и беспечно. Её распирало огромное желание показать свои стройные ноги, аккуратные лодыжки, обозначить тонкую талию, распустить густые темно-рыжие волосы. Пусть все смотрят и расступаются перед ней, ей всё это доставляет удовольствие впервые за прожитые годы, – потому что она, наконец-то, готова.
Вполне вероятно, что то, что случилось с ней этой же ночью, явилось наказанием свыше, за странные, импульсивные, противоречащие чувству безопасности наклонности. Текущая майская ночь, к слову, вообще-то изначально предрекала своим наступлением события необыкновенные. Примерно за неделю до этого судьбоносного ночного происшествия, случайно послушав выпуск новостей по радио, Стелла узнала о метеоритном дожде, который должен был быть виден в небе над районом, в который входил округ, где она жила. Событие не слишком-то её увлекло, когда она услышала о нём впервые: поскольку о метеоритном дожде сразу начали активно судачить в школе, это порядком надоело в первые же пару дней. Кроме того, ближе к концу учебной недели Стелла встретила ещё и парочку неблагополучного вида личностей на улице, – с плакатами, вещающими что-то о конце света. Всё это походило на начало какого-то идиотского фильма про инопланетян, или на чей-то розыгрыш, так что Стелла принципиально перестала обращать внимание на ажиотаж, что творился вокруг.
К несчастью, всеобщее беспокойство послужило причиной очередного скандала вечером накануне выходного дня. Отец Стеллы (в отличие от неё прекрасно осведомлённый в том, что в их городе за прошедшие пять дней произошло два весьма неприятных инцидента, главными участниками которых являлись: в первом случае – группа молодых людей возраста самой Стеллы, во втором – двое мужчин и одна женщина с не самой лучшей репутацией), – вежливо, но категорически запретил дочери сегодня выходить куда бы то ни было, а тем более – на ночь глядя. Разумеется, это лишь вывело своенравную Стеллу из себя. Она не понимала, чего это всегда добрый и покладистый, отец вдруг внезапно посуровел. Разумеется, их вечерняя «беседа» прошла на весьма повышенных тонах. Удивительным в сложившейся ситуации явилось лишь одно: ей каким-то сверхъестественным образом удалось, всё же, ускользнуть из дома позже. Не иначе, метеоритный дождь своим чудесным небесным излучением умел воздействовать и на неуёмную родительскую бдительность.
Она не стала в этот раз шуметь и сбегать из дома, хлопнув дверью. Вместо этого она дождалась ночи, тихо оделась, ещё тише вылезла из окна, совершенно неслышно перелезла через забор, а затем пошла вперёд. На улице было влажно, на траву уже выпала ночная роса. В домах в округе не горел свет. Особо густо засаженные дворы благоухали сквозь невесомые изгороди ароматами цветов: обычно такое происходит летом, когда жарко, в августе, но… эта ночь, майская ночь, и впрямь была невероятно тёплой. Где-то в начале улицы виднелось яркое зарево – не от метеоритного дождя, это были огни города. Там, в этом городе, где-то по-прежнему стоит «дом-и-сад», но в той самой большой квартире в несколько комнат, где обитало семейство Фукс, теперь уже живёт кто-то другой…
Рядом с местом, где внезапно остановилась Стелла: прямо через дорогу, за огромным длинным полем, – были лишь непроглядная тьма внизу, прослойка тумана посреди, и тёмное небо с едва мерцающими точками звёзд сверху. Там, в траве, наверняка приятно пахло молодой порослью, и было очень тихо. Оттуда, наверное, лучше всего будет виден чуть позже метеоритный дождь. И можно отложить пока план мести, пойти туда, лечь на траву и смотреть на постепенно появляющиеся звёзды: они станут видны, когда та небольшая завеса тумана, что нависла сейчас над полем, уйдёт. Промокшую от росы одежду можно посушить, а обувь – отмыть от земли. Правда, туман может и не уйти. В таком случае есть вероятность вымокнуть и замёрзнуть, лёжа в траве. И не увидеть никакого метеоритного дождя.
Да и к чёрту его, этот дождь! Лучше вместо этого пойти посуху прямо вдоль дороги, к зареву города, свернуть в одном месте влево, в другом вправо, затем пройти пару подворотен… и начать, наконец, реализовывать вожделенный план мести…
Спустя примерно полчаса Стелла стояла перед зданием «Вакханалии», – одного из местных ночных баров, не совсем на окраине, но и не в самом центре города. Такие места называли «злачными». Внутри, за стенами, прямо сейчас взбалтывался коктейль, составленный громкой музыкой, взбалмошными криками агрессии, возбуждения, похоти и желания выплеснуть накопившийся адреналин. Те, кто регулярно приходил сюда и закрывал за собой дверь с той стороны, как правило на протяжении следующих нескольких часов не задумывались о том, что их ждёт завтра. Они существовали только «здесь» и «сейчас». Стелла искренне ненавидела это место – и тогда, и теперь. И сегодняшним вечером (сейчас она поняла), ей не стоит находиться тут.
«Нет, я не готова. Я всё ещё не готова. Слишком рано. Нужно больше времени. Чёрт…»
Пройти мимо, чтобы не слышать того шума, что исходит от невысокого двухэтажного строения – вот чего Стелле сейчас по-настоящему захотелось. Однако, как это частенько случается с теми, кто не думает о том, что делает, а потом вдруг решает срочно всё изменить, – желанию её не суждено было исполниться так скоро. Она уже шагнула в обратную сторону, как одновременно произошли сразу две вещи. Во-первых, дверь бара вдруг резко открылась. На порог выскочил молодой парень, по всем признакам находящийся в состоянии опьянения (какого именно – непонятно). Подпевая заплетающимся языком словам какой-то современной песни, – одной из тех, что Стеллу особенно раздражали в последнее время, – молодой человек, ничуть не смущаясь её присутствия рядом (либо просто не заметив её), побежал за угол, дёрнул за ширинку штанов и принялся что-то выделывать со стеной здания: что-то, слабо напоминающее сразу два возможных процесса. Впрочем, двойственность восприятия была уничтожена очень быстро, а всё благодаря второму событию. Несколько секунд спустя, оттуда же, из-за угла здания, раздался полный возмущённия визг. Мгновением позже на парня с полуспущенными штанами уже стремительно надвигалась жуткого вида особь, – судя по длине волос и тембру голоса, всё же, женского пола. Держа высоко над головой плакат, с которого на землю теперь что-то капало, – она начала изрыгать проклятия, вперемешку с фразами, напоминающими уже слышимые Стеллой на днях предсказания конца света.
Произошедшее буквально вывело из себя. В голове зашумело так, что стало больно, – и только стойкое чувство брезгливости и желания оказаться подальше отсюда не позволило заорать на обоих, но вместо этого ускорить шаг и пройти мимо.
«Тихо, тихо, это тебя не касается. Это не они. Это не они, и тебе нет до них дела. Иди своей дорогой, и поживей».
Когда расстояние между ней и «Вакханалией» увеличилось до ста шагов, Стелла начала понемногу успокаиваться. Её состояние в последнее три года было весьма неустойчивым, и порой захлёстывающие её эмоции очень быстро сменялись прямо противоположными.
«Давайте, пропивайте последние мозги. – Окончательно приходя в себя, когда звуки ненавистной её слуху музыки остались где-то за спиной, думала Стелла. – Метеоритный дождь вам, придуркам, в помощь».
В очередной раз она порадовалась тому, что находится не там – не внутри здания, не рядом с…
ДаК обычным мыслям вдруг примешался голос, – голос уже знакомого ей, и бывающего порой даже весьма навязчивым, невидимого «собеседника».
Ты выше всего этого Так, Стелла? Сильнее Разумнее Лучше чем ониСтелла не любила этот голос. Во-первых, вместе с ним приходили на ум весьма неприятные ей воспоминания. Во-вторых, уж больно властно он иногда звучал в том месте (в её голове), – в месте, где положено по природе звучать всего одному голосу. Порой он смущал её, и ей приходилось прилагать определённые усилия для того, чтобы от него избавиться.
Голос, однако же (это был голос), никак не желал успокаиваться, но лишь крепчал, становился громче. Стелла понимала, из-за чего он «разошёлся»: она позволила себе погрузиться в прошлые воспоминания там, у бара, хоть и знала, что нельзя. А он как раз и появился после того случая, три с половиной года назад.
И всё же, Стелла уже достаточно была приучена к неслышимому для других собеседнику, чтобы суметь взять над ним верх. Пусть не сразу, пусть ещё через сотню-другую шагов, но он затих. А когда это наконец произошло, Стелла поймала себя на мысли, что слышит позади чьи-то неторопливые шаркающие шаги.
***Первой реакцией стало возросшее чувство ещё не до конца покинувшего её раздражения. Кто такой, зачем прицепился? Шаги, впрочем, слышались на довольно приличном расстоянии, так что Стелла решила пока не оборачиваться. Она лишь, не замедляя хода, неторопливо поправила рукой волосы. Вьющиеся пряди тихо зашуршали под ее пальцами. На ум почему-то пришёл звук падения осенних листьев, сорвавшихся с веток.
И ветер уносит их прочь…«Опять этот голос. Спокойно».
…однако, что-то с этими шагами не так. Размеренные, тихие, они в точности повторяют её шаги. Может, кто-то идёт сейчас сзади, специально подстраиваясь под ее неспешную походку? Возможно, кто-то решил «приударить» за ней сегодня? Стелла не питала особых иллюзий касательно своей внешности, но всё же не была лишена здравого смысла и понимала, что уж просто симпатичной её вполне можно назвать, особенно в свете последних месяцев. Действительно, её стройные ноги, подтянутая фигурка, обёрнутая полупрозрачной тканью блузки, и конечно подсвечивающиеся светом фонаря тёмно-рыжие локоны вполне могут привлечь проходящего мимо молодого человека.
